Turning back time

Шум дождя, гудение двигателя авто, гомон переполненных поздним вечером улиц вечернего Лондона, копошащихся прохожих под зонтами не различимо струившихся, скорее прочь от непогоды глубокой осени, наровясь скрыться под крышей своей тесной коробки. Генри не поддерживал их всеобщее стремление. Стены его «дома» некогда ни казались ему родными, эта бетонная, пусть и просторная коробка словно смыкалась вокруг него, наровясь захватить его в свои тиски. Этот дом не казался Генри, непреступной крепостью, скорее обширный особняк его собственного ненаглядного творения, детища науки, казался мужчине не более чем его собственной персональной тюрьмой. Такой же мрачной и холодной, пусть и далеко не безлюдной, но легче от вечного хауса, творившегося на просторах этажей этого «сумасшедшего дома» попросту не становилось. Казалось с прошедшими годами, становилось все тяжелее, неподъемная ноша ответственности росла вместе с проходящими мимо днями, её ощутимая тяжесть на своих плечах заставляла прогнуться под собой, утягивая Генри на самое дно, оставляя его в стороне, безмолвно наблюдая за всем из тени. Когда в его собственной жизни, он успел стать не больше чем второстепенным героем? Когда наука, ранее вселявшая в него жизнь, перестала приносить удовольствие? Когда все успело, так изменится? Когда он осознал, что стал никому не нужным, лишь обузой для своего научного сообщества, не более чем камень, тянувшее все на дно. Пока все двигались вперед, за тем кого сочли ему лучшей заменой, за тем кто сможет разделить их нее выходящие за рамки взгляды, для того кому не страшно выйти за начерченные обществом границы. Несмотря на то кто именно подарил им новую жизнь, крышу над головой и возможность совершенствоваться. Генри устал, правда, так устал, от всего этого, от мыслей, шума, научного сообщества, аристократии, от повсюду снующегося по его пятам, его личного кошмара в лице Хайда, от всего. Так хочется лишь нам мгновение закрыть глаза и просто, что? Сбежать, от ответственности, лежащей на нем как неподъемный груз, от людей, чьи лица давно стали, такими чужими, от всей этой знати, что считает себя центром этого давно прогнившего мира движущего в тартары и, в конце концов, от себя. Генри уверен, исчезни он в один момент никто и не заметит, существовал ли когда-нибудь такой деятель науки, как Генри Джекилл вообще. Имели ли смысл данные, размышления вовсе, Генри не думает, небрежно откидываясь на мягкую спинку сиденья, позволяя себе небольшую вольность. Все равно, кроме его шофера, что устремил свой взгляд вперед, неотрывно следя за дорогой, его больше никто не может узреть. Пропуская свою пятерню сквозь идеально уложенную прическу, ранее, Генри приводит её в бессвязный балаган, отросшие темные кудри беспощадно лезут в глаза, кажется, ему давно пора подстричься, но времени не хватает даже на такую мелочь, отросшие кудри ниспадают чуть ниже острых скул. Одним движением руки Генри зачесывает их назад, из-под прикрытых век наблюдая за струящимися по стеклу дорожками, оставленными от льющего за пределами автомобиля дождя. Это время, всегда вводит ученного в некий транс, заставляя, погрузится на дно своих размышлений и душевных терзаний. Непрошеные мысли так и норовят доконать Генри как можно скорее, поджидая за каждым углом его мрачного и обыденно безмолвного подсознания. Хотя, наверное, более правильней будет сказать относительно безмолвного, если не брать в счёт одного крайне не прекращающего сквозь года действовать на хрупкие нервы Генри взбалмошного, хуже пяти летнего ребенка и не замолкающего, вечно язвящего блондина. Ха, боже я создал Дьявола! Как сейчас, помнит Генри свои слова, пока сквозь прошедшие года, не осознал, что и сам не чем не лучше своего созданного творения. Иронично, с тяжелым вздохом прикрывает Генри тяжелые веки, да, определенно иронично и смешно. А ведь даже спустя столько прошедших лет, Генри до сих пор помнит, как сейчас тот день, когда был создан Хайд. Как и сегодня во мраке вечернего Лондона, пока за окном шумел дождь, барабаня по стеклу окна его кабинета. Полумрак комнаты, разбавленный лишь настольным светильником в котором догорала свеча, верный вечный хаос на его рабочем столе, из книг, не менее важных бумах, и пометок, последние написанные корявым, быстрым размашистым врачебным почерком, не кому не ведомые о своем содержании кроме самого Генри. Не то чтобы он это делал нарочно, просто мысли тогда ещё юноши всегда неслись быстрее, заставляя ловить себя за хвост, это было интересно, познавательно, это то, что заставляло Генри жить, то чем он дышал, то, что заставляло его, продолжало двигаться в перед, не смотря на не самые лучшие годы его юности. Работа помогала не думать, отвлекала, от идущей своим ходом реальной жизни. Если так подумать, не так уж и многое изменилось с тех пор. Всё так же по голову в делах, только уже не приносящих былых эмоций, настоящих, а не похороненных за маской, ставшей Генри вторым лицом и это не, сколько не лицемерие, просто ещё одна делать ставшая такой обыденной, ведь так проще. Проще делать вид, что у тебя все хорошо, несколько не задумываясь о количестве выпитых антидепрессантов за этот вечер, или о заметно опустевшем мини-баре его кабинета. Все-таки ему уже давно за сорок, а не двадцать один, он уже не тот юный гений, достигший высокий научных успехов, только успевший выти в свет. Достиг ли он за эти прошедшие годы большего, определенно да, построил карьеру, сделал себе имя, достиг всего сам, своими собственными силами, упорством и стараниями, но ожидания никогда не совпадают с реальностью. Он знал это с самого начала, но так хотел верить во что-то иное, верить в не возможное. Вот только когда не возможное все-таки оказалось возможным, а реальность, не оказалась менее жестокой, а всё также осталась коварной сукой, Генри наконец осознал, что сбежать от неё не получилось, ведь от себя не убежишь. От себя и того что всё ещё причиняет нестерпимую боль даже сквозь года, но он слишком хороший друг, чтобы поступить иначе и этого должно быть достаточно, всегда, если не заглядывать в те двери, которые он навсегда запер. Он сделал не возможное, возможным, вот только почему-то это не работает в обратную сторону. Возможное иногда становится большей не возможностью, а обычные слова, слишком сложными, для того чтобы быть произнесенными в слух, а не только в своей голове. Недосказанность та ещё дрянь, но Генри уже привык с ней уживаться, иногда другим просто не стоит видеть большего, чем они сами того хотят. Никому не нужны чужие проблемы, когда своих хватает с головой, а Генри не нужна ничья помощь он и сам в силах справится со своими, как глубоко бы они не тащи его за собой на дно. Но этого знать другим абсолютно не обязательно. Никому, разве, что всегда подмечающему детали Хайду, не то чтобы это можно было так просто скрыть от везде снующего по свои пятам собственного отражения, он везде, в зеркалах его кабинета, в отражении окна, в его тени. Без умолку, болтающий от скуки своего заточения, до поры до времени пока Генри и сам не займет место наблюдателя, а Хайд с горящими, словно яркий изумруд глазами, как у ребенка, получившего долгожданную игрушку, побежит учинять, дебош, вандализм и не к чему хорошему, непроводящие проблемы, с которыми на следующее утро Генри придется разбираться уже в одиночку. Со временем это вошло в ещё одну обыденность, но гнев на Хайда так и не сменился милостью, даже спустя столько лет, он так и остался безмолвной проблемой, тайной, которую нельзя раскрыть окружающим, ещё одна в его копилку с которой все и началось. Генри не раз проклинал тот день, тот чёртов вечер и ту совершенно глупую затею. Разделить сознания надвое, сбежать от этих загнанных в рамки обществом стереотипов. Что ж Хайд, плевал на общество, но Генри так и остался при себе, Хайду не сложно говорить то, что он думает, не тщательно подбирая слов своему собеседнику, Хайду совершенно все равно о том, что подумают о нем окружающие и главное Хайд не боится быть собой. Генри несколько ему не завидует, он просто приял тот факт, что опыт провалился. Это стало не тем, к чему он так упорно стремился, но, тем не менее, Генри не может отрицать, что это превзошло все его ожидания. Хайд стал той самой переменной в его жизни, а тот вечер сделал его тем, кто он есть сейчас. Жалкое зрелище. Слова Хайда, что все ещё звучат в его голове. Даже спустя несколько часов после пары проглоченных вместе со стаканом коньяка им ранее, перед официальным вечером, таблеток. Это заставляет Генри, поморщится от легкой головной боли. Всё же не стоило злоупотреблять препаратом, а может дело и вовсе в той музыке на вечере, что непрестанно текла рекой, шума голосов приглашенных гостей. Голоса Хайда, который сегодняшним вечером непривычно тих, ни какого лишнего шума, не шума гудения двигателя авто, не оживленных улиц Лондона, лишь тихий стук дождя, слабый шум ветра. Они уже приехали? Генри с трудом удается разлепить тяжелые веки, налившиеся свинцом, так и норовящие сомкнуться вновь, легкий полумрак витает вокруг, мешая разглядеть что-то дальше радиуса, теплого льющегося по стенам света, освещенного настольным светильником в котором уже догорает свеча. По не зашторенному окну в стекло бьются капли дождя, разбавляя эту мучительную тишину. Голова неприятно гудит, пока Генри хватается за край своего рабочего стола, предпринимая тщетные попытки подняться с холодного мраморного пола. Устоять на своих двоих оказывается не менее сложной задачей, ощущая, как дрожит продрогшее тело. Опираясь на стол, Генри рассеянно смотрит перед собой, картинка перед глазами никак не хочет фокусироваться, а помещение вокруг не перестает крутиться. С трудом сконцентрированный взгляд цепляется за безбожно написанные каракули, смысл записей в них утекает от него как песок сквозь пальцы, пока мысли в голове пребывают в подобие хауса, а глаза метаются по заваленному в беспорядке рабочему столу. До боли, смешно знакомому столу, Генри уверен даже после продажи родительской усадьбы, он помнит каждый скол и царапину на этом предмете мебели, за которым провел не одну бессонную ночь. Так это все сон? Снова, повторяющийся, как заевшая пластинка. Генри и без того помнит этот вечер, как будто он был вчера, ему совсем не обязательно проходить через это снова, не смотря что в последнее время события того вечера всё чаще стали проскальзывать в его беспокойных сновидения. Генри вполоборота оборачивается, пытаясь разглядеть в полумраке комнаты стоящее неподалеку зеркало, ожидая натолкнуться на хищные, смотрящие на него в ответ изумруды. Лицо человека лишенного всех красок, не меньше чем труп с фарфоровой кожей и обрамляющими светлыми слегка вьющимися кудрями, ниспадающими, чуть выше плачь. Генри соврет, если скажет, что это не завораживает его, как в первый раз. Оболочка его творения превзошла, его внутренний мир, но если хороша обложка, не так важно, что скрыто за ней. Вот только вместо смотрящего на него в ответ из отражения изумрудных глаз Хайда, Генри тонет в теплом шоколаде, пока из зеркала на него смотрит свое собственное отражение. Это, удивляет? Генри сложно сказать, пока его лицо остается беспристрастно холодным, уставшим и осунувшимся, под глазами залегли глубокие тени, словно он не спал пару месяцев подряд, возможно, так оно и было. Он уже не помнит со временем те прошедшие дни так хорошо, как раньше. Возможно это к лучшему. На негнущихся ногах, Генри отступает от стола, с грохотом задевая на полу лежащую бутылку, нет, вернее, средних размеров колбу, которая шумно проскальзывает по мраморному полу и замирает в нескольких шагах. Не удавшийся опыт. Генри хмурится, но проходит мимо, оставленной валятся на полу стекляшки. С болезненным стоном заваливаясь на стоявший у стены диван, пока каждый сантиметр его тела горит огнем, не смотря на пробирающий до костей холод. Не самое приятное ощущение. Но Генри не намерен, ничего решать, подцепляя с холодного пола, беспорядочно валяющийся плед, он несколько не согревает, продрогшее тело, но, даже не смотря на это юноша, зарывается в него целиком. От пледа слабо пахнет чернилами, кофе и пылью, Генри помнит, этот запах, как сейчас, как что-то до боли важное, родное, не смотря на все прошедшие года. Он давно выбросил его, перед своим отъездом, когда была продана усадьба. Он планировал распрощаться со всем, прежде чем войти в новую жизнь, неважно были ли то вещи или что-то иное. Он так и поступил, вернее, наверное, тогда ему так и казалось. Смотря на это сейчас, Генри знает, ничего не вышло, ничего так и не изменилось, просто одна золотая клетка сменилась другой, сменилось без лицее окружение, а он все так и остался прежним. Теперь Генри понимает, дело было далеко не в том, что окружало его, а в нем самом, попытка его побега не увенчалась успехом, потому-то бежал он далеко не от того. От себя не убежишь. Просто стоило принять это и смерится, он так и не смерился, возможно, он всегда был чрезмерно настойчив в своих убеждениях и вот куда в итоге они его привели. Подтягивая колени к груди, Генри смыкает тяжелые веки. Не думай, просто не думай. У него слишком много работы в последнее время, ему стоит проснуться сейчас, совсем не важно, что он толком не спал практически всю прошедшую неделю и неделю за ней и может… Это совершенно не важно, ведь это может подождать. Он обязательно сделает перерыв, найдет пару свободных часиков, в своем расписанном на перед графике, этого должно быть достаточно, только немного попозже, наверное, когда закончит с работой. А пока что ему стоит заняться чем-то более продуктивным. Не смотря на то, что веки, словно жидкий свинец просто напрасно отказываются подниматься, а собственное тело, кажется слишком тяжелым, он чувствует себя слишком уставшим, вымотанным, бессильным. Генри и не представлял, что сегодняшний вечер настолько его утомил.