Пока смерть не разлучит

На Капри Софья медленно сходила с ума. Воздух с самого утра оказывался неизменно соленым, тяжелым и очень влажным. К ночи он еще лишь больше раскалялся, и вместо спокойного глубокого сна она вынуждена была довольствоваться полузабытьем, в котором ее преследовали призраки собственных ошибок и грехов. От Саши не было никаких известий, но это было вполне понятно: оттуда, где он обретался, письма не доставлялись. Оставалось ждать, покуда он напишет ей из Иркутска. Если вообще напишет. О записке не удалось узнать ничего путного. Никто не видел, кто именно ее передал, и уж тем более никто не знал, что в ней значилось. Отец ее в связи с этим событием ходил мрачнее тучи, в то время как старший Колчак не придал происшествию особого значения. Очевидно, он был уверен, что его воля в любом случае будет выполнена, и его самого никакая информация, доносимая доброжелателями, не могла поколебать в своем решении. Денег у нее было достаточно. Она понятия не имела, чего это стоило Саше, но догадывалась, что такие расходы нельзя было назвать привычными и желательными. В особенности с учетом того, что ему надо было истратить определенные средства на сборы в экспедицию: даже до нее доходили известия о том, что финансирование было недостаточным, и многие вещи участники покупали на собственные средства. Впрочем, имелись у нее и собственные сбережения, которые она планировала потратить на подарки для жениха и его товарищей. Надо было сгладить впечатление, с которым ему довелось уехать, а пища - лучший для того способ. Софья слабо представляла себе, с чем именно ему придется столкнуться в ледяной пустыне, хоть и слышала уже не раз его рассказы об этом. Рассказы - дело одно, а реальность - совсем другое. Это она понимала, как понимала и то, что самые тяжелые события ей не озвучивались. Деньги же Саши, которые она не торопилась тратить на развлечения и бессмысленные покупки, Софья планировала потратить на церемонию бракосочетания, которую необходимо было провести как можно быстрее. Вернувшись из экспедиции, он совершенно точно тут же соберется воевать, а там всякое возможно. Лучше быть вдовой, чем вечной невестой: в этом она была совершенно согласна с отцом. Софья вообще не испытывала никакого трепета перед безделушками, сумочками и шляпками: в этом она совершенно не походила на других женщин. Она сознавала, что в этом может быть как ее преимущество, так и главный недостаток. Покуда ей требовалось выходить в свет, она еще держала себя в руках и старалась выглядеть аккуратно. Но как только ею было принято решение экономить, прогулки в городе стали весьма накладным делом. Оставаясь в более-менее прохладном помещении, она пренебрегала ежедневным расчесыванием волос, забывала остричь ногти и переменить платье. Самой с собой ей было совершенно комфортно, а с остальными она и не встречалась. Так Софья привыкла жить с детства, когда некому было проследить за тем, чтобы она приучалась к ежедневным гигиеническим процедурам. Мать ее перманентно пребывала в состоянии помешательства, отец боролся с нею, а сестры… Некоторых она уже вовсе не помнила и завидовала погибшим, особенно самым красивым, а некоторых - не хотела помнить. Никто никогда не говорил ей, что она красива. Ни мать, ни отец. Напротив, мать частенько сокрушалась, что такую мышку никто не захочет взять замуж. Будь она уродлива, замечала мать, у нее и то была бы изюминка, которую можно было бы использовать. А так - недурна, да и только. Серая, пустая, ленивая, неряшливая - у матери было много эпитетов для нее, и ни одного приятного. Софья отвечала ей взаимностью, не испытывая к ней особенно теплых чувств. К отцу она, впрочем, тоже не тянулась: воспринимала его как безусловного главу семьи, слово которого должно быть выполнено беспрекословно, но любить его она не была обязана. Кроме того, Софья была уверена, что это он довел мать до помешательства, которое время от времени становилось буйным. В конце концов, ни одна женщина не выдержит, если ее запрут в четырех стенах и заставят столько рожать. А ведь она была красива… Софья устроилась на балконе с чашечкой кофе и парой пирожных. И к напитку, и к сладостям ее приучил Саша, и каждый вечер она любовалась закатом с этим нехитрым набором. Так ей казалось, будто они снова сидят в ресторанчике в холодном, продуваемом всеми ветрами, городе. В этот день она хорошо расчесалась и даже сообразила какую-то прическу, привела в порядок ногти и даже омылась. Добыла и какие-то духи, которые ей кто-то сунул с собой. У нее часто срабатывало какое-то безотчетное предчувствие, что именно и когда она должна сделать. Так было с ощущением, что свадьбу необходимо сыграть как можно быстрее, так было и в этот день. Что-то должно было произойти, и ей надо было держать себя в форме. Мысли против воли снова перекинулись на события, которые все еще причиняли ей невыносимую боль. Брат тоже красивой ее не называл. Использовал. Как куклу. С самого начала, видимо, зная, что запросто откажется от нее. Она никогда не шантажировала его самоубийством. Не в этом был смысл ее действий. Когда он с улыбкой сообщил, что женится на другой, и что она тоже наверняка найдет свое счастье, едва только слез с нее и отдышался, Софья решила для себя, что жить не будет. В тот же день она хотела перерезать себе вены, но отец что-то почувствовал и не спускал с нее глаз, так что раздобыть его бритву или нож не вышло. Пришлось отложить дело. Зато у нее появилась возможность хорошо продумать свои дальнейшие действия. В качестве средства Софья избрала “бульдог”: уж этот-то точно не предаст и не выдаст. Один выстрел - и больше не придется терпеть эту боль, отмучается. А в ванной с перерезанными венами ее еще могли и найти, и помешать. Тогда заминку Софья посчитала хорошим знаком, будто сама судьба дала ей возможность сделать все как надо. Но - судьба над ней только посмеялась. Выстрел прозвучал в срок, вот только смерть не пришла за ней. Вместо этого она ощутила такую боль, какая враз перекрыла все ее душевные терзания. Впрочем, даже от этого ей внезапно стало легче. Она была уверена, что умрет быстрее, чем ее найдут, но отец и тут вмешался не в свое дело. В результате ее быстро доставили в больницу, где врачи произвели сложную операцию. Ей сказали потом, что сердце ее переставало биться. Что она умирала, и ее уж хотели везти в известное место. Софья не верила этим словам. Как могло получиться так, что она, сделавшая все для того, чтобы умереть, на самом деле сама захотела жить? Сама заставила свое сердце биться снова? Не иначе как вмешался ее ангел-хранитель. Для чего? Ей трудно было понять. Теперь только какое-никакое понимание начинало приходить. Она не писала брату. Ему донесли об этом, это было известно. Но от нее он не получил ни строчки. И сам, разумеется, ей не писал, уверенный в том, что она разыграла спектакль для того, чтоб привлечь его внимания. Даже если бы он приполз к ней на коленях, Софья побрезговала бы. Любила его, до утробного крика от боли и отчаяния любила, но больше бы не приняла. Мышка, пустая, ленивая, никакая - а гордость все равно у нее была, о чем не подозревали ни мать, ни отец, ни сестры. Только на этой гордости она, вероятно, и продолжала жить, раз уж судьба повернулась к ней такой стороной. И теперь - Александр Васильевич. Невысокий, стройный, легкий, будто летящий, с теплыми глазами и какой-то совершенно потусторонней небесной улыбкой. С крепкими, но нежными руками, с глубоким голосом, который принуждал слушать и слышать, который принуждал внимать и восхищаться. Лакомка во всех, пожалуй, смыслах. Как мог такой человек обратить на нее внимание? Если бы не его отец, они бы, вероятно, никогда не встретились вовсе. Софья почувствовала, как краснеют кончики ушей: у нее отчего-то всегда краснели именно уши. Да ведь и она бы на него даже не посмотрела, если бы не знала, что за него ее хочет выдать отец. Это сейчас он кажется ей едва ли не красивым, а при первой встрече, насколько ей помнилось, ее едва не охватило разочарование. Пока он не заговорил, обнаружив при этом обширный кругозор, тонкое чувство юмора и какую-то особую разновидность обаяния, которая стирала всяческие границы между ним и теми, к кому он обращался. Оглядываясь назад, она с удивлением отмечала, что он всякий раз имел бешеный успех, где бы не появлялся. Вне зависимости от мероприятия, центром всегда становился он, и на нее в связи с этим тоже падали лучи его… не славы, конечно, чего-то другого, чего-то более тонкого, что невозможно понять и определить, но можно почувствовать. Рядом с ним становилась остроумной и красивой и она сама. Уязвляло другое: без нее он оставался таким же. А она без него принуждена была стать снова мышью, на которую никто не взглянет. Нет, с такими мыслями… В дверь деликатно постучали. Софья быстро доела пирожное и допила кофе, будто в этом было что-то постыдное, вытерла губы и поспешила открыть, хотя могла бы сообщить, что посетитель может войти. Почему-то ей показалось важным встретить его лично. К ее удивлению к ней явился сам Колчак-старший, довольный, улыбчивый и пахнущий какими-то цветочными духами. — Собирайтесь, Соничка, - возвестил он басом, заговорщицки шевеля усами. - Повезу вас из лета в зиму. Платье, я надеюсь, вы себе уже справили? — Справила, а как же… - Софья ощутила, что воздуха вдруг стало ужасно мало и стала оглядываться, куда бы присесть, опустившись в результате на пуф рядом с дверью. - Александр Васильевич разве… — Сам, сам написал, - Колчак-старший махнул перед ее побледневшим лицом каким-то листком и тут же спрятал его в нагрудный карман. - Ну-с, собирайтесь! Много ли вам времени надо? — Нет, вовсе не много, - Софья тут же подобралась, подхватилась, встала, встряхнула головой, призывая себя прийти в чувства, окинула комнатку цепким взглядом. - Излишним скарбом я не разжилась, да и вещи не слишком разобраны, в любой час могу ехать. — Вот это по-нашему! - восхитился Колчак. - Будете моему оболтусу верной подругой! Собирайтесь и поедем, чем быстрее отправимся, тем быстрее встретитесь. Соскучились уж, небось? Знаю, знаю… Эх, молодежь! И ушел восвояси, оставив ее в совершенной растерянности и практически в ужасе. В том, что Александр ее не приглашал, Софья не сомневалась. В противном случае он написал бы ей лично. Отписал только отцу. Значит, надеялся улизнуть, полагая глупую войнушку более важным делом, чем женитьба. Безусловно, будь на ее месте та самая Шурочка, письмо было бы у нее на столе. Что ж, значит, надо повести себя как следует хотя бы раз в жизни. Поехать. И сделать так, чтоб он забыл, что не писал ей. До Иркутска Софья добралась совершенно себя не помня. Путешествие в компании будущего свекра протекало весьма приятным образом, она не испытывала стеснения, обыкновенного и даже желательного при подобного рода соседстве. Да и ему она очевидно нравилась. Ей показалось даже, что Василий Иванович выбирал сыну жену, ориентируясь на собственные предпочтения и даже не задумываясь над тем, что то, что хорошо для него, для отпрыска может оказаться вовсе не желательным. Впрочем, эти мысли надолго не задерживались. В протяжении всего путешествия ее окружало облако страха и тревоги. Она не сомневалась, что Василий Иванович встанет на ее защиту, если вдруг у Александра Васильевича хватит духу напомнить, что он не приглашал ее к себе. Однако ей вовсе не хотелось оказываться в такой ситуации. Снова становиться отвергнутой… Лучше уж на расстоянии, чтоб все само собой как-то стихло и забылось, чем вот так: снова прямо в лицо, нисколько не заботясь о том, что она почувствует, будто бы она не должна чувствовать, будто бы ей отказано в этом праве высшими силами. Софья держалась из последних сил, запрещая себе углубляться в эти размышления: они могли довести ее до серьезного срыва. В такой ситуации только отец знал, что надо делать, потому как имел достаточный опыт с матерью. В Иркутске она исполнила свое давнишнее намерение и закупилась припасами для всех участников экспедиции, обнаружив в себе неожиданный дар упаковки. Собрала несколько корзин, в каждой из которых возвышалась манящая бутылка шампанского, окруженная множеством фруктов, которые она насилу раздобыла, свежайшей выпечки и сладостей, упакованных в красивые коробки. Конечно, мужчинам бы лучше подошло мясо да борщ, а вместо шампанского лучше было бы уложить по бутылке водки, вот только Софья сильно сомневалась, что такое ее начинание будет воспринято правильно. Женщине полагалось быть возвышенной и легкой, и подарки ее должны были отражать ее неземное естество. Так что придется мужчинам довольствоваться тем, что она выбрала, а сие подношение в большей степени подошло бы их женам. Впрочем, Александру Васильевичу такая корзина должна была понравиться. Свой обход Софья начала с его товарищей. Ей надо было сперва добиться их расположения, а уж потом идти к нему. Она понимала, что их мнение будет значить для него значительно больше, чем ее жалкие оправдания. А одобрение людей, которые стали для него за это время значить больше, чем семья, весьма будет ей полезно. Тем не менее, подойдя к двери его временного пристанища, Софья почувствовала себя плохо. Задрожали руки, да так, что бутылка жалобно задребезжала. Она поправила пуховый платок и зябко поежилась, стоя на пороге и не решаясь постучать. В доме было светло и тихо. Чем он был занят? О чем думал? Ждал ли отца? Ей надо было войти. И страшно было увидеть разочарование на его лице. Стоять дольше, впрочем, было невозможно: она вся закоченела. Софья решительно постучала в дверь и открыла ее, не дожидаясь разрешения. В помещение ворвался морозный воздух, смешанный со снегом и запахом выпечки из корзины. Александр Васильевич сидел за столом и что-то писал. Возможно, письмо Шуре. Возможно, собственные записки. Услышав стук в дверь, он не посчитал нужным что-то ответить или отвлечься, настолько это дело захватило его. Однако ее шаги все же заставили его отложить писчие принадлежности и обернуться. Разочарования она действительно не увидела. На его лице отразился глубокий искренний шок. Да и она, сказать по чести, не далеко от него в этом ушла. Саша ужасно исхудал: это было видно даже в многослойной одежде. Темные глаза глубоко запали и казались неестественно большими. Нос напротив теперь казался меньше, потому как его обладатель отпустил густую бороду и усы. Тонкие губы, впрочем, эта растительность не скрывала: их упрямый излом наводил на мысль о том, что ее явление все же оказало не самое радужное впечатление. Софья медленно закрыла за собой дверь и попыталась придать лицу беспечное выражение. — Батюшка ваш сообщил, что вы приехали и желаете меня видеть, так что я поспешила к вам. Привезла ваши любимые сласти, - она подошла к нему и поставила корзину на стол. Он не сделал попытки закрыть записки, которые действительно оказались личными, так что Софья благовоспитанно отвела от них взгляд и посмотрела прямо на него. - Вы ужасно исхудали, Александр Васильевич. Вам удалось… — Я не писал о том, что приглашаю вас. - Он все же сказал это, но - странное дело! - это заявление не выглядело оскорблением, лишь констатацией факта, а сам Александр тут же перешел к следующей теме. - К сожалению, удалось лишь отчасти. Мы не нашли останков барона и его товарищей, но, по всей видимости, все они погибли. — Как это ужасно, Саша… - стула поблизости не оказалось, так что Софья опустилась на колени и взяла его холодные руки в свои ладони, заглянув в темные нечитаемые глаза. - Мне очень жаль. Я знаю, сколько он для вас значил, и как вы надеялись найти его живым. — Север не прощает ошибок, - голос Александра звучал глухо и несколько скрипуче. - Барон отправился в путь в состоянии глубочайшего сплина… Это и привело его к ледяной могиле. — Хорошо, что не привело вас, - искренне проговорила Софья, и его руки в ее ладонях отчего-то дрогнули. - Скажите мне, что же вы намерены теперь делать? — Идет война, так что выбор у меня небольшой, - он впервые улыбнулся, но улыбка его показалась ей несколько вымученной. - В мирное время я мог бы продолжать исследования, организовать, быть может, собственную экспедицию или читать лекции, но теперь я обязан послужить своему Отечеству, как посчитают нужным те, в чье распоряжение я поступлю. — Вы можете не вернуться, Саша, - Софья не кокетничала, и он, вероятно, почувствовал это, потому как его взгляд изменился, стал более теплым, гречичным, каким бывал прежде, когда они прогуливались по городу. - Вы сделали мне предложение. — Я помню, - Александр кивнул, перевернул ее ладони и принялся поглаживать их большими пальцами, отчего по ее позвоночнику тут же пробежала дрожь. - Вы согласны сделаться вдовой, раз уже записали меня в мертвецы? Разве не лучше пожениться позже, когда я вернусь? Или боитесь, что вернусь инвалидом, и вы не сможете сдержать данное мне слово? — Вы думаете, я способна на такое? — Не знаю, я вас спрашиваю. Кажется, он оттаял. Во всяком случае, его специфический юморок вернулся, как и приятные морщинки в уголках глаз, возникавшие всякий раз одновременно с улыбкой. Софья опустила голову на его широкие твердые ладони, потерлась о них щекой, поцеловала. — Я думаю, что чуть не сошла с ума, пока ждала вашего возвращения, - сказала она, запрокинув голову и глядя на него почти с отчаянием. - Если мне придется еще ждать… Я закончу как моя мамаша. — Что ж, вы, мой боевой товарищ, тоже совершили подвиг, проделав такой путь, - в темных глазах Саши плясали чертята. - Небось и подготовились должным образом, я не прав? Жаль будет, если все это вы предприняли совершенно зря, доверившись моему деспотичному отцу. Полагаю, вы заслуживаете поощрения. — Саша, вам говорил кто-нибудь, что вы совершенно невыносимы? — Соничка, мне за это и морду били. Он мягко потянул ее за руки, вынуждая подняться. Софья подчинилась, зная уже, что теперь он ее поцелует, но не потому, что хочет этого, а потому что так будет правильно. Она умела различать, когда мужчина следует долгу, а когда действительно чего-то хочет. Ему было весело и удобно с ней, это правда. Возможно, она уже прочно ассоциировалась у него с домом и спокойствием, но ее близость не взволновала его. Это она ощущала женским чутьем безошибочно. Поцелуй его, впрочем, целомудренным было назвать никак нельзя. Она тут же забыла как дышать. Щекотное прикосновение усов и бороды отвлекало, но недостаточно. Дыхание его было теплым, пряным, а губы - сухими. Уверенная в том, что характер его сложно назвать решительным, Софья оказалась обескуражена столь страстным напором. В особенности с учетом того, что сама она вряд ли была ему интересна. Видно, правда, что мужчинам все равно, с кем, лишь бы женщина. Ярчайший пример тому - ее кузен, который не гнушался спать с нею, мечтая жениться на другой женщине. Твердые шероховатые ладони Колчака скользнули по ее плечам вдоль рук, приласкали кисти и тонкие пальцы, взметнулись вверх, властно опустились на талию, поднялись выше, заставив ее замереть на мгновение: большие пальцы замерли напротив груди, не касаясь ее, но позволяя ощутить тепло прикосновения. Софья поняла вдруг, что ее бьет дрожь, а внизу живота разливается то женское и горячее, что она запретила себе испытывать, как только решила, что умрет. Саша прервал поцелуй и откинулся на спинку стула, и выглядел при этом совершенно довольным. — Шампанского? Как прозорливо было с вашей стороны его захватить, премного благодарен, вы станете хорошей хозяйкой. Он резво поднялся на ноги, обнаруживая абсолютное отсутствие возбуждения определенного толка, каковое она должна была прекрасно разглядеть со своего положения. По какой-то причине это обстоятельство ее оскорбило. Конечно, его можно было понять и извинить, столь длительный путь в ужасных условиях, полный лишений вряд ли способствовал быстрому воспламенению страсти, но все же, живая женщина, дрожащая в его руках, готовая ко всему, должна была… Но не смогла. Впервые в Софье в ответ на это обстоятельство поднялся гнев. Если раньше она всегда смирялась с тем, что до смерти будет хуже остальных, то теперь ей хотелось поставить его на свое место. И, пожалуй, она знала, как этого добиться. Для начала следовало принять правила игры и сделать вид, что ей все это совершенно безразлично. — Благодарю, - она огляделась, нашла свободный стул, проследовала к нему и самостоятельно перенесла предмет мебели к столу, жестом запретив Александру брать на себя эту задачу. - Угощайте. — А бокалов-то здесь и нет, - Саша развел руками и бросил в рот кусок какой-то булочки. - Придется из горла пить, не брезгуете? — Помилуйте, Александр Васильевич, мы с вами только что, можно сказать, из горла пили, - Софья постаралась сделать свою улыбку тонкой и притягательной, но слабо представляла, насколько хорошо это у нее могло получиться. — И то верно, вы невероятно наблюдательны. Салют. Грохот открывшейся бутылки показался ей оглушительным. На пальцы Саши, обнимавшие горлышко, потекла пушистая пена. Он поднял руку к лицу и слизнул ее, не догадываясь, вероятно, насколько притягательно выглядит в этот момент. Софья вообще смотрела на него теперь совершенно иными глазами, будто спала с них некая пелена. Живо вспомнились вечера, на которых он поневоле становился центром всеобщего внимания и восхищения. Ее выносило прямо к нему шепчущейся и смеющейся толпой девиц и молодых людей, которые, очевидно, считали его неким примером для подражания. Молодые люди, конечно же. Девицы глупо хихикали и наперебой задавали какие-то совершенно идиотские вопросы, на которые он, впрочем, с удовольствием отвечал. Она тогда отмечала лишь его поистине олимпийское спокойствие и тонкий юмор британского образца, который, кажется, понимала только она. Во всяком случае, те пигалицы так и не поняли, что он над ними потешался. Софья глядела на него теперь во все глаза, надеясь только что в полумраке это не очень заметно. Он пил, обхватив губами горлышко, и ее отчего-то заворожила беззащитность его открытой шеи, и то, как ходил под кожей кадык всякий раз, как он делал глоток. Остатки пены стекали по темной бороде и шее. Софье стало жарко. Саша отлепился, наконец, от бутылки, утер губы рукавом и ярко, открыто улыбнулся ей. Несмотря на усы и бороду, выглядел он при этом совершенным мальчишкой, который только что совершил какую-то каверзу и теперь предвкушал ее последствия. Сопротивляться этому было совершенно невозможно. Софья поднялась со стула, плавно приблизилась и забрала ополовиненную бутылку шампанского из его руки. Он взглянул на нее с некоторой долей удивления, когда шампанское отправилось обратно в корзину. Ей казалось, что она горит вся, целиком. Не только щеки, но и уши, и шея, и плечи, и грудь, и в самой глубине ее женского естества разгорелся такой огонь, который невозможно было затушить ни шампанским, ни снегом. Каблучки на ее сапожках не были особенно высокими, но каким-то образом она оказалась вдруг выше него. Во всяком случае, ей пришлось наклониться, чтобы прикоснуться кончиком языка к его шее, на которой еще оставался влажный след от пены. Саша вздохнул, вздрогнул, сделал попытку отстраниться, но она пресекла ее на корню, заключив его в крепкие и удивительно сильные объятия. — Соня… Подняв на него почти расфокусированный взгляд, Софья встретилась с растерянными, почти отчаявшимися темными глазами человека, который не понимал, что ему делать в такой ситуации. Безупречно воспитанный, он уже воздвиг ее на пьедестал невесты. Как известно, к невестам и женам мужчины издревле относились совершенно не так, как к другим женщинам. Хотеть их не полагалось, они существовали только для продолжения рода, и секс с ними в таком случае почитался практически сакральным. То, что происходило между ними теперь, сакральным назвать не поворачивался язык, и, судя по всему, все его существо сопротивлялось этому. Вероятно, он считал ее каким-то образом выше подобных отношений, несмотря на то, что прекрасно знал, что она испробовала их сполна. Софья проникла прохладными ладонями под его свитер и с удовольствием отметила, что он тоже горит. В ответ на неожиданную ласку Саша как-то странно зашипел и принялся отступать, увлекая ее за собой прочь от стола. Вряд ли он сознавал, что ведет ее к кровати, скорее всего просто пытался выпутаться из ее рук так, чтобы не обидеть, но теперь это было уже совершенно невозможно. Она поняла вдруг, что сильнее него. Во всяком случае, сейчас. Властным движением она привлекла его к себе, едва ощутимо коснулась зубами мочки его уха, но и это прикосновение отозвалось в нем весьма заметной дрожью. Складывалось впечатление, что прежде никто с ним ничего подобного не делал. Возможно, определенный опыт у него и был, но инициатива, вероятно, всякий раз исходила от него, и он представить себе не мог, что бывает и наоборот. Софья снова нашла его губы, и на сей раз поцелуй был именно таким, как она хотела. Отчаянным, почти голодным, глубоким. Теперь сомневаться в его желаниях не приходилось, однако наибольшее удовольствие ей доставляло то обстоятельство, что контроль над ситуацией полностью принадлежал ей. Саша все еще опасался прикасаться к ней. Его ладони курсировали по ее рукам от плеча до кисти с сильным нажимом, очевидно, что этого ему было мало, но по каким-то причинам он не мог заставить себя прикоснуться к ней иначе, хоть прежде и выражал такое намерение. Вероятно, отдав инициативу ей, он не знал, чего от нее ожидать и давал ей возможность передумать. Великодушно и глупо. Будто бы кто-то мог от такого отказаться. Софья буквально бросила его на кровать и остановилась, тяжело дыша, возвышаясь над ним, ощущая почти болезненную пульсацию где-то глубоко внутри. Саша отполз к изголовью, поджал ноги и уставился на нее огромными почти черными глазами, в которых восхищение ею смешалось с каким-то первобытным испугом. Вот и настал конец твоей самоуверенности, Шурочка, и шуточкам твоим бесконечным, посредством которых ты всегда оставлял последнее слово за собой. Что, не шутится больше? То-то же. — Что ж вы, женщину первый раз увидели, Александр Васильевич? - она не могла удержаться от этого вопроса. — Вы не женщина, - голос его звучал глухо и хрипло, - вы Афина. Софья рассмеялась, и ей самой понравился собственный смех. Впервые он прозвучал действительно по-женски, бархатисто и раскатисто, отразился от стен и вне всяких сомнений отозвался возбуждением известного рода в мужчине, который лежал перед ней в весьма соблазнительном виде. Дальше разговаривать не было смысла: нельзя было давать ему возможность взгромоздиться на любимого конька и снизить градус пустыми разговорами. Софья стала раздеваться, с удовольствием отмечая, как расширились его глаза, как побледнело лицо, как участилось дыхание. То-то, Александр Васильевич, будете знать, что женщиной можно и нужно любоваться, а не только в темноте… Она знала, что хорошо сложена. Лицо, быть может, и не самое красивое, зато всем остальным природа ее наградила щедро. Грудь пышная и упругая, с аккуратными небольшими сосками, живот плоский и без утяжки, талия соблазнительно тонка, а бедра широки. Красивы и ее волосы, за которыми она ухаживала каждый день с момента отъезда с острова: длинные гречичные волны, укрывшие ее подобно плащу, стоило их распустить. Софья избавилась и от белья, стоя теперь перед ним в домике посреди снежной пурги в первозданном виде. Александр уподобился соляному столпу, только глаза жили на его бледном лице. Жгучие черные глаза, проникающие под ее кожу. Теперь-то уж должно быть ясно, что пути назад нет. Нет никакого способа отказаться от близости, не нанеся ей тем самым оскорбления. Да и причин отказываться нет. Софья грациозно опустилась на кровать, и он тут же поджал ноги еще пуще, будто бы она была огнем, который действительно мог опалить. Софья решила до поры быть терпеливой. Медленно и аккуратно сняла она с него обувь и носки, с нажимом провела ладонями сперва по икрам, затем по внутренней стороне бедра, будто бы невзначай задев большим пальцем свидетельство его крайней заинтересованности в происходящем. Саша снова зашипел как кот и, наконец, отмер: стащил свитер и белье, приподнял бедра, помогая ей стянуть с него брюки. Господи, как отощал… Он и без того отличался худощавым телосложением, но теперь очевидно стало, какие лишения ему пришлось пережить. Впалый живот, буквально торчащие ребра… На удивление это зрелище не охладило, а лишь усилило ее пыл. Софья наклонилась и припала губами к ключице, подкрепляя ласку нежным касанием языка. Между ними не было теперь барьера в виде одежды, и оставаться терпеливой было невероятно сложно. С обветренных губ его сорвался почти жалобный стон. Она позволила своим рукам отправиться в свободное путешествие по его телу. Жадно ласкали они плечи и грудь, оглаживали живот, впивались ногтями в бедра, кружили вокруг весьма внушительного тарана, который выглядел не в пример симпатичнее, чем у ее кузена. Грудь ее касалась иногда его груди, и всякий раз он глубоко вздыхал и безотчетно подавался бедрами ей навстречу. Софья покрывала горячими поцелуями его лицо и губы, скользила языком вдоль шеи, прикусывала ключицы, дразнила темные соски, снова возвращалась к лицу, наслаждаясь возрастающим нетерпением с его стороны. Когда он, наконец, прикоснулся к ней дрожащими руками, Софья хихикнула в его тонкие губы, проворно скользнула вниз и принялась выводить замысловатые влажные дорожки на животе, медленно спускаясь к предмету особого интереса. Саша снова замер. Кажется, она слышала, как колотится его сердце, и прекрасно ощущала, как он дрожит. Судя по всему, ничего подобного с ним прежде действительно не происходило. Тем лучше, что ему досталась она, а не какая-нибудь томная женщина, в которой в действительности-то женственности ни на грош нет. Взяв член в руку, она снова внимательно его осмотрела и пришла к выводу, что Саша ей нравится весь, целиком, в отличие от кузена, в котором она всегда находила недостатки, и только горячность первой любви заставляла ее ими пренебрегать. Софья решила, что незачем мучить его еще больше и не стала дразнить Сашу легкими поцелуями. Взять член в рот полностью не получилось, но ему и этого было достаточно. До ее слуха донесся протяжный гортанный стон, в волосы вцепились его пальцы, тело пробила крупная дрожь. Сама она ощущала, как по ее собственным бедрам течет солоноватая женская влага. Нутро ее пульсировало и умоляло, но сегодня ей, вероятно, придется утешиться только собственными руками: напряжение, которое копилось в нем так долго, должно было вот-вот прорваться, и о долгих любовных ласках говорить не приходилось. Софья сосала усердно и сосредоточенно, желая, чтобы эта ночь запомнилась ему навсегда, и запомнилась так, чтоб ему в голову не пришло променять ее на кого-то другого. Судя по тому, что Саша оказался куда менее опытен, чем она предполагала, так оно и должно было случиться. Темная голова его металась по подушке, пальцы массировали ее голову, но не дергали волосы, а ласкали, что было почему-то особенно приятно. Узкие бедра подавались ей навстречу, будто бы ее усердия было недостаточно. Софья не поняла, в какой момент она вдруг оказалась уложенной на лопатки. Накрыв ее губы своими, Саша буквально вонзился в нее, резко, стремительно, ровно так как привык жить. Она застонала в его горячий рот, задохнулась, когда он начал двигаться в ней в оглушительно быстром темпе, вцепилась в его плечи так, что обязательно должны были остаться следы. Из глаз почему-то брызнули слезы. Пульсирующее напряжение становилось все более болезненным, и его бешеная страсть лишь усиливала это ощущение. Влажные губы коснулись ее груди аккурат в тот момент, когда пульсация сделалась совершенно невозможной, и все ее тело пробила крупная дрожь, принесшая облегчение и наслаждение, равного которому человек в принципе не способен испытывать. Кажется, она кричала. Может быть даже говорила что-то, но не слышала сама себя: все заглушал бешеный стук сердца и шум крови. Она сама источала достаточно влаги, но все равно почувствовала, когда он излился в нее, что само по себе можно было считать подтверждением, что его намерения по отношению к ней не изменились. — Вы, прекрасная Паллада, полны тайн, - шепнул он, устраиваясь рядом с ней и накрывая их обоих колючим одеялом. - Кто мог предполагать, что в вас таится такое пламя? — Надеюсь, я вас не обожгла, - фыркнула она, устраивая голову на его остром плече и с наслаждением прислушиваясь к ритму его сердца. — Вы меня согрели. Он поцеловал ее в лоб. Аккуратно, нежно, почти отечески. В его объятиях она почувствовала себя в безопасности. И, пусть он и не сказал ей, что любит, слова, которые он произнес, значили для нее намного больше. Они значили для нее все.