Дениализм

      Стоит признать, что клиент из Чуи лучше, чем мог бы выйти из Дазая. Он не требует с порога кофе, не закидывает ноги на кофейный столик, когда опускается на диван в их небольшом кабинете, заставленном рабочими столами, Чуя даже не просит какого-то особенного отношения, остывая и смиряясь с ситуацией, пока они добираются из Порта к зданию Агентства.              На диван Чуя все же садится, оглядывается и скептически выгибает брови, когда видит заваленный бумагами стол, на котором к хаосу из документов и обычного канцелярского мусора добавляются еще и грязные кружки.              — А что-то в этом мире точно не меняется, — бросает он.              — Да, например, то, что ты всегда подмечаешь так много мелочей обо мне. Скучал все это время? — с удовольствием подхватывает Дазай, плюхаясь рядом с Чуей. На его лице полнейшая беззаботность, будто не он пару часов назад прыгал из окна вместе с Чуей, рискуя наконец исполнить заветное желание о двойном самоубийстве. Только исполнять он хотел его не с Чуей. И не так. Может быть, войти в холодные воды залива за руку с премиленькой девушкой с бездонными глазами, тонкими запястьями и дрожащими от ледяной воды губами. Но уверенно ступающей за ним — безмолвно и доверчиво.              С Чуей так не вышло бы. Чуя категорически отказался бы лезть в холодную воду, вопя о том, что они простынут, о том, что одежда намокнет, о том, что Дазай спятивший кретин, и что лучше он сам его утопит, делая миру большой подарок. А потом все равно тащил бы в машину и прямо в мокрой одежде сажал на кожаные сиденья, забив на их сохранность, и на полную мощность включал бы печку, направляя потоки теплого воздуха в сторону Дазая.              Дазай проходил это неоднократно. Так что нет, никакого двойного самоубийства с Чуей. Слишком много шума и никакой смерти.              — Нет, — Чуя под боком морщится, раздраженно ведя плечами. — По тому свинарнику, который ты разводил в кабинете, ни один вменяемый человек скучать не будет.              — Это стадия отрицания, — хмыкает Дазай.              — Это стадия адекватности, — Чуя, конечно, не соглашается. — Уборщицы в мафии больше всех были благодарны, когда ты свалил.              Они переругиваются так, словно ничего не произошло. Так, будто им снова лет по семнадцать, и они сидят в кабинете и спорят, кому в этот раз писать гору отчетов о проделанной совместной миссии. Исход известен заранее — Дазай никогда не утруждает себя бумажной работой и просто складирует документы до тех пор, пока поверхность рабочего стола не перестает быть видна. Тогда Дазай сметает все на пол и начинает по новой. Так было тогда, в Порту, так происходит и сейчас. С одной только разницей: отчеты за него теперь пишет не Чуя, а Куникида. Если подумать, Дазаю чертовски везет на ответственных и прилежных напарников.              — Может быть, перейдем к делу? — от милой, полной ностальгии беседы их отвлекает Куникида. Дазай окидывает его взглядом и вопросительно выгибает одну бровь.              — К какому?              — Надо решить вопрос с этим вашим Накамурой. Что с твоими способностями, Накахара? Куда они пропали? И почему?              — Не слишком ли много вопросов за один раз? — Чуя складывает руки на груди, поджав губы. С него сразу же слетает его непосредственная раздражительность, которой он реагирует на реплики Дазая. Сам он подбирается, напрягается и мгновенно становится тем самым Исполнителем Портовой мафии, которого Куникида так сильно недолюбливает — жестким, собранным и готовым дать отпор. Даже без наличия гравитации.              — Хочу поскорее избавиться от тебя, — совершенно искренне сообщает Куникида.              За спиной Чуи черной клубящейся тенью появляется Акутагава, готовый сразу же отпустить поводья Расёмона в ответ на угрозу.              Дазай примирительно машет рукой:              — Он не в прямом смысле, Акутагава-кун.              Чуя не шевелится, так и сидит, закинув ногу на ногу и оставив сложенные руки на груди, но краешек его рта дергается в намеке на усмешку. Серьезность Акутагавы, настоящего цепного пса в моменты, когда ему отдан приказ защищать, не может не казаться очаровательной во всей этой грозности и несгибаемости. Дазай невольно задумывается, сколько раз Чуя, сидя на каких-нибудь важных переговорах с конкурентами, незаметно шевелил пальцами, давая Акутагаве понять, чтобы тот не вмешивался. Или наоборот дал команду «фас» неугомонному в кровожадности Расёмону. Дазай размышляет над этим всего мгновение перед тем, как решить, что ни разу. Обычно Чуе не нужен телохранитель, это Дазай вечно таскался с кем-то с боевыми способностями, чтобы прочно прикрыть спину, если что-то пойдет не так. А вот для Чуи это явно первый опыт, когда кто-то должен находиться рядом с ним, чтобы защитить. Обычно все наоборот.              Дазай неслышно хмыкает.              — Куникида-кун, ты прав в одном. Вам надо больше знать о Накамуре. И держаться от него подальше, — Дазай совсем растекается по дивану. Даже глаза прикрывает. Будто не он сейчас собирается говорить об одной из самых больших головных болей Порта пятилетней давности.              Он и не говорит. Начинает Чуя, которому уже надоело длительное введение, любопытно-обеспокоенные взгляды и театральность Дазая, с которой тот почти лежал, патетично прикрыв лицо ладонью в лучших драматических традициях.              — Он не эспер, он ученый, — говорит Чуя. — Один из тех придурков, которые больше мешают, чем помогают, — с нескрываемым раздражением бросает он. У него с учеными личные счеты. Теперь вдвойне, получается.              — Как ученый смог отобрать способности? Это не кошелек у зеваки в метро стащить, — Йосано, пришедшая из больничного крыла, впервые подает голос. Она сидит на высоком стуле возле окна и внимательно слушает. На ее лице почти безмятежность, но в глазах неприкрыто плещется беспокойство. Вряд ли она переживает за Чую, скорее, все ее мысли о том, что если к Чуе смогли подобраться, то и другие, уже те, кто важен ей, в зоне риска.              — До того, как попасть в мафию, — Дазай наконец полноценно включается в разговор, — он работал в правительственной группе по изучению эсперов. Конкретно их группа по указанию властей занималась проектом по лишению способностей опасных эсперов. Это могло быть дешевле и эффективнее тюрем, на содержание которых требовалось слишком много сил. Один укол — и все, эспер больше не навредит никому, — Дазай легкомысленно щелкает пальцами, показывая, как беззаботно это выглядело в глазах автора идеи. — Никаких рисков, что эспер сбежит из заключения, никаких затрат на обслуживание огромных зданий, никаких человеческих ресурсов для охраны. Все просто и быстро.              — Но? — Куникида хмурится, интуитивно понимая, что есть подвох.              — Верно замечено, Куникида-кун, можешь взять конфету у Рампо-сана, — Дазай хвалит его в своей пренебрежительно-превосходительной манере. Чуя рядом закатывает глаза. — Есть «но». У них не получилось. Во власти произошли изменения в составе, новое руководство решило, что проект слишком ненадежный, а затраты, которые они несут на его развитие, не подъемные. Тогда у них были другие интересы, поэтому проект заморозили.              — Накамура был не согласен с таким решением? — Ацуши трет нос. Он притих еще с того момента, как они отъехали от Порта, даже с Акутагавой не так активно пихался локтями на тесном заднем сиденье. И Дазай не упускает его из виду, хотя и не следит открыто. Когда Ацуши впадает в долгие раздумья — это почти всегда не приводит ни к чему хорошему. Поэтому сейчас, когда он задает вопрос, Дазай чуть-чуть ослабляет ментальную хватку.              — Более того, у него уже почти была готова сыворотка, позволяющая отнимать силы у эсперов. Требовалось только провести эксперименты.              — И он пришел в Порт, — Рампо в отличие от остальных не спрашивает. Он сам делает выводы. Как обычно, попадает в самую точку.              — Верно, — Дазай как-то даже радостно хлопает в ладоши. — И Мори-сан дал ему поле для деятельности с условием, что Накамура придумает не только способ отнимать дар, но и возвращать его обратно. Весьма действенная штука для случаев, когда нужно завербовать сильного эспера, но рычагов давления на него немного. Не все же такие, как наш благородный Чуя-кун, согласившийся поработать на мафию ради кучки злобных детишек.              — Дазай, — предупреждающе рычит Чуя. Он не любит, когда затрагивают тему Овец. Это не такой триггер, как его божественные приключения в лабораториях в детстве, но тоже малоприятное воспоминание. Дазай и не ковыряет эту рану без надобности, но иногда не может удержаться от того, чтобы не уколоть.              Овцы его раздражают до сих пор. Он помнит, как впервые почувствовал эту обжигающе холодное презрение к ним, когда та бесконечно болтающая девица висла на Чуе, пока ее дружок убеждал того, что раз он сильный, то и должен нести за всех ответственность. Даже за то, что эти пустоголовые малолетки залезли туда, куда не просили, только ради пары бутылок дешевого алкоголя. Слабые, с коллективным поражением мозгов, но наглые, паразитирующие и требующие защищать, хотя они не заслужили.              Дазай перебил бы их в тот же день, когда Чуя дал согласие вступить в ряды Порта. Останавливало только данное Чуе обещание. И, казалось бы, Дазай легко может его не сдержать, он почти всегда так делает. Но с Чуей в его «всегда» с первого дня знакомства стало затесываться «исключение».              Это и бесило, и вызывало какое-то детское восхищение перед новой для себя эмоцией. Дазай до сих пор это чувствует на периферии собственного не шибко широкого эмоционального диапазона.              — Накамура сбежал, — продолжает он, несмотря на злобно блестящую глазами рыжую болонку рядом с собой. — Он провел ряд удачных экспериментов с тем, чтобы отнимать способности, но все эксперименты с их восстановлением оканчивались неудачей. Антидот не просто не работал, он становился ядом, стоило его пустить по венам, эспер умирал практически мгновенно. Однажды я даже задумался, что это было бы интересным вариантом для меня, но после оказалось, что смерти были слишком мучительными, и я от него отказался.              — Мерзость какая, — бормочет Чуя. — Прекрати впутывать свои больные фантазии в рассказ.              Куникида, кажется, впервые одобрительно кивает, поддерживая слова Чуи. Дазай вновь практически беззвучно фыркает. Эти двое даже не представляют, насколько они иногда могут быть похожи. Как отражения друг друга в кривом зеркале. Дазаю действительно на редкость везет с напарниками.              — Босс был недоволен, — Чуя перехватывает инициативу, догадываясь, что Дазай может завести шарманку о том, что его опять никто не понимает, заныть, и весь разговор скатится в очередной цирк с единственным артистом, забывшим обрядиться в костюм клоуна. — Он приказал остановить все эксперименты, потому что результаты его не устраивали. Накамура не желал его слушать, он же гребаный псих, как и все эти придурки из лабораторий.              — Это называется профессиональной деформацией, Чуя, — вставляет, не удержавшись, Дазай.              — Я сейчас покажу тебе, что называется хуком справа, — очень серьезно обещает Чуя. Йосано хмыкает, и Дазай невольно думает, что сложись обстоятельства по-другому, Чуя с его принципами прекрасно вписался бы в Агентство. Может быть, даже соревновался бы с Куникидой за звание работника месяца.              Мысль глупая и откровенно дурацкая. Потому что все эти «если бы» и «может быть» пустой звук. То, над чем и думать не стоит, потому что этого никогда не произойдет. Но во времена затяжной рефлексии, когда Дазай скатывается в состояние бесконечного болота перекатывания мыслей в голове, лежа на футоне и глядя в голую стену напротив себя, эти слова появляются слишком часто в голове, делая состояние еще более невыносимым.              — Накамура сбежал, он скользкий гад. Мы потеряли его след в Китае четыре года назад.              — И вот он снова тут. И столько сюрпризов в честь своего возвращения подготовил! — Дазай вновь нарочито радостно хлопает в ладоши. Его ожидаемо никто не поддерживает. Куникида вовсе смотрит волком:              — Зачем этому психу ты?              — Ну как же, — ахает Дазай, — Куникида-кун, я думал, что сильнее умственных способностей Чуи меня ничего разочаровать не может, но ты умеешь удивлять. И… Мх, — он сдавленно шипит от тычка под ребра. Локти у Чуи острые и меткие, попадают прямо по болевой точке. Дазай морщится и смотрит обвиняюще: — Только не говори, что ты защищаешь этого зануду. Он вообще-то тебя терпеть не может, ехать за тобой не хотел, кричал о том, что мафии помогать нельзя, — сдает он Куникиду, но Чуя и бровью не ведет:              — Ты хотел рассказать, почему целью психованного ублюдка стал ты. Впрочем, как и всегда.              — Неправда, — Дазай легко выруливает на очередной спор. — Вообще-то, это тебя любят всякие маразматики в белых халатах. Это ты у нас с божественным секретиком, а я простой клерк, которого вечно втягивают в сомнительные дела. Вон, — он тыкает пальцем в собственный рабочий стол, — даже с документами некогда разобраться. Ацуши-кун, будь добр… — закончить он вновь не успевает: в этот раз ему прилетает уже с двух сторон. Куникида бьет по затылку блокнотом, Чуя снова пихает в бок. Дазай мог бы увернуться, но ему слишком лень. В голове неторопливо проплывает мысль, что Чую и Куникиду надо держать подальше друг от друга. Иначе споются, и что потом делать? Дазай не переживет их объединенные усилия по его воспитанию, а такой способ суицида слишком мучительный. Лучше яд.              Накамуре он нужен по одной простой причине: Дазай сам, как сыворотка. Он может лишить дара других, может возвращать его одним прикосновением. Его способности исключительны и не поддаются никакой логике. В свое время Дазай много читал об эсперах, о дарах, которыми они обладают, но не было ни одной истории ни среди изученных учеными способностей, ни среди даже каких-то конспирологических теорий, наводнивших интернет, откуда может появиться способность нейтрализовывать другие.              Откровенно говоря, Дазай долгое время даже не знал, что у него в принципе есть какой-то дар.              Неудивительно, что Накамура, ищущий способ управлять способностями эсперов, хочет изучить и его. Как живое доказательство того, что все теории Накамуры работают, нужно просто подобрать нужный ключ, химическое уравнение. А для этого нужен Дазай и все его время, тело, ум и желание содействовать.              Дазай содействовать не хочет. Не желал тогда, когда еще в мафии Накамура неоднократно просил, не желает тем более сейчас. Дазай не преследует цели быть особенным и единственным в своем роде, но совершенно точно против наличия какой-то сыворотки, которая может управлять дарами эсперов. Возможно, это подобие солидарности. А может, просто нежелание давать кому-то такую власть, с которой точно не справятся. За свою жизнь неоднократно видел, как идеалистические идеи управлять миром или отдельными его частями катятся в топку вместе с самим миром. И хоть понятие альтруизма далеко от Дазая, он все еще пытается дружить со своей рациональной частью.              Когда они заканчивают с разговорами, на улице уже совсем темно. Чуя пьет, кажется, третью кружку чая, приготовленного заботливой Кёкой, и грызет принесенный кем-то онигири с тунцом. Дазай просматривает записи камер наблюдений, но сосредоточиться не получается. Они остаются в кабинете одни. Сотрудники Агентства разбредаются домой, остается только Ацуши, Акутагава и Кёка, которая, кажется, просто не решается уйти, потому что некому будет остановить драку, если она начнется. То, что рано или поздно это произойдет, никто не сомневается.              Они втроем уходят в комбини, чтобы купить ужин, и Акутагава, кажется, вовсе не рад этому, говоря что-то о том, что у него задание. Чуя только машет ему рукой и в приказном порядке отправляет вместе с остальными, а когда остается наедине с Дазаем, говорит:              — Ты ужасный наставник, мне постоянно приходится заставлять его с кем-то общаться, иначе он не скажет за неделю и слова. Впрочем, социализация не твой конек.              — Зато твой, — Дазай отбивает мяч на другую сторону поля и включает новое видео. Ничего интересного, монотонное и однообразное действие, которое заставляет лучше работать мозг, отвлекая его от кучи других раздражающих факторов. — Вечно трешься с кем-то сомнительным. Или тебя просто ни в одно приличное общество не принимают?              — Не тебе говорить о приличном обществе, ты жил в контейнере на свалке.              — Это было стратегическим решением.              — Как только с твоей любовью к комфорту и постоянным нытьем о том, что кровать недостаточно мягкая, а вода в душе не настраивается нормально, ты там выжил. Неудивительно, что ты постоянно вламывался ко мне…              — Чуя.              — У меня весь замок был поцарапан от твоих отмычек…              — Чуя, — вновь повторяет Дазай. Негромко, но твердо, вынуждая остановиться от бестолкового потока бесполезных воспоминаний.              — Что? — Чуя мрачнеет. Он знает этот тон. И знает, что ничего хорошего дальше не будет. Подбирается весь, слегка кривит губы в напряжении и смотрит.              — Что если не будет способа вернуть твой дар? Что если такой антидот не изобрести?              — Схожу к шаману? — фыркает Чуя, моментально расслабляясь, будто ожидал чего-то другого. — Проведет какой-нибудь обряд, помашет надо мной палкой с благовониями, помолится кому-нибудь, и я снова смогу швырнуть в тебя диваном.              Кажется, что Чуя веселится, и Дазай сужает глаза, наблюдая за ним. Это… не совсем та реакция. Чуя не был тем, кто цеплялся за способности, как за единственное благо, но всегда ценил их наличие. Дазай думает, что он бодрится, не хочет думать о самом плохом исходе, но сейчас думает, что ошибся. Чуя действительно не выглядит обескураженным вопросом.              Может, потому что не осознает в полной мере его важность и смысл. Может, не хочет. Может, уже осознал и смирился.              Чуя всегда был гибким к обстоятельствам, несмотря на прямой и взрывной нрав, излишнюю эмоциональность в реакциях и нежелание сдаваться до последнего. Но он легко принимает изменения в жизни, лишь ненадолго впадая в собственное болото рефлексии, свыкается с ними и продолжает нестись по жизни таким же огненным тайфуном. Так было с Овцами, так было с его вступлением в ряды Порта, так было с его собственным прошлым. Так было, наверное, с уходом Дазая. С его возвращением. И с фактом того, что он навсегда может остаться без той важной части себя, которая еще несколько лет назад не давала ему покоя и заставляла землю рыть носом в поисках информации? Дазай кусает губы, не зная, стоит ли спросить сейчас или оставить вопрос на потом.              Ему не приходится выбирать. В офис возвращается Кёка, вслед за которой идут весьма потрепанные Ацуши с Акутагавой. Все-таки сцепились. Кёка, впрочем, выглядит удовлетворенной, спокойной, мирно поглаживая телефон на груди. Кто бы мог подумать, что тихая и малоразговорчивая девочка, выглядящая, как отличница младших классов, может усмирить двух сумасшедших детей, не желающих смириться с тем, что общий язык они все-таки могут находить.              — Я купила вам тонкацу, Чуя-сан. И салат из томатов.              — Спасибо, — отвлеченно кивает Чуя, пододвигая к себе пластиковые контейнеры. У них с Кёкой вполне мирное сосуществование с первого дня знакомства. Она ему словно младшая сестра, за которой Коё периодически просила присмотреть во время своих затяжных миссий. Неудивительно, что она помнит, какую еду он предпочитает. Дазай хмыкает, когда видит, что она ставит на стол еще и банку газировки со вкусом юзу. Чуя еще в пятнадцать мог выпить за раз хоть пять таких банок.              Дазай тоже многое о нем знает. Знает, что он всегда облизывает кончики палочек перед тем, как приступить к еде, знает, что спать любит на животе, знает, что закалывает волосы, когда занимается домашними делами. Что пьет ровно один бокал вина раз в неделю, когда день выдался слишком паршивым. И что после двух его уже можно укладывать спать. Знает, что в квартире у него куча дурацких безделушек, расставленных по полкам в попытке создать уют, но выглядит это как безумная попытка гнездования. Знает, что в шкафу у Чуи — порядок спятившего педанта, благо, что хотя бы не раскладывает вещи по цветам.              И знает, что Чуя никогда бы так просто не отнесся к возможности потерять способности навсегда.              Он наблюдает за ним, пока Чуя ест, слушая рассказ Кёки о ее делах, кивает в ответ и громко хлюпает газировкой. Даром, что член Исполнительного комитета. Ведет себя так, словно все еще пятнадцатилетняя шпана, только с более взрослым лицом и в дорогих шмотках. Наверное, в настолько дорогих, что если собрать весь его гардероб, можно на год обеспечить какой-нибудь небольшой город. Дазая всегда по-своему умиляла привычка Чуи компенсировать детские годы нищеты транжирством в настоящем.              — Поговорим? — он ловит Чую на выходе из офиса, когда тот собирается выйти покурить и отбивается от Акутагавы, решившим, что если он не будет ходить за Чуей по пятам, то с ним обязательно что-то случится.              — Если ты скажешь своего воспитаннику, чтобы отстал от меня, — Чуя недовольно смотрит на Акутагаву. — Мне не нужна нянька. За пять минут ничего не произойдет.              — Босс сказал, чтобы я не спускал с вас глаз, — Акутагава непрошибаемо серьезен.              — А им он вообще платит, — Чуя не указывает на кого-то конкретного, но явно имеет в виду все Агентство разом. — И что? Где они все? Один ты собираешься за мной таскаться, даже если я захочу поссать.              — Иди тоже поешь, Акутагава-кун, — Дазай проникновенно смотрит в бледное лицо, миролюбиво кладя руку на худое плечо. — Я сам за ним пригляжу.              Видимо, его авторитет все еще настолько силен, что Акутагава мешкает всего мгновение перед тем, как отступить от двери. Чуя громко фыркает, наконец выходя наружу.              На улице довольно прохладно, но воздух все равно приятно забивается в ноздри, смешиваясь с запахом табака, когда Чуя щелкает зажигалкой.              — Раньше ты меньше курил, — замечает Дазай. — Надеялся, что все-таки вырастешь, а потом наконец сдался?              — Пошел ты, — Чуя пытается его лягнуть, но настолько неубедительно, что Дазаю не приходится даже шевелиться, чтобы увернуться. — Где я буду спать?              — По-моему, все единогласно и без обсуждений решили, что у меня, если диван в офисе тебя не соблазняет больше.              — Даже лужа в городской канаве соблазняет меня больше, чем твое жилье. Надеюсь, ты живешь не в подвале с крысами, которым зачитываешь самые лучшие способы самоубийства перед сном?              — Вынужден тебя разочаровать.              Они замолкают. Чуя курит неторопливо, наслаждаясь каждым вдохом. Обхватывает губами фильтр, затягивается так, что кончик сигареты алеет в темноте все ярче, а после медленно выдыхает, выпуская струю дыма наружу. Это так знакомо, напоминает какие-то смазанные картины из прошлого, что Дазай почти чувствует на собственном языке вкус никотина. Как он скатывается горечью по горлу и жжет легкие, когда Дазай глотает дым из чужого рта, прижимаясь к нему, чтобы украсть немного наполненного табаком воздуха.              Дазай открывает рот, чтобы спросить о том, что Чуя на самом деле думает по поводу отнятого у него дара, но с откровенными разговорами у них обоих никогда не ладилось. Откровенным у них получалось только молчание. Поэтому Дазай спрашивает:              — К какому шаману поедешь?              — Не знаю. Может быть, в Южную Америку. Говорят, там много талантов.              — Ты был в Южной Америке?              — Только в Бразилии.              — Тогда ты удивишься.              Они снова замолкают. Сигарета в руках Чуи тлеет, а откуда-то снизу, с улицы, слышны пьяные завывания каких-то подростков, возвращающихся из караоке. Они поют древний попсовый хит, и Дазай невольно хихикает, вспоминая, как именно этой песней доставал Чую далекие годы назад, заказывая в музыкальном автомате раз за разом, закинув деньги сразу на несколько повторов.              — Дазай.              — М? — он даже не поворачивает голову в сторону голоса. Он, как и Чуя, знает тон, которым так зовут по имени.              — Не соглашайся на сделку с Накамурой из-за меня.              — Почему ты думаешь, что я собираюсь?              — Потому что ты выглядишь, как будто собираешься выкинуть один из твоих тупых идиотских поступков.              Дазай ловит себя на том, что улыбается куда-то в темноту. Чуя тушит сигарету в импровизированной пепельнице из-под банки газировки и поворачивается к Дазаю полностью, дергая того за плечи, чтобы заставить оказаться лицом к лицу.              — Никто не заслуживает того, чтобы его пускали на опыты. Даже такой эгоистичный и сумасбродный ублюдок, как ты.              — Говоришь, словно у тебя есть опыт.              — Заткнись, а, — Чуя закатывает глаза. Но в следующий момент снова становится серьезным. Скользит взглядом по умиротворенному лицу Дазая в попытке найти там отголоски тех безумных вещей, которые он совершал или только собирается совершить. Дазай легко позволяет ему это. Рассматривает в ответ, потому что, наверное, впервые спустя много лет они с Чуей настолько близко, не кидаясь оскорблениями.              Дазаю хочется сказать, что у Чуи глаза, в которых можно утонуть не хуже, чем в заливе. Только теплее. Дурацкие веснушки эти, которые можно посчитать перед сном, словно овец. Умиротворяет еще лучше. Смешные волосы, завивающиеся от влаги еще сильнее, что Дазай невольно тянется к выбивающейся пряди, чтобы несильно дернуть за нее. И взгляд — требовательный, твердый и лишь где-то на дне беснующийся огнем из огромного количества эмоций, за которыми интересно наблюдать, но никогда не будут доступны, чтобы испытать их самому. Дазай мог бы все это сказать, получить по морде, потому что смущенный Чуя — это еще хуже, чем Чуя в гневе. Мог бы вытереть кровь с разбитой губы, подразнить на тему, что кто-то слишком уж цундере, а еще в мафиозные лидеры рвется, но горькое осознание бесполезности и бесперспективности, болтающееся где-то на уровне грудной клетки, запечатывает его рот. И Дазай с лукавым смешком лишь роняет:              — Возьмешь меня с собой в Южную Америку?