***
Кассандра с тяжестью вздохнула: день был сумасшедший. У неё было другое, более подходящее слово, но сил крыть матом собственную судьбу посреди старой станции метро у неё просто не было. Одно радовало: пёсель был жив, а ветврачи дали хорошие шансы на его восстановление, пусть и лапу бедолаге всё-таки ампутируют. Собакен нуждался только в тепле, любви и хорошей диете. Позже она ещё вернётся в клинику, но сейчас ей нужно было вернуться и узнать, как были дела у парней. По пути её догнала явно встревоженная Эйприл с Майхэмом под рукой. На вопрос о том, что у неё случилось, О’Нил только помотала головой: она сама до конца не знала, но, судя по всему, случилось что-то серьёзное, потому что Донни не отвечал на телефон. Даже в сети не был. …В логове было тихо. Так тихо, что становилось даже… жутко. Обычно при входе сюда всегда было слышно если не суету из кухни, то лязг металла из гаража или лаборатории, но сейчас? Тишина. Чувство тревоги неприятно зашевелилось где-то в груди. Торопливо девушки зашагали в сторону обычно самого людного места — кухни, и… там были Сплинтер, Раф, Кейси, Лео, Майки и Драксум. Дона здесь не было, и, судя по выражению лиц парней, ничего хорошего это не значило. — Касс, Эйприл… — Майки вяло поднял на них глаза, мрачные, как пасмурное небо на улице, — …вечера. Как вы?.. — Я только с ветеринарки, — Джонс старшая повешала ветровку на спинку стула, — с собакеном всё хорошо. Будет бегать на трёх лапах, но бегать. Сейчас в стационаре лежит. С оплатой лечения проблем не будет. А вы?.. Леонардо что-то пробормотал на испанском языке, повернувшись на мгновение к двери лаборатории, но быстро затих. Рафаэль только покачал головой, но тоже ничего не сказал. — Человека спасти не удалось, — тихо произнёс Драксум, — мы сделали всё, что смогли. — А Дон… — Эйприл нахмурилась, — где он сейчас?.. — У себя. Ему пришлось сложнее, чем во все прошлые разы вместе взятые, — Раф сжал ладони в замок, — я не знаю всей ситуации, но… тот инфицированный оказался всё ещё… живым. — Живым?.. — Раньше такого не было, — Лео вновь перешёл на испанский и глухо выругался, — чёртовы кренги, чтоб их… в этот раз мы нашли человека, который всё ещё жил под всей это розовой сранью. Это была женщина, и… и… она вправду жила и даже говорила. Но… — Время, проведённое под влиянием и контролем инфекции, буквально высушило её. Она протянула не больше двадцати минут в сознании, — завершил Драксум. Девочки в ужасе переглянулись. — Он был там один… — голос Лео сорвался в горький шёпот, — мы не могли подойти ни на шаг. А потом он уехал с какой-то стекляшкой к дому той женщины и вернулся только через полтора часа. Никакой. Отказался говорить вообще о чём-либо и только попросил покоя… Эйприл сорвалась с места, едва дослушав. Кассандра собиралась пойти за ней, но её задержала рука Рафа и стоявший у ног Майхэм, упёршийся лбом в колено. Старший только с тяжестью покачал головой. Эйприл была единственной здесь, кто действительно знал, что нужно делать в ситуациях, подобным этой. Именно поэтому О’Нил стоит сейчас возле двери в лабораторию одна. Ей потребовалось время, чтобы восстановить дыхание от резкого перехода на бег. Мысли роились в бешеной тревоге. С Донни могло сейчас твориться всё, что угодно — от резкой агрессии на любой шорох до сильнейшего белого шума, отключающего от мира. Любое из этих состояний не значило ничего хорошего; тот факт, что он не подпустил к себе даже Майки, уже был показательным. Она хотела тихо постучать в дверь, но та была открыта. Нетипично для пурпурного королевства. Нетипично так же, как и тишина в этом месте. Нетипично так же, как и отсутствие света от бесконечного множества ламп и подсветки приборов. Даже в самые сложные времена тут что-то всегда тихо гудело, но сейчас? Эйприл пришлось задействовать все возможности человеческого слухового аппарата, чтобы всё-таки расслышать тихий свистящий звук: звук дыхания. Донни вправду был здесь. Судя по звуку, это был ступор. Догадку подтвердило и то, что при входе в помещение девушка отметила сохранившийся здесь порядок: все вещи остались на своих местах, за исключением рабочей наплечной сумки, лежавшей у входа. Взгляд метался от предмета к предмету, и далеко не сразу в этой мрачной обители Эйприл всё-таки обнаружила Дона: черепаха буквально вжался в одну из стен спиной. Его руки мелко тряслись. Тот факт, что он погасил все лампы и выключил все шумящие приборы, означал, что двигаться нужно было настолько тихо, насколько вообще способна ученица легендарного Лу Джитсу. Сложной эту задачу трудно было назвать — гораздо труднее было заявить о себе, не нарушая этого хрупкого состояния тишины. Первое правило в восстановлении контакта после серьёзных перегрузок — это быть в поле зрения, но не быть внезапным. Эйприл медленно подошла к Донателло, замерев на месте, как только его глаза обратились к ней. Второе правило: дождись реакции и осознанности. Замереть пришлось секунд на сорок, пока выражение пустоты не изменилось на слабое удивление. Он хотел что-то сказать, но не мог психологически; теперь его мысли были заняты кратковременной паникой. Третье правило — дать ему понять, что её присутствие не представляет угрозы и призвано лишь для того, чтобы помочь ему. Обычно именно здесь остальные Хамато допускали серию ошибок, из-за чего они рано или поздно оказывались за дверью; спугнуть это хрупкое доверие очень легко. Даже Майки не всегда справлялся с этим этапом, потому что здесь тоже было особое минное поле, ходить по которому нужно крайне осторожно. Если это прикосновение — то за ткань одежды, и ни в коем случае не трогать кожу или спину. Прикосновение должно быть в поле зрения. Если это голос — то настолько тихий, насколько позволяли голосовые связки. Её услышат при любом раскладе, Эйприл это точно знала. Если это слова, то только имеющие вес, потому что в таком состоянии нормально анализировать что-либо Донателло сразу не может. Нужно время. Чтобы наладить контакт, первые минуты нужно говорить чётко и по делу. Эйприл осторожно берёт его за левую руку, всё ещё закованную в перчатке, над которой учёный так много работал пару дней назад. Она не удерживает и не давит, но этого лёгкого прикосновения к запястью достаточно, чтобы дрожь его руки ослабла; только после этого Эйприл прикасается и ко второму запястью тоже. Она не смотрит в глаза, но точно знает, что он зажмурился сейчас, собирая все мысли во что-то цельное. — Эй, привет, Ди… как ты?.. Он с тяжестью помотал головой. Показать что-либо жестом никак не удавалось: руки всё ещё дрожали и совсем не слушались. Потребовалось минимум пять попыток, чтобы выдавить из себя хоть одно слово; только тогда мутант понял, что его горло просто свело судорогой. — Мы… ничего не смогли сделать… — глухо выдавил он из себя, — как и в прошлый раз. И в позапрошлый тоже… не успели. Если бы мы нашли её раньше, хотя бы на неделю, то инфекция не… не высушила бы её так сильно… и та девочка… и подвеска… — Ди, это не твоя вина… — Я знаю. Знаю… Белый шум вытеснял все мысли. Не было ни боли, ни горя, ни цельных фраз, лишь одна сплошная, давящая пустота и вязкое, размытое чувство вины. Звуки почти им не воспринимались. Он до сих пор мог слышать, как плачет тот мужчина перед офицером полиции, чувствовать, как та девочка лет пяти тянет его за рукав и спрашивает «почему папа плачет?», ощущать, как сильно сводит горло у самого… и эта подвеска. Синяя ласточка. Ярко синий цвет украшения, резко контрастирующий с мерзкими розовым и чёрным цветами, которыми были залиты руки инфицированной. Хрипы… и запах… кислый запах гнили, плесени… …Всё это глушит достаточно внезапный, но тихий… стук? Донателло не сразу понимает, что его обнимают. Вслушавшись, он осознаёт, что стук — это биение сердца Эйприл, а запахов нет никаких, кроме лёгкого кофейного. И цвета другие. Жёлтая рубашка. Тёмно-рыжие кудри. Впереди — тускло-красный потрёпанный диван. Серые стены с фиолетовыми панелями тут и там. Мозг останавливает сумасшедше быстрый анализ и кратко подводит итог: он в безопасности. Всё хорошо. Всё закончилось. Он сделал всё, что мог, и вправду выбился из сил. Настолько, что действительно не помнит, как добрался до двери лаборатории. Не помнит, как здесь оказалась встревоженная Эйприл. Не помнит, когда выронил из рук сумку с приборами и медикаментами, и где вообще её оставил. Только потом к этому добавляются поглаживания со спины. Неспешные, осторожные… — Всё хорошо. Это был долгий день, и… давай присядем, хорошо? Тебе нужно отдохнуть. Когда она говорит, лёгкие вибрации окончательно выбивают из головы отвратительно тяжёлые воспоминания, так и норовящие пробиться через этот барьер. Пустота по-прежнему не даёт мыслить, но теперь не давит. Он не отвечает ей, но позволяет управлять движениями, и некоторое время спустя вправду оказывается сидящим на диване. Его голова снова покоится на её груди, она снова говорит о чём-то — о учёбе, кажется — и его спину снова поглаживают. Дрожь в руках спала до отметки «слабая». Концентрация на происходящем по-прежнему была никакой, он никак не мог вслушаться в то, о чём она говорит, лишь за отдельные слова цеплялся: «вторник», «третья пара», «очередное эссе», «зачёт», «зима»… И, на самом деле, этого было достаточно, чтобы пустота не превратилась в проблему. Этого было достаточно, чтобы просто дрейфовать в этом состоянии и не сорваться. …он мог лишь благодарить свою удачу за то, что она сейчас была рядом, потому что, если бы он не чувствовал этих вибраций под головой, что-то сегодня точно было бы потеряно в нём безвозвратно. …Донателло ненавидит понедельники. Ненавидит искренне. Карма тому причиной или личная «удача», но этот день всегда приносит тонну сумасшедших ситуаций, проблем и трудностей, вылезти из которых без последствий обычно трудно, если не невозможно. Однако какой бы ни была ситуация, трудность или проблема, рядом всегда была Эйприл и её руки, раз за разом вытягивающие его из всего этого. Донателло не знал, что делал бы без них. Но он мог сказать с уверенностью, что без них он точно сошёл бы с ума.***
До жути белая комната. Упорядоченный звук клацанья по клавишам. Гул сотрудников из коридора. Механический скрип манипуляторов. Гудение больших компьютеров. Множество ламп, таких же белых, как и все эти чёртовы стены. И во всём этом отвратительно светлом хаосе только одна фигура была облачена в чёрный — та, которую видеть здесь совершенно не хотелось. — …И эта кучка политиков до сих пор сомневается? Удивительно, — его голос не то возмущённый, не то действительно удивлённый, — им весь материал на блюдечке преподнесли… — Время, мистер Бишоп, — тихо пропищал кто-то из персонала, — миру нужно время, чтобы принять ваши великие идеи! — Знаю. Однако те люди из Общественной Безопасности… раздражают. Только за вчерашнее утро они выпустили десяток статей, всячески стопоря любой процесс, связанный с результатами саммита, а ещё СМИ подчищают. — У любого гениального проекта всегда будут враги… — юноша держал в руках свежую пробирку с розоватым материалом и внимательно его рассматривал, — но посмотрите, чего мы достигли! Эта проба почти стабильна! Хотелось смеяться. Громко и по-злодейски. Кренг так и поступила: очень уж забавно выглядел учёный, так долго выстраивающий свои логические цепи, но после определённой точки совершенно не умеющий нормально просчитывать дальнейшие действия и ожидание. Персонал мгновенно стих, вжавшись в кресла, стены и всё, что вообще могло скрыть их жалкие фигуры, от чего кренг смеётся ещё заливистее. — Посмотрите только, она размером с крысу, а смеётся громче, чем человек, достигший самой желаемой цели, — угрожающе прошипел Агент Бишоп. — Не сравнивай меня с людьми, млекопитающее, — усмехнулась та, — не жди, что я буду бояться. Да и чего? Два года ты тут играешься, вон — сколько материала впустую ушло! — а по итогу тебя высмеяла какая-то агентша прямо в эфире, и теперь твоя «карьера», как вы это называете, под вопросом. Кто из нас двоих более жалкий? — Смелости и упрямости тебе не занимать. Но знаешь, почему тебе ни за что не быть на свободе? В отличие от людей, ты не умеешь ждать. — Кому ты это гово-… Один клик по клавише на приборной панели — и вся камера заключённой подверглась сильному удару током. Яркую вспышку сопровождал оглушающий крик и рычание. Каменное безразличие Бишопа, кажется, напугало персонал даже сильнее, чем устрашающий смех инопланетного существа пятиминутной давности; Бишоп выпрямился, поправил прямоугольной формы очки и заглянул в камеру. Существо по ту сторону прозрачного стекла спустя эти долгие годы стало напоминать скорее розовато-синего слизняка, чем неудержимое существо с природным непреодолимым желанием убивать, каким и попало сюда. Какой-либо дифференцировки мышц у этой твари не было, так что с потерей массы кренг физически не мог удерживать форму. Скелет у этой твари, несомненно, был, но мягкий и гибкий, как силикон, так что сохранить привычную цилиндрическую форму это тоже не помогло. Сейчас это было расплывающееся, как вязкая каша, одноглазая розовая мерзость. Удивительно вообще то, что оно до сих пор может говорить. Учёный нахмурился, но быстро переключил внимание на одного из снующих туда-сюда позади сотрудников. — Выведите на главный экран схему анатомической модели существа. Мне нужно внести несколько правок. …И снова мёртвая тишина, такая же, как десятком минут назад. Тишина, нарушаемая только механической заученной работой и руководством беспристрастно изучающего документы Бишопа. Это продолжается часами. Редкие перебрасывания фразами и вот это вот белое королевство тишины. Кренг ненавидела каждый миллиметр этой лаборатории, но что было особенной пыткой — так это тишина. От скуки она присматривалась и изучала персонал, действуя на их нервы любыми возможными способами вне присутствия Бишопа. Сейчас все лаборанты в помещении изучали последние, самые «крепкие» пробы (по сути — куски плоти кренга), даже не подозревая, что за ними сейчас следят, и следят вполне себе уверенно. Забавно, что именно этот агентишка сказал, что она не умеет ждать. Технически, вся её жизнь последние годы только и состояла из ожидания. Ждать, когда их бдительность ослабнет. Ждать, когда что-то всколыхнёт вечную однообразную серую кашу, в которой не ясно, утро сейчас или ночь. И, иронично, но ожидание вправду приносит плоды, потому что каких-то пять часов спустя в помещение с явным раздражением в каждом своём движении ворвалась черноволосая девушка лет двадцати пяти, на ходу убирая какие-то вещи в наплечную сумку. — О. Посмотрите, какая персона к нам пожаловала. Кажется, ей стоило титанических усилий не перейти на открытые оскорбления прямо с порога. Кренг усмехнулась: надо же, кто-то ещё хочет свернуть Бишопу голову. Это становится интересным дополнением к сегодняшним планам. Интересным и весьма полезным. — Не делай вид, Бишоп, что ты удивлён моему присутствию, — девушка выглядела серьёзно раздражённой, — мне потребовалось неделя, чтобы довести до ума последние исследования и прочую работу, а ты просто взял и на весь мир заявил о том, что собираешься что-то там лечить с помощью инопланетной формы жизни, когда буквально ни один из экспериментов на животных не дал чёткого результата?! — Во-первых — вправду удивительно, что ты вернулась с отпуска слишком быстро, — хмыкнул он, — во-вторых — чем больше людей будет привлечено к этому проекту, тем быстрее пойдёт дело. — Твой подопытный не шибко-то согласен, ты-… — Поаккуратнее с выражениями. На данный момент ты всё ещё действующий лаборант. — Действующий? О, точно! Вот тебе цель моего визита: я не собираюсь дальше участвовать в этом цирке, Джон Бишоп. — Ты проработала здесь почти десять лет, и теперь решила уйти, как только в проекте начали возникать трудности? — Я решила уйти, как только ты полез туда, куда человечество пока не готово лезть, Джон. Я пришла, когда это было исследование уникальных форм жизни и их мутаций, но с появлением этого существа ты будто с ума сошёл! Два года ты игрался с этим кренгом так, как тебе вздумается, а теперь тебе и этого мало?! — Кренги ответственны за массовую пропажу людей и частичное разрушение целого города. Если бы не вмешательство объектов извне, они бы разнесли не один только Нью-Йорк. Поэтому то, в какой цели их будут использовать, имеет смысл. — Чем ты тогда лучше них? Ты же понимаешь, что, открыв испытание «вакцины» на основе этих исследований, из-за твоих действий пострадают люди? На животных ни одна из твоих проб нормально не работала, мыши в лучшем случае теряли конечности, в худшем — умирали. Густая чёрная бровь вскинулась вверх. — В науке нет места излишней этике. Инфекция кренга работает как удалённый доступ к компьютеру, это подключение к разуму, а у зверей его нет, значит, и управлять инфекцией не выйдет. Полностью подавить и использовать инфекцию может только разумное существо. Пострадавшие откроют дорогу к нормальному будущему другим людям. — «Пострадавшие» или погибшие? Впервые за два года Кренг увидела, что каменный Агент Джон Бишоп начинал терять терпение, и, о, ей это определённо нравилось. — Ты говоришь словами той девчонки, что в открытую высмеивает весь проект? — Александра — человек опытный и знающий в вопросах мировой безопасности. Она была приглашена мной, и то, что она сейчас работает здесь, в Нью-Йорке, действительно гарантирует безопасность людей. — Так это ты надоумила правительство на все эти сомнения?! — Кто-то должен остановить всё это, Бишоп, пока не стало слишком поздно. — Хм. Вот оно что. Лаборант решил, что может ворваться посреди бела дня в штаб и заявить в присутствии и подопытного, и персонала, что все исследования, что проводились две дюжины месяцев, просто не имеет смысла. Агент сделал два резких шага, оказавшись прямо за спиной девушки. — …ты прекрасно знаешь, что больше, чем придирки правительства, я ненавижу предательства, верно? — Это не предательство, это голос разума. — Ну, если это твой «голос разума», то он явно барахлит. Сдайте все ключи и удостоверение, лаборант, и катитесь в свой университет. Харрис вас проводит… а у меня есть работа и ещё одно заседание через час, куда я сейчас и уеду. И он ушёл. Девушка отчётливо слышала каждый шаг. Писк замка при считывании карты доступа. Хлопок двери. Харрис, тот парень, что всё это время вертелся вокруг Бишопа, тут же засуетился вокруг неё, невнятно (или подавленно?) говоря о недавнем приказе. В определённый момент он начал затихать и просто подошёл к ней, но девушка не обратила внимания. …Её кулаки дрожали. Она действительно не думала, что всё дойдёт до этого. Десять лет работы у приёмного отца — и в итоге всё заканчивается тем, что всё, чего они добивались, рушится, потому что учёный возомнил себя кем-то, кто имеет право решать судьбы. А теперь? Теперь она здесь действительно никто. Пытаться вмешиваться и дальше просто опасно, потому что этот безумец действительно настроил себя на эксперименты на людях. — Так ты тоже его ненавидишь? Она резко подняла голову в сторону камеры подопытного. Кренг, как ни в чём не бывало, смотрела оттуда единственным красно-жёлтым глазом, слабо подрагивая. …Нужно уходить. Девушка нахмурилась: кренг выглядела слишком активной по сравнению с тем, какой была всего десять минут назад. Сдать вещи — значит сдать вещи. Помотав головой, она так и поступила — шесть шагов в сторону большого белого стола, заваленного бумагами, и девушка уже доставала документы и все ключи, которые обязана была сдать. Харрис почему-то не подошёл. — Не игнорируй меня… Становилось не по себе. — Харрис, прими уже документы и выпусти меня отсюда. Но Харрис не отзывался. — Эй, ты меня слыши-… Парень стоял неподвижно, глядя прямо в её глаза. Одна его рука сжимала что-то в кулаке настолько крепко, что побелели костяшки всегда смуглых пальцев, но не это было важным в первую очередь. С этого кулака капала кровь, а пальцы оплетало нечто розового цвета. Не он ли держал недавно колбу с пробами-… — Привет, черныш, — хихикнула кренг, — так что ты думаешь об этом жалком подобии гения по имени Джон Бишоп? В комнате должно быль ещё три человека. Камеры. В этой комнате точно должен быть ответственный за камеры- Однако взгляд не обнаружил ни одного ясного выражения лица. Все четыре человека в помещении помимо неё выглядели одинаково. Стеклянный взгляд. Лёгкий тремор. Тихое неразборчивое бормотание. По одной пробирке в руках. И никакой реакции на зов. — Что ты с ними сделала?! — Вот теперь ты обратила на меня внимание! Ты хоть представляешь, как я ненавижу, когда меня игнорируют? Девушка хотела рвануть в сторону двери, но «Харрис» моментально перекрыл ей путь. При взгляде в другую сторону в проходе оказывался ещё один человек. Вернуться к столу с оставленными вещами ей тоже не позволили. — Что. Ты. С ними. Сделала. — Всего лишь одолжила их разумы. Они ими всё равно почти не пользуются — даже борьбы не оказали никакой, бедняжки, босс совсем их измотал, — один из подконтрольных ей людей двинулся в сторону компьютера, — по крайней мере, спасибо за то, что планировка этого здания по истине убогая. Смотри, ну какой идиот в рабочем помещении лаборатории ставит компьютер, к которому подключаются все камеры этажа? — Что ты… что ты тогда от меня хочешь?.. Раздался громкий щелчок, повторившийся семь раз. Каждый из них соответствовал степени защиты; «Харрис» передал лежавшую на столе карту доступа, и после раздался последний щелчок, вслед за которым медленно загудели два больших манипулятора: они открыли камеру подопытной, каким-то образом не задействовав личного ключа Бишопа. Ключ лаборанта не смог бы этого сделать. «Харрис» одной рукой вытащил маленькое розовое существо и направился обратно к заложнице. — Что мне от тебя надо? Забавный вопрос… и смелый… — кренг снова захихикала, — кратко? Из-за одной маленькой кудрявой паршивки и одного мерзкого черныша я потеряла свою форму… и свою возможность нормально ходить. — Я-то какое отношение к этому имею?! — Дерзость. Мне нравится! Очень, очень нравится! Один из подконтрольных снова начал вводить что-то на компьютере, два других просто рухнули на землю, и от них потянулась розовая паутина. «Харрис» свободной рукой зачем-то ухватился за спинку металлического стула. — Что за-… — Мне нужны твои ноги, твои руки, твой чудесный глаз… и голова, — медленно перечисляла Кренг, — понимаешь? Мне нужен сосуд. Сосуд, который на меня похож. Сердце бешено колотилось, нужно было бежать, но бежать просто некуда, поскольку её личный ключ ей уже не принадлежал. Лаборатория была разработана так, чтобы не впустить никого постороннего, но без ключа даже сотрудники превращались в подопытных мышей. Мышей, запертых в клетке один на один с поехавшим разумным инопланетянином. «Харрис» поднял рукой стул так, будто он совсем ничего не весил. При своей комплекции он вообще не должен был этого делать, но, похоже, кренг инфекция уже его поглотила изнутри. — Остановись-… — Знаешь, чему учат годы заточения в качестве игрушки? Хитрить, лгать, мимикрировать и безупречно имитировать слабого. Она не могла увернуться. Удар пришёлся по голове, и, прежде чем она это осознала, всё резко окрасилось в чёрный. В ушах звенело, время перестало быть чем-то осознаваемым; вся правая часть лица сначала словно вспыхнула огнём, а потом стала обжигающе холодной. Руки не слушались и делали всё, что угодно, кроме попыток подняться, а потом её и вовсе обездвижили; она ничего не слышала, ничего не видела, все чувства заменила адская боль и осознание, что по щеке что-то очень быстро двигалось, скользя, как слизняк. И текло. А потом и это внезапно стало чем-то… мягким. Серым. Тихим-тихим. Всё затихало, и голова отключалась. И тут стало совсем темно.***
— Ваш пропуск, мисс. — Да, конечно. Вот. Стук каблука по белому кафелю, чуть шатающаяся походка; девушка уверенно толкнула тяжёлую дверь и вышла за пределы этого отвратительно белого здания. На улице было… свежо. Город гудел, суетился, люди толпами перемещались кто куда. Тут и там студенты, туристы и обычные прохожие, откуда-то играла музыка, можно было услышать лай собачонки с дальнего тротуара. Типичный Нью-Йорк в час пик. Город, который поражал своей жизнью. Город, который она хотела стереть в порошок два года подряд, но теперь? Теперь это может подождать; по-мерзкому живой город станет ей одним большим укрытием, ведь у неё есть парочка более важных целей. …Позади раздался мощный хлопок. Один из верхних этажей того белого небоскрёба вспыхнул, как факел, следом раздалась серия взрывов, отчего люди мгновенно запаниковали, и началась сумасшедшая суматоха. Кто-то набирал 911, кто-то кричал, кто-то убегал… настоящий хаос. Девушка улыбнулась, поправляя чёрную прядь волос. Какая красота.