Бандитский Петербург

Стреляй. Стреляй – как прямой призыв к действию, как неприкрытая провокация. Создаётся ощущение, будто Смирнов, своей этой неудачно брошенной фразой буквально потребовал Грома приступить к активным действиям. Два дула смотрят друг другу в глаза. Юра молчит, поджимает губы. Его итальянка никогда не подводит. Не подведёт и сегодня. Его рука не дрогнет, патроны еще есть. Но что-то больно, свистяще, холодно до мурашек, пробирает изнутри. Бьет девятихвостой плёткой по спине, заставляя нутро съежиться, заставляя рвано выдохнуть, ощутить сомнения. Готов ли он убить того, кому не так давно отдавался, пребывая под налётом флёра влюблённой эйфории? Готов ли Костя выстрелить в мужчину, столь желанного и эффектного? Готов ли разбить своё сердце собственными руками? — ПАПА! — Истошный, детский крик разбавляет звенящую, повисшую мрачным облаком тишину. Игорёк? Что он тут делает? Почему он, чёрт возьми, вообще здесь? Костя вздрагивает, а в его глотке, осколками битого стекла, застревает немое, исполненное болью «беги». Беги, Игорёк. Беги и не оглядывайся. Забудь об отце, забудь про Игната, забудь про деньги и про поездку в Диснейленд. Забудь свою прежнюю жизнь, ведь, в самом кошмарном представлении, в голове у Константина, возникает картина двух лежащих на холодном полу трупов: его и Смирнова. Третье тело – здесь совсем не вяжется. Одна только мысль о смерти сына вызывает тошнотворное отвращение, животный страх. И без того широкие зрачки, сейчас становятся настолько огромными, что за ними не видно светлой радужки. Сковывающая, ледяная рука, точно изнутри хватает разгорячённое, бьющееся в беспокойном темпе сердце. Он – взрослый мужчина. Сейчас – совершенно бессилен перед лицом абсолютного страха. Он умеет стрелять. Он убил бы Смирнова, выстрелил бы не раздумывая, но сейчас, оборачиваясь на сына, медлит. Допускает непозволительное малодушие. Голос мальчика откликается эхом в сердце Юры. И снова насущный вопрос: бей или беги? Сегодня он уже сделал свой выбор в пользу «бей». Взгляд на деньги. Шуршащие, хрустящие под окровавленными пальцами банкноты, крупного номинала, так и манят. Манят одним фактом своего существования, затмевают голову, кружат. Точно шепчут: «Убей. Убей пацана и его отца. Убей их и беги. Ты будешь жить так, как никогда не жил. Ты получишь то, чего хотел всегда». Ему становится страшно от самого себя. Гордыня – самый страшный из всех семи смертных грехов. Так говорят те, кто ни разу не сталкивался с алчностью. Любовь к деньгам. Может быть, самая искренняя в мире. Деньги – всегда будут рядом. Деньги не предадут, не исчезнут в момент их острой необходимости. Деньги – мерило всех вещей. Особенно, в мире победившего капитализма. — Папа! — Из последних сил вскрикивает Игорь, надеясь, что его обращение будет услышано. — Папа! Юра вздрагивает. На секунду тонкие веки прикрывают глаза. Весь мир перестаёт существовать. В комнате нет Грома. Нет Игоря. Нет никого. Комнаты тоже не существует. Голубые глаза, заплаканные, раскрасневшиеся, растёртые грубым рукавом кофточки. Мальчик стоит на кладбище. Все окружающие – в чёрных одеждах. Порывы ветра заставляют раскачиваться из стороны в сторону. На его плечи ложатся ледяные, обветренные руки матери. Сжимают ткань поношенного пальто. Женщина тихо всхлипывает. Она любила своего мужа? Едва ли. Но она любит сына. Искренне любит, оттого и плачет. Правда, малец этого еще не знает. Не знает, что причина материнской скорби в том, что она потеряла кормильца семьи. Что если денег не было много до смерти отца, то сейчас – их не будет совсем. Маленькая детская ручка сжимает в кулаке горсть мёрзлой земли. Он подходит к могиле. Отдаёт дань старой традиции, а у самого – сердце бьется о рёбра, бьётся загнанной птицей. И боль. Такая явственная, невыносимая, растекается по груди. Итальянка Юру никогда не подводила. Сегодня Юра подвёл сам себя. Ведь в Игорьке, растрёпанном и загнанном, он вдруг, увидел себя. Много-много лет назад. Как он, взрослый человек, может обрекать ребёнка на такие страдания? Как может позволить сыну своего возлюбленного, столь славному мальчику, пройти его путь. Пройти через настоящий Ад на земле. Просыпаться в холодном поту посреди ночи. Открещиваться от людей, цинично думая о том, что они – самый недолговечный в мире ресурс. Beretta отправляется в кобуру. Смирнов сегодня ею не воспользуется. Мужчина оттирает выступившие в уголках глаз слезы, тяжело выдыхает, осторожно, прихрамывая, направляется к мальчику, и, из последних сил, опускается на колени перед ним. — Прости меня, малой. — Улыбается, сквозь непреодолимую боль. — Прости, что напугал тебя до полусмерти. Дрожащая рука тянется к вихрастым, пышным кудрям. Юрец треплет мальчика по голове, а после – бросает взгляд в сторону Кости. — Упёртый ты баран, Гром. — Подытоживает Юра. — Если и выпадает в жизни шанс, то твой выпал сейчас. И ты его упустил. Костя щурит глаза, ожидая от Смирнова подвоха, но, выдержав молчаливую паузу, понимает: его не будет. Юра искренен. Юра раскаивается. Нет, не в том, что чужих денег захотел. В том, что волыну на напарника направил. — Зато ты не упустил. — Срывается с губ, и Гром, спешит присесть рядом с Юрой, ближе к сыну. — Всё закончилось, Игорёк. Всё закончилось. А дальше – всё по нотам. Спецы, криминалисты, даже эксперта вызвали. Выдернули из дома, доктор жмурных дел, кажется, совсем не был доволен данной ситуацией. Ходил и сетовал: «сучары, не могли до утра подождать?». — Не жалеешь? — Кивает Костя Юре. — О том, что деньги не взял? — Мужчина снимает со своих плеч пиджак, накрывает им Игоря и задумчиво смотрит на алеющую линию горизонта. И снова они встречают рассвет нового дня. Вместе встречают. — Жалею. Но, с тобой же невозможно спорить. Ты же у нас сильно принципиальный.

***

Диснейленд открывает свои широкие объятия. Из каждого угла доносится детский смех. И взрослые, между прочем, тоже очень рады погрузиться в сюжеты любимых сказок. Рады вспомнить то беззаботное время, когда они все были счастливы. Рады погрузиться в великолепный мир чудес. Право, только с Американских горок доносятся крики. — Жук ты, Юра. — Недовольно Цокает Константин, наблюдая за тем, как сынок, довольный сим приключением, суматошно бегает от одного аттракциона к другому, пытаясь выбрать тот, что интереснее. — И как я только не заметил? — Ой, да я взял-то пару бумажек. Знаешь, они там были лишние. — Смеётся Смирнов, отрывая кусочек сладкой ваты, нежно-розового цвета. — Игорёк, ты можешь прокатиться и там и там! — И сколько ты умыкнул? — Достаточно, Кость, достаточно. Потому что жадность фраера сгубила. Во всём нужно меру знать. — Поверить не могу, что ты говоришь о том, что знаешь меру в деньгах. — Но, знаешь, — Как бы игнорируя последние слова Грома продолжил Юра. — я забрал из той комнаты кое-что, что куда важнее денег. — И что же? — Неприкрыто удивляется Костя, впиваясь взглядом в лицо Смирнова. — Забрал тебя. Живым забрал.