Сухой воздух неприятно режет глотку, и глаза все время чешутся, хоть ветра здесь и не бывает. А еще иногда обдает жаром; иногда – в самом буквальном смысле, когда по наивной беспечности умираешь и снова возрождаешься из кипящей лавы. В Аду вообще нет смысла в осторожности. Если загробное – то есть, выходит, уже дважды загробное – существование и можно назвать жизнью, здесь она ничего не стоит. Запертые за адскими вратами грешники быстро привыкают к боли и становятся к ней равнодушными, а тем счастливым, кто привык еще при жизни, еще более безразлично. Мучительная смерть ради того, чтобы снова восстать из пепелища и снова умереть, страдая… Это, знаете ли, даже любопытно.
Было.
В первое время.
Самое отвратительное в Аду – это не его стражи, не тысячи совершенно разнообразных, не поддающихся разумному пониманию субстанций, которые могут убить, не озлобленные грешники, в которых еще остались силы сопротивляться местному безумию. Ужаснее всего – скука.
Гин, наверное, начинает понимать, что на самом деле называется смертной тоской.
Впрочем, здесь хотя бы есть Тоусен, которому можно крайне увлекательным образом действовать на нервы и выводить из себя самыми изощренными подколками, и – внезапно для Ичимару – есть Улькиорра, безжизненность образа которого пусть и не способна порадовать, но по крайней мере, явно выбиваясь из адового колорита, напоминает о временах повеселее. А еще здесь есть неугомонная компания в лице Заельапорро, Аарониро и, собственно, Нойторы, постоянные разборки которых неизменно развлекают бывшего командира. Словом, Ад для Гина – почти как Лас Ночес, только чуть просторнее, темнее и теплее. И без Айзена, что тоже иногда, на самом деле, жаль, потому что от его надменности, конечно, тошнило с каждым днем все сильнее, а от властного голоса и стальной хватки и вовсе хотелось то ли убить, то ли убиться самому – но чего у несостоявшегося бога не отнять, так это умения здорово поднять суету очередным планом. Теперь же планы по развлечениям приходится придумывать самостоятельно. Жаль, очень-очень жаль. Тем более что Тоусен вместе с бывшими Эспадами, измученные лисьей вредностью, поспешили перебраться подальше, даже вездесущий Гранц с горизонта пропал – наверное, дождался-таки возможности проделать трещину в аквариуме Девятого и теперь с упоением безумного ученого расщепляет наполняющую его жидкость на атомы.
Аканна, тоска тоскливая!..
Соседи по пристанищу, правда, затеяли как-то непривычную для здешних мест историю, что-то беспрерывно болтая о намерении сбежать из Ада. Гин на этот раз вмешиваться в процесс не стал, решил понаблюдать со стороны – и очень об этом пожалел, когда грандиозному плану пришел конец всего за пару дней; веселье не удалось. Впрочем, надо признать, сама по себе сцена с визитом в Ад Ичиго Куросаки – наверное, Улькиорра специально спрятался на это время куда подальше, а то бедненький совсем сошел бы с ума от одного вида рогатой твари, которая в три удара уничтожила его сильнейшую форму – все-таки оказалась весьма занимательной. По большей части именно тем, что после нее, узнав, как обычно, значительно больше, чем положено, Ичимару позаимствовал у веселой компании товарищей-грешников крайне любопытную вещицу, позволяющую наблюдать отсюда за миром живых.
Из всей – наполовину, правда, поредевшей благодаря посмертному естественному отбору – бывшей Эспады, радостно собравшейся за тяжелыми адскими вратами, показываться на глаза несносному лису рискует только один, извечно бесстрашный.
Гин прищуренным взглядом простреливает изломанную сутулостью спину.
– Все не можешь успокоиться?
Нойтора настороженно замирает: вкрадчивость змеиного шипения – не к добру. Презрительно щурит правый глаз. Закидывает Санта Терезу на плечо и откидывается-выламывается назад, оскалившись во все тридцать два, если их там не больше – в редких отблесках огня зубы сверкают почти как полумесяцы его смертоносных клинков.
– А? Чего тебе, Ичимару?
– Мне-то ничего, – Гин беспечно пожимает плечами, улыбаясь самой, наверное, гадкой улыбкой из арсенала, – а вот наши дорогие соседи могут устать от твоих постоянных рейдов…
– И? Че с того?
– Как бы в ответ на тебя войной не пошли.
– Плевать, пусть идут, – пренебрежительно фыркает Нойтора и приподнимает тонкие губы, как от очевидной гадости на татуированном былой гордостью языке. – Так хоть интереснее, чем безвольные мешки с костями резать.
Капающая с жадного до битвы лезвия кровь шипит, едва соприкоснувшись с землей, и тут же испаряется мутными облачками.
Ичимару насмешливо щурится.
– Знаешь, Нойтора, был у нас в Готее один капитан – истинный зверь, – начинает он в привычной непередаваемой манере лучшего рассказчика загробного мира, настолько фальшиво гиперболизируя удивление, ужас и что-то менос-его-разберет-что-именно, что даже бывший Эспада невольно задерживает на искусственной речи обычно очень неустойчивое внимание. – Таких головорезов, говорят, ни в одном поколении Кенпачи не видели. Передрался со всем Обществом душ, что в столице, что в Руконе. Вот его послушать – так очень похож на тебя…
Арранкар недоверчиво приподнимает бровь.
– Хотя ты и сам с ним знаком, правда? – вдохновленно продолжает Гин. – Капитан одиннадцатого отряда, Кенпачи Зараки. Правда ведь, сумасшедший? – и издевательски тонко улыбается, когда Нойтора – ожидаемо – не выдерживает бессовестной провокации.
– Решил, что можешь издеваться? Если ты забыл, здесь Айзена нет, тебя никто не…
– Если ты забыл, я и сам могу себя защитить, – хмыкает Гин, вынося перед собой меч, и чужой клинок со звоном врезается в Шинсо. – Нет, конечно, ты можешь меня убить, если хочешь – я даже сопротивляться не стану. Подумаешь, не сразу продолжим, а чуть позже, как из ближайшего озера вылезу да пепел с себя стряхну.
План по воскрешению, впрочем, звучит удивительно легко, если закрыть глаза на то, что под озером подразумевается кипящий лавовый бассейн, а пепел – это буквально обугленная кожа и плоть.
Нойтора скрипит зубами и злобно сверкает глазом, но оружие убирает. Вероятно, какими-то особо сложными рассуждениями, неподвластными человеческому разуму, он все-таки пришел к выводу, что убивать Ичимару или бессмысленно, или вовсе чревато.
– Отдохни от своих подвигов. Смотри лучше, что покажу, – лис поднимает чудо-лампу перед лицом арранкара. – А? Узнаешь?
– Это че за хрень? – Нойтора то ли рыкает, то ли фыркает, морщась, как боевой дворовый кошак, которому подсунули огурец.
– Ну-ну, не ругайся. Присмотрись…
***
Тесла по утрам частенько замирает перед зеркалом. То ли долго не может проснуться, то ли задумывается о чем-то, недоступном пониманию окружающих. Кире через раз приходится, пробегая мимо – именно пробегая, потому что по старой-древней готейско-лейтенантской привычке он от рассвета до заката до сих пор спешит и суетится, останавливаясь только к ночи, – легонько коснуться окаменевшего плеча.
– Все хорошо?
Парень вздрагивает от неожиданного тепла, скользнувшего почти невесомо, и через зеркало встречается взглядом с Изуру, остановившимся чуть позади.
– Да, все хорошо, – заторможенно отзывается он. – Извини. Задумался.
Кира обнимает его со спины, сцепив руки в замок, устраивает острый подбородок на крепком плече. Тесла накрывает его ладонь своей – широкой, грубой. Вздыхает глубоко, будто облегченно. Шепчет негромкое
“спасибо”.
Они смотрят в зеркало и видят – друг друга.
Они смотрят в зеркало и видят – себя.
***
Гин, впервые наблюдая такую сцену, удивленно ахает, не сразу отличая ложь от истины – слишком уж гармоничной оказывается картинка. Даже Нойтора щурится единственным глазом, всматриваясь в несуществующее для них генсейское пространство, и что-то невнятно бормочет под нос, хотя от него – казалось бы – никакой реакции вообще ждать нет смысла: ему безразлично все, кроме хорошей драки, или плохой драки, о которой можно пожаловаться, или ожидаемой драки, или…
Впрочем, хочешь ли, не хочешь – все равно взгляд цепляется за отражение в зеркале, колышущемся в горячем воздухе.
Те же светлые волосы. Тот же немного усталый, бездонный взгляд, таящий за радужкой трепетную тайну светлой печали, благодарности и смирения. Та же легкая, едва заметная полуулыбка. Те же побитые жизнью мальчишки, с покорностью принимающие застывший вокруг долгожданный покой.
Те же – их – верные и вечные.
И – неожиданно – похожие так, что прямо до кома в горле от первого взгляда – у Гина; до первого с самого рождения из песков Уэко Мундо намека на эмоции сквозь полубезумный оскал – у Нойторы.
– Так ты поэтому меня вытащить в Генсей пытался?
– Ага, – кивает Ичимару, приглушая яркость земной картинки. – Хотя я и без тебя потом собирался.
– А чего.. – у арранкара звук застревает между зубами: при всем его нахальном невежестве кажется неуместным опускаться до привычной грязной брани, – не пошел-то?
– Изуру выглядит слишком спокойным. Не хочу его тревожить, – Гин улыбается – почти мягко, почти безмятежно. Для невольного зрителя все равно все его улыбки выглядят как одна, зато самому под ребрами будто уже и не так пусто, словно отсутствующее змеиное сердце наконец занимает по праву свое место. – Все-таки они заслужили право на счастье, нэ?
Нойтора щурится, долго переваривая сказанное. Прокручивает шестеренки в голове. И только потом отхаркивает недовольно, будто снова придя в себя:
– Хрень какая. В следующий раз ищи, с кем побазарить, подальше от меня.
Он явственно сплевывает и уходит прочь, закинув на плечо Санта Терезу. В голове стоит до неприличного отчетливый образ фрасьона и глубокий карий взгляд. Это бесит, и он раздраженно бормочет что-то под нос, строя карающие планы то ли мысленно, то ли вслух.
– Дебил, Тесла… Как подохнешь – живо тебе здесь башку снесу… Хотя ладно, можешь не подыхать. Живи там, чтоб подольше. Достал за кучу лет, век бы еще тебя не видеть… – и еще множество похожих заявлений, по содержанию мечущихся туда-сюда. Только спустя несколько циклов скудного мысленного круговорота он достигает единственной идеи и довольно скалится, видимо, признавая в ней истину.
Пусть лучше Тесла сидит там, с этим лейтенантишкой.
Ему это как-то больше подходит, чем по окровавленному полю и куче трупов с господином-головорезом шататься.
Ичимару провожает Нойтору понимающим взглядом человека, насквозь читающего даже самые потаенные мысли, в которых арранкар не признается и самому себе – если таковые у него, конечно, вообще могут быть. А когда длинная фигура, сверкающая оружием и звенящая цепями, пропадает на горизонте – Гин смотрит в почти ожившее перед ним зеркало и расслабленно прикрывает глаза.
– Теперь моя очередь ждать, Изуру, нэ? Впрочем, ты не торопись, если там тебе хорошо, а то смерть – штука гадкая. Мне хватит и просто видеть тебя с улыбкой. Аканна, Изуру, как ему все-таки с тобой повезло…
