Гиперопека по-доминантному

      Антон шёл за Пашей и не верил своим глазам. На каждом этаже он с любопытством осматривался, выцепливал взглядом великолепные картины, сделанные сабмиссивами отсюда, восхищался ремонтом и обстановкой, тем, как органично и комфортно в этом пансионе всё смотрелось, но ещё больше эмоций у него вызывали радостные учащиеся сабмиссивы, невозмутимо проходящие мимо в любой одежде, с абсолютно любой причёской и в целом внешностью, с довольными жизнью глазами и превосходным состоянием кожи, волос, будто каждый здесь ходил в спа вместо уроков и о порке и связывании никто из них не слышал.       Каждый раз, когда они с любопытством останавливали на нём свой взгляд, попутно здороваясь с Пашей, Антон терялся и хотел скрыться с глаз этих счастливых людей, не веря ни им, ни себе.       Под конец экскурсии Паша говорит:       — Это было дольше, чем я думал, но, надеюсь, тебе здесь пока нравится.       — Это райское место, а ты доминант, — отвечает ему Антон с неподдельной искренностью.       — Но? Я же вижу «но». Не ищи подвоха, успокойся, доверься нам. И сабмиссивам, и учителям, и мне тоже. Давай ты сейчас положишь вещи в своей комнате, мы покушаем, обед как раз начался недавно, и оставшееся время до нашего вечернего сеанса ты займёшься, чем захочешь. Но советую поговорить с другими учениками. Тебе будет полезно.       Антон расслабляется и ведётся на эти подкупающие ласковые интонации, на поддерживающе положенную на плечо руку и на шоколадные ласковые глаза. Этот человек подкупает буквально каждой частью себя, заставляя по чуть-чуть открываться и повиноваться без прямых приказов и каких-либо угроз.       Очарование этого места и двух встретившихся ему доминантов отправляют Антона в сказку и потому неверие в реальность всего происходящего только растёт в нём в геометрической прогрессии, предрекая скорые проблемы и обратную сторону медали. Кинув рюкзак, он быстро переодевается в спортивные штаны и футболку, надевает на руки все имеющиеся украшения, буквально наряжая себя, как ребёнок новогоднюю ёлку, нервно зачёсывает волосы назад и с протяжным вздохом выходит из комнаты, где, оперевшись о стену со сложенными на груди руками, его ожидает Паша. У того на губах незатейливая улыбка, но глаза цепко проходятся по всему внешнему виду, толком нигде не останавливаясь, и даже лицо не изменяет своей дружелюбной манере ни на грамм, не выдавая ни волнения, ни беспокойства, ни недовольства, ничего вообще, кроме подкупающей открытости с желанием быть своим.       — Пойдём на обед? — бодро интересуется Паша, отталкиваясь ногой от стены. — Запомнил, где твоя комната? «218» номер, запомни. Тебе, если что, помогут другие ученики. Здесь все дружные. Или можешь отыскать меня, мой кабинет запомнить несложно. Холл первого этажа, налево.       — Я запомнил, — отвечает Антон и неловко начинает следовать за ним по коридорам. Он старается запомнить путь, но постоянно выпадает из настоящего в свои мысли и переживания, косит глаза на Пашу, обдумывает всё, увиденное им сегодня. И никак не может с этим свыкнуться. Тогда решает просто смириться и не загадывать далеко, стать тем собой, каким притворялся несколько долгих лет. — Как я могу к Вам обращаться?       — Я же уже представлялся, — весело говорит ему Паша, приобнимая за плечо. — Многие меня Пашей зовут, но есть и те, кто кинкует с официального обращения. Типа, я старше, статнее и все такие дела. Ты к Арсу на «Вы» обращался? — на кивок со стороны Антона он продолжает отвечать: — Думаю, Арс в своём уме, чтобы предложить тебе переход на неформальный стиль общения, и ты просто остался на официальном. Как тебе удобнее. Если хочешь ко мне тоже обращаться на «Вы», кто я такой? Ах да, я Павел Алексеевич. Но, если тебе комфортнее на «ты», можешь просто Пашей называть. Тебе что больше нравится?       Антон пожимает плечами, косясь на него, и со вздохом поясняет:       — Вроде, мне не принципиально. Просто я не привык к учителям и старшим тыкать. Но Вас почему-то на «ты» хочется называть.       — Так и называй, — широко улыбается в ответ Паша. — Говорю, меня так почти вся школа называет. А Арса — нет. Старпёр.       — К нему хочется обращаться на «Вы», — отвечает Антон чуть враждебно.       — Эта бестия творит чудеса, — говорит Паша, закатывая глаза, но кивает. — Ему не привыкать, Выкай ему сколько влезет. К учителям также. Обращайся, как привычнее, как больше нравится. Можешь посмотреть, послушать точнее, как говорят другие. Но в целом не зацикливайся ни на чём. Тебя никто не будет ругать.       — Я это уже понял.       — Надеюсь на это. Мы дошли. Приятного аппетита. Подходи к стойке с подносом, — вон там лежат, — и бери, что хочешь. Шведский стол, все дела.       Паша хлопает его по спине и быстро ретируется, начиная кому-то махать, улыбаться во все зубы и кивать в сторону еды, будто головой футбольный мяч отбивает. За дальним большим столом сидят взрослые доминанты разного пола и возраста. Видимо, учителя.       Долго на них Антон не смотрит и, невзирая на отсутствие аппетита, идёт к подносам. Ученики движутся организованно, но свободно, без чёткого построения или регламента, о чём-то щебечут друг с другом, подтупливают над выбором еды, накладывают в одну тарелку сразу всего или нагружают поднос огромным количеством маленьких тарелочек, а потом с трудом втискивают туда стакан с компотом или другим напитком.       Выбор еды не особо велик, но довольно разнообразен. Жареное, копчёное, тушёное, сырое, вегетаринское, постное, острое и пресное, жидкое и немного погрызть, фрукты, овощи, салаты. Антон замечает последнюю оставшуюся твороженную запеканку и берёт себе её, ставит рядом селёдку под шубой и отварной картофель. Набор странный, но из-за него начинает пробуждаться аппетит.       Подражая другим ученикам, он кладёт себе ещё напиток, ломтик хлеба, столовые приборы, салфетки, жвачку, десерт в виде пирожка с вишней и садится за ту часть стола, где меньше всего людей. На него продолжают кидать взгляды, одна девушка и двое парней в качестве приветствия улыбнулись и помахали ему, но в прямой контакт никто не вступает.       Антону не по себе: он в чужом месте и неизвестном ему коллективе, абсолютно оторванный от прошлой жизни, переписанный и стёртый. Это райское место напоминает ему колонию. Пока он ест, оглядывается, изучает искусно сделанную столовую, прелестные картины на стенах, сабмиссив, но всё вместе в голове это смешивается в отвратительную кашу, залитую киселем. Родители его похоронили, учителя поперемывали кости, одноклассники, вероятнее всего, обсмеяли. Он сам прокололся так, что перечеркнул всю свою жизнь.       Сидящий внутри него голод угасает от таких упаднических мыслей, поэтому обед он не доедает. Отставляет от себя поднос, вздыхает, находит взглядом, куда нужно всё относить, и после этого идёт искать свою комнату.       По пути с ним здороваются, и он неловко отвечает тем же, всем своим видом стараясь донести до окружающих своё нежелание общаться. Он криво улыбается, отводит взгляд, представляется, бормоча своё имя под нос, и в целом неохотно отвечает на любой заданный ему вопрос.       У него спрашивают, кто он, как зовут, давно ли приехал, в какой комнате поселился, сколько ему лет и всё в таком духе.       В своей комнате Антон запирается на щеколду, падает на кровать и минут десять просто дышит, пытаясь выкинуть все мысли из головы.       «Почему я здесь?», спрашивает он раз за разом у себя. Отвечает каждый раз по-разному, перепробовал уже все ответы, а этот вопрос всё равно орёт внутри него, требуя чего-то иного.       «Потому что я сабмиссив. Потому что я позволил себя раскрыть. Потому что потерял в тот момент контроль над своим поведением. Потому что место нижнего браслетного здесь…».       Всё вокруг него ненастоящее — так он ощущает. Это ложь. Абсолютно всё. И родители, и эта комната, и школа, и в целом его жизнь. Через полчаса или больше Антон наконец находит в себе силы посмотреть правде в глаза. И испугаться. Раз в двадцатый, но как будто в самый первый, он начинает осознавать, что находится в неизвестном месте с неизвестными людьми и, что будет с ним дальше, также неизвестно. Одно сплошное тёмное пятно.       Свои вещи он начинает расскладывать ближе к вечеру и тогда же ему приходит идея: удрать. Проверить, насколько тюрьма, в которую его поместили, крепкая. Что с ним будет за непослушание. Разрушится ли этот сказочный мир. И немного побыть в одиночестве вдалеке отсюда.       Перед ужином он жутко волнуется, но в итоге решает на него не идти, чтобы не струсить, не передумать, не решить остаться. Ему это нужно: почувствовать, что ещё не всё потеряно, что вокруг настоящий мир и он руководит своей жизнью, а не попал в плен. Хотя он и совершенно не понимает дальнейшего развития событий.       Он может не учиться, не работать, а просто жить в своё удовольствие? Правда что ли? Тогда почему все люди не мечтают о том, чтобы они или их дети были сабмиссивами? Из него хотят сделать обычного наложника? Есть ли лимит по времени, когда он должен вступить в отношения с доминантом или нет? Это только самые первые вопросы, выскочившие у него в голове.       В общем, Антон ничего не понимает, вопросов у него много, но Паше он их задавать не хочет. Можно сказать, он его боится, не доверяет его обольстительным чарам, а потому избегает.       А потому и сбегает.       Как раз, когда все отправляются на ужин, он идёт на улицу, не находит никаких охранников, постоянно озирается по сторонам, натягивает пониже капюшон и ускоряет шаг. Только в метрах трёхсот от забора пансионата в нём появляется облегчение, почти сравнимое с эйфорией.       В этом районе он никогда не был. Здесь красиво. Безумно красиво. Антон бродит по улицам, добирается до мостовой, наблюдает за изменяющим цвет за цветом небом, любуется вышедшими на прогулку собаками, цепляется глазами за запястья и щиколотки. За всё время он встречает семь доминантов. Двадцать людей. Пятнадцать альф и семнадцать омег. И ни одного сабмиссива.       Потому что они огорожены. Стёрты из этой жизни. Они не часть общественной жизни, а какой-то другой её инородный элемент.       Вокруг темнеет, небо почернело, его цвет теперь голубой, но очень грязный, будто несколько раз испачканный в грязи. Курчавые облака очень быстро меняют своё местоположение, из них не выстраивается никаких фигур, они не хотят никем быть, просто плывут и всё. Антон наблюдает за ними через отражение в воде. Он сидит на скамейке возле самого края, впереди него только небольшой заборчик и озеро.       Так ему думать не хочется совершенно, зато в сердце начинает укладываться всё случившееся. Ему даже начинает становиться страшно. Что он заблудился, подвёл кого-то, ослушался Пашу, испугал или напряг кого-то. Вместе со страхом приходит и стыд. Он себя не ценит, уж точно не так сильно, чтобы доминанты вокруг него расшибались в лепёшку.       И он бы с радостью вернулся обратно в пансионат и извинился перед Пашей, но не может этого сделать. Стоит на мостовой и сокрушённо всматривается вдаль, потому что убегал без телефона и во время дороги безмерно много думал, совершенно не запоминая маршрут.       Мимо него проходит семейная пара с маленьким папильоном, которого за поводок ведёт ребёнок. Это семья людей. У них нет браслетов и нет запаха. Антон не хочет просить у них помощи. Зато сразу после них идёт мужчина, тоже с собакой: тёмным стаффордским бультерьером. На его руке чёрный браслет. — Тот самый, который невозможно разрезать, сжечь, подпалить, разбить, разносить и всё в таком духе. Он и на старости лет будет выглядеть, как новенький. Хоть кислотой его пытайся разъесть — не выйдет. — Мужчина среднего роста и средней комплекции, даже чуть накачан. У него доброе лицо и кучерявые медные с уходом в каштан волосы. Антон решает подойти к нему.       — Извините, — прокашлившись, говорит он. — Не поможете?       — А что Вам нужно? — живо интересуется мужчина, начиная скупо, но с тем вежливо-нежно улыбаться.       У Антона болезненно сжимается сердце — перед ним доминант, и он сейчас просит у него помощи. До одури правильная сценка, приятная, желанная и незаконченная. Внутри него горят джутовые верёвки, обжигая кожу, мысли и желания.       — Я здесь недавно. Не знаю, где пансионат…       Мужчина хмурится и округляет одновременно с этим глаза. Пёс поднимает свою морду и заинтересованно обнюхивает ноги Антона, и его хозяин опускает взгляд туда же — вниз. Потом поднимает его и учтиво, чуть волнительно, уточняет:       — Ты саб?       Антон ёжится от этого вопроса, хочет помахать головой и сказать, что он обычный человек, но вместо этого он поджимает губы и понуро кивает, будто нашкодивший ребёнок. Даже дёргается, чтобы показать скрытый под штанами браслет, но одёргивает руку. Мужчина хмурится ещё сильнее и бросает за его спину взволнованные взгляды.       — Как ты здесь один оказался? Ты совсем без сопровождения? У тебя есть доминант?       Вопросы падают один за другим, они настолько нервные и учтивые, что Антон начинает чувствовать себя ещё более неловко и виновато, а вместе с тем более спокойно и защищённо. Он рефлекторно отступает на небольшой шаг назад, но мужчина быстро сокращает всё бывшее между ними расстояние и приобнимает его за плечо.       — Не бойся меня. Я просто спрашиваю. Тебе сколько лет? Ты совсем молодо выглядишь. Не волнуйся. Как тебя зовут? Меня Виталий. А тебя?       Антон представляется. Виталий стоит к нему очень близко, у него яркие голубые с серым оттенком глаза, полные неподдельного сочувствия и желания помочь. Неизвестному парню с улицы. Будучи человеком Антон и не надеялся бы получить хоть треть подобного. А так, как он до сих пор не может переварить всё, с ним случившееся, он теряется. Отвечает на вопрос, говорит, что ему семнадцать, а дальше он по сути просто стоит рядом с ним, гладит его собаку — Кеша, и это девочка. Успокаивается из-за этого, с Виталием больше не разговаривает, они просто ждут, когда кто-то приедет. Но всё это время ожидания Антон чувствует на себе пристальный взгляд. Ни изучающий, ни осуждающий, ни какой-нибудь положительный или отрицательный, а скорее глаз надзирателя или камеры, — следящий, чтобы чего не случилось. Присматривающий.       Минут через двадцать — Виталий всё это время находится с ним рядом, — к мостовой подъезжает чёрная машина, из неё выходит Арсений, быстро оглядывается, почти сразу взглядом находя Антона, и направляется к нему. Виталий здоровается с ним рукопожатием, кивает и будто передаёт эстафету, после чего уходит. Арсений первым делом крепко обнимает Антона, вжимая его носом в свою грудь и кладя тёплую влажную ладонь ему на затылок.       — Тош, всё в порядке? Что случилось? Почему ты убежал? Есть хочешь? Замёрз? Ничего не произошло? Тебя никто не обидел?       — Всё в порядке, — тихо отвечает Антон. — Просто захотел погулять.       Арсений очень тяжело вздыхает и гладит его по голове.       — Лучше ставь кого-нибудь в известность о своих прогулках. И бери с собой телефон. У тебя же даже денег нет. А вдруг что-то могло произойти? Тош, мы же волновались. Я тебя только сегодня передал, и вот опять мы с тобой встретились. Ну как так?       — Вот так, — со вздохом отвечает Антон. — Я просто… Не знаю. Это так всё… странно.       Арсений качает головой.       — Ты освоишься. Нужно немного времени. Дай себе и пансионату шанс. Это будет прелестный год, вот увидишь. И потом тебе тоже понравится. По-другому и быть не может.       — Наверное.       — Точно! Так и будет, я тебе говорю. А я маме давным-давно давал слово не врать. Понимаешь? Так что никак не могу тебя обмануть. К тому же, ну как у такого прелестного мальчика может быть что-то не так? Не может ведь! Поверь мне, Тош. Не нужно подвергать свою жизнь опасности и загоняться, хорошо? Ты с Пашей разговаривал?       — Мы на вечер договорились, — чуть помедля, отвечает Антон.       Арсений очень скупо улыбается, стараясь не слишком показывать крепко сжатые зубы, легонько, но ощутимо надавливает ему на спину, побуждая двигаться к машине, и идёт за ним следом, не отнимая от плеча руку.       Они едут практически в тишине. Сперва Арсений приставал к нему, уточнял про удобство, не холодно ли или не жарко, нужно ли заехать в магазин взять что-нибудь перекусить, не случилось ли чего за время прогулки, не приставал ли кто-либо, не испугал ли его Виталий и как он себя вёл, не позволял ли себе лишнего. Получив короткие, неохотные, но всё же тихо проговоренные ответы, он отстал, поэтому весь оставшийся путь они проезжают в молчании. Радио в машине не включено. Антон наблюдает за изменениями вида за окном и погружается в мистические завитушки серых облаков почти что на чёрном небе.       Выходят возле ворот они в такой же тишине. Арсений провожает его не просто до ворот, а вновь до кабинета Паши.       — На чай не останусь, у меня дела, — оповещает он и ударяет того в плечо.       Паша морщится, но выглядит до того озабоченным, что этот толчок, вроде бы и шуточный, на грани с грубым, пробуждает его на время. Он спешно пару раз кивает, благодарит его и прикрывает за ним дверь.       — Извините, — говорит Антон первое, что приходит ему на ум.       Тишина в кабинете его напрягает, как и Пашин направленный в себя взгляд.       — Нет-нет, всё в порядке, — бодро отвечает тот, повторно будто отходя ото сна. — Не нужно извиняться, ты не сделал ничего такого, да и забыл что ли? Мы же на «ты» перешли, да?       — Да, — едва слышно соглашается Антон.       — Почему ты меня боишься? — со сдержанным вздохом интересуется Паша и с горящими глазами садится на диван против него, складывая перед собой в замок руки. — Я давал тебе для этого поводы?       — Я Вас не боюсь.       — Ты себе противоречишь, — криво улыбаясь, говорит Паша. Он перекидывает ногу через другую, принимая уже более спокойный и вольготный вид.       — Не знаю, что от Вас ожидать, — признаётся Антон.       Паша кивает с задумчивым лицом и спустя минуту размышлений говорит:       — Ты боишься новой жизни, потому что думаешь, что она будет ужасной, да? Я понимаю, твои родители… Они рассказывали тебе альтернативную версию того, как живут сабмиссивы. Возможно, ты даже думаешь, что всё это сон или что это сказка, которая скоро закончится. Но это не так. На самом деле всё, что я тебе говорил об этом месте — это правда, а не обманка, чтобы тебя здесь заключить.       — Но вы же заключаете.       Паша поджимает губы.       — Ты имеешь в виду то, что мы перевели тебя из твоей школы?       — И забрали от родителей, — дополняет Антон.       — Они не особо сопротивлялись. И не высказали желания продолжать с тобой общение. Только твоя мать уточнила у Арса номер школы, точнее нашего пансиона. Понимаешь, люди не всегда способны понять браслетных. Их… не то, что физиологию, она в целом не особо отличается, а вот именно поведение. То, что сидит внутри, в голове. Наши желания. Зачастую они их портят, доводят сабов до комплексов, воспитывают в них страхи или отвращение к чему-то конкретному или ко всему, связанному с БДСМ. И с этой стороны лучше тебе жить в кругу своих соратников. Среди тех людей, чьи мысли и желания схожи с твоими собственными.       — Но так быстро? Арсений привёз меня сюда сразу же, как узнал о моём браслете на ноге.       — О твоём типе или классе. О твоей сабмиссивности.       — Да какая разница? Сути вопроса это не меняет.       — Ты прав, не меняет, но меняет восприятие. Давай ты сейчас успокоишься и подумаешь, как бы ты продолжил коммуницировать со своими одноклассниками и родителями?       — Зачем Арсений вообще меня вычислил?! У меня же всё было нормально. Я играл с ребятами в футбол, гулял, спокойно с ними общался, а теперь я вынужден жить здесь. У меня же всё было нормально! Да и вы даже документы мои не оформили, я же в паспорте человек, а не… сабмиссив. К чему всё это? Такая спешка?       Паша выслушивает его молча, кивает на некоторые вопросы, но не отвечая так на них, а подмечая что-то для себя. Внешне он совершенно спокоен и собран. Антон начинает чувствовать стыд за своё поведение, заражается той атмосферой, которую ему выстраивает Паша, замолкает и выравнивает своё дыхание. Он понимает, что делает всё правильно по чуть смягчившемуся взгляду и безмерно этому радуется.       — Давай я отвечу на все эти вопросы. По очереди. Если всё верно запомнил. Зачем Арс раскрыл тебя? Потому что он доминант, и увидел сабмиссива не на своём месте. Для тебя это много чем было чревато. Всё же, а природа не просто так наделяет нас браслетами. Рано или поздно, ты бы дорвался до БДСМ в любой форме, познакомился бы с другим человеком, который не оценил бы твои фетиши. Это обидно, это неприятно, к тому же зачем столько времени так болезненно сдерживать свою натуру. Тебе так уж нравилось прятаться? Не думаю. А Арс, опять же, поступил так, как сделал бы любой законопослушный и приличный доминант. Не вини его за это. Потом, надеюсь, ты будешь ему благодарен, — он делает небольшую паузу, качает головой и продолжает: — Я не хочу говорить, что ты вынужден жить и перевестись в пансионат из-за законодательства. По закону, если ты знаешь, недостигший совершеннолетия сабмиссив должен жить в пансионате, а совершеннолетний либо в общежитии для сабмиссив, либо у своего официального опекуна-доминанта. Твои документы мы уже оформили.       — Но… Как? Мой паспорт… он, — Антон раздосадованно оглядывается, пытаясь сообразить, где вообще он его оставлял, но не может этого вспомнить.       — По-хорошему, перед выдачей паспорта должны проверять на доминантность и сабмиссивность, — со вздохом говорит Паша. — То есть в твои шестнадцать, когда браслет уже был на тебе, тебя должны были определить к классу сабмиссив, но, как это часто бывает, работники забили на эту процедуру. К сожалению, её всё никак не могут закрепить на официальном уровне и назначить за её несоблюдение штраф, ну да ладно. Тебе по оплошности выдали человеческий паспорт. Арс уже привёз мне все твои документы, медицинские, страховые, паспорт, свидетельство о рождении. Они пока у нас в архиве полежат, можешь не беспокоиться.       — Но всё же… Как? Мне уже поменяли паспорт?       — Во всех документах у тебя теперь проставлен статус сабмиссивности.       — Как? Так быстро?       Паша улыбается с лёгким смешком и отвечает:       — Максимальный срок обработки документов сабмиссив — 1 рабочие сутки. Обычно запросы выполняют сразу.       — Я паспорт две недели ждал…       — А со статусом сабмиссивности прождал бы меньше суток. Как раз успел бы переехать, освоиться и со всеми перезнакомиться.       — Но почему так быстро?       — Потому что законом установлен такой срок. Это бюрократия. Давай бросим её и перейдём на более насущные вопросы? Не просто так ведь всё делается оперативно. Это чтобы ты, любой сабмиссив, испытывал как можно меньше дискомфорта и сразу оказывался в благоприятной среде. Я повторяюсь, но люди зачастую не понимают сабов, не разделяют их мировозрение, не одобряют их желания, а это любому будет неприятно. Но самое главное, что ты должен знать — это нормально. Нормально чего-то хотеть. Чего-то постыдного или, возможно, неловкого, странного. На любой каприз можно найти исполнителя. Я очень надеюсь, что тебе понравится у нас и ты очень скоро освоишься, а пока что ответь, есть ли у тебя ещё вопросы?       — Я… не знаю. Наверное, нет.       — Хорошо, тогда давай просто поговорим.       — А что мы делали до этого?       — Выясняли, что сподвигло тебя сбежать из пансионата, никого не предупредив. Думаю, этот вопрос можно считать закрытым, верно? В дальнейшем, прошу, обращайся ко мне. Даже если я занят, отдыхаю, ем, в туалете — без разницы. Я весь твой в любое время дня и ночи. Кто-нибудь должен знать, где ты, понимаешь?       — Но если все доминанты такие хорошие, чего мне бояться на улице?       — Доминанты проходят обязательное медицинское освидетельствование, прежде чем допускаются до нижних, но на улице ты можешь встретить кого-угодно, в том числе людей или разъярённых альф, омег. Разное может случиться.       — Но и я не сахарный.       — Ты пытаешься быть человеком? — учтиво интересуется Паша. — С доминантом ведь лучше. Ты не пробовал. Наверное, даже думать себе о подобном запрещал, потому что воспитывал в себе не то отрицание сабмиссивности, не то просто учился её сдерживать. Но давай честно обсудим то, что ты на самом деле хочешь. Твои желания, ладно?       — Какие желания?       — Ты ведь понимаешь, о чём я, Антош. Мне интересно, есть ли у тебя уже какие-либо фетиши или что-то, вызывающее в тебе, напротив, страх, отторжение. Думал ли ты о сексе с кем-либо, какого пола был этот человек. Как он приблизительно выглядел. Или, может быть, это было не с человеком или их было несколько. Удовлетворял ли ты себя сам? Это не допрос, если боишься, стесняешься, можешь не отвечать, мы вернёмся к этому разговору позже.       — А варианта «не вернёмся» не существует?       — Проблемы нужно прорабатывать, а не бежать и прятаться от них.       — Какие проблемы? У меня нет проблем.       Паша скупо улыбается с поджатыми губами и потирает себе веки, прикрыв на пару секунд глаза.       — Понимаешь, Антон, то, что ты не видишь проблемы, не значит, что её нет. Для начала прими и осознай свою сущность. Ты — саб. Нижний.       — И я подчиняюсь доминанту, — монотонно продолжает Антон.       — Я этого не говорил, это сказал ты, притом с такой… интонацией, будто это что-то плохое. Подчинение верхнему вызывает в тебе неприязнь?       — Нет, — резко отвечает Антон, но быстро исправляется, впрочем, очень неуверенно. — Просто, это ведь… Я в плане… типа шутки, нет? Или это просто обязанность, я не знаю, как у вас это всё работает.       — У нас, Антош. Ты хочешь?       — Что?       — Узнать на практике, нравится тебе это или нет.       — А может не нравиться?       Паша улыбается уже более тепло и широко, подлавливая его на словах. А Антон, поняв, что конкретно сказал, потупляет взгляд и спешно пытается придумать себе логичное оправдание.       — Я в том смысле, это же чего-то там на уровне природы, физиологическое или какое-то там такое.       — Тебе это кто говорил?       Антон давится воздухом.       Действительно, а кто ему это говорил и когда? Антон подобного не помнит. В недосмотренном фильме такого не говорили, на уроках биологии тоже, прямым текстом никто не говорил таких вещей, но отчего-то он искренне и горячо в этом уверен. Возможно, из-за материнских сказок, думается ему, хотя там поднималась речь именно физического доминирования, а не духовного. Он вспоминает о матери, о семье и начинает грустить.       — Никто? — подсказывает Паша. — Ты сам сделал такой вывод? И тебе этот вывод не нравится?       — Я… я не знаю.       — Просто скажи, что чувствуешь. Давай я тебе сейчас задам несколько вопросов, а ты отвечай на них сходу, не задумываясь. Хорошо? Отлично. Тогда поехали. Как тебя зовут?       Антон отвечает. И на следующие вопросы: «Сколько тебе лет», «В каком году родился», «В каком городе», «Кто нравится больше: кошки или собаки», «Сколько дней в декабре», «Любимый цвет», «Любимое время года», «Любой фильм», «Дважды два», «Железо или волокна», «День или ночь», «Крепко или нежно», «Солнечно или облачно», «пятью пять»…       — Ты или тебя?       — Меня.       — Он или она.       — Он.       — Подчинение доминанту — это…?       — Правильно?       Интонация неуверенности овладевает им настолько, что Паша прекращает задавать вопросы, поднимается и, подойдя к нему, в знаке поддержки поглаживает его по плечу, поясняя тёплым, чуть журчащим, но не так сильно, как было у Арсения, голосом:       — Я довольно часто сталкивался с сабами, которые были воспитаны в духе — быть сабмиссивом плохо. Но в них есть всё равно это вожделение доминирования над собой. Природу не изменить и не обмануть, так же, как нельзя избавиться от браслета. Хотя ты, должно быть, пытался это сделать, — Паша присаживается перед ним на корточки и берёт его руки в свои, заглядывая ему в глаза. — Не бойся быть собой и делать то, что хочется. Сначала давай с тобой научимся любить себя, да? Себя такого, какой ты есть, а потом уже разбираться с остальными вопросами. Политика, будущее, поступление или работа, родители — отпусти пока что всё это. Возьми небольшую паузу, можешь на уроки не ходить, но я настоятельно рекомендую тебе всё же пойти, чтобы познакомиться с другими. Люди всех типов, будь ты альфой или омегой, доминантом или сабмиссив, человеком, не важно — все мы существа социальные и нам просто проще находиться в компании, даже если просто молчать и заниматься своими делами. Просто потому что так привычно. Так комфортно. А в жизни обязательно нужно найти свой собственный комфорт, чтобы искренне наслаждаться, проживать жизнь, а не просто существовать на этом свете, ты так не думаешь?       — Это звучит… интересно?       — Я рад, что ты так думаешь, — с улыбкой, от которой собрались морщинки от уголков глаз, говорит Паша и поднимается. — Я не хочу тебе нагружать сейчас голову, ты и так весьма многое пережил, я уверен, у тебя и так настоящий потоп от мыслей. Самое главное: расслабься и доверься. Этот пансион поддерживают множество прекрасных доминантов, мы с пониманием относимся к чужим проблемам или желаниям. Не бойся нас. Здесь безопасно.       — Я понимаю, что вы не будете меня убивать…       — Антош, у тебя очень поверхностное понимание, не сочти за грубость. Мы не будем тебя ругать, бить, запирать где-нибудь, ничего из этого.       — Но вы же доминанты…       — БДСМ в нашем мире это точно не только про боль и подчинение. Основные принципы БДСМ — безопасность, разумность, добровольность. Люди никогда о них не упомянут, потому что считают это смешным. Они нас не понимают, но нам важно, чтобы всё было добровольно, заканчивалось хорошо и приносило удовольствие обоим партнёрам. Это настоящий БДСМ, а не тот, которому тебя пытались научить.       — Да… я это… понимаю уже, но всё равно. БДСМ — это же про боль и подчинение в том числе.       — Боюсь, для тебя это пока что рано, — мягким непререкаемым голосом сообщает Паша и обходит его диван. Встав у него за спиной, он кладёт ему на плечи руки и говорит: — Не всё сразу. Сперва успокойся и адаптируйся, прими себя, только после этого мы рассмотрим твои уроки, связанные с практическим БДСМ. И не бойся, не стесняйся, даже если тебе понадобится много времени, будь это месяцем или годом, иди в своём темпе.       — Это всего лишь…       — Антон, — уже чуть строже перебивает Паша и таким же тоном продолжает: — Это не всего лишь, а огромная и важная часть жизни, к которой нужно подходить соразмеримо её важности. Твой отец тебя наказывал как-то за плохое поведение или учёбу?       Антон молчит, не торопится с ответом. Понимает, что тем самым отвечает на вопрос, даже старается повернуться к Паше, чтобы хотя бы взглядом взмолить его не отвечать вслух, но ему сильнее давят на плечи, заставляя оставаться в том же положении. Ему немного некомфортно от этого, но он остаётся сидеть так и смотреть вперёд себя, замечая, но толком не видя перед собой диван, обои, столик с угощениями.       — Да, — отвечает он наконец тихо.       — В БДСМ тоже есть практика наказания, но она желаемая обоими партнёрами и воспитательный характер носит слабый. То, что делал с тобой твой отец — это чисто человеческое поведение, никак, повторяю, никак не связанное с БДСМ. Просто ударить или избить, оскорбить и так далее — это не про БДСМ. Так что не думай, что это «всего лишь». Давай мы с тобой пойдём по очереди и в таком темпе, который тебя устроит. Устал за день?       — Есть такое.       — Значит давай с тобой будем закругляться. Можешь пойти в свою комнату или переночевать в большой спальне. Здесь есть традиция: устраивать совместную ночёвку в качестве приветствия новенького. Думаю, тебе может понравиться.       Антон чуть морщится, не брезгливо, а по большей части недоумённо. Он не хочет, чтобы его приветствовали, боится, а скорее даже страшится увидеть других сабмиссив, а точнее то, какие они на самом деле и то, примут ли его в свои ряды. Ведь теперь он будет жить среди них, общаться с ними, видеть и слышать их. Это чарующе и странно, и это пугает своей неизвестностью.       Паша в очередной раз просит его не бояться и провожает до двери общей комнаты, за которой слышен гам самых разных голосов. Ободряюще проведя ладонью по спине, он желает хорошо провести время и уходит. Антон надевает на себя привычную маску двоечника-экстраверта, натягивает на лицо улыбку и берётся за ручку двери. Потом думает, что нужно было постучаться, но уже поздно, дверь открывается, многие взгляды устремляются на него, шум становится тише, но не пропадает полностью.       — Блин, а ты реально высокий, — говорит какая-то девушка.       Выражение это настолько у неё получается окрашенным в светлые восторженные тона, что остальные начинают посмеиваться. Они зазывают Антона к себе, пара девушек и один парень подходят к нему, но осторожно, не то желая обнять, не то просто постоять рядышком. На их лицах такое приветствие, радушие, что Антону чудится, будто он попал в секту. В фильмах приблизительно так показывали хиппи. Не хватало только травки и костра с гитарой, впрочем, эти люди создавали подобную атмосферу без этих атрибутов. У некоторых в руках сигареты, а в самом конце комнаты — огромной комнаты, — возле самого окна стоит кальян. На удивление Антона курящих здесь лютое меньшинство.       — Нам сказали, что тебя зовут Антон, — говорит темноволосый парень, сидящий на длинном лазурном диване.       Антон замечает стояющую за ним гитару и всё же определяет это сборище к хиппи. Самый разношёрстный выбор одежды и причёсок только подкрепляет его мнение.       — Да… Это я?       Ребята смеются с его неловкости, но отчего-то их смех не задевает его. Он слишком дружественный и обольщающий, можно даже сказать пьяный.       — К нам обычно намного раньше приходят, — говорит другая девушка, не то рыжего, не то медного цвета. — Тебе сколько лет?       — Семнадцать, — отвечает Антон и наконец ведётся на их первоначальные зазывания, проходит вглубь комнаты и находит себе место среди остальных.       Ему на плечи вдруг ложатся лёгкие женские руки, они отлично ухоженные и совершенно нежные с покрытыми голубого цвета лаком ногтями. Антон поворачивает к ней лицо и теряется, замечая в ней знакомые черты, но ему никак не удаётся вспомнить, откуда он её знает.       — Я Оксана. Паша мне сказал, что мы из одной школы. Я тебя помню, — с широкой улыбкой говорит девушка.       Антон теряется ещё больше, вернее сказать поражается, принимает её тёплые объятия и только в этот момент до него окончательно доходит. Та маленькая девочка, которая в один из дней по непонятной причине просто перестала посещать уроки, ещё в начальной школе, сейчас здесь, живая, здоровая, красивая, благоухающая радостью.       — И я тебя, — потрясённо выдаёт он.       Оксана хихикает.       — Не узнал меня? Хотя, я бы тоже не сразу узнала, честно. Столько времени прошло. Да и мы с тобой особо не общались тогда. Ты таким тихим был, стеснительным.       — И учился плохо, — дополняет Антон.       — Да ладно, — фыркает Оксана и машет рукой, мол, неважно. — Те учителя понятия не имеют, как учить. А наши такие классные, что и ты отличником стал бы! Хотя слово ужасное. Отличник. Мне кажется, там к этому слишком серьёзно относятся.       Её мнение подхватывают другие, а Антон только спрашивает между их рассуждениями:       — Но если вы сюда рано попали, как вы можете быть в этом уверены?       — Мы были там достаточно, — говорит Оксана.       Слово «там» у неё очень резкое, громкое, говорящее за себя обо всём, что она пытается вложить. В него входит и неприязнь с лёгкой враждебностью, и пренебрежение, и все знания о том мире без сабмиссивности.       — А что тебе нравится? — спрашивает какой-то парень.       Ребят здесь около пятидесяти, они плюс-минус его ровесники, временами между ними проскакивает обращение по имени, но Антон не может запомнить сразу столько человек.       — Нравится? Не знаю. Футбол люблю.       Парень усмехается и говорит:       — Я имел в виду другое, но ладно. Поиграем в фифу? — он наклоняет голову в сторону плазменного телевизора. Под ним стоит приставка, разбросана кучка джойстиков, а ещё огромная куча съестного, не самого полезного для здоровья: чипсы, содовая, сухарики, попкорн. Только удивительным образом это сочетается со свежевыжатыми соками, ягодами, порезанными фруктами и овощами, десертами с сахаром и без него.       — Я попал в Рай? — уточняет Антон.       — Конечно, — искренне отвечает Оксана и крепко обнимает его со спины. — Здесь охуенно.       Весь вечер проходит в удивительной атмосфере нереальности всего происходящего. Антон играет, шутит, слушает других, смотрит на их рисунки, играет с ними, притом не только в приставку, но и настолки, и даже ставит мини-постановку, участвует в ней… он делает много всего, поэтому к трём часам ночи валится спать прям в этой комнате вместе с остальными на постеленном на полу одеяле. Вместо подушки он использует плечо Оксаны, а та перед сном нежно перебирает его вьющиеся волосы.