осколки битых зеркал

Кира знает, что его любовь к капитану вечна и неизменна. Тесла знает, что его преданность господину не имеет конца. Оба абсолютно отдают себе отчет в закономерной, спокойной, сознательно выстроенной близости. Я люблю – не то, что может здесь прозвучать. Я рядом – та истина, которая здесь безусловна. Для тех, кто привык к непостоянству, к обману, к вечной насмешке, к презрению или предательству – это тяжело. Тяжело даже не поверить – тяжело расслабиться, тяжело наслаждаться кроткой заботой и перестать до безумия жаждать всепоглощающей боли, до сих пор привычно дробящей кости от одной только мысли о ней. Размеренная и спокойная жизнь хороша и… И все. Просто хороша. Не для любителей острых ощущений. Хотя каждый из них медленно, через собственные буераки, по собственным безжалостно острым осколкам зеркал прошлого, превращающим ступни в кровавое месиво, делает шаг навстречу. – Изуру, – теплый выдох касается затылка, когда Тесла обнимает сзади – и Кира впервые не дергается, отзываясь кроткой улыбкой; еще недавно он был готов за такое убить, потому что обещал себе: никто, кроме капитана. С Теслы аккуратно снимают повязку и с еще большей осторожностью перебирают мягкие волосы – он впервые не сопротивляется, не вспоминает тяжелую руку на голове и пронзительно-бешеный взгляд, сверкающий по-звериному довольно от одного вида яркого шрама, пересекающего глаз. Впервые появляется странное и незнакомое желание в выходной остаться дома, а не покинуть старую квартиру, чтобы избежать слишком долгого нахождения в одном пространстве. Впервые не вызывает ни страха, ни отвращения непривычно теплое и мягкое прикосновение, не требует быть замененным родной мертвенной прохладой и настойчивой, грубой жесткостью. Впервые звучит несмелое можно? – и за таким же несмелым согласием следует самый нежный и бережный поцелуй. У Теслы в гигае руки совсем по-человечески теплые, ладони широкие и сильные – не в сравнение с капитаном и тем более самим Кирой, – но не представить ничего нежнее, чем его пальцы, едва коснувшиеся в ту секунду горящей щеки. Это словно ступать по весеннему льду – рассчитываешь каждый шаг, чтобы не оступиться, не уничтожить хрупкость прозрачного покрова под ногами и не погибнуть самому, когда уверенность приходит на середине пути, но осторожность не покидает до конца. Еще долго такая нежность не становится для них привычной и естественной, но всего сразу и не нужно: не торопиться – легче и приятнее. Безопаснее. Кира знает, что на каждый шаг у него обязательно спросят разрешения, и это тоже так непохоже на знакомую, до кома в горле родную настойчивость лисьей ласки, что поначалу даже вызывает тревожное подозрение. Но он позволяет – медленно, постепенно, понемногу, и так же понемногу берет сам из того, что позволяют ему. Тесла все еще кажется чуть-чуть заторможенным, замороженным, почти растерянным, у него в глазах – второй глаз в гигае оказывается восстановленным – то и дело мелькает непонимание и опасение, и тогда вести приходится Кире. В нем человека все-таки чуть больше, чем в бывшем пустом, и человеческое он понимает чуть лучше, и в чувствах своих разбирается чуть быстрее – не идет, вопреки привычкам, на высокопарные речи, но знает, что Тесла для него все-таки немного больше, чем просто напарник по выживанию. Тот все еще не до конца уверен в себе и в самой реальности – господин Нойтора бы этого не позволил, господин Нойтора никогда бы такого не простил, господин Нойтора бы не… – но тоже приближается неотвратимо, не находя опасности в сближении с человеком, который волей судьбы и так оказывается рядом. – Все хорошо, Изуру? – Все хорошо. Конечно, все хорошо. Впервые все действительно хорошо. Тесла осторожен и просто восхитительно нежен; Кира отчетливо осознает значительную разницу в их силе, когда цепко держится за широкую спину и тяжело выдыхает, уткнувшись в крепкое плечо. Поцелуи остаются гореть на коже. Он готовит достаточно долго, входит медленно – на контрасте с тем, к чему привык когда-то Изуру, даже почти безболезненно – и темп наращивает постепенно, прислушиваясь к телу, что так тонко и чувственно отзывается на каждое его движение. Кире от этой неторопливой нежности срывает крышу слишком быстро, и он совершенно не осознает, каким образом Тесла успевает удовлетворить и его тоже. В Тесле даже сейчас слуги значительно больше, чем партнера. Кира обещает себе убедить его, что в этом нет нужды. Это первый раз, когда они просыпаются вместе – и первый раз, когда пробуждение не сопровождает безжалостный холод. – Ты в порядке? – Более чем. Тесла, несмотря на обнадеживающий ответ, смотрит виновато, чуть исподлобья, и все еще боится сделать лишний шаг. Кира мягко улыбается и благодарит, и долго Тесла не может понять, что за трепет заполняет пустую когда-то грудь. Тесла чувствует до сих пор притупленно, но знает точно, что впервые – может быть, даже впервые с самого своего появления на свет в пустыне под черным провалом неба – он узнал живое тепло, и так эгоистично и глупо теперь не хочется его отпускать, когда Изуру легко и искренне обнимает, прижимаясь к сильной груди. Два бессильных одиночества, две отчаянных пустоты. Их связь рождается не случайно. Это не самовольная стихия, не разыгравшееся пламя, не прорвавшаяся вдруг плотина отчужденности и неприступности. Она больше похожа на мост, с трудом выстроенный над бурной рекой, на узкий коридор, по обеим сторонам которого бушует неукротимый огонь. Она, на самом деле, абсолютно искусственная, причем искусственная в лучшем значении – потому что оба знают, на что идут, и делают это уверенно и добровольно. Их не тянет воображаемый магнит – судьба любит сводить противоположности, но далеко не такие, как они, – скорее, наоборот отталкивает в разные стороны: они враги по определению, они из двух чужих, зеркальных миров… Кира знает, что никогда не отпустит любви к капитану. Тесла знает, что никогда не забудет верности господину. Вопреки всему они протягивают друг другу руки – может быть, не навсегда, но точно на эту жизнь.