Hereafter

Следующую среду Доминик пропустил. Для профилактики и в знак протеста – сбой системы имел последствия. Он окунул себя в пучину переработок, бессонных ночей и обложил делами со всех сторон, хотя знал, что это не поможет. Отвлечься – да. Решить проблему – никак. А в чем была его проблема? Или проблемы. Они, бесспорно, имелись во всех своих возможных проявлениях и несоизмеримом количестве. Доминику либо удавалось их мастерски игнорировать, либо еще более изящно решать. Обходить закон оказалось не такой сложной махинацией, зарабатывать деньги можно было любыми способами и иногда даже брать их из воздуха. Здоровье не подводило, хотя и оставляло желать лучшего ввиду ряда вредных привычек и временами сомнительного образа жизни. У Доминика не было друзей, но он находил беспрекословный комфорт в одиночестве, за рамками имея многочисленных знакомых и надежную команду близких по духу людей. В чем была его проблема? Идеальная прежде система, четкий план, пресловутая уверенность в завтрашнем дне даже при вовлеченности в криминальный оборот. Все это не взялось с мыслью, будто у такого человека может оказаться что-то глубинное, как вирус, возникшее и разрастающееся изнутри, способное пробить броню. В какой момент Доминик стал заложником собственных чувств, обозначить он не сможет. Но он доверял своим чувствам и ощущениям мира, двигаясь аккуратно, сопровождаемый ими и полагаясь на них. О праведности не шло и речи, но все же Ховард избрал не самый худший путь. Идти подобным путем не было болезненно, пока находилась подходящая удобная обувь. Но что, если продолжать босиком? Очень кстати случился конец года. Сырость и серость Лондона давили на самое сокровенное, Доминик старался не поддаваться настроению за окном. Завалил себя бухгалтерией, отправил в отпуск финансиста, по-доброму названного «калькулятор» (тому за заслуги даже присвоили имя Кальк). Закрыться в Рэдлетте с бумагами оказалось неплохой идеей, помогало как можно меньше времени проводить наедине с самим собой. Ховард дважды больше курил и питался алкоголем. Не и это не было проблемой. Итчи после инцидента с Мэттью не отсвечивал. Киллин все так же оставался местной справедливостью и усмирителем любой ситуации. В это время к Доминику попасть стало еще тяжелее, чем обыкновенно, когда тот предпочитал домашнюю обстановку и свою квартиру в Кенсингтоне. Стучаться лишний раз иногда становилось боязно. Ичэнн совсем перестал пользоваться тем, что считался правой рукой Ховарда. Остальные как будто в первые дни подхватили особенное настроение. Установилась тишина – почти что гробовая. Затихли дополнительные движения внутри компании, беззвучными обозначились вечерние дискуссии, работа замедлилась. Доминик терял деньги. Но это не было проблемой. Она постучалась в окно. В буквальном смысле. Пришла во второй раз, чтобы теперь уж точно оповестить о себе, как бы показывая: это действительно проблема. Это происходит. Действительно происходит. Нашелся Джей Ди – тот, что был по части снабжения товаром из рук в руки. К работе вернулся Нэйтан – он считался кем-то вроде теневого бухгалтера, по-простому – отмывал прибыль, делая грязные деньги чистыми, приемлемыми для пуска в дальнейший оборот. Карт, бывший, по сути, разнорабочим, выполнял теперь совсем мелкие задачи, пока не находилось ничего интереснее. Кроме этих троих, Итчи и Киллина в Рэдлетте числились еще четверо входивших в команду: трое появлялись редко, последний на всякий случай присутствовал и даже получил свою комнату. Их было десять, включая Доминика Ховарда. До этого дня, когда в единственное окно, где среди ночи горел свет, прилетел камень. Как-то так в подобных делах напоминают о себе. Хотя Мэттью Беллами просто был хулиганистым мальчишкой. Не сразу оторвавшись от записей, Доминик мельком глянул на время. 2:23. Сомнений не было. Его рука на секунду остановилась, замирая в воздухе, а после вновь примкнула к бумаге. Ручка продолжила запись. Не дрогнуло. Значит, ничего не помешает спокойно закончить заполнение конкретной графы, а после так же спокойно закрыть блокнот и уже тогда подумать над тем, чтобы встать из-за стола. Доминик знал, что встанет. После второго камня, который, вероятно, двинет стекло через несколько секунд. Интервал между камнями должен был быть не слишком коротким и резким, но убедительно настойчивым, чтобы показать намерения. У Мэттью, по сути, последних и не было; лишь остатки тех причин и мотивов, с какими завалился на Уильямс-уэй. О чем он думал эти три недели? 2:23. Двадцать восьмое ноября. Ховард подошел к окну, всматриваясь в темноту. Мелкий и несуразный силуэт. Чуть дальше, чем доставал рассеивающийся свет фонаря, но достаточно, чтобы распознать. Лохматое сверху, мешковатое далее до земли это нечто застыло и также не видело противоположных глаз. Не выгонят, не ударят, не скажут лишнего слова – может, и одного слова не опустят. Доминик вскоре пропал от окна, и за деревянной рамой лишь горел тусклый свет. Здесь, в этих комнатах, Мэттью предложат чай с сахаром, разместят на диване и позволят отвечать на вопросы, которых вслух не задавали. Так случилось в предыдущий раз, и ожидалось, что все повторится. Теперь-то можно и понаглее – выпросить что-нибудь съестное. А дальше? Выйдя на крыльцо, во все той же полутьме, Ховард в одно движение достал сигарету. Ночной воздух ноября продирал до костей, но Доминик даже не вздрогнул; только поморщился, когда ветер стал хлестать тонкую рубашку на голое тело. Сигарета медленно исчезала в его руках, пепел летел к крыльцу. Из-за угла дома, обязательно с той стороны, откуда ждали, появился еще один любитель покурить. Только без сигареты и без каких-либо осознанных идей, особенно без причин, чтобы оказаться здесь вновь. Прибегнуть к молчанию, ждать – кто заговорит первым? Бесконечно курить в тишине – классика. – Ты не на чай пришел, – наконец Ховард докурил, как будто освобождая себя для диалога. Доминик не мог сказать, изменился Мэттью с их первой встречи или так раскрывалась его многослойность. Мальчишка, в этот вечер будучи спокойным и неуместно стеснительным, не дерзил и не думал дерзить. В его глазах еще не сформировалось уважение и понимание, кто стоял перед ним, но ощущения считались показателем. – Но будешь? – уточнил Ховард, подразумевая вежливый жест. Беллами кивнул коротко. В движениях прослеживалась нервозность, скованность, и Доминик не знал, кто из двоих встреченных им личностей оставался за настоящим Мэттью. Подразумевалось, что в мальчишке их сидело несколько. Дерзость и брызги кислотой в одной ситуации, неподвижность и беззвучие – уже после появления сигнала о безопасности, пускай если и мнимой. Три недели назад его избили элементарно в этом же дворе. А он подождал, пока заживут ссадины и пройдет боль между ребер, чтобы снова заявиться на пороге и даже выдернуть Ховарда. Единственного, кто не прикасался к нему в тот день и не сделал ничего плохого. Если не знать, что именно Доминик отдал приказ о косвенном причинении вреда. Половина второго ночи – не самое подходящее время, чтобы устраивать чаепития. Легко догадаться, что и в принципе Ховард при любом раскладе выбрал бы выпивку, будь то завтрак или полуночная стычка. Шотландский виски, в редких случаях разбавленный, с двумя форменными кубиками льда. Последний стакан был выпит им около часу тому назад. Туманности уму не добавляло, о расслаблении уже не шло речи. Доминик курил нервно. Он смотрел куда-то мимо Мэттью, а тот все жался в темноте, дрожал и уповал, что позовут внутрь. Случилось. Легкое движение головой не сразу распознали за приглашение, но Ховард вел себя слишком сдержанно и даже дружественно. Мальчишка сорвался с места, застыл, снова дернулся. Едва не запнулся – осторожно, ступенька. Где-то рядом с его кроссовками упала так и не докуренная сигарета. Позвали. Можно согреться и перестать дрожать, оставив место лишь нервам. От них трясло не по-детски. – Не шуми и не шаркай ногами, – предупредили строго, не обернувшись. Голос Доминика стал заметно мягче, как будто стены сглаживали перепады его тона. – Уже поздно. Приоритеты, ценность сотрудников, уважение. Ховард с виду казался наиболее располагающим к себе человеком и идеальным работодателем, тем самым снисходительным начальством. Навряд ли обстановку в этом доме можно было назвать дружеской, да и коллектив – слишком слабое словечко, чтобы описать группу людей, случайно или по воле судьбы оказавшихся в одной команде. Но Доминик держался за каждого, кого избрал и кому оставил место, особенно на Уильямс-уэй. Мэттью еще не догадался, какова была редкость, что такого гаденыша приготовились устроить в исключительный ряд. Не просто так на него глазели из-за стекол. Не просто так огрызались и гнали в шею. В коридоре давно погас свет, в комнатах пустело. Беллами слабо помнил, каким был дом в его первый визит, и ему не особо дали возможность рассмотреть все как следует. Теперь было тихо, даже по-домашнему, что захотелось откинуть страхи. Навевало то чувство безопасности, укореняло. Мэттью понимал, что не стоило доверяться так скоро и поддаваться первым впечатлениям. Но они значили многое – их следовало запомнить. Словно ничего не скрывая, Доминик запросто провел Мэттью в свой кабинет, из окна которого еще каких-то пару минут назад смотрел на лохматые очертания. Здесь все так же пахло виски и отдаленно сигаретным дымом, книгами, печатными бумагами и краской. Легкий намек на лекарства – совсем неуловимый. Это шлейф бизнеса прокрался, незатейливо разложив препараты за дверцами шкафов. На стенах покоился свет настольной лампы. Приглушенное тепло помимо дремлющего молчания стало единственным что окутало кабинет. – Садись на любое свободное место, – указал Ховард, предоставляя выбор. – У меня еще немного дел. – Я могу уйти. Иронично, что это оказалось первой фразой, которую Беллами произнес с момента своего появления. Только пришел – уже обозначил готовность собрать свое тельце и попрощаться. – Не уйдёшь, – кивнул Доминик, хладнокровно занимая свое кресло и как ни в чем ни бывало пролистывая ежедневник. «Не уйду» – осталось на кончике языка. Мэттью не осмелился говорить лишнего и устроил себе удобное место, креслам и дивану предпочитая ковер в углу под книжным шкафом. Ховард заметил лишь краем глаза, но не стал обращать внимания. Коммуникация оборвалась на непродолжительное время. Хлопком блокнота Доминик вырвал мальчишку из мыслей. На сегодня дела завершились, осталось последнее – недоразумение, рассевшееся на полу кабинета. К тому моменту Ховард уже поднялся от стола и вырос над Мэттью, изучая его стеклянные глаза. – Чай? – уточнил Доминик. – Черный, молоко, сахар? Кивнули. – Мне нечего предложить тебе на сегодня, кроме гостевой на первом этаже, – говорил Ховард, пока искал заварочный чайник и соображал воду погорячее. Его движения четко сопровождались взглядом – Мэттью следил. – От того, что ты бегаешь по мне глазами, я не сделаю чай быстрее, – прекратил Доминик, даже не обернувшись. – И точно не наколдую свободную спальню. Даже без румянца, без намеков на стеснение, без страха. Может, мальчишка оказался до боли безэмоционален и лишен возможности что-либо испытать, но внутри екнуло. Зашевелился, взгляд – в окно. Там не было интереснее. Ведь целиком интерес вызывал только Ховард, иначе Беллами не закрался бы так, среди ночи, слишком долго выискивая подходящий момент и конкретное окно. В чем была проблема? Может, именно об этом в тот момент впервые задумался не только Доминик, но Мэттью. – Хочешь сказать еще раз, что можешь уйти, – лучше уходи сразу, – предупредительно опередил первый. – Не хочу уходить, – твердо и впервые решительно сказал последний. Ховард повернулся, и Беллами заполучил все его внимание. Чашка с чаем болталась в руках. Удивительно, но не возникло напряжения. Как будто все шло своим чередом и эта фраза была так же ожидаема, как появление или возвращение Мэттью. То, как он нагрянул, отпечаталось на Доминике. То, как вырождалось нагрянувшее, прокатилось по всему телу. – Что я должен делать? – спросил мальчишка. – Пока только выпить чай. Любые намеки на напряжение совсем испарились. Слова кончились. Беллами вскоре после уснул, оставшись прямо так на полу – в кабинете, куда не каждый день мог войти даже Итчи. Ховард не стал предпринимать каких-либо попыток устроить мальчишке место поудобнее, и не в его характере было проявлять излишнюю заботу и сочувствие. Он сделал что смог. Как минимум избавил себя от утренней головной боли, драк в общей комнате и выяснения отношений. Так оно вышло: в конце ноября Мэттью впервые остался на Уильямс-уэй. С двумя чашками чая и недосказанностью. Недосказанность вплелась между преддвериями и предчувствиями и еще долго не отпускала Доминика. Он уже тогда прекрасно понял, что ничего не обратить вспять, и не мог поступить иначе.

***

Дело было даже не в том, что Мэттью смог подобраться настолько близко и без лишних усилий. Он и усилий-то не прикладывал, и подобраться не смог. То, что ему было позволено, вышло единственно стечением обстоятельств и считалось поблажкой. Стоит ли говорить, что Итчи не принял факты трезво? Невозможно было учуять неродной запах и присутствие чужака, это не входило в основной перечень обязанностей Ичэнна. Но с самого утра все пошло наперекосяк, внутренние ощущения выбивали из колеи, не давали покоя. Закончились сигареты, сбежал кофе. Вроде как обыкновенные неудачи, как происходило нередко, но именно в это утро Итчи придавал им особое значение. – Нервничаешь? – заметил Дирмайд, оказавшись рядом. В ответ получилось нелепо и грубо. Стены пропитывались недовольством – к вечеру перерастет в гнев, если не усмирить. Неконтролируемая агрессия объявится совсем скоро, для этого было достаточно одним глазком заметить наглое худое личико. У Ичэнна с Мэттью выстраивалась мерзкая связь, а они едва ли успели насмотреться друг на друга. Первый еще не знал, что проявившийся тогда характер Беллами оказался лишь видимой коркой, высветленной на поверхности. Внутри, даже наедине с Домиником, Мэттью показался как зажатый и неуверенный в себе подросток. – Под конец года всегда так, ты же знаешь, – Дирмайд еще пытался подбадривать, выманивая на разговор. – Сейчас другое, – отмахнулся Итчи. – Ты про себя? – Про Доминика. Имя повисло в воздухе. Следовало оглянуться, и к этому привыкли, ведь обсуждать начальство за спиной не есть похвально. Дагл осмотрелся. В комнате были двое. – Я знаю его довольно давно и не последний человек рядом с ним, – тон убавился, соблюдали осторожную тишину. – Но никогда Доминик не закрывался в своем кабинете так плотно. – А когда умерла его вторая жена? Итчи посмотрел с осуждением. – Вряд ли умер кто-то еще, кому умирать не следовало. Диалог сошел на нет. И сам Дагл не походил на себя прежнего, а это нервное состояние лишь добавляло вопросов. Дирмайд продолжать не стал, но сделал себе пару заметок на этот счет и вернулся к утренней рутине. Сегодня поручений как таковых не было – раздать задания не успели. На повестке дня стояла лишь заварка кофе. – Не поддавайся, – по-дружески вкинули напоследок. Дирмайд удалился и пропал в коридорах, пока Итчи разбирался с кофеваркой и еще надеялся получить хоть одну радость утра. Не поддаваться чему? Как будто Ичэнн запросто перенимал настроение Ховарда и подражал настолько умело, что подобно своему кумиру начинал сходить с ума. Только безумие Доминика всегда ограничивалось трезвостью и превращалось в четко поставленную задачу. Если нужно рехнуться – Ховард пойдет на все. Итчи же пойдет на все ради Ховарда. Но чтобы примерять на себя роль каскадера и впереди главного героя зарываться, рефлексировать, морить себя негативом? Под конец года всегда так. Он знал. Все знали. Декабрь, отчеты, время подводить итоги. Рождество будет через четыре недели. Последние три недели происходило непонятно что. В чем была проблема? Суть сложилась в том, что Доминик впервые не ставил себе задачу опуститься в безумие. Проблема заключалась бесцельно. Нашлась причина потерять контроль, либо нашлись обстоятельства, либо наступил предел. Как следствие – Доминик не установил границы, не обозначил рамки. Значит, не понимал, как далеко все может зайти и как глубоко он может опуститься. Предполагать – одно. У Ховарда не было плана. Дверь кабинета открылась, когда все ждали, что во главе нового дня появится Доминик и наконец распорядится временем своих подчиненных. Перед лестницей второго этажа, сгорбившись и потирая лицо после сна, нарисовался Мэттью. Из спальни при кабинете вышел Ховард. Итчи оставалось строить свои грязные и ревнивые теории, тонуть в догадках и усмирять боль в груди. Он не смог выдавить ни слова и даже не поздоровался. Сделав вид, что ничего не заметил, Дагл утащил себя на улицу в дальнюю беседку, где у него найдутся моменты побыть одному. – Доброе утро, – прилетело в спину Беллами. Доминик, в отличие от Мэттью, распознал тревожные шаги Итчи. Делать он с этим ничего не станет. Но галочку поставил. Напуганный, еще заторможенный и дважды помятый, Беллами повернулся на звук. Вялый и не до конца улавливая происходящее, мальчишка забавно улыбнулся, как если бы Ховард был его старым другом или соседом и они повседневно пересеклись на лестничной клетке. – Ты еще не проснулся, а тебя уже хотят убить, – прозвучало бодрым голосом, в ту же секунду ни капли не подбадривая. Сложное лицо исказилось, мышцы стали сопротивляться. Выражение – эмоция. Мэттью не сразу выбрал, что ему стоило показать и каким образом показаться, но после услышанных слов точно пришел в себя. – Я привыкну, – многообещающе поспешил мальчишка, наконец разглядев Доминика перед собой. Но тот усмехнулся, подходя ближе к лестнице, почти сравнявшись с Беллами. – Я живу так последние пятнадцать лет и все еще не привык. Шаг мимо – разминулись. Где-то мысленно Ховард показал, что Мэттью следовало пройти за ним. Спускаясь вниз к тем людям, что считались первыми претендентами на место того, чью пулю Беллами получит в лоб. Собравшись и опередив мысль, мальчишка поспешил за Домиником. От последнего все еще неслось неблагоприятное – дыхание надвигающейся гибели. Беллами не подозревал, что стал для него таковым же предвестником и даже задолго до своего появления.