***
Щелк. Щелк. — Я тебе все еще нравлюсь? — Ты все еще здесь. После открытия, сделанного по дороге сюда, Грег может с уверенностью сказать, что он не в духе. Их последний разговор отпечатался у него в мозгу свежим ожогом, который не дает о себе забыть. Вспышки раздражают, выставленный свет злит: как будто они на настоящей съемке, а не в спальне этого извращенца, которого и извращенцем-то назвать не поворачивается язык. — Тогда почему ты никогда не пытался?.. Он не чувствует необходимость продолжать, когда им обоим известно окончание фразы, но Майк вскидывает бровь, насмехаясь, и это злит его еще больше. — Импотент, значит? Попытка укусить выходит беззубой. Майк смеется. — Тебя это оскорбляет? — Это непривычно, — соглашается Грег, переступая с колена на колено на кровати, успевшей ему осточертеть. Иногда Майк все же дотрагивается до него — только чтобы распахнуть рубашку или стереть густую подводку, которую он неизменно носит на себе на оружие и щит одновременно, но он чувствует себя вещью. Куклой, которую крутят, как захотят. — Потрогай себя. — Как? — Как будто ты один в свете прожектора и все смотрят только на тебя. — На меня смотришь только ты. — Нечасто попадаются такие извращенцы, а? — Такие как ты — нет, — отвечает Грег, но все же делает, что ему говорят. Прикосновение собственной руки выходит пресным. С таким же успехом он мог бы потрогать стену. — Такие?.. Забавен мир, в котором только смотреть считается извращением. — Ты знаешь, что есть разница. — Разве я просил тебя делать что-то предосудительное? — Нет, — отвечает Грег, чувствуя непонятный гнев. Те чувства, та злость на себя и окружающих, которые он надежно прятал в себе, под давлением этого разговора, его нахождения здесь, того, что они делают и того, чего они не делают, начинают рваться наружу, будто чья-то невидимая рука медленно откручивает крышку. — Знаешь, — продолжает Майк, поворачивая объектив, — если бы я не знал лучше, то решил бы, что ты ищешь моего внимания. <…> Хм. Так это оно? Ты занимаешься этим ради внимания? — Знаешь, — окончательно выходит из себя Грег — на самом деле просто взрывается, пытаясь одновременно запахнуть рубашку и схватить свои вещи, — я не буду брать свои слова обратно. Таких извращенцев еще поискать, которые, вместо того, чтобы трахнуть меня, устраивают сеанс психотерапии. Меня мутит от тебя. Он складывает пальцы в универсальном жесте, который выучил еще шпаной на улице, и это так по-детски, что его тошнит от самого себя. Это первый раз, когда он уходит раньше положенных трех часов.***
Он приходит снова. Не понимает почему, но это вторник, и он снова на пороге квартиры Майка, несмотря на то, что его никто не звал, чувствуя себя назойливым торговым агентом с тем исключением, что товаром в его случае выступает он сам. Он никогда не слышал о том, чтобы проститутки ходили по квартирам, предлагая себя, как чудо-пылесос, но, может быть, он пал именно так низко. — Я все равно возьму деньги, — говорит он, проходя мимо застывшего на пороге Майка. Тот не сопротивляется, не выглядит удивленным, только достает заранее отсчитанную пачку денег. Ниже уже некуда. Он вихрем проносится в спальню, но в этот раз, кроме приготовленной одежды, его ждет что-то еще. Он стягивает футболку и чуть не вскрикивает, почувствовав пальцы Майка у себя на поясе и горячее дыхание на щеке. — Что ты… — Мне казалось, в прошлом я относился к тебе без должного уважения. От его ладони у него на животе исходит такой жар, что, кажется, та могла бы прожечь его до кости. Грег чувствует себя в западне — словно никогда не делал этого раньше. Чувствует себя маленьким. Невинным, хуже — преданным. Как будто та странная договоренность, что существовала между ними, оказалась ложью и это обидно. Майк наклоняется к постели — он следит за ним взглядом, — и снимает с вешалки простую белую рубашку, которая, судя по длине, могла бы принадлежать ему. Грег послушно скользит руками в галантно подставленные рукава. Дорогой материал приятно холодит кожу. — И джинсы тоже. Грег оглядывается, но не видит других брюк. Это первый раз, когда Майк просит его раздеться, и он не знает, что именно испытывать по этому поводу. Расправившись с одеждой, он садится на кровать и дотягивается до оставленной на одеяле помады. Красная. Он вкладывает ее в руку Майку, уверенный, что она для него, но тот снимает колпачок и, не сводя с него взгляда, наносит ее себе на губы. В следующий момент они касаются щеки Грега, оставляя на ней след. Он чувствует, как его рот приоткрывается в удивлении, и не может сдержать испуганного выдоха. — Ты такой странный, — почему-то шепчет он. Майк отстраняется, продолжая смотреть ему прямо в глаза. Грег не заметил, что тот держал его, но теперь чувствует, как слабеет хватка у него на локте. Замешательство реально, но он не успевает подумать о том, что случившееся вызывает у него совершенно определенную реакцию, когда раздается вспышка. Удивление, смущение, неверие, страх — теперь навсегда запечатлены где-то в цифровых недрах фотоаппарата Майка. — Это прекрасная фотография, — глядя на экран, хвалит тот. Грег замечает, что случившееся вызывало реакцию не только у него, замечает совершенно определенный стояк у того в штанах и понимает, что дело не в импотенции, но по какой-то причине это открытие скорее расстраивает его. Несмотря на то, что, глубоко в мыслях, он напрочь забывает позировать, Майк продолжает делать одну фотографию за другой.