Hereafter

Столько ли важны возраст, год и место рождения, само происхождение человека? Много ли закладывает в личность день и месяц, под которым он был рожден, и все эти звезды, слова, надежды, воспоминания из детства? Перед Домиником сидел обыкновенный юноша, которому чуть меньше среднего повезло в этой жизни. Типичная внешность британца с задворков Лондона, ссадины на лице и израненные в кровь пальцы; потасканная одежда в заплатках сама говорила о том, как его помотало. Чем-то он напомнил Ичэнна, в свое время найденного на местном подобии фавел, только прошло более десяти лет, а события и обстоятельства переманили из Эдинбурга в Рэдлетт. Судить по обложке Ховард не стал бы, но несколько пунктов уже виднелись налицо. Такие кадры здесь редкие, с ними нужно осторожно, вроде как даже искать подход; в какой-то степени Мэттью был особенным. Может, Доминик слишком много возложил на этого недоросля, привязал к его появлению и образу свои чертовы преддверия, кидаясь на первого встречного. Может, просто совпало? Но когда совпадения бывали случайными? Перед Домиником сидел обыкновенный юноша. Первым звука не подавал. В комнате находились еще двое: Ичэнн и Карт. Последний выступал в качестве всего лишь дополнительного тела для мнимой безопасности, хотя Ховард не нуждался ни в ней, ни в опекунстве, ни в защите. Ичэнн также мало чем мог помочь. Вряд ли эта неумытая груда костей, рассевшаяся на диване, поднимет хоть палец и тронет хоть пылинку на Доминике. – Хочешь еще чаю? Ожидалось что угодно, только не это. Ичэнн, как уже выяснилось, по-прежнему не привык к манере Ховарда. Но почему-то именно сейчас вспомнил, как на январском торжестве Киллин сказал ему: господин Ховард не меняется просто так – и ничего просто так у него не бывает. Неужели снова игра? – Хочу, – хрипло отозвалось тело. Доминик без слов отправил Итчи на кухню. Тому оставалось лишь чертыхаться и проклинать себя за преданность, ведь выполнял любую грязную работу и буквально служил мальчиком на побегушках. Чтобы что? Налить чай какому-то обнаглевшему в край хулиганью с пригорода. Ичэнн падал все ниже и ниже – особенно в своих глазах. Ничего не поделаешь. Мэттью уже громко хлебал свой чай, вновь жадничая до сахара. Доминик так и не присел, дожидался. Неясно, чего. – Ты пришел сюда спрашивать меня, – мальчишка прервал молчание. Не подняв глаз на Ховарда, он повертел полупустую чашку в руках. – Ну, спрашивай. Безобразный тон. Отвратительное поведение. Могло очень привлечь, заманить, и Доминик точно клюнул бы, будь лет на пятнадцать младше – если бы все случилось в самом начале его пути, скажем, тогда, в девяносто седьмом. Но в его возрасте такие выходки уже не воспринимались как нечто праздное, удивительное. Вполне ожидаемая реакция, защитный механизм – грубость. Мэттью был травмирован до мозга костей. – Ты знаешь, какие вопросы я буду задавать, – кивнул Доминик спустя пару секунд размышлений, соглашаясь. – Тебе слово. Мальчишка фыркнул. Сделал противный глоток. С не менее претенциозным звоном оставил чашку на столе. И забрался на диван с ботинками. Ичэнн и Карт переглянулись. Ладно, черт с ним, манера общения еще оправдывалась, принимается и так, хотя положение Мэттью говорило об обратном. Но как педантичность и чистоплотность Ховарда позволили промолчать после этого? Однако Доминик не просто промолчал, он спокойно воспринял все действия и любезно составил мальчишке компанию, присаживаясь на соседнее кресло. И даже налил себе чай из того же чайника, совершенно не взирая на очевидное неравенство между. – Ты плохо расслышал? – не выдержав, вставил Ичэнн, слишком оскорбленный одним только нахождением здесь наглого гостя. – Итчи, – прекратил Ховард. Он не сдвинулся ни на дюйм, не пошевелил ни единой лишней мышцей, а только чеканно выдал имя. И после, добавляя еще больше пунктиков в список оскорбленности Ичэнна, поставил его на место. А следовало кое-кого другого. – Слово было дано не тебе. Итчи замер. Под унизительный смешок Мэттью, который сразу схватил ситуацию и был приятно озадачен, пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Стоять в своем уголке – и полно. Мол, уважаемый наш мистер Дагл, добро пожаловать в мир, где сбывается все то, чего вы боялись. – Как тебя зовут? – поинтересовался Ховард. Не то чтобы его это в самом деле трогало. – Мэттью, – запросто представился мальчишка. – Тебе слово, Мэттью, – повторился Доминик. Тот оглядел пространство вокруг себя: поймав наигранно хищный взгляд Ичэнна, столкнувшись с Картом и напоследок посмотрев в глаза Ховарду. Так парень говорил: я тебя не боюсь. И это было еще одной защитной реакцией, которую мигом считали те самые глаза, остановившие Мэттью. Эти глаза были куда внимательнее, влиятельнее, они могли разорвать. Все же не станут. Ведь приказ, отданный Домиником, звучал довольно прямолинейно: не зверствовать. Но понятие меры было слишком растяжимым и ненормированным, особенно в этих кругах, в этом доме, среди этих людей. – Если ты хочешь знать мои причины, у меня их почти что нет. Ну, в общем-то… Если только мотив. Мне даже не нужны деньги, я обкрадывать не стал. Комната замерла. Голос Мэттью был непонятным, колеблющимся, и мальчишка заговаривался, будто куда-то торопился. Не будь он столь зашуганным – точно бы пустился в жестикуляцию, раскидывая руки. А пока он крепко схватился за свои колени, выстраивая самим собой крепость. – Такие, как вы, точно могут меня понять. Это спортивный интерес, ага? Что-то вроде взять на слабо, только внутри своей башки. Он вновь переметнулся взглядом, а затем глубоко остановился на Ховарде. Глаза Доминика по-прежнему были полностью направлены на мальчишку. – Знаешь же, правда? Лукавство, нота беспорядка. – Знаешь, Доминик? Ничего сверхъестественного. Ховард своего имени не называл, но могли проговориться другие. Однако, заслышав, как пошел гул и шорох между Ичэнном и Картом, несложно было догадаться: спортивный интерес базировался на предварительно имевшейся информации и был снабжен своего рода планом. Удался этот план или нет – решать одному лишь Мэттью. Или Богу, с которым Итчи задумал играть в кости. Будет уморительно, если окажется, что и мальчишка примкнет или давно примкнул к последователям этой теории, поддерживая нашего любителя игнорировать вероятности. Тем временем Ичэнн прилично напрягся. Доминик даже не удостоил его долей секунды своего внимания, не стал уточнять зрительным контактом, было ли озвучено его имя при Мэттью. Спокоен как удав, непоколебимый, как будто даже искренне увлечен беседой с гостем. Лишний раз подтверждал, что никто в реальности не знал, кем был Доминик Ховард как образ, как человек, как гражданин по паспорту. – Несложно убрать пару людей, это всем понятно. Немного смекалки – и вперед. И волнений не надо. Слишком престижный райончик тут у вас, чтобы на уши поднимать кого. А у вас охрана внутри или снаружи тоже, я что-то не заметил? Кулаки зачесались. У Ичэнна, само собой. Мэттью перекатился чуть вперед, хотел потянуться к своей чашке, но застопорился. – А он всегда такой нервный? – и метнул на Итчи. Доминик молчал. Разрешил продолжать. – Господин Ховард, это… Но один взгляд заставил прекратить. – О как! Даже господин, вот это я попал! – мальчишка рассмеялся, вновь откидывая себя на диван, не сбрасывая ботинок. Смотрелся он так, словно ощущал полный комфорт, хотя явно оказался не в своей тарелке. – А я к тебе – Доминик… Позволительно, что ли? На провокации Ховард не поддавался. Сидел себе ровно, даже не притронувшись к чаю. Чашка остывала, нервы были в порядке, настрой сохранялся холодным. Рациональность, рассудительность. – В общем, о чем я, – возвращался Мэттью. Он дернулся, почесал кончик носа, слегка застеклил свой взгляд. – Это все спортивный интерес. Ты хотел спросить, как мне удалось вашего барыгу выцепить. Он и твой плаг тоже или так, раздает в массы, в нищету? Очередная провокация – глупый вопрос. – Клянусь, если бы вы промышляли закладками, я обшкурил бы каждое место с успехом в сотку. Ладно, может, процентов девяносто пять… Задумался, замечтался. Мальчишка как будто на пару секунд потерял связь с действительностью и отключился, очередное нервное движение к носу – и вот он снова здесь. Вспомнил про чай. Тянул. Растягивал. Может, специально? – Было утомительно, но интересно. И вот я завалился сюда, а меня даже не пристрелили. Или ты на сладенькое такое оставляешь? Любишь контроль, кстати? Сбился, рассмеялся. – А чего я спрашиваю? По тебе и так все видно. Ичэнн знал: двинется и огреет по морде эту несуразность на диване – и нисколечко не получит выговор. Но что-то сдерживало, хотя держаться было тяжело. Самообладание штука обманчивая. – Твой следующий вопрос, предполагаю, почему я ничего не взял. Ну, во-первых, это как фундамент у домика, чтоб не сгнил к хуям, главное правило наркоторговли – не кушай то, что продаешь. А во-вторых… Смышленый парень, наученный. Доминик мог бы и улыбнуться ради приличия. – Чего там у вас, окси и аптечка по списку или что по жести? Вряд ли хмурый, конечно, не тот район, чтобы… В общем, нахуй мне ваш окси. Да и по обезболу и псевдостимуляторам я не сильно угораю. Заикнулся про аптечку – значит, мог выведать про фармацевтическую компанию. С этого Ховард и пошел в начале нулевых, когда выяснил, как выгодно толкать лекарства дважды зависимым. Синдром отмены – не столь поучительная и очевидная, но все-таки ломка. А если знать способ применения и дозу, хороший препарат запросто сойдет за конфетку в поисках кайфа. Тот же оксикодон зачастую служил прогревом потребителя, которые после переходили на что-нибудь «настоящее», так и оставаясь клиентами пожизненно, хотя и недолго. – Ты не похож на того, кто употребляет, – заключил Мэттью, кажется, сворачивая свой хаотичный монолог. – А я не похож на того, кто не имеет зависимостей, ведь так? Если увидеть такое чудо на улице, скажем, трясущимся за гаражами, никто и не задумается; скажет твердо – торчок. Мэттью претендовал на звание самого типичного наркомана, затерявшегося в возрасте от семнадцати до двадцати пяти, растратившего свою юность и готового на все ради дозы. Но кем был Мэттью Беллами? Неужели попадал под клише? Ховард неспроста отказывался судить по обложке. В этих грязных речах, напичканных сленгом и руганью, скользили ноты беспрекословной одаренности, если так можно было назвать способность к мыслительному процессу. – Короче, я выиграл. Хотя бы сам у себя, – и мальчишка пожал плечами, вновь пропадая где-то в своей голове. С безжизненным взглядом, еще гипнотизируя воздух, Мэттью поднял руки вверх, чем едва не спровоцировал Ичэнна схватиться за пистолет. Но мальчишка лишь визуализировал ожидаемую радость победы. Не хватало эмоциональности, однако картинка сложилась ясной. Вся эта игра подарила Мэттью умеренный и забитый, но восторг. И только здесь Доминик улыбнулся. Незаметно для всей комнаты. Решительно для самого себя. Обстановка резко сменилась, оголились провода. С улицы нагрянул шум, на который никто не успел быстро среагировать и сдержать входящую агрессию. Кто-то затрещал: – Где эта сволочь?! Раскаты бесновались в коридоре, шаги приближались, грохотало. Единственным стальным среди этой компании остался Ховард, которого не волновали ни гул, ни остывший чай, ни дошедший до гнева Итчи. Только Мэттью слегка всколыхнул что-то внутри, но это если помнить о преддвериях и знать, как Доминик трепетно их охранял. И Ховард продолжал греть кресло в гостевой, когда вокруг уже завертелось, а сам Мэттью вскочил с дивана. Опрометью бросаясь к дверям, перебрасывая свое неполноценное тельце через стол, роняя обе стоявшие чашки. – Вот она! Эта тварь, это он! Ну, хватай! В неразберихе было сложно распознать голос, вскоре в проеме появился Киллин. Его быстро привело в чувства присутствие Доминика, а тот по-прежнему никоим образом не реагировал на ситуацию. – Господин Ховард, позвольте… От коридорных стен дошли удары, топот и благой мат. Киллин выкрикнул несколько слов вдогонку, как бы направляя тех, кто кинулся следом за Мэттью. – Не знал, что вы здесь, – виноватым тоном оповестил Дирмайд, застыв в дверях. – Вы уже… – Уже в курсе, – кивнул Доминик. – Позвольте отчитаться. Ховард брезгливо кинул рукой, прекращая. Его расслабленное состояние вгоняло в ступор. – А ты почему тут? – Киллин вполголоса задал вопрос Ичэнну, сравнявшись с ним. – Я удивлен, что ты не первый среди них. Внимание сразу зацепили сжатые донельзя кулаки, Итчи практически царапал собственные ладони, сдерживая приступ. Объяснятся позже. Ясно. «Ты не первый» могло звучать ножом по сердцу. Но в Ичэнне уже достаточно взыграл негатив, что переполняло, страсть как хотелось кого-нибудь придушить, ударить. Дайте ему ружье – и он перестреляет весь двор. Но пресмыкаться перед «господином Ховардом» считалось чем-то более важным, даже высоким, оступиться – каралось. – Дирмайд, – нейтрально позвал Доминик. – Делай, как считаешь нужным. А почему это не применялось ко второму? – Итчи, – и все же дождались – отломили немного внимания. Надкусили лакомое. – Можешь присоединиться. – К ним или к вам? Вопрос смешной, но вполне в духе Ичэнна. Так уж и быть, на такое ответят. В своеобразной манере. – Если тебе будет приятнее пить чай из грязной чашки, присаживайся. Киллин почти рассмеялся, когда вовремя спрятал лицо – отвернулся в сторону балагана. Где-то в конце коридора бесновались и кричали, сыпалось через слово; кажется, или он четко расслышал звук битого стекла? – Он все-таки наш гость, – продолжил Ховард, наконец взяв свой чай. Поднося чашку к губам, почти делая глоток, он сбавил тон и добавил: – Примите его как следует. Одного чаепития будет мало. Двое сорвались, Карт еще сразу двинулся к потасовке. Что там происходило – не сильно тревожило Доминика, лишь бы не задело антиквариат. Да и ремонт был затеян совсем недавно, будет жалко пачкать отштукатуренные стены кровью, не хочется обновлять заделанные дыры и вмятины. Мэттью все-таки был особенным, так что без этого не обойдется. Ховард понимал, однако все равно задумался о материальном. Нужно будет вызвать мастера. Какой там артикул у этой нежной отделочной краски? Закончив с чаем под аккомпанемент в качестве драки, Доминик закурил. Как только затухнет сигарета, он прижмет ее в пепельнице, прокрутив до победного, марая пальцы. К тому времени по бокам от комнаты установится подозрительная тишина, хотя в паузах еще сможет проскрипеть крик. Чей? Само собой разумеется. Нет ничего слаще, чем слышать, насколько оценили твое гостеприимство. Дождь избил все окна, на улице было мерзко и сыро. На внутреннем дворе, окруженный яростными взглядами сверху и среди грязи дорогой обувью, лежал Мэттью. Скорчившись, еще стараясь оборонять хотя бы свое лицо, закрываясь ладонями, он уже не издавал звуков. Доминик успел поймать, как Итчи со всей дури добавил свой автограф на куртку мальчишки – пнул под ребра. Разлетелись рыхлые куски земли. Чуть позже от губ брызнула кровь. Ичэнн схватил Мэттью за волосы, поднимая на колени, и оскалилился. Что-то пробормотал невнятно, раззадорило до жути. Ховард не расслышал и не сильно жаждал вдаваться в подробности. Облокотился на стену, слегка скрывшись за колоннами, и пальцы как-то сами потянулись к сигаретам. Мысль – чуть позже. Еще не время. Пачка осталась в кармане брюк. Мальчишка уже совсем расклеился, валялся бездыханно, а Ичэнн продолжал издевки. Строил из себя что-то, может, и неосознанно копировал Доминика, так старательно изображая своего кумира. По гримасе виднелось: задавливал, но не мог и пары слов связать, хотя шипел и кидался совсем как вожак, да и парни вокруг него расступились. А это была всего-навсего ревность. И комплекс обид. Доминик не сразу это поймет, лишь неделями позже. Еще раз за волосы – Мэттью стоило поаплодировать за такую выдержку. Принимал все довольно мужественно; или, кто знает, попросту не расходовал силы – не нашел сил, – чтобы дать отпор. Неравенство здесь блистало во всей своей красе. Донельзя наглядно. Очередной крик в лицо – Ичэнн откинул мальчишку. Включился Киллин, хватая своего друга; кажется, границы стирались. Огонь в глазах Итчи – зрелище редкостное в худшем смысле. Если слетал с катушек, то до конца. Здесь Ховард решил прекратить и сделал шаг из-под кровли. Заступаться за Мэттью однако не стал, наблюдал прилично, даже и не думал усмирять своих ребят. Они были вольными солдатиками; как минимум, таковым отдавался последний приказ. Хорошего понемногу. Посмотрели – и хватит. – Достаточно, – выразил он грубым голосом. Итчи подпрыгнул, совсем доведенный до истерии. Ховард жестом показал, чтобы Киллин позаботился о друге, желательно уводя его побыстрее и подальше. Остальные отхлынули следом, теряя интерес. Карт убедился, не нуждался ли Доминик в помощи. Нет, не нуждался. Омерзительно глупое настроение у этой шайки сегодняшним утром. Как сговорились. – Оставьте, – попросил он уже более размеренным голосом. Разглядывая Мэттью свысока, Доминик понял, что закурить сейчас – самое время. Толпа скоро рассосалась, и они остались вдвоем. Под сигаретный дым и гадкую морось на ум проходило молчание. Ховард затянулся жадно, а после опустился на корточки, совсем рядом с мальчишкой. Выдыхая, едва не надрывая легкие, чтобы не закашлять, он поймал взгляд Мэттью. Уже не такой игривый и нахальный. Как приведенный в порядок. Такой чистый сейчас и надежно живой. Они будто заранее знали, что им не требовалось излишних слов. Большую часть фраз они попросту не проговорили, однако имели уникальное представление, о чем шел безымянный диалог. Мэттью не отводил глаз, моргая все чаще от дождя, прикладывая усилия, чтобы не загнуться от боли. Так он понял или поймет впоследствии, что победа достается большой ценой. Эдакий урок о ценностях и издержках. Преддверия себя не исчерпали, так и не скуля, но завывая на дне грудной клетки. Скреблись, поганые черти, все силясь заменить себя чем-то более паршивым. Но куда хуже, ведь Ховард соглашался на этот слепой шантаж со стороны собственных ощущений. Одно движение вместило в себе тысячи знаков, объяснений, а с ними недомолвок, поселяя десятикратно вопросы и замешательство. Еще один тяг – и пальцы Доминика протянули сигарету прямо под нос Мэтта, тому оставалось лишь пошевелиться и схватить губами. Спасет это мальчишку или нет – совершенно не в том была суть. И даже не в проверке на зависимости или тягу к никотину. Здесь заключался контракт. На доверии и обоюдном понимании, к чему приведет согласие обеих сторон. Ховард не мог знать, но предполагал и даже излишне перспективно. Он был живым человеком, способным ошибаться, и лучше бы в тот момент все его суждения оказались ошибочными. Сейчас Доминик дал Мэттью шанс – и не только на существование, но на жизнь. В определенной концепции это означало, что Ховард оставлял за собой право все отменить. Речь шла о реальной человеческой жизни. О душе. Не так прозаично и внятно, но мальчишка перефразировал взгляд Доминика, считывая все в своей голове. И принял сигарету, а после извернулся, приподнимаясь, чтобы взахлеб втянуть табачный дым. Только что отлаженные кулаки жаждали новой крови. Итчи остолбенел, не зная, то ли в нем был переизбыток эмоций, то ли настоящая злость проснулась только здесь. Мысль тлела одна: «это, блять, что еще такое?». – Это вообще нормально? – спросил кто-то из-за спины, озвучивая. – Ни хуя подобного, – в растерянности покачался Ичэнн, робко подсматривая через стекло. Сразу после пришло опустошение. Доминик знал, что на них глазели. В этом есть свои прелести, когда никто не ожидает от тебя подобного, но также никто не станет осуждать и не воспротивится. Значит, так надо. Они по-прежнему оставались наедине, не считая внимательных сплетников, перешептывавшихся за теплым стеклом. А здесь, где вершилась судьба, заливал ноябрьский дождь, прибивая к земле и облепляя мрачным предчувствием. Преддверие себя выдало. Осталось убедиться, что оправдает. – Будешь работать с нами, – заявил Доминик, поднимаясь на ноги. Здесь не было ни выбора, ни даже его иллюзии. – Плачу четыре сотни в неделю наличными. Были бы остатки хоть чего-нибудь – Мэттью в секунду округлил бы глаза. Такие суммы ему не снились. Обещания зачастую оказывались пустыми, но уже сейчас мальчишка понял, что нужно уяснить несколько правил. Одно из них – то, что Доминик Ховард всегда держал свое слово. – На втором этаже есть свободная комната, – продолжил Доминик, не дожидаясь ответной реакции. И было сказано черство, грубо, правдиво. – Тебе все равно некуда идти. Ховард втоптал сигарету в землю и скрылся в доме, пропадая из виду, будто теряясь. Мэттью лежал под дождем еще некоторое время, пока не закашлял, болезненно отхаркивая недостаток воздуха с кровью. Ему потребуется осознать произошедшее и даже понять, почему с ним так поступили. Чуть позже он будет благодарен. И даже в самом конце. Уходя, Доминик машинально схватился за кулон, но обнаружил пустоту. В этот раз он не смог сказать, что конкретно почувствовал, но смесь в груди прикипела на редкость скверная. Она царапала легкие, она перекрывала дыхание, она плела клубок из ниточек, которыми самостоятельно же плелись вены. В эту субботу в последнем доме на Уильямс-уэй было безбожно тихо. Никто не заметил, в какой момент Ховард покинул Рэдлетт, а Мэттью так и не решился остаться, просто исчезнув со двора, дохромав до ближайшей знакомой ночлежки в пригороде. Уже не слишком тихо, но до абсолютного безбожно сложился вечер в Кенсингтоне. В неприлично старом доме, ближе к набережной Челси, вниз от Кенсингтон Палас Гарденс. Именно так суббота стала новой средой. В квартире Доминика едва горел свет, но стекло гостиной столешницы было изборозждено пудрой, еще минуту назад слагавшей дороги десятками и автострады сотнями миллиграмм. Среди этого потерялся Ховард, и он впервые за долгое время осознанно прибегнул к состоянию конкретного опьянения, лишь бы избавиться от навязчивых колющих мыслей и утвердить в себе пародию на жажду к жизни. Где-то в соседней комнате лежал кулон. Палладий, фигурная ковка и небольшое дополнение, влитое многими годами после изготовления. Со своей второй женой Ховард не разводился. Три года назад она погибла и навсегда запечатлелась частью кулона, и ее прах действительно уместился в отделке металла. Чтобы быть рядом с сердцем Доминика, допустившего подобное как единственный позволенный сантимент, и напоминать об ошибках. О том, что не было сделано, и о том, что было. Доминик Ховард ни разу не был похож на человека, который употребляет или имеет зависимости. Он шагнул дальше – зависимости он перерос, оставив место настоящим одержимостям, душащим и раздирающим изнутри. Аддикция. Но что такое реальная одержимость?