Бандитский Петербург

— А чего ты такой смурной? Каждая встреча начинается именно с этой фразы. Пижон, каких поискать – крутит волынами, как пластмассовыми игрушками, купленными на блошином рынке и улыбается-улыбается. Во весь рот. Будто бы на дворе ни разу не самые шальные времена. Будто бы ему самому нравится так жить. Будто бы в духе рэкетирства и авантюризма, царствующей преступности, будто бы в голосах улиц и бесчисленных кокаиновых дорожках, он, обрёл себя. Свою свободу. Свой голос и зов перемен. Перемен, которых требуют горячие, бьющиеся в унисон сердца. — Юр, ты чесать языком прекращай. И без тебя голова гудит. — Грубо, резко, но очень устало отвечает Гром, поднимая на мужчину чуть осовелые глаза. Сон? Сон ему только снится. Милиция и без того живет несладко: начиная от толп казахов с их белым, заводным порошочком, заканчивая малолетней шпаной на улицах. Нюхают клей, а после – устраивают разгром в неблагополучных районах Питера. А есть ли благополучные? Отличный вопрос. Ответ, разумеется, отрицательный. Сейчас, не то, что локально – в масштабах города, в масштабах страны – почти невозможно найти тихую, уютную гавань, куда можно спрятаться от мирских забот. Да и не хочется этого. Костя – представитель той самой, злачной школы правоохранительных органов, который, пусть и сомнительными методами, но с преступностью борется, а не пляшет под дудку капризного времени. Всем тяжело. Но, порой, создается ощущение, что ему, Грому – тяжелее всех. И не ясно, кого винить: трудный характер ли, сына-подростка на попечении, или, бездействие всех систем власти. Власти, которая вложила в его руки клинок правосудия и приказала: режь. Правда, не была столь учтива, не направила его в нужную сторону. Так, Дамокловым мечом, в воздухе завис вопрос: «А кого резать-то?». — Ой, Кость, хватит нудеть. — Мужчина грузно садится на стул рядом и закуривает сигарету. Во рту сразу становится постыло. Как кошками нассано – табак, разумеется, уже не тот, что прежде. Хотя, на него пришлось раскошелиться. По знакомству нашел фирмовый Camel – не «Наша марка», даже не старый-добрый «Беломор». А ощущение – будто папиросную бумагу, какой-то умник, сначала вымочил в топлёном молоке, а после – высушил и пустил в оборот. Отвратительно. — Пацаны, а что мы уши греем? Обращение не в воздух. Скорее, личное. Адресованное каждому оперу, что кутаясь в тёмно-синюю форму, точно воробышки на линии электропередач, пытались спрятать озябшие носы и щеки глубоко под воротник. И, разумеется, послушать чужие разговоры. Ведь, в действительности, услышать было что. Последняя вылазка Грома и Прокопенко, между прочим, успехом не увенчалась. Кого-то они взяли, что-то они услышали, но всё мутно, непонятно. Да и старые друзья, которые ходили везде рука об руку, вдруг, оказались почти по разные стороны баррикад. Федя пришел на службу темнее октябрьской тучи, а Костя – вот, курил уже вторую сигарету, и, кажется, совершенно не желал распространяться о произошедшем. Но, появление Юры, на доске этой шахматной партии, значительно меняло ход развития событий: кто может устоять перед столь харизматичным молодым человеком? У него язык – как помело, да и в своей манере непринужденной беседы, кажется, Смирнов был способен разговорить даже жмура в морге на окраине города. Вот и сидели: держали почти истлевшие папиросы, ждали кульминации рассказа, да лупили зенки, то на одного друга, то на другого. Рассудив про себя: пусть на улице и холод собачий, но ничто так не греет остывшее сердце, как свежие сплетни. Правда, немому приказу пришлось подчиниться, ведь в обычном «Что мы уши греем?», читалось: «Пиздуйте отсюда к чёртовой матери, не для ваших ушей разговор». И никто бы и не решился поспорить, ведь, рядовой опер, должен по умолчанию малолеток по улицам гонять, да следить, чтобы бандосы и их шестерки – те, что водятся на мелководье, особенно не высовывались. Только вот, никто из мужчин, по крайней мере, сегодня, работать не собирался. И разошлись они, как в море корабли: каждый в свою сторону. Кто-то нашел причал на лавочке через улицу, кто-то пошёл в пышечную, кто-то, несмотря на раннее время, достал лоточек гречи с курой и принялся внепланово обедать, а кто-то, спрятался в отделении, погружаясь в чтение свежего выпуска «Ведомостей». Иными словами: работа кипела. — Кость, что у тебя случилось? — Рвано вздыхая и пододвигаясь ближе к собеседнику, Юра снимает одну перчатку и кладет на стол. Снимает, чтобы после, горячей рукой коснуться обветренной кожи ладони Грома, чтобы выказать поддержку, единственным ему возможным способом. Единственно допустимым в здешних обстоятельствах. — Ты Федьку обидел, на пацанов даже не смотришь. Опять висяк? — Ты что-нибудь знаешь об Анубисе? — Константин отодвигается, разрывая тактильный контакт. На собеседника даже не смотрит: погружен в собственные мысли. Думает. Раскладывает по полочкам всё, что удалось узнать. — Ты со своими бандосами уже сколько водишься? Слышал же что-то! — Пф! — Фыркает Юра, всплеснув руками, подрываясь с места. Его губы искажаются в кривой улыбке и он, несколько раздраженно, закатывает глаза. — Посмотрите на этого ферзя. Я балдею, Гром. Ты мне ничего не говоришь, даже не извинился за прошлый раз, а сейчас, хочешь моей помощи? Знаешь, как в этой хохме: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: мы внезапно осознали все масштабы пиздеца!». Тебе не кажется, что ты что-то делаешь не так? — Ему не кажется. — Агрессивно гаркает, только-только вышедший из отделения Прокопенко, что поправляет свой плащ и отрывисто закуривает папиросу. — Ему не кажется, потому что он придурок, который не уважает своих друзей. У него всё отлично! — Федя? Ба, какие люди в Голливуде! — Смирнов всплеснул руками в театральной манере, едва ли не выпуская сигарету из рук. — Чё такой смурной? Тоже солнце не светит, чи шо? — Замолчи свой рот, Юр. Не до тебя сейчас. — Федь, я… — Начал было Гром, да только, чужой голос его прервал на полуслове. — Конченный идиот, который очень бы хотел извиниться передо мной и Юрой. И передо мной – за то, что вчера направил на меня заряженную волыну. Гром, ты совсем дурак, скажи пожалуйста? Совсем дурак? — Заливаясь удушливым румянцем негодования гаркнул Прокопенко, вытаскивая из кармана секундомер. — Я тебе тридцать секунд даю. — Я дурак. Дурак, потому что не…— Показательное извинение. Как низко и как тяжело. Особенно, для человека, со столь раздутым эго, как у Константина Грома. Он не считает, что он был в действительности неправ. Он убежден: цель оправдывает средства. В конце концов, если бы не этот выпад, едва ли им удалось что-то узнать про Анубиса. Про страшного преступника. Да и схема «хороший - плохой коп» работает только в американских фильмах. На деле же, нужно придерживаться тактики «плохой и очень плохой коп». В этом Константин был искренне убежден. — Твоё время вышло. Ищи себе нового напарника, правда, ни один нормальный человек, да что там, даже Юра, не согласится с тобой работать! — Э, слыш, Прокопеныч, ты базар-то фильтруй, я в метре от тебя стою! — Присвистывая фыркнул Смирнов. — Блять, ладно! — Прошипел Гром, поднимаясь со своего места. — Я извиняюсь, за то, что я конченный идиот и не уважаю своих друзей. Юра, извиняюсь перед тобой, за то, что не уберёг твоего информатора и сейчас его тело по кусочкам плавает в Неве и Фонтанке. И перед тобой, Федя, извиняюсь. За то, что вчера направил на тебя пистолет. Заряженный. — Так бы и сразу, Кость. А ты сиськи мял. — Усмехнулся Федор, поправляя лацканы плаща. — Ну, это браво! Ладно тебе, узнаю я за твоего Анубиса. Благо, информаторы живые, у меня пока что есть. Кстати, мужики, может в кабак и по бабам? — Усмехнулся Смирнов, едва сдерживая свое ликование. От Грома тяжело было добиться извинений за куда большие проступки. А сейчас – чуть ли не на блюдечке с голубой каёмочкой. Приятная теплота разлилась по его телу, от самого сердца, заставляя мышцы живота сократиться в горячем спазме. И пусть, эта заслуга числилась за Фёдором. Пусть так. Но важен же результат. — Я пасую. С Ленкой в кино пойдем. — Качнул головой Прокопенко, ловким жестом забрасывая окурок в урну и поспешно удаляясь в отделение. Работа не ждала. — Пойдем. Только мы не сильно долго. И вообще, я завтрашний день хотел бы с сыном провести. Херово будет с перегаром-то гулять. — Усмехнулся Гром. — Тогда я угощаю. Давай в седьмом часу. Чао!