Дениализм

      — И каких-то других данных о его исследованиях не осталось? — Дазай крутит в пальцах зажигалку Чуи, периодически постукивая ей по столу. Его крошечная кухня освещена только экраном монитора ноутбука, на который выведен файл одного из немногочисленных отчетов об опытах Накамуры, которые ему прислал Мори.              — Я дал тебе все, что у нас есть после того, как Накамура подорвал лабораторию, — Мори с той стороны трубки коротко вздыхает. — У меня нет причин вводить тебя в заблуждение.              — В этот раз, — ехидничает Дазай. Он снова пробегается взглядом по экрану. Стоит признать, что его знания в химии недостаточно обширны, чтобы в полной мере оценить масштаб полученной информации. Но он хорошо знает Мори, и, судя по его голосу, данных катастрофически недостаточно для того, чтобы быть уверенным в составе сыворотки.              Дазай откидывается на спинку стула. Мори все еще на связи, но молчит. Видимо, тоже размышляет над сложившейся ситуацией.              — Почему вы позволили Чуе пойти со мной? — спрашивает Дазай, щелкая зажигалкой. Огонек вспыхивает и сразу же гаснет от сквозняка. — В Порту точно нашлось бы место, где можно спрятать с полным комфортом даже такого невыносимого забияку, как Чуя.              — Только если его связать, иначе его деятельную натуру не остановить, — в голосе Мори слышится мягкая улыбка. При этом, Дазай уверен, лицо у него абсолютно непроницаемое. — Мне бы не хотелось доводить до таких мер. К тому же я отправил Акутагаву присматривать за ним.              — Есть еще причина, — Дазай не спрашивает.              — Вдвоем вы всегда будете сильнее, чем поодиночке. Мне кажется, это очевидная для тебя информация, Дазай-кун.              С этим нельзя не согласиться. Дазай морщится. Сначала вынужденное партнерство с Чуей его тяготило. Чуя был слишком шумным, слишком активным, слишком ответственным, просто слишком. В нем всего было — слишком. Он так сильно отличался от Дазая, что это раздражало до зубовного скрежета. И одновременно с этим вызывало столько любопытства, что Дазая рвало на части.              Среди знакомых Дазая никого не было хоть немного похожих на Чую. И Дазай попался в эту ловушку, хотя сначала хотел просто из интереса потыкать палкой в диковинную зверушку. А потом сам не заметил, как подсел на экзотику, ставшую частью его серой и утомительной жизни, привнося в нее что-то странное, чего Дазай никогда не ощущал.              Не ощущал азарт от желания выиграть в компьютерную стрелялку, где из всех умений необходима только скорость нажимания кнопок на джойстике. Не ощущал детской, но искренней обиды, когда его били по рукам за то, что он лез во время готовки, чтобы утащить в рот что-то из полуготовых ингредиентов. Не ощущал веселого нахальства, когда ему удавалось обвести вокруг пальца в глупой игре в «Правда или действие», вынуждая выполнять безобидные, но дурацкие задания, потому что вопросы звучали слишком провокационно.              Чуя не дарил такую же жажду жизни, полной, настоящей, со всеми ее недостатками и достоинствами, но вызывал стойкое желание прикоснуться к тому, кто эту жажду действительно имел. И хотя бы на короткие мгновения заряжаться от чужой уверенности, что все заскоки Дазая — идиотизм в чистом виде, что жизнь не серая и безвкусная, что вот она — самая настоящая, яркая, динамичная, постоянно дающая новые впечатления. Дазай этого не чувствовал, но видел, как чувствует Чуя, поэтому мог хотя бы попробовать понять, что это такое.              — А еще я буду уверен, что ты не сделаешь глупость, пока Чуя-кун под твоей ответственностью, — вытаскивает его из размышлений Мори. Дазай медленно моргает, возвращаясь в реальность.              — Я не самый ответственный человек, Мори-сан, — яда в голосе Дазая становится на несколько граммов больше.              — Всегда есть исключения, Дазай-кун, мы оба знаем, какое оно у тебя, — и в голосе Мори снова на краткий миг слышится та самая теплая улыбка, от которой у любого нормального человека случился бы рвотный рефлекс. Потому что покровительство Мори — это самая отвратительная вещь на свете.              Но Дазай, вешая трубку, просто сглатывает неприятный ком в горле и запивает его саке прямо из бутылки, не поморщившись. Он еще несколько раз щелкает зажигалкой, глядя на то загорающийся, то потухающий огонек, а потом идет в комнату, где на футоне сопит Чуя. Так спокойно, будто и не он попал в компанию тех, кого вообще-то в мафии считают… ладно, не врагами, но точно не приятелями, к которым можно завалиться на кофе.              Все так смешалось между Портом и Агентством. И их, скорее, можно назвать вздорными соседями по лестничной клетке, которые ругаются каждый день из-за коврика в подъезде, но стоит кому-то из чужаков начать рисовать в подъезде матерные слова, объединятся и вместе погонят нахала на улицу.              А может, все дело именно в Чуе. Он легко находит общий язык с людьми. Дазай совсем не удивится, если завтра Чуя напьется с Йосано, будет от скуки расследовать дело с Куникидой или пойдет на рынок за овощами с Кенджи. Это Чуя, он может поладить, кажется, с кем угодно.              Кроме него, Дазая. Выходит, он тоже в каком-то смысле исключение?              — Не повезло нам, шпиц карликовый, — чуть слышно говорит Дазай, глядя в спящее лицо, примятое подушкой.              Просыпается Дазай, словно в прошлом. Сначала он слышит шум воды, потом грохот посуды, а после приглушенные ругательства. Шею ужасно ломит из-за того, что пришлось спать на крохотном продавленном диване, и Дазай сначала тихо стонет, когда пытается подняться, но сразу же замирает, чувствуя то, чего никогда не было в этой небольшой квартире, выделенной Агентством.              Запах еды. Настоящей, домашней еды.              Дазай изумленно моргает, садится и несколько секунд просто смотрит на Акутагаву, теперь вместо Чуи лежащего на футоне. Расёмон накрывает его, словно одеяло, и в этом слишком много сюрреализма. Дазай готов ущипнуть себя, чтобы убедиться, что до сих пор не спит.              Он заходит в кухню, где Чуя ведет бой с еле работающей плитой и, кажется, на пути к победе. На сковороде — и где только ее взял? У Дазая отродясь сковородок не водилось — что-то шипит, а чайник недовольно булькает, закипая.              — Акутагава спит на моем футоне, — вместо доброго утра говорит Дазай. — В следующий раз я обнаружу всех Ищеек на званом ужине в моей скромной обители?              — Этот идиот, — Чуя не отвлекается от переворачивания чего-то на сковороде, — простоял всю ночь за дверью. Видимо, ждал, что Накамура воспользуется главным входом, раз уж мы вчера так славно поболтали.              Дазай заглядывает через его плечо и невольно облизывается. Омлет у Чуи всегда получается божественным.              — Зато оцени его тактичность. Он стоял за дверью, а не прямо над тобой, сторожа твой сон, — замечает он, пытаясь утянуть кусок помидора с доски, но тут же получает по рукам. Внутри все отдается сладко-горькой ностальгией. Дазай едва себя останавливает от того, чтобы не обвить пояс Чуи руками, прижимаясь сзади, чтобы уткнуться носом в затылок и шутливо укусить за загривок, позволив себе небольшую месть.              Не стоит усложнять еще больше.              — Руки убери, жди, когда готово будет, — грозно шипит Чуя, и он почти похож на себя во время боя, когда разбрасывается угрозами в сторону врагов. Только сейчас в его руках обычный кухонный нож для овощей, а на затылке смешной хвостик, перетянутый розовой резинкой с ушастым зайцем. Кажется, такая была у Кёки. И когда только успел позаимствовать? Вот уж точно, Мори прав, слишком деятельная натура. На часах только семь утра.              — В общем, я заставил его лечь спать, сходил вместе с Кёкой за продуктами и… Черт, Дазай, я сказал руки!              Довольно пережевывая кусок помидора, Дазай успевает отскочить и приземляется на табурет с видом такого превосходства, будто только что смог выиграть самую сложную шахматную партию. Чуя смотрит на него обвиняющее.              — Ты сам ходил в магазин? — деловито уточняет он.              — С Кёкой же.              — Чуя, когда человек находится под чьей-то защитой, он не ходит по магазином, а сидит и не отсвечивает.              — То есть, ты думаешь, что Накамура пришел ночью, увидел, что главный вход твоей обшарпанной квартиры сторожит Акутагава, разочаровался и пошел ждать меня в комбини в надежде похитить между полками с яйцами и молоком?              — Вполне возможно.              — Не неси чушь. Это даже для тебя перебор.              — Чуя, ты не в отпуске.              — Сложно это не заметить. Твой дом не выглядит пятизвездочным отелем.              — Тогда к чему все это? — Дазай обводит взглядом кухню с разложенной едой, тарелками, куда Чуя готовится переложить омлет, и снова смотрит прямо на Чую. Тот выглядит раздраженным и слегка удивленным. Так лучше, чем идеалистическая картина готовки завтрака, уложенный спать Акутагава и поход за покупками с раннего утра. Словно сошедшая с ума домохозяйка.              Чуя откладывает нож в сторону, выключает плиту и действительно разделяет омлет по порциям, выкладывая на тарелки овощи, куски поджаренного тофу и кусочки ветчины. Только после того, как он заканчивает, следует ответ.              — А что ты хочешь, чтобы я делал? Смотрел в стену, страдал и ждал, когда ты придумаешь план?              — Может быть. Это более нормальная реакция для человека, утратившего дар, которым он пользовался всю осознанную жизнь.              — Не тебе говорить о нормальности.              — Ты даже полы в доме мыл, поднимая мебель с помощью него.              — А еще с его помощью я долгие годы понятия не имел, кем на самом деле являюсь.              — О, — Дазай открывает рот и внезапно осознает. Но это все равно не вяжется с тем Чуей, которого он знает. Это слишком… просто и одновременно очень сложно даже для него. Чуя всегда говорил, что это у него, Дазая, черт голову сломит в голове, но сам нисколько не лучше.              — Разбуди Акутагаву и заставь его позавтракать, — Чуя вытирает руки о кухонное полотенце, ставя тарелки на узкий стол. Втроем они тут поместятся с трудом. Дазай-то и один здесь ел считанные разы. Еда аппетитно пахнет, и взгляд невольно упирается в тарелку, потому что Дазай внезапно понимает, что действительно голоден. Но поднятая тема важнее сосущего желудка.              — То есть ты не хочешь возвращать способности, я правильно понимаю?              — Дазай, просто разбуди Акутагаву.              — Не хочешь обсудить?              Чуя сверлит его взглядом. Дазай согласен, глупый вопрос. Если какие-то личные переживания Чуя и хотел бы с кем-то обсудить, то точно не с ним. Разумно. Но иррациональная тревожность продолжает ломиться сквозь ребра.              — Я в душ, — Чуя заканчивает разговор самым примитивным способом. Он попросту сбегает.              Когда они втроем приходят в Агентство, работа там кипит полным ходом. Кёка подскакивает первой и сует Акутагаве в руке запечатанную коробку.              — Надо отвезти по этому адресу, — ее палец тычет в иероглифы на записке. — Все заняты, поэтому помоги, пожалуйста.              Акутагава смотрит на нее, как на пришельца. Чуя в голос ржет, потому что узнает в адресе один из полицейских участков.              — Уже вижу эту картину, — он ободряюще хлопает Акутагаву по плечам, выпроваживая к дверям. Его неусыпный контроль явно действует Чуе на нервы, поэтому он и спешит поскорее от него избавиться хотя бы на время.              Но тут же его лицо становится кислым, когда и ему в ладони суют пухлую папку с ворохом документов. Куникида смотрит строго сквозь стекла очков:              — Аврал.              — Мне это отвезти прямиком в Министерство, а потом там же добровольно сунуть руки в наручники Анго? — с неприкрытым сарказмом интересуется Чуя.              — Если хочешь. Но толку будет больше, если рассортируешь по датам и попробуешь найти закономерность. Это дело о пропаже женщин. Одна из них, кстати, пропала на вашей территории.              — Значит, Порт этим уже занимается, — Чуя все еще не собирается соглашаться на сомнительную подработку в Агентстве.              — Вот и убедись в этом, — Куникида тоже не сдается, явно из принципа желая привлечь Чую хоть к чему-нибудь, раз он собирается второй день проводить в их офисе. Дазай не удивится, если Куникида специально среди всех дел искал то, где хоть как-то фигурирует Порт, чтобы оправдать свои требования.              Чуя лишь закатывает глаза, но папку берет и валится вместе с ней на диван. Рядом с ним словно по волшебству материализуется чашка кофе. Чуя поднимает недоумевающий взгляд, и Наоми со всем своим очарованием хлопает ресницами, явно пытаясь сгладить ситуацию:              — Мы всегда рады нашим клиентам. Располагайтесь со всеми удобствами, Накахара-сан.              — И вы всех ваших клиентов заставляете работать? — со скепсисом уточняет Чуя.              — Только самых важных, — невинно улыбается Наоми, спеша поскорее скрыться в двери, ведущей в соседний кабинет.              — Сумасшедший дом, — резюмирует Чуя, делая глоток кофе одновременно с тем, как открывает злополучную папку.              Дазай на этой суматохой наблюдает только краем глаза. Ему интересно, как Чуя будет реагировать на вечный бедлам в Агентстве, но на самом деле ничего из ряда вон выходящего не ждет. Он мог бы поставить всю зарплату на то, что к обеду Чуя сам влез бы в какое-нибудь расследование, потому что просто сидеть, сложа руки, и наблюдать за тем, как все вокруг работают, не в его привычках. Отвратительные и деструктивные привычки у Чуи. Дазай бы с удовольствием валялся на офисном диване до последнего под истошные вопли Куникиды, не желая даже пальцем шевелить ради общего блага. Вон, Рампо позволяют бить баклуши, даже выбор дают и не требуют с него заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не раздражать бездельем, а его, Дазая, вечно дергают. Несправедливо, выходит.              Но сегодня его не трогают. Куникида радостно спихивает все обязанности Дазая на Чую, который, возможно, и подозревает, что половину из них сам Дазай даже под дулом пистолета не стал бы делать, но все равно методично выполняет работу. Дазай же продолжает изучать отчеты об исследованиях сыворотки.              Они действительно довольно скудные и не несущие важной информации. Только сухие выводы и перечень проводимых опытов сначала в правительственной лаборатории, потом при Порте. После введения первой дозы, отнимающей дар, девяносто два процента испытуемых не почувствовали никаких изменений, кроме утраты самой способности. После введения второй дозы, которая должна вернуть дар, сто процентов испытуемых мертвы.              Потрясающая статистика.              Дазай барабанит пальцами по столу.              — Если Накамуре все еще нужен я, значит, он так и не нашел способ сделать вторую сыворотку эффективной, — говорит он вслух. Рядом сидящий Рампо отвлекается от книги:              — И поэтому он лишил дара того, кто тебе дорог, чтобы ты точно принял участие в этой авантюре.              Дазая едва заметно передергивает на слове «дорог», и он кисло смотрит на Рампо, тот с весельем разводит руками:              — Уж прости, я прямолинеен.              — А если он не хочет возвращать дар?              — Модная шляпка-то? С чего ты взял?              — Он сказал.              — Спроси еще раз, — Рампо подмигивает. — Не нужно быть гением, чтобы понять, почему он так сказал, — он окидывает Дазая взглядом и как-то сочувствующе, но не особо искренне сочувствующе улыбается: — Но можно быть тобой. Парадокс.              Дазай все понимает. Просто отрицает это всем своим рациональным и прагматичным существом. Чуя не хочет, чтобы он лез, он сам сказал об этом. И добавил еще так невзначай, но на самом деле прямее некуда: «из-за меня». И Мори отправил Чую сюда, чтобы Дазай не лез. Потому что Чуя не даст. Еще неизвестно, кто за кем присматривает.              От этого становится только еще более тошно. Как там говорил когда-то Мори? Бывших подопечных не бывает? Дазай находит взглядом вернувшегося мрачного Акутагаву, который уже о чем-то переругивается с Ацуши. Но переругивается как-то лениво, по привычке. Это очень похоже на них с Чуей, когда они спорили только ради спора. Потому что так надо, потому что по-другому в их отношениях не может быть. А потом легко вверяли свои жизни друг другу. Чуя — буквально. Дазая — метафорически. Скорее, он вверял Чуе возможность вытащить его с того света, когда жизнь становилась невыносимо тягостной.              — Чуя-сан?              Дазай замирает на лестнице, слыша голос Ацуши. Пролетом выше Чуя снова курит, и по его удивленному «да?» понятно, что он удивлен видеть рядом Ацуши не меньше Дазая.              Он не собирается подслушивать. Даже если бы собирался, то все равно бы не испытывал мук совести. Подумаешь, секреты, разговоры по душам. Чего он там не знает? Что Чуя раз в месяц ездит на кладбище навещать могилы «Флагов» и тщательно следит за тем, чтобы их держали в порядке? Что Ацуши продолжают сниться кошмары, хоть уже и реже? Что они оба могли бы стать отличной боевой командой, потому что отдаются битве до последней клеточки тела, желая защитить, а не уничтожить просто из прихоти?              Дазай впервые задумывается, если Ацуши и Акутагава сейчас идут по следам Двойного Черного, и Ацуши -фантомно, совсем слегка, только отдельными повадками — напоминает Чую, то, значит, Акутагава его кривая копия? Переломанная, такая же пустая и безразличная ко всему миру, кроме навязанного напарника, вызывающего стойкое раздражение? Но у Акутагавы есть сестра, за которую он убьет, Дазаю кажется, даже его. И снова всплывает непрошенная мысль: смог бы он убить Чую ради Оды?              Ответ на этот вопрос не хочется искать.              — Чуя-сан, — Ацуши на пролет выше вновь подает голос. — Разрешите задать вопрос?              — Говори, — Чуя звучит довольно нейтрально.              — Что вы почувствовали, когда лишились дара?              Чуя молчит довольно долго. Дазай почти видит, как он глубоко затягивается, выдыхает дым, а потом ищет спасительную паузу в еще одной затяжке.              — Почему ты спрашиваешь? — наконец спрашивает он.              — Потому что я часто думал об этом раньше. О том, какой была бы жизнь, не имей я дара.              Невинный и наивный Ацуши. Дазай вздыхает и трет переносицу. Этот ребенок даже не представляет, насколько больную тему поднимает сейчас. Поддевает ногтем спекшуюся кровь на ранке и отдирает всего двумя предложениями.              Но Чуя реагирует неожиданно спокойно. Хоть и снова после продолжительной паузы, вновь щелкая зажигалкой.              — Ты никогда не узнаешь, как было бы по-другому, потому что по-другому уже никогда не будет. Оставь чертовому Дазаю бесполезные раздумья о смысле жизни, которую никогда не проживешь.              Дазай приваливается плечом к стене, закусывая губы. В словах Чуи есть зерно истины. А еще он вспоминает, как часто Чуя тряс его за плечи, вытаскивая из остывшей воды в ванне или из импровизированной петли, прикрепленной к ненадежной люстре. Люстра всегда выдерживала, нервы Чуи — никогда.              Он не думает о смысле жизни, которую никогда не проживет. Он думает о том, что и в этой-то жизни, которую действительно пытается как-то жить, смысла не находится. А когда он появляется, то исчезает, едва дав коснуться себя кончиками пальцев.              — Мне кажется, — Ацуши опять говорит, видимо, о чем-то подумав про себя, — я мог бы почувствовать облегчение на вашем месте.              — Я бы тебя не винил, — и в голосе Чуи явственно слышится понимающая, но какая-то сдавленно-тоскливая усмешка.              Когда они вечером вновь возвращаются в квартиру Дазая, Чуя отчитывает Акутагаву так, словно тот не грозный цепной пес Порта, его мощнейшее оружие, а старшеклассник, прогулявший урок.              — И только посмей опять всю ночь простоять под дверью, — твердит Чуя. — Вон, — он кивает на соседнюю дверь, за которой проживает Ацуши и Кёка. — Иди к ним, Кёка сказала, что у них есть лишний футон. Что смотришь? Иди давай.              Акутагава чуть ли не впервые за много лет выглядит не угрюмым, настороженным или доведенным до яростного бурления крови под кожей, а растерянным. Дазай на периферии сознания отмечает, что с таким выражением лица и разгладившейся складочкой на лбу он действительно становится похожим на свой возраст.              — Но босс… — начинает Акутагава, Чуя его моментально перебивает:              — Я тоже твой босс. Иди, говорю, в ту квартиру, и до утра видеть тебя не хочу. Ни тебя, ни твоего Расёмона, все ясно?              Растерянный взгляд Акутагавы теперь упирается в Дазая, словно тот тоже может отдать ему приказ и высказать решающее мнение. Увидев это, Чуя заводится еще сильнее:              — А он не твой босс теперь. Так что из нас всех тут главный я. Марш отсюда!              Акутагаве приходится повиноваться, хотя он и мешкает несколько секунд. Чуя выдыхает, только когда дверь за ним закрывается.              — Невозможно упрямый ребенок.              — Лучше бы ты футон для нас взял, — в свою очередь задумчиво говорит Дазай. — Я не собираюсь спать опять на диване. Это для таких болонок, как ты.              Мазнув по нему испепеляющим взглядом, Чуя толкает дверь в квартиру, одновременно с тем, как ощутимо пихает Дазая плечом. Что-то в этом мире точно не меняется.              Ужинают они довольно мирно под не особо умную передачу про путешествия. Чуя такие любит с детства. Смотрел постоянно, а потом говорил, что хочет побывать в Китае, Камбодже и Европе. За три года совместной работы у них ни разу не было миссий заграницей. За неделю до того, как Дазай уходит из мафии, Чую отсылают в Европу. Совпадение слишком очевидное, чтобы считать его случайностью.              Иногда Дазай думает, что ненавидит Мори за это. А потом вспоминает, что его собственные методы такие же. И он поступил бы так же. Он даже рад, что Чуи не было тогда рядом. Никаких якорей, никаких причин передумать. Ничего. Выжженное поле из понимания собственной ничтожности и одиночества.              Спать они ложатся вместе на футоне. Он на самом деле не такой уж и маленький, они легко помещаются на нем вдвоем, и это тоже навевает воспоминания о какой-то совсем давней миссии в Киото, где им пришлось заночевать в рёкане на одном футоне, потому что Дазай в пылу погони — точнее, беготни от обнаружившей их местной банды — теряет кошелек, и денег Чуи, платившего за них все прошлые дни, хватает только на одноместный номер.              Чуя рядом такой же теплый, спокойно дышащий и долго ворочающийся перед тем, как принять удобное положение. Дазай все это время разглядывает потолок, на котором мелькают отсветы от фар проезжающих на улице машин.              — Сыграем в старую игру? — предлагает он, когда Чуя наконец укладывается.              — Какую?              — Я предлагаю две альтернативы, а ты, не думая, выбираешь. Вспомним старые деньки. Помнится, ты не мог продержаться и три круга, не взорвавшись.              — Иди ты.              — Красное вино или белое.              — Красное.              — Коты или собаки.              — Собаки.              — Убить Мори или меня.              — Мо… Что? Дазай, какого черта?!              — Не изменяешь себе, даже три круга не прошло, — Дазай хрипло смеется, переворачиваясь набок. Чуя лежит лицом к нему, и в темноте его глаза возмущенно блестят. — Твоя очередь.              — Дурацкая игра.              — Просто ты никогда не выигрывал в нее.              Чуя молчит, но глаза не закрывает. Между их лицами сантиметров двадцать, не больше. Кажется, что можно протянуть руку, ущипнуть за нос или погладить по щеке, которая тут же загорится то ли смущением, то ли возбуждением, то ли всем сразу. Но Дазай просто лежит. Он давно пообещал себе, что сворачивать на этот путь больше не будет. Слишком много «но» на нем. Даже он не в силах с ними бороться.              — Я сегодня подумал, смог бы я убить тебя, если бы мне пришлось это сделать, чтобы спасти Одасаку?              Он впервые с кем-то заговаривает о нем вслух. Четыре года Дазай давит в себе горечь молча, запивает дешевым пойлом все «если бы» и «а может» и обещает никогда ни с кем не разговаривать про это.              Но вот он лежит с Чуей на одном футоне в убогой квартире, где в полутьме едва-едва может рассмотреть чужое лицо, и больше догадывается о выражении на нем, чем в самом деле его видит.              — И что ты решил? — спрашивает Чуя.              — Я не хочу узнавать ответ.              — Тебе и не надо знать этот ответ, — Чуя говорит негромко, но с такой внутренней уверенностью, что если бы он таким тоном позвал Дазая хоть на другой конец света кататься на единорогах по радуге, тот бы без промедления вложил в его руку свою. — Ты почему-то всегда думаешь, что решаешь только ты. В какой из миллиона твоих теоретических больных ситуациях тебе бы пришлось делать этот выбор? Ты хоть в одной из них учитываешь, какое решение в этой ситуации принял бы я?              — Разве это имеет значение? В теории…              — Это имеет значение, — перебивает его Чуя. — Ты всегда считаешь, что только ты можешь принять верное решение. И это уже не теория.              — А что тогда?              — Спокойной ночи.              — Ты сбегаешь второй раз за день.              — Я вообще-то остаюсь на месте, сбегать — твоя прерогатива, — и для подтверждения этого Чуя пинает его коленкой под одеялом. Попадает в бедро, и это на самом деле не особо приятно. Коленки у Чуи такие же острые, как и локти. Но им далеко до остроты языка Дазая, который двигается немного ближе, чтобы с лукавыми нотками в голосе прошелестеть на ухо:              — А еще ты выбрал меня, а не Мори-сана.              Чуя сопит ему куда-то в щеку. Возможно, раздумывает над другим выбором: откусить Дазаю нос или впиться клыками в шею. Но вместо всего этого только переворачивается на другой бок, едва слышно бурча:              — Ненавижу эту игру.