Драбблы: Axis Powers Hetalia (2013)

Я мог бы сказать, что война забрала у меня всех тех, кто был для меня дорог: братьев, Лизхен, кучу простых смертных, что смогли отличиться, и даже Брагинского, ненависть к которому, в отличие от всего остального, была нерушимым столпом моего существования. Но всё это было бы правдой только отчасти. Потому что война забрала меня у меня самого, и рядом с этим всё остальное теряло смысл. В те моменты, когда я харкал кровью, еле держась на ногах, или сгорал от лихорадки, мне в голову приходило множество бредовых идей: о том, что надо бы, в кои-то веке, наладить отношения с Родерихом, подобреть к некоторым особям или даже перестать вести себя как последний мудак. Но, как только смертная одра удалялась, я забывал об этом. Я чувствовал каждый раз её холодное дыхание на своей шее, но эта тварь брезговала ко мне прикасаться; побрезговала даже тогда, когда я лишился всего. Просто обошла меня, впервые взглянув в глаза, замерла с вытянутой рукой и, так и не поборов отвращение, опустила её. И всё потому, что я был чёртовым котом Шрёдингера. Это была вина ни Людвига, ни Брагинского, ни даже Кёркленда или Джонса. Только моя. Иногда мне действительно хотелось сдохнуть, я молил её об этом, потому что считалось, что о мёртвых всегда говорят только хорошо. Но я одёргивал себя, вовремя вспоминая, что ничем подобным отличиться не успел, а припоминать обо всём остальном на поминках вроде как не прилично. Продолжение цитаты меня пугало. Чудовищно пугало. Я был невыносим, не воспитан, без совести и куча нецензурной брани, которой меня награждала Лизхен, по привычке сравнивая с Родерихом. Но я был. А теперь я видел их всех там, по другую сторону зеркала, и понимал, что свои тысячу один шанс я проебал, как проёбывают его проститутки, слышащие каждую ночь признания в любви. Слова, которые имеют для остальных сакральный смысл, теперь вызывают у них циничную улыбку и желание покончить с миллионным безымянным клиентом поскорее. Потому что так не бывает. Последняя мысль влетела в мою вечно растрёпанную голову на такой скорости, что если бы я всё-таки решился коснуться зеркала, получил бы приличное сотрясение мозга. Но я не сделал этого. Потому что рядом стоял недовольный Кёркленд, всё так же пытающийся вытащить из кармана штанов философский камень, и чёртов Брагинский, пригвоздивший меня своим взглядом к стене, когда я заорал о том, что я единственная империя не только на континенте, но и во всём мире. Людвиг выглядел уставшим, и взгляд побитой собаки выдавал его с головой, но что бы он не придумывал себе в оправдание, чувствовать в своих руках сумасшедшую власть было опьяняюще всегда. Я понимал его как никто другой, но поднимать этот вопрос было бы самой большой ошибкой. Даже большей, чем то, что я никогда не признаюсь никому в том, что увидел в зеркале. Взгляд хитрых лиловых глаз проводил меня до самой двери, и я вздохнул с небывалым облегчением только после того, как с громким хлопком закрыл её. Он был единственным, кто не сказал вслух о том, что увидел в зеркале, но я не сомневался, что русский рассказал бы душещипательную историю о тёплых шерстяных носках, если бы его попросили.