А потом была просто жизнь

Всё-таки сколько-нибудь долго, сидя в машине со свидетелем на водительском месте, не процелуешься при всём желании. Понимая это, Новосельцев оттягивал момент, когда им придётся разъединиться, как мог. Чувствуя, что Людмила Прокофьевна наконец расслабилась, обмякла, и перестала драться, Анатолий понял, что терапевтический эффект достигнут и теперь, может быть, им удастся спокойно поговорить.  Оторвавшись от губ Анатолия, Людмила Прокофьевна обратилась к водителю: - Вадик, домой, пожалуйста! Вадик ухмыльнулся, вот уж чего не ожидал он в своей жизни, так это поприсутствовать в романтической сцене с участием Калугиной. Он не считал её мымрой, скорее всегда поражался, как может женщина быть такой скучно-правильной. Сам Вадик ухаживал за юными, раскованными девушками, умевшими модно одеться и преподнести себя. Конечно, они не были начальницами больших учреждений, не командовали разношерстными коллективами и не ездили вечерами к министрам. Нелёгкая это работа, и совершенно не располагающая к мягкости и дружелюбию. Вадик даже немного жалел свою работодательницу - ведь именно он чаще всего видел её грустные глаза и поникшие плечи вечерами... В начале рабочего дня она обычно бывала пободрее, на первый план выходила собранность и готовность к вызовам дня, а вот вечерами, возвращаясь домой, отвернувшись к окну и полуприкрыв глаза, она наблюдала темноту за окном с безысходностью, которая поневоле передавалась и самому Вадику.    Когда сегодня утром он увидел Людмилу Прокофьевну совершенно преобразившейся, рефлекторно выпучил глаза и приоткрыл рот. Что за диво! Впервые в жизни он забыл сказать начальству дежурное "Доброе утро!". И в ответ на приветствие Калугиной, закашлялся и захрипел. Именно на него сегодня вылилась первая порция добродушия и радости Людмилы Прокофьевны.  - Здравствуйте, Вадик! - пропела она. - Какой вы у меня богемный юноша, на гитаре небось играете в свободное время? Признавайтесь! - Угадали, - с усилием выдавил Вадик. - Она никогда в жизни не интересовалась раньше, чем он занимается в свободное от её извоза время! Что же произошло?? Теперь причина была Вадику очевидна - у женщины случился роман. Да ещё какой бурный! Что же натворил этот невзрачный, плохо одетый мужичок, что сама Калугина - образец ледяной сдержанности и железного самообладания - истерически била его зонтиком, гналась за ним по оживленной проезжей части, и орала как она его ненавидит и уничтожит? Вадику было любопытно, но, конечно, не настолько, чтобы забыть азы этикета личного водителя и выдать хоть чем-то, кроме разве что взгляда, свой интерес к происходящему. Домой так домой. Немного отдышавшись, Людмила Прокофьевна подняла глаза на Новосельцева: - Дома поговорим, а потом ты вернёшься на работу, когда уже никого не будет, заберёшь мои пальто и сумку, и приведешь кабинет в божеский вид. Не хочу, чтобы завтра ещё и уборщицы утренней смены всё это обсуждали. Надеюсь, Вера закрыла кабинет и никто толком пока не видел наше побоище.  - Я оплачу все разбитые предметы. - проговорил в ответ Анатолий Ефремович. - Не говори ерунды, ты совсем на мели сейчас до зарплаты, а дети должны хорошо кушать и ни в чем не нуждаться, я сама всё оплачу. - возразила Людмила Прокофьевна. Наконец они доехали до её дома.  - Спасибо, Вадик, я надеюсь на вашу деликатность. - Людмила Прокофьевна бросила на водителя одновременно жестко-запрещающий и умоляющий взгляд. - О чём вы, Людмила Прокофьевна, я ничего не видел и не слышал. До завтра! - уверил Вадим и развернул машину в направлении города. Калугина и Новосельцев зашли в подъезд и молча поднялись в лифте на её этаж. Анатолий пытался заглянуть Людмиле в глаза, которые она тщательно отводила в сторону. Повернув налево от своей квартиры, Людмила Прокофьевна позвонила в соседскую дверь. - Наша Баба Стёпа, - объяснила она, кивая на дверь - плохо слышит, нужно долго звонить, у неё мои запасные ключи. Через минуту соседская дверь наконец открылась и Степанида Васильевна, медленно двигаясь, выдала Людмиле связку ключей, удивленно глядя на неё ослабевшими глазами из-под старых очков с толстыми стёклами в громозкой, уродливой оправе. "А ведь я ношу почти такие же... Какой кошмар" - пронеслось в голове. - НосиЛА. Раньше." И вот они зашли в квартиру. Людмила Прокофьевна расстегнула свои шузы на высоком каблуке с перепонкой, купленные ею согласно Верочкиному совету, и прошла в комнату. Анатолий Ефремович, снова впав в оцепенение и столь ненавистный им самим свой муму-режим, неуклюже топтался на пороге. - Проходи, чего стоишь! - позвала его Людмила. - Я сейчас заварю чай. Анатолий Ефремович почему-то не поверил в её ложно-успокаивающий тон и продолжал ожидать подвоха. Тем не менее, разулся, прошёл в кухню и послушно уселся возле стола. - Прости меня за всё. - тихо начал он. - И за "мымру", и за косноязычие, из-за которого я не умею вовремя и понятно объясниться, и за всю ситуацию... Но прежде чем ты примешь какое-то финальное решение, я прошу тебя, выслушай меня.  Людмила Прокофьевна некоторое время молчала в ответ, продолжая управляться с чайником и чашками.  - Говори всё, что хочешь сказать, но не жди, что я поверю. У меня и до тебя были большие проблемы с доверием мужчинам, а теперь я и подавно чувствую себя абсолютно разбитой внутри.  - Мне безмерно жаль, что всё выглядит так, будто я тебя намерено обманывал. - начал Анатолий.  Понимание того факта, что, возможно, сейчас у него появился единственный шанс высказаться, и что нужно торопиться, так как женщина может передумать в любую секунду, волшебным образом сделал его речь более связной, а мысли более чёткими. Он расскажет правду. Просто факты, просто свою часть истории, а уж потом ей решать. Если не поверит, ему ничего не останется, кроме как уйти.  - Я действительно хотел эту должность. И потому что засиделся и начинаю терять мотивацию, и из-за зарплаты, и потому, что за все эти годы наработал много опыта и идей, как оптимальнее выстроить процесс сбора данных на местах. Но я прекрасно знаю, что не умею производить впечатление и красиво говорить... Я заикался в детстве до 9 класса. Много лет ходил к старому дефектологу, чтобы как-то это перебороть. Долго не получалось и до конца не ушло... Я знал, что ты никогда меня не назначишь. А тут Оля начала продвигать эту идею Самохвалову. Я её уговаривал прекратить, но они оба не унимались. У Самохвалова родилась мысль, что я должен слегка поухаживать за тобой, чтобы расположить к себе. Я ему много раз говорил, что не стану, что не смогу и вообще это дурная затея. Но на вечеринке он начал давить, затолкал меня в комнату к тебе с этими дурацкими коктейлями. Поначалу меня разобрал интерес - неужели совсем ничего нет такого, чем мне удастся тебя заинтересовать. Когда понял, что таки ничего - разозлился. Ни с кем я никогда себя не чувствовал таким ничтожным, как рядом с тобой, никто так упорно не видел во мне одни недостатки, как ты тогда. И меня понесло. Неужели та сцена, где я орал про то, какая ты чёрствая, выглядит как ухаживание ради должности?..  А после вечеринки, когда ты расплакалась у меня на глазах... у меня - который тебя днем ранее обидел...когда я увидел на крыше твои опущенные плечи, как ты мяла в руках платок, умывалась из лейки движением солдата, никогда не знавшего заботы о себе... Наверное в этот момент я и "поплыл"... Это не жалость была, мне просто вдруг захотелось тебя обнять и сказать, что ты вовсе не одна, что у тебя есть, ну как минимум я.. Ты перестала быть машиной, изрекающей партийные лозунги, а стала вдруг человеком.. Я влюбился в человека, которого увидел. Я вдруг внезапно увидел твоё лицо так, как не видел его раньше... Глаза твои увидел бездонные...  А потом, в зале заседаний, когда вы с Верой репетировали походку и я увидел, что ты умеешь двигаться не только как революционер-чекист, я совершенно обалдел. Боялся даже додумать до конца мысль о том, как бы ты могла выглядеть в чём-то поизящнее коричневого костюма...  Я ведь тогда Юрку специально попросил больше не поднимать вопрос о моём повышении... Анатолий Ефремович вздохнул и перевёл дух. Людмила Прокофьевна молча стояла рядом, оперевшись руками о кухонную тумбу, на которой стоял заварочный чайник, и смотрела куда-то вниз. Внутри неё стремглав проносились различные чувства, обрывки которых она едва улавливала сознанием. Щемящая жалость к косноязычному, заикающемуся мальчику, которым Новосельцев когда-то был. Надо будет расспросить, откуда заикание вообще взялось, с чего началось.. Да, она помнила его нелепые попытки завести с ней хоть какой-то мало-мальски нейтрально-приятный разговор на вечеринке, и помнила, как ей не хотелось ему в этом помочь, даже наоборот, ей доставляло удовольствие уколоть его, съязвить и отпустить саркастическое замечание. Только с очень больной головы можно было расценить его попытки как-то пообщаться с ней тогда, как ухаживание... Скорее, это была попытка заставить её увидеть в себе человека. И тогда она его так и не увидела. А он, наоборот, смог разглядеть в ней человека на следующий день, когда она глупо при нём разрыдалась... Смог разглядеть на опухшем от слёз, бледном, неухоженном лице какие-то там бездонные глаза... Разве так уж плохо, что он её пожалел? Кто и когда последний раз жалел её? С ранних лет Людмила была вынуждена выживать, нести ответственность за родных, потом за коллектив. Разве кто-то задумывался, каких усилий ей стоило подчас выбить у министра премии для сотрудников своего учреждения? Разве кто-то сочувствовал ей, когда она одна шла поздно вечером домой после несправедливых выволочек у начальства за пустячные, а то и надуманные оплошности своих сотрудников? Новосельцев был первым и единственным в этом амплуа. Разве он посмеялся над её откровениями тогда, разве разболтал кому-нибудь, а ведь мог бы.  - Каким образом Самохвалов узнал, что ты мне рассказывал про грибы тогда на вечеринке? - прервала молчание Людмила Прокофьевна. - Ты что подробно пересказывал ему все наши разговоры? Зачем? - Я вышел и сказал, что затея поухаживать за тобой провалилась, и что я не гожусь на роль твоего кавалера. А он тогда и спросил о чём мы разговаривали. Ну я и сказал, что о грибах. Он посоветовал поговорить о чём-то умном.  Я не отрицаю своей вины - я мог отказаться и не идти. А я зачем-то пошёл. Но видит Бог, в этом не было никакого намерения обмануть тебя и использовать. Просто не мог поверить, что мне так и не удастся построить с тобой обычный, человеческий, вечериночный диалог.  Оба глубоко вздохнули.  Новосельцев перевел взгляд на Людмилу. Немного растрепавшиеся волосы, босые ноги, помада съелась, глаза... ГЛАЗА... Она была такая родная для него, как будто они вместе прожили много лет.  - Люда, я не хочу жить без тебя... - тихо произнёс он. - Наверное, могу, но не хочу. Я перешёл черту, за которой уже ничто не будет как раньше. Поэтому, если ты всё ещё не веришь, если не можешь простить, то отпусти. Подпиши заявление и я уйду. Я не смогу эффективно работать, я буду ежедневно встречать тебя и разрываться внутри на мелкие осколки. Тебе, как начальнику, такой работник ни к чему. Калугина недобро усмехнулась. - Сбежать захотел? Как только появились проблемы, так сразу и уходишь? Нет уж, если ты действительно стоишь чего-то как специалист, то будь добр останься и реализуй себя наконец. Статистика - сфера специфическая, аналогичную должность с аналогичным окладом ты больше нигде не найдёшь, зря что ли сидел здесь все эти годы.  - Я не держу обиды. - после паузы продолжила Калугина. - Но я пока не чувствую, что готова снова доверять. Мне нужно время. Самохвалов ударил по больному, заставил меня сомневаться в том, что я действительно способна привлечь мужчину, если только не ради выгоды. Дело же не только в твоих поступках, но и в моих комплексах... Я не хочу полностью тебя терять, но мне нужно время. В конце концов, мы слишком мало знаем друг друга. Мы могли бы иногда встречаться... Гулять... Куда ты дел билеты в цирк? Анатолий Ефремович в удивлении вскинул голову, чего-чего, а вопроса про цирк он сейчас ожидал меньше всего. Он снова стал заикаться. - Никуда.. ннне дел... Лежат у меня в кармане... - Вот и прекрасно. Вот и сходим. Когда представление, завтра? - Дда, кк-кажется..  - Замечательно. А теперь иди в контору, скоро рабочий день закончится, надо чтоб ты туда попал до прихода вечерних уборщиц. Приведи в порядок мой кабинет насколько сможешь, составь список разбитых предметов. И принеси пальто с сумочкой. Сделаешь?  Тон её был строгим и начальственным. Разве был у Новосельцева какой-либо ещё вариант ответа, кроме утвердительного? Он молча кивнул, допил свой чай, встал из-за стола и вышел в прихожую.  Людмила Прокофьевна закрыла за Анатолием дверь, облакотилась о неё спиной, плавно сползла вниз. Долго сидела на полу, обняв колени, и пытаясь услышать свой внутренний голос. "Если моё - никуда не денется" - подумала вдруг она. - "Если я ему нужна, время это покажет. Надо просто не спешить."