Бандитский Петербург

— Так чего ты медлишь!? — Возмущению Грома не было предела: мало того, что их приятный вечер, походящий, правда, больше на свидание, чем на посиделки коллег, прервался на самой интересной ноте, так еще и Смирнов, стоял, широко распахнув глаза, и хлопал ресницами. — Хули тупим, Юр? По коням! В столь тяжелое время перестрелки, тем более в кабаках – не были каким-то исключением из правил. К всеобщей печали, они – как ожидаемое продолжение любого банкета, окрашивали разводами пролитой невинной крови каждые выходные. И Смирнов об этом знал. Знал и Гром, правда, на двоих, в голове у них возникла одна единственная фраза, исчерпывающе описывавшая отношение ко всему происходящему; «Почему. В мою. Смену?!». Ответа на немой вопрос, разумеется, не будет. Время такое: не здесь, так в любом другом пабе, баре, ресторане, на окраине Питера, или же в его центре, раздались бы свистящие выстрелы. Раздались бы, потому что пьяные бандиты и не менее пьяная богема, всегда цепляются друг к другу. — Саня, вызывай ментов и скорую! — Выкрикнул охранник на входе. — Саня, вызывай только скорую. — Рявкнул Константин. — Милиция уже здесь. — Нам выговор за самоволку дадут! Мы же не при исполнении! — Уже было хотел остановить благородные, но неоправданные мотивы коллеги Юра, но, разумеется, столкнулся со стеной непонимания и режущим, агрессивным взглядом. — А если там кого-то убьют? А если в этом замешан Анубис? Дай мне табельное, и, если не хочешь идти со мной – жди здесь. — Хуюбис, Кость! Совсем уже на работе помешался! Там за столом сидели цыгане. Ты знаешь, они часто театрально выступают. — Раз так, то буду критиком их постановки. Идёшь? Юра натужно вздыхает: ему искренне не хочется ввязываться в очередную историю. Но, вылазка с Громом, наверное, и не могла бы закончиться иначе. Этот мужчина, притягивает к себе неприятности, точно магнит. Неясно, ему в этих заварушках, что, мёдом намазано? — Si vis pacem, para bellum. — Буркает себе под нос Смирнов, протягивая заряженный пистолет коллеге. — Иду. — Не выпендривайся. Мне тоже классическая латынь известна. Стоило ли подождать подкрепления? Однозначно, да. Был ли Гром в своем решении разрешить конфликт здесь и сейчас, непреклонен? Ответ аналогичный. Никто и не заметил, как двое полицейских вернулись. Под свист пуль, под ругань толпы, женские крики, визги, звуки разбивающейся посуды, что мешались в одну, не самую приятную уху симфонию, не сразу удалось понять, какие именно две стороны конфликтуют. Чего уж говорить о причине их столь бурного противостояния. Отдельно брошенные фразы, таки натолкнули на мысли. Константин прижался к стене в слепой зоне. Затаился, точно хищник, готовящийся нанести удар. Он щурит глаза. Всё, происходящее вокруг, вдруг, становится белым шумом, помехами, которые, отражаясь от стенок черепной коробки, заставляют думать. Думать. Думать. И ещё раз думать. Все возможные варианты развития событий мужчина прокручивает в голове, с такой ловкостью, словно листает иллюстрированные страницы книги. Для него, сейчас, нет невыполнимой задачи. Нет конфликта. Нет перестрелки. Есть лишь уравнение с двумя неизвестными, которое ему под силу решить. Это – проще, чем шахматная партия. Проще, потому что противник, упивающийся своей жестокостью, по определению слеп. Стреляет, не потому что в его голове есть план. Он стреляет, потому что ХОЧЕТ и потому что МОЖЕТ выстрелить. Реализация его жестокости, даже не в количестве жертв, нет. Ему просто нравится сам процесс: прикольно светануть понтовой пушкой в кругу таких же бандитов, как он. Прикольно, потому что даже если задержат, то на зоне – уже ждут братки. Он войдет в тюрьму, как к себе домой. И ни разу об этом не пожалеет. Там – его связи, там – вся его жизнь. На свободе – он, по сути, пустое место. Ценность его в обществе равна нулю. А в тюрьме – к его ногам и всеобщий почёт, и уважение. С такими, Грому работать было неинтересно. До циничного скучно: столь предсказуемы они были в своей непредсказуемости. Но, Костя про себя отметил: Юра прав. Рядовая перестрелка, которая, даже не самого матёрого опера заставит зевать. Потому что уже приелось. И Гром, действовал в соответствии с нарисованной в голове картинкой: несколько точных выстрелов позволили ему утихомирить общие настроения, но, выходя из своего укрытия, мужчина явно не рассчитал, что за его спиной может оказаться незнакомец. Вооруженный незнакомец. Ни с чем несравнимое ощущение: холодное дуло пистолета, приставленное к затылку. Константин судорожно выдыхает. На трезвую голову – не всегда удаётся избрать правильную тактику. На пьяную – тем более. Получается, в уравнении с двумя неизвестными появилось третье. — Волыну на пол. Или я с огромной радостью нашпигую свинцом твой чердак.— Прикусывая острый край зубочистки, тихо, совершенно хладнокровно требует мужчина, ожидая полного подчинения. Только, не будучи стратегом от Бога, обладая весьма заурядной памятью, молодой человек, не учёл одного. Со свистом, рассекая воздух, об его голову разбивается бутылка игристого вина. И усыпает пол под ногами миллионом изумрудных осколков. Наверное, ему стоило убить Грома, как только такая возможность выдалась. Наверное, он горячо пожалел о том, что этого не сделал. Ничего страшного, хирурги быстро заштопают его рану на темечке, и столь же быстро опера устроят ему путешествие в ближайший обезьянник. А дальше – как Бог даст. — Гадство. — Цедит сквозь зубы Константин, отряхиваясь от попавших на него капель шампанского. — В таких случаях принято говорить «спасибо». — Фыркает Смирнов, чинно проходя между столиков, оценивая масштаб ущерба. А оценить было что: груды осколков стекла, фарфора, скомканные скатерти, вымоченные в красном вине и коньяке, перевернутые столы и стулья, пепельницы, валяющиеся под ногами. Но страшнее всего – лужа растекающейся патокой, тёмно-красной крови. — Блять, Костя! Они вызвали скорую?— Не дожидаясь ответа, мужчина подскакивает к телу. Той самой, очаровательной, рыжеволосой официантки. Он видел тела. Видел много тел, но каждый раз, как в первый, ощущал холодную дрожь в руках. Всякий раз, когда сталкивался с убийствами. Ранение – в переднюю поверхность грудной клетки. Без шансов – слишком много крупных сосудов. Пуля прошла весьма неудачно: в области митрального клапана, скорее всего, судя по расположению раны, разорвала миокард и осталась в теле. К начищенным туфлям прилипает свежая кровь. Девушка. Столь юная и в своей юности прекрасная, уже не дышит. Её предсмертная агония, едва ли длилась долго. Может быть, она даже не успела понять, что именно произошло. Холодные пальцы касаются тонкой шеи. В надежде нащупать, хотя бы нитевидный пульс. Хотя бы намёк на то, что скорая приедет не для того, чтобы выписать справку о констатации смерти и забрать труп в морг. Тщетно. Розовые очки надежды, как известно, разбиваются стеклами внутрь. — Юр, скорая ей уже не нужна. — Бросает Гром, подходя ближе к Смирнову, осторожно одёргивая его за плечо. — Юр, пойдем отсюда. Составим нужный рапорт в отделении. — ВЫ! — Громкий, дрожащий раздражением голос Прокопенко, заставляет встрепенуться. Милицию, кажется, всё-таки вызвали. — Какого чёрта тут происходит?! — Была перестрелка. Мы проблему решили. Федь, давай только без всего этого, пожалуйста… — Константин, может быть, и хотел бы что-то добавить в своё оправдание, но, право, свирепствующий Фёдор, даже под дулом пистолета, не позволил бы ему этого сделать. — Замолчи свой рот! Гром, я понимаю, ты всегда вмешиваешься! Всегда действуешь в самоволку, но за каким хером ты потащил с собой Юру!? — Глаза сверкают, он буквально мечет молнии, задыхаясь от накатившей ярости. И вот, теперь и его руки дрожат в озлобленном исступлении. — Смирнов, стоять! Участи быть отчитанным как школьник на линейке, Юрию избежать не удалось. А попытка была хороша: ему почти удалось улизнуть из-под ястребиного взгляда Прокопенко. Почти удалось. — Федь, ну что ты, в самом деле? — Ты и табельное ему дать додумался? Придурок! Я понимаю, он. Он всегда в каждой бочке затычка, но ты! Ты под прикрытием работаешь, а если твоя смазливая рожа тут примелькается?! Что ты делать будешь, умник херов? — Ой, да придумаем что-нибудь. Чё ты начинаешь? Ничего же не случилось. — Рот закрой! И пулей в отделение! Пишите рапорт так, чтобы ни одна собака не докопалась! Оба! Вы меня поняли!? Два кротких кивка. Поразительная смиренность. Оба выходят на улицу. Юра садится на поребрик, ожидая поймать здесь, хотя бы убогую-убитую машину с жёлтыми шашечками. Закуривают. В воздухе повисает многозначительная тишина. — Юр, я вот сказать хотел…— Гром нервно вздрагивает.— Ты прости за этот поцелуй. Не знаю, что на меня нашло. Ну, ты понимаешь, я же не гей, Юр. Ты ничего не подумай. — Да, — Протяжно, сдержанно отвечает Смирнов, делая смачную затяжку, от которой начинает кружиться голова. Ловким жестом пальцев, мужчина выбрасывает сигарету в рядом стоящую урну и с усилием поднимается. Колючий, холодный взгляд в глаза Константина. Заставляющий всё внутри перевернуться. — Ты не гей, Кость. Ты пидор. Самый настоящий. С такими словами, Юрий поспешно покидает коллегу, оставляя этот диалог открытым. До лучших времён открытым.