Turning back time

Шорох листов, документов, отвлекал от тишины его собственного кабинета. Пока цепкий взгляд карих глаз, устало бегал по строчкам, совершенно не читабельного текста, скорее напоминающего собой каракули ребенка, впервые взявшегося за ручку, чем что-то более значительное, будучи записями молодого подающего надежды ученного. И это на самом деле вгоняет Генри в настоящий ужас. Прошли часы, за сортировкой бумаг на его рабочем столе, прежде чем Генри смог откинутся на спинку стула, разминая затекшие плечи. Вторая по счету чашка зеленного чая, стояла в стороне, давним давно остыв, будучи оставленной, здесь несколькими часами ранее, откланявшейся служанкой. Время быстротечно, думается Генри, отвлекая свой взгляд на смеркнувшиеся небо, за стеклом, и когда только успело стемнеть. По другую сторону двери раздается тихий стук, сопровождающиеся голосом дворецкого, извещающего о накрытом столе для вечерней трапезы. Генри не мог не заметить, как соблазнительно это прозвучало, из уст мужчины, немного сожалея о своем отказе от завтрака и обеда, как обычно уходя в работу вместо этого. Когда только это успело стать обыденностью его жизни? Чтотж юноша и сам хотел знать на это ответ. Сад горел в поздний час, освещаемый теплым светом фонарей, по стеклу стекали, капли дождя, разыгравшегося в поздний час. Они стучали в окно, прерываю тишину покоя, в который погрузился кабинет, шумя за его пределами, прогибая под себя свои тяжелым напором, хрупкую листву цветов, которых не спасали их острые шипы. Ему помнится как в детстве, он бегал средь кустов этих алых роз, которыми так восхищалась его ныне покойная матушка, сидя чуть поодаль в беседке, за чашечкой чая и книгой в руках. Теперь-то место ощущалось иначе, давно опустевшее среди не одного десятка кустов её любимых цветов. Как давно это было, как просто он это забыл, оставил позади, с последней своей подписью о продаже усадьбы. Что стало с этим местом сейчас? Генри не мог ответить наверняка, попросту не знал. Что-то ранее столь близкое сердцу, оставило после себя лишь незначительный след в его памяти. Это осталось так далеко в прошлом, напоминает себе Генри, а это лишь сон, которому суждено, рассеется на рассвете, который так и не спешит наступать, а ведь у него ещё так много не законченной работы. С тяжелым вздохом, Генри отступает от окна, ему стоит подумать об этом чуть позднее, а пока что это может подождать. За дверьми кабинета, его встречает, мертвая тишина коридоров, редкие картины, на стенах провожают его, смотря ему в спину. Прислуга опускает взгляд в пол, наклоняясь в приветственном поклоне, помогая Генри, устроится за столом, который также как и прежде першит излишними изысками, в точности, как предпочитал его отец. Уильям был и вправду сложным и предельно требовательным человекам, Генри не в чем обвинять, этих людей работавших под началом его отца, потому что это совершенно бесполезно, Генри знает это наверняка, научившись этому на своем горьком опыте. В тишине проходит и оставшееся время вечерней трапезы, из дозволенных звуков которых остается лишь стук кухонных приборов и непогоды за окном. Прежде чем слуги, поспешат унести посуду со стола. Ожидая своего часа в стороне, как под копирку сложив руки, неотрывно наблюдая перед собой, словно фарфоровые куклы, застывшие на месте в своих идентичных темных платьях в пол, да в простеньких рабочих костюмах, предмет интерьера не более, как будто и не живые люди вовсе. Теперь со временем прошедших лет, Генри в полной мере осознает что означал тот недовольный взгляд матери, который она так часто бросала в сторону отца, из-под веера своих темных ресниц. В то время как мужчине, восседающему во главе стола, это не приносило никакого лишнего дискомфорта, несмотря на ту могильную обстановку, в которой попросту было сложно дышать. Напоминая себе, почему так рьяно стремился покинуть этот дом, Генри откидывается на спинку стула, сохраняя свою идеальную осанку, почти, так и не притронувшись к еде. Слуги покорно смотрят перед собой, не отводя взгляда, словно то на что, они так пристально уставились все к ряду нечто большее, чем обыденная стена напротив. Вероятнее всего, даже забравшись, он сейчас на стол станцевать сальсу, это бы попросту не возымело никакого результата, оставаясь незамеченным порывом самодеятельности. — Джеральд — звук собственного голоса прозвучавшего в этой мертвой тишине заставляет юношу вздрогнуть, пока тихие едва слышные шаги дворецкого затихаю около стола. — Да, молодой господин? — Вечерняя трапеза окончена, пусть уберут со стола — в последний раз бросая взгляд на пустующее место напротив, Генри не спеша покидает и свое — И прикажи доставить вино в мой кабинет, я бы хотел отдохнуть. — Но молодой господин, вы же практически не притронулись к еде! — Джеральд! Не заставляй меня повторять — Генри устало потирает переносицу, раздраженно поглядывая на так и не сдвинувшихся с места слуг — Будь так любезен, выполняй свою работу. Когда тяжёлые двери столовой, наконец, захлопываются за его спиной, Генри выдыхает, ощущая как груз, давивший на его плечи, стал гораздо меньше, позволяя вздохнуть полной грудью. За закрытыми дверьми в тот же час послышалось копошение, быстрая беготня прислуги, подгоняемая Джеральдом, сдвинулась со своего места, выполняя беспрекословный приказ, теперь они больше не напоминали приросших к полу статуй, разве что безвольных кукол, старого поколения, выдрессированных его отцом. Засовывая руки в карманы брюк, Генри не спеша плетется обратно, подальше от на мгновение ожившей комнаты, в обычно тихом особняке, притормозив лишь на миг, чтобы погасить в себе не весь, откуда взявшееся чувство дежавю. Генри помнит, он точно также когда-то размышлял, в надежде сбежать куда-то подальше от этих стен золотой клетки, опустевшей со времени его юных лет, ставшей вдруг тесной, в этом огромном поместье в котором ему не было места. Но на самом деле, сколько бы он не возвращался в прошлое, оправдываясь перед собой, он был не больше чем трусом, играющий свою роль в этой написанной на перёд пьесе. Ведь было что-то такое в том, чтобы быть правильным, таким, каким был его отец, тем на кого он подсознательно равнялся все эти годы. Несмотря на внешность, что передалась ему от его матери, он действительно был сыном своего отца. Удивительное замечание, которое как-то невзначай высказал Эдвард, знавший Уильяма Джеймса Джекилла, не больше чем в лицо, смотрящего с написанного портрета. Оборачиваясь назад, на былого себя он достиг желаемого, о достижении которого сам же сожалел. Вот только было ли в действительности все таким серым и отчужденным, каким его помнит Генри, нет, всё было иначе. Когда? До того как Джаспер переступил порог научного сообщества? Нет, намного позже, после появления Франкенштейна. Поразительно не так ли повстречать своего кумира, только для того чтобы в конечном счёте в нем огорчится. Она была иной, не такой, какой он её представлял, но было ли это плохо? Нет в конце концов, все они лишь люди и им собственно быть неполноценными, со своими изъянами и скелетами в шкафу, никто из них не был рожден для того чтобы оправдывать чьи-то надежды. Никто, в конце концов, не идеален. Шум ветра и звук дождя, стучавшего по крыше беседке, на мгновение отвлекает, вырывая из круга порочных мыслей. Зябкий ветер, пробирающийся под подол легкой, промокшей на сквозь рубашки, заставляет дрожать ещё сильнее и без того продрогшее тело. Одеревеневшими пальцами Генри хватает открытую бутылку вина, припадая губами к её горлышку. Вероятно, он сошёл с ума, раз счел хорошей идеей коротать время в этом проклятом саду. Наверное, стоило развернуться и уйти, как только отворились двери особняка, открывая ему, взор на бушующую за стенами непогоду глубокой осени. Точно ему следовало закрыться в его собственном кабинете, устроившись поудобней на этом жёстком диване зарывшись с головой в плед. Так как трактовал ему его разум, потому что в этом был смысл, здравый смысл, отметил для себя Генри. Ему следовало принимать правильные решения, взвешивая свои поступки в голове, прежде чем идти на такое, не свойственное ему безрассудство. Вот только Генри не думал, не замедлил и шага, слыша позади обеспокоенный голос Джеральда, его не ясный лепет, слившийся в одну неразборчивую массу, едва слышимый за звуком прогремевшего грома, казалось что-то глубоко внутри, выстроенное им же самим не одним десятком лет, впервые дало трещину, выбиваясь из ранее прописанной системы. И это было чем-то, тем оставшимся на многие годы позади. До того как захлопнулась тяжёлая, крышка гроба отца, до того как между ним и Робертом всё покатилось по наклонной, до того как всего стало слишком много. Обязанностей, людей из высшего общества, дни и ночи на пролет как заевшая пластинка твердившие о политике, словно Генри в свои девятнадцать хоть что-то в этом смыслил, будучи не больше чем обычным ученным, вступившим на эту сколькую, тернистую тропинку. Он, похоронил медицинское образование за плечами в тот самый день вручения ему на руки диплома, под насмешливый колкий взгляд наблюдавшего за всем со стороны Хайда, единственного, заставившего Генри двигаться вперед. Так родилось научное сообщество, из таких же подобных ему людей. Только вот почему же все так изменилось, нет, ничего на самом деле и не менялось вовсе, кроме, разве что его самого. Смотря на это сейчас, Генри отчетливо видит, то, что было скрыто от него все это время, подмечая свои ошибки, проскальзывающие между строк. И это не была вина Джаспера, что видел гораздо больше, чем он, не вина Франкенштейн за которой последовали люди, которых он сам и оттолкнул, и даже не вина Хайда, как бы, не хотелось это признавать. Лишь он сам был повинен, в том, что взвалил на себя куда больше чем смог унести. — Странно слышать это от самого себя. Это замечание, что заставляет Генри расхохотаться в голос, хотя он уверен, что ничего смешного в этом не было. Только не тогда когда Кэтерин Моро, как его психолог, не единожды твердила об этом вновь и вновь, с тяжёлым взглядом прописывая ему пилюли антидепрессантов. В этом тоже была его вина и Генри не станет оправдываться, что это не так, не тогда когда это стало более чем очевидно. Вот только было ли это так, раз единственным кто это видел, был только Эдвард. А был ли на самом деле только он? Или стоит ли ему спросить у себя. Было ли хоть что-то из тех прошедших лет действительно реальным? Генри хмурит брови, озадаченно уставившись на не допитую бутылку вина. Каков был шанс, что все эти двадцать с лишним лет, были не больше чем привидевшемся ему сном, от которого он, наконец, пробудился? Может, и не было никакого научного общества вовсе, с теми людьми, разделившими с ним одну идею на всех, были ли вообще такие люди, что могли по-настоящему его понять. Не было ни какой Франкенштейн, неожиданно сбежавшего героя из книг, которыми он так восхищался. А может, никогда и не было никакого Эдварда Хайда, был ли на самом деле этот эксперимент успешным, разделить сознания надвое, создать человека из ничего, было ли это и вправду возможным. Почему сейчас он так в этом сомневается? Потому что все вокруг кажется таким реальным. Чертыхаясь Генри отставляет, пустую бутылку в сторону. Наверное он просто пьян, непозволительно пьян, раз в голову всё продолжают лезть навязчивые до предела глупые мысли. Он обязательно посмеется над этим глупым сном, ловя на себе озадаченный, раздраженный взгляд Хайда, устремившегося из отражения зеркал его спальни, после того как проснется от этого длинного утомляющего сна или… — Ты разочарован мной? — Генри не уверен к чему это говорит, слова слетают быстрее, чем он успевает подумать, когда краем глаза он ловит, движущуюся в полутьме тень, пока она не останавливается, оказываясь под крышей беседки. Джеральд опускает зон. — Я знаю как вам сейчас тяжело господин Генри — теплый пушистый плед, который дворецкий принес с собой, наконец, согревает продрогшее тело — Как и знаю то, что господин Уильям, непременно гордился бы вами. Генри хотелось возразить, но отчего-то он только плотнее сомкнул губы, дрожащими руками хватаясь за плед. Ему казалось, словно зоркий взгляд Джеральда на самом деле видел те прошедшие двадцать с лишнем лет, висящих неподъемным грузом на его плечах. От этого почему-то стало легче. — Уже поздний час, вам стоило бы отдохнуть господин Генри. — Да, наверное, так и есть. В безмолвной тишине Генри возвращается обратно в поместье, в надежде поскорее оказаться в мягкой постели, ловя на себе одобрительный взгляд Джеральда, когда они проходит мимо его рабочего кабинета. Наверное, оно и к лучшему, думает Генри, когда двери его спальной комнаты закрываются за его спиной с пожеланиями от Джеральда, ему спокойного сна.