Гиперопека по-доминантному

      Когда Антону было пять лет, он лежал на маминых коленях и слушал сказку.       Сказка была очень красочной, в неё то и дело рассказчица вплетала не просто эпитеты, но и детально расписывала некоторые сценки, а сидящий в кресле чуть поодаль отец, освещаемый только тусклым светом фонаря с улицы, дополнял её слова своими более грубыми и нетерпеливыми высказываниями.       Довольно часто Антону рассказывали эту сказку, со временем превращая её в довольно обыденные предостережения, а вернее даже в… хуления.              «В мире», рассказывала ласковым тоном мама, поглаживая своё чадо по волосам с теплотой разводя губы и приподнимая их уголки, «существуют разные люди, с разным достатком, разным авторитетом и разными жизненными ценностями»              Из этого урока Антон усвоил, что он человек, а его окружают:              Оборотни,       Браслетные,       Обычные.              Сам он был обычным, но то, с каким насторожением этот момент говорила его мама, очень сильно его волновало. И не зря, ведь в возрасте семи лет отец первый сказал, что оборотнем, не родившись, стать нельзя, а вот браслетным — вполне себе. В среднем браслетными становились в период от двенадцати до шестнадцати лет.       Касты оборотней и браслетных делились надвое:       Оборотни бывали альфы и омеги. Всё это были натуры дикие по нраву, они ничем не отличались внешне от других, только временами могли расходиться эмоционально до такой степени, что приобретали в себе волчьи черты, не в характере, они и так в них были, а внешне — клыки, шерсть на теле, глаза, вибриссы, уши: всё это появлялось, удлинялось и походило на настоящее превращение, которое, впрочем, никогда не заканчивалось. От оборотней всегда исходил свой запах, такой яркий и разнообразный, что учёные не переставали дивиться этому феномену, изучая его под микроскопом и никак не доходя до истины. Зачастую альфы пахли чем-то горьким, хвойным или кисло-сладким, пока омеги сладким, лёгким, морским, древесным или цветочным. Но и это правило имело свои исключения.       Так как эти существа были частью жизни Антона, ему следовало о них знать, так объяснял отец.       Вот он и знал про брачные игры оборотней, про их гон и течку, про то, что омеги могли беременнеть, а альфы оплодотворять с помощью сцепки, а ещё, самое главное, он знал, что им всем лучше не переходить дорогу. По характеру оборотни были скверные, притом все без исключения: и альфы, и омеги.       Так говорил отец.       Браслетные же были обычными людьми, но с некоторой особенностью — с браслетом, как несложно догадаться по названию. Браслет появлялся в возрасте ранее уже указанном, от двенадцати до шестнадцати лет, но могли случаться и исключения — природа не без греха, как добродушно подмечала мама.       Если чёрный тоненький кожаный браслет появлялся на правом запястье, человек переходил в разряд доминантов.       Если он появлялся на левой щиколотке, человек начинал считаться сабмиссивом.       Про доминантов отец всегда распинался особенно хорошо. Он называл их двигателями прогресса, мира и спокойствия, а в то же время и инициаторами чудесных завоеваний, людьми, в общем, прелестными, такими, что перед ними на коленях стоял весь мир.       А вот о сабмиссивах отец отзывался крайне нелестно.       Мать говорила, что их избивают и травят.       Отец добавлял, что их плохо содержат, запирают подальше от чужих глаз.       Мать продолжала, что сабмиссивы люди слабые, бесхребетные, что они никогда не занимают выдающихся позиций и существуют свой век в надежде поскорее это всё прекратить.       Отец и тут добавлял, что их за людей не считают, грех таким человеком вообще рождаться.              Антон зевнул и огляделся. Ему десять лет, вокруг него бегают одноклассники, альфы тусуются в одном углу, омеги в другом, а оставшиеся люди разбились по небольшим группкам и обсуждают то фильмы, то книги, то домашнее задание.       Звенит звонок. Громкая мелодия заставляет морщиться и занимать всех свои парты. К Антону рядом садится улыбчивый парень, чешет затылок и осматривает стол, выискивая свою ручку.       — Потерял? — интересуется Антон.       — Украли, — заявляет парень и тянет руку вверх. Пожилая омега-учительница со вздохом оседает на своём стуле и поднимает на него усталый взгляд. Когда кивает ему, тот говорит: — Дайте ручку, мою украли! Опять, представляете?! Так и хочет кто-то наказания!       Классу смешно, ребята начинают дразнить его, заявлять, что наказания здесь хочет только он, что он привлекает внимание и вообще выпендрёжник.       Но Антону завидно, ведь у его соседа по парте есть друзья, есть улыбка, есть смелость и невозмутимость. Его серые глаза заинтересованно пробегаются по странице учебника, затем он вновь тянет руку вверх и без запинки отвечает урок, за что получает хорошую оценку и сидит дальше, абсолютно довольный собой.              Через год у него появился браслет на запястье. Обрадованные родители перевели его в частную школу для доминантов.              Антону одиннадцать, он наблюдает на перемене, как стайка альф сцепилась со стайкой альф с параллели. Они дерутся до крови, царапаются и кусаются, воют, как звери, привлекая к себе внимание, заставляя бояться всех вокруг, особенно людей. Омеги улюлюкают и через время сами лезут в драку, а учителя бегают вокруг них и пытаются как-либо разнять.       К Антону подходит одноклассница, милая бойкая девушка по имени Оксана. У неё тёмные волосы и красивые глаза, заставляющие улыбаться ей в ответ.       — Временами так не хватает защиты от всего этого, — говорит она со вздохом, показывая кивком на валявшуюся на полу свору. — Они же кого угодно зацепить могут.       Антон с ней солидарен. Не раз уже видел, как случайно доставалось парням, проходящим мимо. Несильно, но абсолютно ни за что. Да и старшеклассники в раздевалке один раз устроили такую эпохальную бойню, что зацепило каждого, кто там был: учителей, охранников, учеников всех типов, кроме сабмиссив. Уборщица замучилась стирать с кафеля запёкшуюся кровь и подметать клочья волос.       — Отец говорил, что от этого защищены только домы, — говорит ей Антон.       — Правда? — удивляется Оксана. — А мне мама говорила, что те и сами в любую драку полезут, только нижних никуда не пускают.       Доминантов ещё называли верхними, а сабмиссивых нижними. Антон это знает, он теряется не из-за того, что не понял, о ком она говорит, а потому что эта информация не встраивается в его картину мира.       Но потом она встраивается, и он мотает головой.       — Их же никуда не пускают, — говорит он.       — Правда?       Она смешно округляет глаза и губы, затем звенит звонок, и они уходят в класс. Умница и отличница Оксана получает пятёрку — её хвалят дома, на уроке, на неё смотрят одноклассники и любуются ею, некоторые дёргают за волосы, пытаясь привлечь к себе её внимание, но она на них не смотрит, только гордо поднимает голову.       Антон получает двойку, никто не удивлён, он сам не удивлён, ведь по какой-то неведомой ему причине вчера он не смог заставить себя сделать домашнюю работу.              Через год Оксана не придёт на урок, а потом классная руководительница скажет, что та отправилась в специальное учебное учреждение для сабмиссив.              Антону двенадцать, он устал ссориться с родителями, слушать от отца, что он никогда не станет доминантом такими темпами, получать от него угрозы и пару ударов ремнём для профилактики, мол, «так ты хочешь?». Мама качает головой, целует в макушку, собирает ему рюкзак в тайне от отца, старается помогать с уроками, но в Антоне просыпается упёртость, и он отказывается от любой её помощи.       Он приходит в класс, в нём как всегда шумно: альфы делятся впечатлениями от первого гона, борются на руках, рычат друг на друга и списывают домашнее задание прямо на глазах учителя. Они беспардонные, грубые и наглые, они громкие и вызывающие. Они — альфы. Омеги улыбаются телефону, зачитываются книгами, рисуют, обсуждают новинки фильмов, сериалов, книг, моды, делятся друг с другом таблетками от течек, подхихикивают над альфами, но кокетливо поправляют себе волосы, перебрасывая их через плечо. Они мечтательные, спокойные, улыбчивые и красивые, они временами безбашенные, но в остальное время само очарование. Они — омеги. Два доминанта собираются в основном вместе, обсуждают что-то непотребное, что-то про связывание и контроль, вертят кистями и читают много профильной литературы по БДСМ. Они где-то в себе, но не отстранённые, серьёзные, вдумчиво подходят к делу, пытаются заметить любое изменение чужой реакции — мастера в покере, а ещё педанты и говорить стараются покровительственно, но пока что только стараются. Они — доминанты.       Остальные люди. Просто люди. Совершенно разные, все непохожие друг на друга. Они увлекаются чем-то, бросают это дело, в них есть от каждого понемногу. Они — люди, вне остальных каст.       Сам себя Антон отчего-то не относит ни к кому из них. Единственные, кто его немного привлекает, так это доминанты, но этих мыслей он страшится, как огня, побывавший в пожаре выживший.       Ему страшно, что он станет за раз никем, что его упекут в какое-то неизведанное место, что над ним там будут издеваться без его согласия. В голове только и фантазии, как его избивают до смерти плетьми и связывают до посинения конечностей.       Только ближе к концу года Антон заставляет себя посмотреть то, что давно хотел. Это фильм, посвящённый БДСМ, рассказывающий и о доминантах, и о сабмиссив. Но минуте на двадцатой он выключает, потому что там происходит то, что он и представить себе не мог.       Слишком там спокойно и хорошо, все улыбаются, вожделеют боль и подчинение, они расслабленны и совсем не похожи на избитых и изувеченных. Антон представлял себе сабмиссив униженными и сломленными существами, прошедшими через злобных альф во время гона. То есть разодранными в мясо. И он удивился, сердце болезненно затрепыхалось, когда вместо этого на экране показалась миниатюрная красивая девушка с обольстительной улыбкой и шоколадными глазами, смотрящими на верёвку в мужских руках, как на самую красивую розу.       Всю свою жизнь Антон боялся искать в интернете что-либо о сабмиссив, и теперь он не стал. Пришёл к маме и спросил у неё, как доминанты на самом деле общаются с нижними.       Мама гладила его по голове, пытаясь сформировать какую-либо внятную мысль, но у неё не получалось. Губы её стали подрагивать, задёргался глаз.       Антон поднимается, чтобы прекратить и её мучение, и своё, но в это время с работы приходит отец, и мать летит к нему за помощью. Отец в их доме желает больше всего быть значащим и важным, что в жизни, что на работе, и поэтому в любых непонятных ситуациях он приучил мать обращаться к себе.       Но его мнение Антон и так знает. Он лишь в страхе и предвкушении замирает, когда отец входит на кухню с ремнём в руках и словами: «хочешь знать, что доминанты делают с нижними?».              Через год Антон получает браслет на щиколотке и в страхе запирается в ванной с ножницами. Он всё пытается и пытается, пытается и пытается порезать тонкую кожу, но на той ни пореза.              Антону семнадцать, он всё ещё в школе, в своей школе, в которую ходил с самого детства.       — Шаст! Ты подтягиваться собираешься? — Коля хохочет, тычет в него пальцем, а за ним и другие парни.       — Бе-бе-бе, — кривляется тот в ответ, руки начинают дрожать, он делает одно подтягивание и обессиленно падает на пол под всеобщий гогот.       — Больше трёх не поставлю, — говорит учитель, опускает к журналу голову и медленно выводит ручкой оценку. — Кто следующий?       Следующим идёт тот самый Коля, у него с подтягиваниями всё гораздо лучше, но он дотягивает только до четвёрки. Антон наблюдает за ним со скамейки, вытирает со лба пот и блаженно припадает затылком к стене. Сердце только-только начинает биться нормально, как к нему рядом падает Никита и легко бьёт кулаком в плечо.       — Пойдёшь сегодня в футбик?       — Куда ж я денусь?       Никита хлопает в ладоши, потирает их и выглядит при этом безмерно довольно. Он доминант, от движений браслет на его запястье начинает призывно трястись, поэтому Антон отводит взгляд в сторону и вздыхает. Одна мысль о подчинении другому вызывает в нём столько положительных и отрицательных чувств, что он просто не может нормально смотреть на доминантов, но заставляет себя это делать, чтобы его никто не спалил.       — Прикинь, доучиться ещё две недельки и три месяца каникул! Ты вот веришь, что всего две недели? — Никита смотрит ровно на него, улыбается, он счастливый, от него вверх вздымается энергия, а в голове расписывается план за планом.       Антон криво ему улыбается и мотает головой. Он поправляет спортивные штаны, а то они опасно высоко успели задраться, и беззаботно смотрит в ответ.       — Я уже на чиле.       — Да ты всегда ни черта не делаешь, — хмыкает Никита.       Они синхронно морщатся, когда физрук во все лёгкие свестит в свой любимый нагрудный свисток и зазывает всех играть в волейбол.       После игры Антон еле передвигает ноги. Он падает в раздевалке на скамейку, кладёт на колени рюкзак, забирает полную бутылку воды и возвращает обратно опустошённую чуть ли не до самого дна. Остальные ребята красные и потные, со вздыбленными волосами, от них воняет и исходит пар. Бодрым тоном уставшие голоса переговариваются про оставшиеся уроки.       Когда многие уходят, Антон начинает лениво переодеваться. Штаны с себя он спускает с большой осторожностью, поправляет высокие носки, глубже под них запихивая браслет, а потом быстро надевает на себя школьные брюки. Его жестов никто не замечает — каждый занят своими делами и мыслями, все устали, не только он один, и это его спасение.       Единственная его проблема в школе — урок физкультуры, на который нужно переодеваться. Высокие носки, длинные штаны не спасут его при переодевании, ведь носки часто любят спадать вниз, а штанов попросту не будет, чтобы скрыть браслет. И так получается: дважды в неделю он уже на протяжении нескольких лет ловит мимолётный страх, что его раскроют. Потом, когда этого не происходит, только выдыхает и спокойно идёт на следующий урок.       Следующим уроком у них химия.       Антон как всегда не готов: он с начальной школы учился плохо и совершенно не планировал становиться каким-нибудь важным учёным, влиятельным бизнесменом или депутатом. Во власть и на все такие высокие посты брали и ставили только альф и доминантов с редкими исключениями. Будучи нижним Антон себе даже придумывать не смел какие-либо подобные вершины, в его планах — стать заурядным скучным менеджером и жить в своё удовольствие, поигрывая в видеоигры и смотря разные телепередачи, зачастую юмористические, по телевизору. О другом он и мечтать не мог да и не хотел.       Хотя об одном всё же временами как начнёт думать, так и не может потом выкинуть весь день мысль из головы. Зачастую это всё связанно с БДСМ. Чем дольше он ходит с браслетом, тем чаще возникают разные желания, встающие комом в горле и связывающие по ногам и рукам. Он по-тихому читал про это — банальная ломка по отсутствию доминанта, то есть хотя бы редких сессий, не то, что постоянного партнёра. Только вот что делать с этим он ни тогда не решил, ни сейчас не знает, только смотрит временами трагичным взглядом в окно, а в мыслях стоит перед неизвестным мужчиной на коленях — обязательно старше его и не намного ниже, — просит шибари и порки, но ещё больше, чтобы с ним обращались, как… На этом Антон свои мысли всегда останавливает, покрывается румянцем и начинает выплывать из фантазий в серую реальность.       Пока учитель у доски рассказывает про алканы, Антон перебирает кольца на пальцах. Ему отец такое запрещал носить, но мама втайне давала карманные деньги на «всё, что ты хочешь, сыночка», поэтому он купил себе несколько украшений, только дома их снимал постоянно.       Никита с задней парты толкает в спину и передаёт записку. Антон её разворачивает, читает футбольные новинки в кратком пересказе, удивляется, улыбается, а в целом радуется, что у него есть такой забавный друг, превращающий любое событие в фарс. Он рисует на листочке схематичного футболиста, ворота и мяч, пролетевший мимо. Подписывает шуточкой: «сколько ставишь, что не забьют даже с таким составом?», и возвращает листок обратно.       В этот момент в дверь стучат. Бубнёж учителя прекращается, он разрешает войти, и в кабинет входят двое: от одного прёт феромоном альфы, чем-то между горелым сеном и вареньем из шишек, а у второго на запястье гордо красуется чёрный браслет. Они оба взрослые, через плечо у каждого сумка, из которой они достают стопку листовок.       — Добрейшего, — бодрым голосом говорит альфа. Он низкий, смугленький и тёмненький, похож на бычка, волосы на висках выбриты, остальные собраны в хвостик. Он скалится вместо улыбки, быстро взмахивает рукой в качестве приветствия и обмахивается веером из листовок. — Я Сергей, знакомы будем. Мой коллега -…       — Арсений, — перебивает того второй, деловито принимаясь подсчитывать количество доминантов в классе, проходясь по каждому запястью внимательными глазами.       — Да-да-да, — отфыркиваясь, говорит Сергей и энергично продолжает: — пацаны, пацанессы и прекрасные дамы, обращаюсь исключительно к оборотням. Вы все знаете про ежегодное мероприятие, которым открывают лето. Юные ученики десятых и одиннадцатых классов собираются на свежем воздухе, ищут друг другу пары и в целом культурно обогащаются. Про доминантов расскажет Арс, я коротко для своих. Итак, альфы смогут найти приятелей, друзей, связи и прекрасных омежек. Омеги смогут найти внимание, очень много внимания, кавалеров, спутников жизни или деловых партнёров, которые продвинут вверх ваши таланты. На Праздник Лета всегда приглашаются и разные типчики, добившиеся в этой жизни хоть чего-то. Продюссеры, музыкальные исполнители, дизайнеры и их покупатели, куда ж без этого. Все вы, я уверен, не раз слышали про это мероприятие.       Альфы и омеги класса загудели, соглашаясь с этим высказыванием. У них глаза горят, а Сергей в них отображается как настоящий гуру. Антон коротко оглядел весь класс и вновь прирос взглядом к невозмутимо ожидающему своей очереди высказываться Арсению.       — Мои ребята, — одобрительно говорит Сергей и начинает отщипывать из стопки листовок нужные. Он не считает альф и омег в классе, передаёт каждому ряду случайное количество листов. — Кому не хватило?       Арсений вздыхает и качает головой, но Сергей совсем не смущённый, дораздаёт недостающие и отходит на второй план. Арсений разминает пальцы и начинает спокойным размеренным голосом:       — Хочу ещё раз со всеми поздороваться. Мероприятие расчитанно только на людей класса альфа, омега, доминант и сабмиссив. У остальных же есть возможность сходить на нечто подобное, организованное обычными неклассовыми людьми, но об этом узнавайте у своего классного руководителя. Сейчас обращаюсь напрямую к доминантам. Знаю, что в Вашей школе не проходили уроки с нижними, так что опыта в связывании и обращении с живыми людьми у вас нет. Возможно, вы ходили или ходите на какие-либо курсы, это хорошо. Тогда Праздник Лета будет вам ещё одним подобным занятием. Если же опыта в обращении с сабмиссив у вас нет, значит он у вас появится. Рекомендую прийти каждому доминанту, посмотреть за работами и сессиями старших или более опытных сверстников. На мероприятии за вами будет контроль доминантов-учителей и -инструкторов. Помимо этого мероприятие предоставляет бесплатные девайсы, секс-игрушки и курсы по шибари, подвешиванию и введение в нетрадиционные практики БДСМ. Сабмиссивы будут приглашены из ближайших школ, а также могут приходить и нижние уже выпустившиеся, учащиеся высших учебных заведений или работающие. В любом случае опыт и практика вам будут обеспечены. На листовках указана дата проведения мероприятия, все особенности, которые я уже перечислил, и правила. Если коротко, то со своим приходить нельзя, это касается, что инвентаря, что еды и воды. На территории проведения мероприятия действуют бесплатные туалеты и установлены фонтанчики с чистой водой. Можете взять с собой деньги и приобрести что-либо из еды. Алкоголь на сессиях строго воспрещён. Вопросы? — Арсений приглушает свой рассказ, останавливает его полностью и оглядывает каждого доминанта. На их молчание он кивает и продолжает: — В таком случае сейчас я раздам вам листовки, советую поменьше волноваться и прочитать дополнительную информацию на официальном сайте мероприятия. Он указан с обратной стороны буклета в самом низу, — договорив, он начинает неспеша проходить по рядам и выдавать каждому с чёрным браслетом на запястье листовку.       — Зануды эти доминанты, — со смешком говорит Сергей, и его смех подхватывают оборотни класса.       Арсений на него не смотрит, лишь бровь коротко поднимает, а сам сверлит взглядом Антона.       Антон с самого начала, как Арсений начал говорить, стал чаще дышать, вдумчиво вслушиваться, хотя это и не для него информация, и смотреть, смотреть, смотреть на Арсения таким взглядом, который в голове Антона имел название: «неприличный». И каждый раз, когда Арсений смотрел на него в ответ, у него не получалось даже секундно выдержать этот зрительный контакт.       И теперь, когда Арсений целенаправленно смотрит на него, Антон не знает, куда себя деть, в панике он крутит кольцо на пальце, снимает и надевает его, пытается себя успокоить, да в голове такой шум, что не получается.       — У нас с ними, если что, немного разные площадки, — говорит Сергей своим сородичам, а те его начинают внимательно слушать, так и тянутся к нему.       Арсений между тем решает всё-таки подойти к Антону. Как только он останавливается у его парты, Антон теряет не только всякую возможность мыслить, но и дышать, и говорить. Его глаза бешено мечутся по парте, она одинарная, разгуляться толком негде.       — Повернись ко мне, — говорит Арсений.       Антон напрягается, мышцы на спине и шее твердеют, ладони мокрые, скользкие, кольцо легко проходит по пальцу, чуть ли не сосказывает с него. Желание подчиниться затапливает полностью. Но не просто повернуться — он это делает, а ещё и упасть перед ним на колени, попросить чего-нибудь сладкого, болезненного и унизительного, чего-то пошлого, но такого желанного уже как несколько лет.       Арсений становится перед ним на одно колено и задирает ему левую штанину вверх, сухими тёплыми пальцами соприкасается с кожей и стягивает вниз носок, оголяя чёрный браслет. Медленно поднимает взгляд и смотрит пытливо. Антон весь побелел и покраснел. Побелел от страха. Покраснел от внимания к себе доминанта, от его касания и приказа. От мыслей.       Секрет раскрыт, будущее рушится и меняется за пару секунд. Антон боится, он всё ещё напряжён, мышцы лица тверды, но что-то незаметно подёргивается, глаза в такой дичайшей панике, что их хочется закрыть и никогда не открывать. И это всё он демонстрирует, не по своему желанию, а просто так вышло, человеку перед ним.       Арсений молча поднимается, нежно касается его плеча и говорит негромким успокаивающим голосом:       — Пойдём со мной, всё будет хорошо. Собери вещи.       Ему хочется верить, потому что слишком располагающе он говорит и трогает, и выглядит так, будто врать и делать больно никогда не будет. Антон ведётся на это, но ещё больше его душа поддаётся на приказы. Он поднимается и послушно кладёт все вещи со стола в рюкзак, что происходит вокруг не понимает, для него существует сейчас только он в чёрном кабинете и Арсений, стоящий неприступной стеной и ведущий его рядом с собой.       — Он саб? — спрашивает Сергей ещё тогда, когда Арсений оголил ему щиколотку.       Тогда же по классу расходятся удивлённые и весёлые перешёптывания. Говорить что-либо громко, вызывающе — никто не смеет. В кабинете находится взрослый доминант, а их боятся даже оборотни. Все знают, что для доминантов сабмиссивы приравнены не то к самым редким драгоценностям, не то к святым. У них с ними особые отношения, которые по-настоящему понимают только сами доминанты.       — Где у вас тут кабинет директора? — спрашивает Арсений и, получая ответ от учителя, выходит из класса.       Сергей остаётся там ещё некоторое время.       Антон стоит рядом с доминантом, рядом с тем доминантом, который увидел в нём сабмиссив, рядом с красивым, стройным доминантом с крепкими на вид руками и чуть вольно зачёсанными в сторону шоколадными, почти угольными волосами. Он стоит рядом с ним и испытывает ту ядовитую смесь эмоций, появляющуюся у него рядом с одноклассниками доминантами, но усиленную во много раз. Ему плохо от этого: голова кружится, тело ослабло, к горлу подступает ком тошноты. В глазах немного расплывается коридор, а в ушах раздаётся какой-то мерзкий звук. И ему сладко, трепетно от того, что с ним стоит тот, кто спокойно может его подчинить и исполнить все самые потаённые им же самим желания.       — Как тебя зовут?       Антон дрожащим голосом представляется и ругается на себя за это. От нервов он опять перебирает кольцо на пальце, но оно соскальзывает с руки и с оглушающим звоном падает на пол. Он было порывается его поднять, но его опережает медленно опускающийся Арсений.       Он вновь выпрямляется, рассматривает кольцо и передаёт его обратно владельцу.       — С какого возраста у тебя появился браслет?       Вопросы логичные, заданные размеренным голосом, и они успокаивают больше, чем молчание. Поэтому Антон отвечает ему правду и начинает дышать чуть ровнее.       — Почему ты скрывал, что сабмиссив?       Этот вопрос бьёт по больной точке, поэтому Антон поджимает губы, опускает голову вниз и громко дышит, в надежде придумать какой-то логичный ответ, но никаких дельных мыслей его не посещает.       Арсений невесомо прикасается пальцами его подбородка, вынуждая поднять голову и посмотреть ему в глаза. Антон это делает и падает, разбивается, тонет. Он не хочет плакать, но хочет испариться, убежать от этого прямого взгляда пытливых глаз. Они голубые, как айсберг в чудесную погоду, поддерживающие, но… но они властные, требующие немедленного ответа.       Это врезается в него, застревает в горле. Ответ получается тихим, хриплым.       — Чтобы меня не забрали.       Арсений осматривает его какое-то время молча, качает головой и приобнимает наконец за плечо.       — Ты боишься, — говорит он уверенно, но мягко, стараясь успокоить. — Думаешь, что с тобой будут обращаться плохо или не хочешь уезжать от родителей? Они у тебя, вероятно, люди. Я прав?       На кивок головой Арсений поджимает губы и, плавно проведя рукой по его плечу, продолжает говорить тем же мерным тембром:       — Люди какими только страшилками не будут кидаться в попытках уберечь от того, что они сами не понимают и не принимают. Антон, Антош, Тоша, не знаю, как тебе приятнее и спокойнее, послушай меня и забудь то, что они говорили тебе, — он разворачивает его к себе, проникает взглядом в глаза, не разрешая прекращать этот зрительный контакт, и говорит: — Нет ничего страшного в том, чтобы быть сабмиссивым. Над тобой никто не собирается издеваться. БДСМ — это про доверие и про добровольную передачу контроля от нижнего к верхнему, понимаешь? Ты попадёшь в круг людей, разделяющий твои интересы. Больше никакой одежды, чтобы скрыть себя настоящего, ничего не нужно изображать. Нечего бояться быть собой.       Дверь открывается, выходит Сергей, он вопросительно смотрит на Арсения и заинтересованно оглядывает Антона, выдёргивая элементы его внешнего вида — на них он останавливается чуть дольше обычного.       — Пошли к директору, потом пойдём к одиннадцатым, — говорит Арсений.       — Как скажешь, Арс, — говорит Сергей и пожимает плечами.       Они отправляются к директрисе, а пока идут Сергей перебрасывается с Арсением словами по поводу мероприятия, потом жалуется на то, что до отпуска ещё месяц нужно работать, но после этого вновь веселится, как речь заходит о Празднике Лета, на котором он будет один из кураторов.       — Я вот не понимаю, — говорит Сергей, прерывая прежние темы, — как вы всегда понимаете, что перед вами саб? Обычный ведь парень. Высокий, лохматый, уши оттопыренные.       — А каким должен быть в твоём понимании нижний? — уточняет со смешком Арсений и косит в сторону Сергея глаза.       Тот эмоционально всплёскивает руками и отвечает искренне:       — Такие вот, с глазами во, — он смыкает большой палец и указательный, делая из них круг, и прикладывает обе руки к глазам, будто очки, — шаловливыми, шоколадными какими-нибудь. И такие все из себя, ах, я такая девочка плохая, — он изменяет голос, делает его более манерным, начинает идти, как модель по подиуму в длинном платье до пола с туфлями на двадцатисантиметровом каблуке, плечи к телу прижимает, а предплечья, наоборот, в сторону. На одной руке висит воображаемая сумка, в другой зажата воображаемая сигарета. Он взмахивает сигаретой и продолжает: — О, мой господин, подчините, свяжите и сделайте со мной всякое такое вот, непотребное.       Арсений начинает смеяться и мотать головой.       — Боже, Серёж, скажешь тоже. Ты пересмотрел «Страсть в твоих глазах», фильм, безусловно, классный, но не ведут себя так сабы, как вела себя Валет.       — Ну или тогда, чтобы тихоня-тихоня, чтобы зажатая, забитая, губы кусает, а как глаза поднимает, так… — Сергей прекращает говорить, губы буквой «о» распахивает, глаза делает дикими, как у обдолбанного наркотиками человека.       Арсений опять принимается смеяться.       — А это уже «Оттенки серого», — говорит он, продолжая смеяться. — Не ведут себя так сабы. Боже, запретить надо эти фильмы. Но вообще по глазам и правда очень легко понять, является ли человеком доминантом или сабмиссивым. Сабов вообще легко различить. Только они могут смотреть со страхом, благоговением, желанием и робостью одновременно.       Сергей отфыркивается, воды в нос не попало, но очень на то похоже, мотает головой, останавливается, хотя они не дошли метра три до кабинета, и поворачивается к Антону.       — А ну посмотри на меня, — бросает он, а в голосе недоумение и интерес между собой переплетаются.       Арсений хмыкает, качает головой и глубоко вздыхает, пока Антон оторопело смотрит в ответ на Сергея и пытается понять, как себя в такой ситуации вести. Одно дело, когда доминант приказывает — тут всё понятно. А другое дело, когда альфа. Они хоть и похожи немного, тем, что вести любят, защищать и контролировать, но и разница между ними Антону отлично видна.       — Мне кажется, что он меня ненавидит, — говорит Сергей, поворачиваясь к Арсению. — Какое ты там желание с благого… благоговением своим, блять, видишь?       Арсений смеётся выразительно, прикрывает рот ладонью и ударяет Сергея по плечу.       — А ты и не доминант, Серёж. Тош, пойдём, посидишь немного у директора.       Арсений стучит в дверь, приоткрывает её, кивает женщине внутри, представляется, представляет заодно и Сергея, описывает ей ситуацию, просит найти контакты Антона и подготовить документы на его перевод в другую школу. Перед этим говорит сделать запрос на свободные места в ближайших школах для сабмиссив, делает на этом акцент. Директриса, хоть и обычный человек, его слушается с удивительной покорностью. Она поправляет волосы, одежду, выпрямляется, выглядит, не как женщина лет пятидесяти пяти на солидном месте, а как школьница у доски, рассказывающая невыученный урок.       Она занимала высокую должность, будучи человеком, а не альфой, омегой или доминой, и всегда этим бахвалилась, стоило ей дать слово. Вот и теперь, выслушав Арсения, она принимается рассказывать, как она отлично справляется со своей работой.       Во всей школе тихо. Антон прислушивается к тишине, успокаивается и уходит в себя. Он присел на диванчик рядом с дверью и уставился в угол столешницы. От созерцания мебели, а по большей части своих духовных внутренностей, его отвлекла тяжёлая рука на плече.       Антон поднимает глаза и видит профиль Арсения, взгляд того направлен на директрису, он строг, голос командный.       — К нему не приставать. Не говорить, ничего не спрашивать, нужную информацию я Вам уже дал. Не прогонять. Я вернусь, когда мы закончим представлять мероприятие, и заберу его. Надеюсь, документы к тому времени уже будут готовы.       Директриса энергично кивает, натянуто широко улыбается и просит ни о чём не беспокоиться. Антон начинает вновь уходить в себя. Его, по правде, не трогают, никаких вопросов не задают, но глаза женщины то и дело поднимаются на него, жгуче изучают, и она говорит сама с собой, но вслух, так, что и Антон прекрасно слышит:       — Как же так, скрывать такое. Теперь вот мучиться с переводом надо. А ведь такой мальчик на вид. Так посмотришь и не подумаешь, что из этих. Какие черти в тихих омутах водятся, а так и не узнаешь. Всем надо каждый день осмотр щиколоток делать. И запретить вообще носить брюки, покрывающие их. Если не доминант, конечно. Ну и, если не альфа, если не омега.       Она говорит и говорит, потом приходит учительница по русскому, омега среднего возраста, смотрит на Антона и спрашивает, чего это он тут сидит. Директриса сразу шикает на неё, говорит:       — Не говори с ним, — и пересказывает всю историю, всё, что свалилось на неё, а заодно и кучу личного мнения.       Антон старается её не слушать, но у него не получается. Он вылавливает неодобрение в её голосе, а затем и осуждение в интонации учительницы по русскому. Ему некомфортно здесь находиться, он хочет встать и убежать: из кабинета, из школы, из жизни.       Сперва он долгое время с трудом скрывался, рубил на корню все лезущие в голову мысли, игнорировал сводящие от желания бондажа руки…       Нет, сперва он слушал от матери и отца сказки, хулы и предостережения, впитывал ненависть и отвращение к нижним, то есть к самому себе. Потом переживал в тринадцать лет откровение в виде браслета на своей ноге. И вот уже в третью очередь скрывал от всех, от родителей, от одноклассников, от учителей свою сущность.       Чтобы сейчас сидеть и принимать шквал порицания в свою сторону, который продолжится и дома.       Ведь быть сабмиссивым нестатусно. Это низко, грязно, порочно. Это больно и отвратительно.       Арсений возвращается спустя двадцать минут, даёт Сергею порулить, поприператься с директрисой, у которой ещё ничего не готово, хотя она и «была занята этим вопросом всё время их отсутствия», а сам присаживается на мягкий подлокотник кресла и притягивает к себе Антона, обнимает, прижимая к своей груди. Тёплая ладонь не позволяет голове отстраниться, пока вторая медленно в своём ритме гладит по спине.       — Она тебе что-то говорила? — спрашивает тихо Арсений.       У него голос кажется участливым, но Антон улавливает холодные, почти стальные нотки, которые к нему никак не относятся, и, расслабляясь, опадает в его руках, считая их надёжными. Он не знает, что делает с ним природа и совсем не хочет это анализировать. Только шепчет нечто отрицательное в ответ, но это всё равно не устраивает Арсения, он бросает недовольный взгляд в сторону директрисы, просит Сергея выйти за дверь и постоять там пару минут с Антоном, пока он «будет улаживать некоторые вопросы».       Сергей бойкий, он не может просто молча стоять. Он стучит пяткой по полу, руками скользит по карманам, проверяет наличие сигарет, щёлкает зажигалкой, оглядывается на коридор, изучает номера кабинетов, потом не выдерживает и заводит разговор с Антоном.       — Это, как тебя там, Тох, а чего ты сразу не пришёл, не сказал, что саб? Типа, это же избавит от всех этих клуш.       — Вы про директрису? — уточняет Антон.       Сергей морщится, взмахивает ладонью и говорит:       — На «ты» давай, пацан. Я не такой уж и старый, между прочим! Мне всего двадцать три вообще-то. Арсу двадцать шесть, вот к нему выкай. Он старый. А я в самом расцвете сил.       — Вы с ним друзья?       — А чё, видно? — усмехается Сергей, но усиленно кивает. — Вообще да, няшки-друзяшки. Это он меня вообще сюда привёл, в наставники. Чувствую себя преподом скучным из-за этого. Вот ну и чего все домы такие скучные, а? Хотя Арс весёлый парень, но только дело доходит до этого БДСМа, так он сразу сурьёзный-сурьёзный, аж блевать тянет. Ну, меня по крайней мере. Хотя чего я, чтоб мы лезли к вам? Не, боже упасите. Нам в вашей Теме места нет, хотя вот попридушить кого-то в порыве страсти мы-ток за. А вот продумывать там что-то, связывать как-то мудрённо… Не, запары больно много.       — Ва… Тебе нравится быть альфой?       Сергей резко голову отклоняет назад и смотрит на Антона, как на придурка.       — Ещё б мне собой быть не нравилось. Тох, скажешь тоже. Только не говори, что загоняешься своей природой? Это вообще не надо. Это сейчас над тобой посмеяться кто может, а только в свой круг попадёшь, так всё наладится. Ты же знаешь, домы вас оберегают, как не знаю что. Носятся с вами, ути-путя моя заечка, как бы кто тебя не обидел. Если пальцем кто тронет, кипиша-то сколько! Вот мы постоянно драки устраиваем, и что? И ничего! А как саба кто-то плечом задел, так всё ваше комьюнити смотрит, как на врагов всего народа, шипит, рычит, кошмар короче. Не, сабов трогать — себе дороже. Так что ты радоваться должен, что такая категория привилегированная. Доминант перед тобой в лепёшку расшибётся, лишь бы тебе хорошо было. Все люди об этом с завистью мечтают, отвечаю тебе.       — Я всегда слышал другую точку зрения.       — Это какую? — спрашивает Сергей и брови поднимает вопросительно, но в глазах видна появившаяся презрительность. — Чушь про мучения, избиения, утопления и доведения до суицида что ль? Я, видно, слишком долго с Арсом общался. Ведь раньше реально думал, что это недалеко от правды, а сейчас смешно с того, насколько всё диаметрально противоположно. И ведь… какая ж херь сидит в головах людей. От чего? Зависть? Непонимание? Твои родители против сабмиссивности настроены?       — Типа того.       Сергей тяжко вздыхает, мотает головой и машет ладонью.       — Брось, не, ты это выкини из башки всё, — говорит он. — Брехня, Тох, это. Одна мысль здравая только — сабы высоко не заберутся. Высокие должности домы забирают. Ну там, президенты у нас либо домы, либо альфы. В депутатах в основном домы и альфы. А сабу сложно по природе своей идти против давления со стороны дома, а домам, наоборот, в таких вопросах хочется полностью у них контроль забрать. Мы как-то с Арсом пиздели по этому поводу часа три. Выучил уже все его тезисы. Так что мэром тебе не стать, Тох, ты уж прости, но не думаю, что в твоём случае это плохо.       — Я и не хотел быть мэром, — куксясь, говорит Антон. — Это ж запары много.       — Во-во, а этим только и подавай запары! Не, хорошо всё же, что есть домы. Столько херни ненужной в свои руки забрали, моё им уважение, конечно. Можно своими делами заниматься.       — А вы хорошо с ним ладите? Ведь вы разные касты.       Сергей морщится, чуть язык не показывает.       — Касты, — передразнивает он. — Природа у нас разная, хуй поспоришь. И чё? Вот я с тобой нормально общаюсь? Нормально. И с людьми, ну, это, вменяемыми, я тоже нормально общаться буду. И домами тоже. С омежками посложнее, у нас на них стоит железно, — он хмыкает с улыбкой, но продолжает: — И всё равно можно и с омегами дружить. Только дом с сабом дружит всегда так, посредствененно. Но я говорил уже, у них к вам ко всем отношение, как к Божьему агнецу. Только убивать не будут, слишком уж священный. Арс ведь и сейчас не просто так один на один с ней пиздит. Вообще не удивлюсь, если её с должности снимут.       — За что? — удивляется Антон. У него дух от этой информации перехватывает.       — Что саба обидела, — самодовольно заявляет Сергей. — Мы ж пришли когда, ты вообще не алё был. Явно она наболтала чего лишнего. А я тебе говорил уже, домы за вас любому жопу порвут. Так что пизда твоей директрисе. Донесёт Арс на неё, а в системе образования половина домы, так её тут же погонят.       — Будто сабмиссивы такие особенные.       — С такой интонацией обычно противники сабмиссивности говорят, — замечает Сергей и недовольно головой качает. — Переучивайся на нормальный лад. Тебе ж уже сколько? Семнадцать, наверное? — Антон кивает согласно, Сергей и говорит дальше: — Ну вот, возраст большой уже. Себя надо любить и принимать со всеми особенностями. А для них, — он на дверь в кабинет директора показывает, — вы особенные, да. Они, блин, школы для вас отдельные строят. Хотят ВУЗы сделать не просто с отдельной кафедрой для сабов, а полностью ВУЗ для сабов, как школу. В общем, ненормальные эти домы, когда дело до вас доходит. И с этим нужно только смириться, — он руками разводит, мол, это всё, что в его силах.       Во время разговора с ним Антон расслабляется, перестаёт горбиться и из мыслей уходит страх перед реакцией родителей и окружающих. Теперь там только слова Сергея про некую особенность сабмиссив в глазах доминантов. Он об этом ни разу не задумывался, ему и в голову прийти подобное не могло, всё же, а ещё свежи в нём мысли об истязаниях бедных связанных сабмиссивых в тесной клетке, стоящей в грязном, тёмном сыром подвале.       Вдруг Антону приходит мысль, что это всё может быть неправдой. И ажурные рассказы про сабскую исключительность, и страшилки про истязание их до смерти.       Сабмиссивов отделяют от общества сразу, как обнаруживают. Они начинают учиться в собственных школах, нигде потом толком не светятся, по крайней мере в магазине Антон их ни разу не замечал. А неизвестность может создать абсолютно любой образ, покрыв всё либо белым шёлковым полотном, либо драным кроваво-чёрного цвета.       Антон решает довериться не родителям, не Сергею, не себе, а Арсению, как яркому представителю своей ипостаси.       Арсений выходит от директрисы собранным, на лице застыло нейтральное выражение, но стоит ему наткнуться взглядом на Антона, как губы и глаза начинают непроизвольно кротко улыбаться.       — Не скучали здесь? — спрашивает он мягко, плавным быстрым движением оказываясь рядом. Смотрит преимущественно на Антона, которому легче глядеть впереди себя, чем на того, кто с ним разговаривает, хотя при диалоге с Сергеем он не стеснялся смотреть тому в глаза и ничего подобного в помине не ощущал.       — Да потрещали немного, — говорит Сергей и достаёт в долгожданном порыве из кармана пачку сигарет. — Пошли скорее на улицу, курить хочу — умираю.       Пока они идут, он говорит:       — Я думал, что в пору интернета дети растут более, ну не знаю, раскрепощённые, а на них всё равно смотрят скелеты их семьи и старшего поколения.       — Ты про Тошу? — интересуется Арсений.       — Вот, а мне ты врежешь, если я его так назову, — бубнит Сергей, но кивает. — Про него.       — Ничего, — говорит Арсений и приобнимает Антона за плечо, незатейливо подтаскивая к себе поближе. Он не делает это раздражающе и слишком бесцеремонно. Отчего-то такое поведение кажется Антону правильным, и он только послушно продолжает идти рядом. — Больше он этого пагубного влияния не увидит. Мы сейчас к тебе домой поедем, — говорит он, обращаясь к Антону. — Соберём вещи. Твоих родителей уже с работы вызвали, проводить тебя. Я буду рядом, уходить и давать вам время поговорить наедине не планирую.       — Вот она — забота доминанта, — хмыкает Сергей.       Арсений смотрит на него острым взглядом и возвращает нежный на Антона.       — Потом поедем в твою новую школу, она на манер пансионата, у тебя там будет своя комната, её уже подготавливают к твоему приходу. Из дома забери всё нужное. В комнате места не так уж много, захламлять лишний раз её не нужно. Я тебе по ходу объясню, к кому нужно будет обращаться, как будет проходить твой день и всё в таком роде. Хорошо?       На улице они расходятся с Сергеем. Он пожимает им обоим руку на прощание и, закуривая, направляется к своей машине, пока Арсений деликатно ведёт Антона к своей.       Машина у него чёрная, новая и дорогая на вид. В салоне пахнет нейтрально. Чисто. Арсений усаживает Антона на переднее сиденье, застёгивает ему ремень безопасности и только после этого устраивается на водительское место.       Пока едут, разговаривают. Точнее говорит Арсений, а Антон внимательно слушает.       В основном его слова дублируют слова Сергея, только мысль становится более растянутой, тон более вкрадчивый и выражения культурные, с небольшим количеством вводных слов.       — Если есть вопросы, можешь их задать.       — Я больше не увижусь с родителями?       Арсений хмурится, показывая, что такой вопрос ему не нравится, но отвечает:       — Родители могут навещать ребёнка в школе под присмотром преподавателя. Тем более, если в их деле есть пометка, что они отрицательно настроены к сабмиссивности. Если родители понимающие или сами являются браслетными, учащиеся могут и выходные, и праздники проводить у них. Всё остальное обговаривается непосредственно с директором школы. В твоём случае ты сможешь общаться с ними под чужим присмотром.       — Как сейчас под Вашим?       — Да, можно и так сказать, — бесхитростно соглашается Арсений, уже подъезжая к нужному подъезду. — Тебе комфортно так? Ты можешь обращаться ко мне так, как тебе удобнее. Необязательно на «Вы».       — Учту.       — Тош, не бойся меня. Я не хочу тебе навредить, — останавливая машину, говорит Арсений и переводит на него ласково-порицающий взгляд. — Или ты мне не доверяешь?       Само слово «доверие» вызывает у Антона неожиданный прилив крови к сердцу. Он мотает головой.       — Я доверяю Вам. Это просто… Всё это…       — Ты боишься, что будешь скучать по прежней жизни? Я так об этом не думаю. Давай ты сначала попробуешь, прежде чем бояться, хорошо? И по поводу родителей не беспокойся. Они не скажут тебе лишнего, а если…       — Их-то Вы не уволите.       Арсений щурится и губы поджимает, а Антон одёргивает себя за слетевшие с языка слова. Не из-за их посыла, а потому что он перебил доминанта и тот сейчас выглядит недовольно.       — Тош, — медленно начинает говорить Арсений, — а ты уверен?       Антон сначала не понимает, в чём он уверен или не уверен, но потом сопоставляет вопрос со сказанным им ранее и удивлённо поднимает на него глаза. От Арсения исходит сила, бурлящая глубоко в глазах, и неспешно распространяющаяся во все стороны мёртвым солнцем власть, только подчёркивающаяся его серьёзным лицом.       — Ты ведь понимаешь, почему люди жаждут, чтобы их дети родились доминантами? Потому что в руках доминантов власть. Поверь, если они тебя обидят, я смогу сделать так, чтобы им жизнь мёдом не казалась.       Антон сглатывает ком в горле. Он кролик, а перед ним голодная ядовитая змея, разом готовая его проглотить, всего: от ушей до кончика хвоста. Но он на подсознательном уровне не чувствует опасность, он знает, что эта змея принесёт ему морковь с грядки, а не нападёт и съест. Он жизнь этой змее готов доверить. Точнее, его жизнь и так у неё.       — Но я не хочу, чтобы родителям… Они ни в чём не виноваты.       — Они заставили тебя скрываться.       — Они не знали, что я… что у меня…       — Ты даже не можешь сказать, кто ты. И это их вина, — безапелляционно заявляет Арсений и расстёгивает и себе, и ему ремень безопасности.       Тяжёлое молчание приносит в голову Антона боль и безысходность.       — Я слишком прямолинеен, — со вздохом говорит Арсений и вытягивает вперёд руки, подзывая тем самым к себе. Антон повинуется этому простому жесту и оказывается в его тёплых закрывающих от всего внешнего мира объятиях. — В школе у тебя будет психолог, он поможет тебе принять себя. Я не хотел тебя обидеть или как-нибудь задеть, Тош. Это прекрасно, что ты любишь своих родителей… Ладно, я фальшивлю. Мне это не нравится. Но ты можешь любить, кого считаешь нужным. Прости меня за резкость.       — Я всю жизнь видел, как доминанты с трудом выговаривали извинения, а Вы так спокойно об этом говорите.       — Ты видел взаимодействие доминантов со всеми, кроме сабов, так что твои наблюдения неполные. Я тебя обидел, поэтому извиняюсь, мне несложно это сделать.       — Вы меня не обидели, просто…       — Значит обидел, — перебивает его Арсений. — Я заставил тебя чувствовать себя некомфортно, это уже большая ошибка с моей стороны.       — Почему?       Арсений цокает, вздыхает и прижимает его голову к своей груди.       — Давай не я буду тебе это рассказывать. Просто держи в голове мысль, что доминантам очень важно ваше психологическое состояние. Подробнее уточняй у школьного психолога.       — Я не хочу ходить к психологу.       — Это обязательно, — отрезает Арсений. — Но это не моё дело, я тебя только собираю и отвожу в школу. Потом мы с тобой встретимся только на Празднике Лета. Давай мы сейчас пойдём, ты поговоришь с родителями, соберёшься и мы поедем в школу, да?       Антон соглашается. Больше он вопросов Арсению не задаёт.