Saturday trip

      Зима в этом году выдалась и правда холодной и очень снежной: хлопья снега сыпали с неба почти весь день, и, хоть ветра и не было, резво летали по воздуху и норовили приземлиться на замерзший нос очередного прохожего, который точно еще сам не понял до конца, стоило ли ему выкарабкиваться из своего теплого пристанища и выходить сюда, в средоточие морозного воздуха и невесомых таящих клубков снежинок.       Кстати говоря, по милости этого прекрасного времени года, все лавочки и другие поверхности тоже замело, а значит сесть было катастрофически некуда, да и незачем: чуть присядешь — тут же заледенеешь. Поэтому все люди предпочитали активно передвигаться, почему бы и нет? Тем более, что плюсом к сухой одежде ниже поясницы им доставалось тепло от движения и сокращения мышц.       Все, что было не покрыто одеждой, мёрзло. Вообще, мимо остановки не проходил ни один человек, который вдруг решил бы остановиться и посозерцать мерцающее на солнце здание торгового центра, а затем, опустив взгляд на землю, поймать глазами тысячи переливающихся снежных стёклышек, рассыпанных небольшими сугробами. Не проходил ни один человек, зато один точно сидел. Сидел на небольшом выступе подземного перехода и, уткнув нос в шарф, сжимал и разжимал мерзнущие кулаки в карманах. Да, Донхёк действительно замерз, проводя время с самим собой уже двадцать минут и заглядывая в каждый приезжающий автобус, а затем снова тихо пряча нос в складку огромного шарфа. Он сидел на собственном рюкзаке, который был почти пустой, поэтому хотя бы что-то у него не мерзло, как все остальное тело. И двинул его черт выйти в джинсах, вот ведь. Да еще и без шапки. Ну, спасибо, что хоть с шарфом! Иначе вообще бы, думалось ему, заморозил бы себе шею, как в той рекламе средства от простуды. В остальном юноша был одет достаточно тепло: бежевая дутая куртка с застежкой под самое горло, которая оказалась теплее, чем виделось на первый взгляд; такие же теплые бежевые (прямо в цвет куртки) сапоги с овечьим мехом внутри и белыми шнурками, высокие, почти берцы; огромный широкий меховой шарф, немного колючий, зато греющий на полную мощность и спасающий округлый нос от обморожения. Под верхней одеждой плотное худи, благодаря которому грудь парня не ноет из-за холода. Да, Солнце действительно непросто переносит зиму, и ему правда требуется много теплой одежды, чтобы ее пережить. Единственное что, прогадал с джинсами: первыми в списке на выгул были теплые спортивные штаны цвета молочного шоколада, но в последнюю минуту парень решил, что светло-голубые джинсы будут лучше сочетаться с белым верхом и обувью. Правда, теперь и его образ выглядел холодным, как спадающие с неба снежинки.       Так вот, Донхёк все еще сидел у перехода, ожидая. Его медовая теплая кожа на лице зарумянилась и похолодела, а все родинки, казалось, и сами дрожали от холода. Темные волосы слегка закрывали уши, но особо не грели, отчего верхняя их часть сильно покраснела, а нижняя — лишь слегка: спасибо шарфику. Юноша смотрел на землю и расплывающимся взглядом ловил ноги проходящих мимо людей, шедших то вправо, то влево, то в одиночку, то в компании с кем-то. Они уже протоптали грязную дорожку, оставляя некрасивые коричневые следы подошв, поэтому Донхёк повернул голову в сторону небольшого сугробика, еще нетронутого никем. Глаза тут же озарило палитрой оттенков, да настолько, что, сдвинь ты взгляд хоть на пол миллиметра, тут же заметишь все новый и новый цвет, еле уловимый, но если сфокусировать взгляд, то абсолютно точно непохожий на все другие. В этом разнообразии ты уже почти не видишь привычный белый цвет снега: лучи солнца отражаются в нем, рассыпая в глаза разноцветные бусинки. Хёк то ли улыбнулся, то ли сощурился от внезапного удара светом в глаза: солнечный зайчик решил атаковать его, отразившись от одного из сотни стеклянных окошек торгового центра.       Наконец, перестав разглядывать снег, Донхёк посмотрел на дорогу. К остановке ехал автобус, один из тех, на которых может приехать так сильно ожидаемый им человек. И да: он видит его задумчивое лицо в окне транспорта. Но Донхёк не встает с места и не идет его встречать специально, потому что начинается его любимая часть.       Автобус останавливается и открывает двери, высыпая на площадку десяток человек точно: популярная остановка. Из толпы выходящих и заходящих людей Донхёк тут же находит его, хотя правильнее сказать, что он и не терял его фигуру. Это как игра с тремя стаканчиками и маленьким шариком, когда тебя запутывают и быстро меняют стаканы местами, а ты должен зацепиться взглядом за тот, под которым лежит шарик, и обязательно продержаться до конца. Так и Донхёк: он просто следил за желтой шапкой и выглядывающим из-под нее бледно-голубыми волосами.       Марк, выйдя из автобуса, оглянулся. Он осмотрел каждого человека на остановке, но своего не нашел. Остановился, достал телефон. У Донхёка в кармане вибрация, а на экране короткое «Где ты? Я приехал». «У перехода», такое же короткое, потому что пальцы отмерзли и почти не слушались.       Марк оглядывается снова и, наконец, видит его. Быстрым шагом срывается с места, стараясь не поскользнуться на небольших застывших лужицах. —Эй, ты чего тут сидишь? —Спрашивает он с беспокойством, оглядывая лицо Донхёка. —Тебя уже замело всего, — осторожно стряхивает с чужой головы небольшую пористую кучку снега и натягивает на нее капюшон. —Почему не зашел в кафе? Или хотя бы не встал под навес? —Так неинтересно, —отвечает Хёк, так широко улыбнувшись, что все негодование и недовольство Марка исчезает в секунду. —Боялся, что ты не придешь. —Ха? —Марк снова поднимает одну бровь, выпуская изо рта клубок морозного воздуха. —Почему я мог не прийти? —Не знаю, просто боялся, —пожимает плечами Донхёк, в тысячный раз изучая лицо Марка взглядом снизу. —Дуралей, —Марк кладет руку на щеку юноши и слегка гладит кожу большим пальцем, и Хёк клянется, что эта рука теплее любой карманной грелки. —Ты весь промерз уже. Кстати, ты что, просто на лавочке сидишь?! —Нет, на рюкзаке, —довольно отвечает Ли, щуря глаза. Марк его ослепляет. —Ну слава богу, хоть додумался. Вставай, пойдем куда-нибудь покушаем и отогреем тебя, —Марк протягивает руку и непременно ожидает в ней руку Донхёка. Что и случается: красная рука со стянувшейся от холода кожей быстро тонет в теплой большой ладони. —Донхёк! —Злится Марк. —У тебя руки просто ледянющие! Давай вторую, —он без особого сопротивления перехватывает другую руку парня, забирая из нее рюкзак, и их обе греет сначала в руках, а затем подносит к лицу и греет уже своим дыханием, которое так обжигает начинающую оживать кожу, что колени подкашиваются, а щеки тоже заливаются жаром. Вот-вот упадет без возможности подняться. —У меня еще губы замерзли, —вдруг говорит Хёк, поджимая губы и уводя хитрый взгляд в сторону, но тут же возвращая его к лицу Марка и ярко улыбаясь. —Чего? —Усмехается тот, продолжая растирать руки Хёка в своих. —Ага. Я тебя полчаса ждал. —Кто тебе мешал зайти куда-нибудь? —Возмущенный вопрос. —А ты бы меня тогда нашел?       Резкий вопрос и следующая за ним тишина. Ровный взгляд Хёка, верный, преданный, открытый к Марку и всему его существованию. Влажная челка на темных глазах с густыми ресницами. Холодный теплый образ.       Марк поджимает губы в легкой улыбке, опускает их руки и разводит в стороны, притягивая тело в светлой одежде к себе и прислоняясь лбом ко лбу. Сначала оставляет уверенный взгляд в глазах Хёка, темных и сияющих, а затем опускает его на обветренные губы. И, конечно, целует их со всей своей возможной нежностью и трепетом, грея своими и делая поцелуй скорее заботливым, чем мокрым и пошлым. Ощущение расплывается по телу, как от теплой капельницы, прогревая изнутри все конечности. Донхёк неосознанно сжимает пальцы почти в кулачки, и Марк отвечает ему, сжимая свои и чужие одновременно. —Конечно, я тебя найду. Среди сотен тысяч бежевых курток и ботинок, темных волос и огромных шарфов. Но, думаю, что должен сказать тебе кое-что. Донхёк, я не собираюсь тебя терять.       Он говорил тихо и прямо в губы, смотря в прикрытые глаза напротив, под которыми медленно появлялись задорные мимические морщинки. Когда же они распахнулись, то Марк, выдержав их благодарный любящий взгляд, прижался губами ко лбу самого невероятного и драгоценного для него человека, которого он пообещал себе сделать счастливым ровно в тот момент, как эти глаза стали видеть только его.