Гиперопека по-доминантному

      Своя комната ощущается уже полностью своей. В ней тепло, уютно, безопасно, можно закрыться, а можно пригласить кого-нибудь и придаться с ним или с ними любыми занятиями, хоть пропустить все уроки, хоть засидеться до четырёх утра — никто ничего не скажет на подобные шалости. К хорошему быстро привыкаешь, вот и Антон к этому чувству перманентного лета без всяких рамок, то есть запретов, приноровился и приучился за рекордные сроки.       Как и раньше, он не делает домашнее задание, но уже не чтобы кого-то позлить, а потому что в этом теперь нет надобности — желания как не было, так и не появилось. Утро у него начинается не раньше девяти часов утра; на уроки он ходит выборочно, но всё же ходит — не больше трёх в день. Зачастую к доминантам-мужчинам, потому что они дают ему то самое недостающее в жизни.       Полная свобода ему безусловно приятна, но он чувствует нехватку контроля над собой и над своим телом. Теперь, когда не нужно себя скрывать и придушивать на корню все появляющиеся желания, всё время он ожидает «того самого», и это словосочетание идёт без подразумеваний «принца» или даже «человека», — согласитесь, встретить «того самого человека» хотят довольно многие, — но вот в нём бурлит другое желание и несёт в себе оно лишь чернейший разврат с грубейшим унижением, — как для обычных людей, — отдачей себя полностью другим рукам и эфемерными болями, настолько выверенными и чёткими, расползающимися по всему организму, что из неприятных они сразу перетекают в разряд чуть ли не волшебных.       Грёз по этому поводу у Антона не просто куча, а самая настоящая тьма. Во время уроков он смотрит не на учителя, а на его руки и представляет в них верёвку или плеть; поза сидящего на коленях с задранной вверх головой теперь вызывает в нём скорейшее возбуждение до лёгкого подрагивания пальцев; размеренные преподавательские голоса, иногда переходящие ту невидимую грань спокойствия, действуют на него до того чарующе, что смысл сказанного почти никогда в нём не усваивается.       К тому же, к его глубочайшему сожалению, в этом месте все ученики думают лишь об одном — сессии с доминантом. Или просто о сессии. Или просто о доминанте. О чём-то из этих двух или об обоих сразу. А потому и все разговоры и даже многие действия складываются у них образом не самым приличным в общественном смысле слова. Они не брезгуют обсуждать размеры членов, красоту вагин, разные позы шибари, девайсы, а ещё делятся своими фантазиями или эротическими снами.       Оксана в этом плане более невинная. Она самый настоящий розовый цветочек, который сорвал с девственной полянки, взял в ладошки и гладишь кончиками пальцев эти божественно бархатные нежнейшие лепесточки. Запах от него исходит нейтральный, но цветочный, свежий и в каком-то смысле живой. В него веришь, им проникаешься, о нём только и думаешь, глядя на эту прелестную девушку. Все желания у неё из разряда лёгких. Она просто любит ласкаться, обниматься, чувствовать на себе покровительственный взгляд и ощущать чувство, что она чья-то, она нужная, одомашненная. Поэтому о том, что у неё пока ещё нет дома она говорит с такой лёгкой серьёзной улыбкой, что в пору её назвать грустной. Все эти искусные связки или длиннющие игрушки, вибраторы и тому подобное её привлекают не шибко, в ней больше натуры романтической, хотя из фетишей у неё затесались связанные за спиной руки и удушение. Об этом она говорит без стеснения, но так, будто это нечто сокровенное, и Антон этому верит.       Впрочем, Роме он верит тоже. Рома по сути своей её полная противоположность. Они оба энергичные, но в Оксане энергия живая и настоящая, будто она мать-природа, а в Роме… будто он энергетиков перепил. Желаний в нём разных огромнейшая гора. Он хочет твёрдой руки, настоящей силы, но всё же не особо уважает приказы-приказы, типа, сидеть-стоять-полай, ненавидит фиксацию изолентой и удушье, но любит цепи и ошейники. Порка каким-нибудь плоским предметом с какими-то поналепленными на него кнопками ему тоже импонирует жутко. Так, он говорит, след на жопе красивый появляется. Пятнистый, например. Или розгами, чтобы был полосатым. В общем, в Роме живёт ещё натура художника, для него тело и БДСМ — эстетика. Он хочет участвовать в открытках, перепробовать многих домов, и женщин, и мужчин, участвовать в фотосессиях, попробовать себя в профессиональном шибари.       Много из этого Антон не понимает. Чуть-чуть по складу ума, потому что довольно долго жил среди консервативных людей, для которых такой разврат… кхм, как минимум вещь личная, а как максимум вообще порочная, осуждаемая, недопустимая и все тому синонимы. На все БДСМ фильмы от людей всегда ужасные рецензии, они ставят им плохие оценки и защищают от этого детей, а всё влияние БДСМ-культуры называют пагубным. И всё же доминантов они уважают и ценят, никогда не переходят им дорогу и не оскорбляют их фетиши. Зачастую, правда, стараются их не упоминать или очень неумело над ними подшучивают, а когда не получают от доминанта ожидаемую реакцию, оскорбляются, замолкают и тему эту больше не затрагивают. Другое дело сабы — явление недопустимое и отвратительное. Сабмиссив всеми людьми заочно сделан человеком низким и пропащим. То есть по сути и за людей сабов они не считают.       Антон раньше с этой мыслью и жил, и даже успешно уживался, презирал себя, других сабов, но тайно это всё вожделел. В этом же месте он за считанные дни начал считать по-другому, и теперь уже недоумение в нём вызывает то, как отрицательно к БДСМ относятся неклассовые люди.       — Люди странные, — говорит Рома, пожимает плечами.       Они играют в приставку в комнате Ромы, на часах три часа ночи. В комнате тепло, горит только экран, панелька в джойстиках и слабый ночник в виде жирафика синего цвета. На стенах развешаны плакаты, треть из них — музыкальные группы, вторая — разные фотографии подвесов, третья — популярные среди сабов актёры. Везде бардак, учебники и тетради лежат, где упали, их косплеит вся одежда, а потом и сам Антон. Он ложится на спину, прямо на полу, расставив в стороны руки и задумчиво говорит:       — Они странные по-своему, а мы по-своему.       — Мы не странные, — с явным презрением к иному варианту отвечает Рома и косит на него взгляд. — Ну, Тох, сам подумай. Они порицают нас за то, что мы — это мы. Они странные. Значит, они долбаёбы.       — Ты слишком беспощаден?       — То, что я говорю так прямо, не значит, что я беспощаден.       — Но ты говоришь глупость, — тянет Антон. — Твой вывод взят из воздуха. Он необоснован. Нелогичен. Это обычное злословие. И чем ты тогда лучше людей?       — Я и не стремлюсь быть лучше их, — дёрнув плечом, отвечает полурыча Рома. — Для меня всё логично и обосновано, а что там у тебя в голове я не понимаю. Как ты можешь их огораживать? Ты ведь столько времени провёл среди них. И? Чем это закончилось?       — Тем, что я здесь.       — А если бы Арс тогда не придал значению тому, что увидел? И ты продолжил бы… блять, мне и думать стрёмно об этом. Прятаться в своём этом мире? До сих пор не могу допереть, как ты догадался это делать.       — Ну прости, мои родители не браслетные!       — Да, конечно. Забываю, что не всем везёт с родителями. И? Так что? Ты отвечать-то будешь на вопрос? И играть?       — Я заебался, — со вздохом говорит Антон и принимает сидячее положение. Полуслипшимися глазами он смотрит в экран, морщится от его света и возникшей по этому поводу боли в глазах и вздыхает повторно. — Времени пиздец уже, а я завтра хочу на химию.       — Не люблю химию.       — Но там Олег Тимофеевич, — хмыкая, говорит Антон.       Рома за разговор наконец улыбается, но выглядит при этом немного кровожадно. Антон к этому уже привык, поэтому не обращает внимания на подобный оскал, зевает, потягивается и всё же падает обратно на пол.       — Может, у тебя переночевать?       — Можешь и у меня, — участливо, но не наигранно соглашается Рома. — Только ты не ответил. Я тебе тут всю душу нараспашку, а ты?       — А что я? — закатив глаза, спрашивает Антон. — Мне тебе нечего ответить. Я не знаю, что тогда было бы. Уже плохо себе это представляю. И вообще, я ж забыл! У меня завтра будет первый урок по теории БДСМ!       — Скукоти-и-ища. Может, гоночки?       — Иди ты нахер, — Антон в очередной раз закатывает глаза и всё же поднимается с лёгким кряхтением.       Рома щипает его за пятки, потом накидывается на его ноги и кусает за щиколотку. Антон матерится, шипит сквозь зубы и начинает отряхивать с себя Рому, но тот прицепился так крепко и уверенно, что это не помогает.       — Ты невыносим, — сквозь зубы говорит Антон.       — Ну тебя же я терплю, — парирует лёгким невозмутимым тоном Рома и отпускает его. — А ты странный.       — Я нормальный.       — Но ты мне ещё не рассказал ни одного своего фетиша! Скажи хоть приблизительно, что ты любишь в БДСМ?       — Я ещё даже теорию не прошёл!       — Ну и что? — недовольно тянет Рома. — Мы с тобой полмесяца об этом уже пиздим. Киношки смотрим.       — Это порнуха, а не кино!       — Ну сюжет-то там есть! И нормальный сюжет.       — Ага, — скептично отвечает Антон. — Как в том, последнем, про сантехника. Сюжет — во, — он показывает большой палец. — У Вас труба засорилась? А где же Ваш доминант? Ох, как так? Нет? А хотите я трубу сделаю из Вас, а Вашу трубу прочищу? Фе.       Рома начинает хихикать.       — Там не так было, — говорит он ласково.       — Почти так! Я краснел на каждой минуте.       — Ой, какие мы нежные. Ты ещё невиннее Окси. К ней зайдёшь? А пошли к ней!       — В третьем часу ночи? Ты спятил? Она нас прибьёт!       Рома его уже не слушал. У него загорелись глаза, поэтому теперь он, не обращая ни на кого и ни на что внимания, берёт Антона за руку и тащит его за собой в «315» комнату, где должна спать Оксана. В коридорах темно, но дорогу всё равно видно из-за проникающего с улицы света. Идут они тихо, толкаясь, шепчась и сдерживая смех. Оба уже представили, как их пошлют матом, но возбуждение Ромы заразительно, и Антон уже заразился.       Почти возле самой двери они встречают Инну Николаевну, учительницу по английскому.       — Мальчики, чего не спите? — спрашивает она шёпотом.       — Играли, — говорит Рома.       Звучит он бойко, и только через время до полуспящего Антона доходит, сколько проникновенности было вложено в это одно единственное слово. Он давится воздухом и краснеет, хотя в темноте этого никому не видно, и Инна Николаевна переключает на него всё своё внимание.       — Антош, ты заболел? — спрашивает она участливо и подходит к нему ближе. Ещё немного, и обнимет или положит руку на плечо.       Такого отношения к себе со стороны домин Антон не желает, поэтому делает рефлекторный шаг назад, зато Рома с довольной улыбкой выступает вперёд вместо него. Инна Николаевна стоит растерянно, но всеми силами старается это скрыть. С Антоном она почти никогда не сталкивается, её уроки он успешно прогуливает, и это даёт о себе знать.       — Он болен. Горячо и сильно, — говорит с жаром Рома. — Так же горячо, какой была б наша сессия.       С этого флирта в лоб Антон фыркает и складывает на груди руки, ожидая дальнейшего развития этой сценки. Инна Николаевна мягко начинает улыбаться Роме, гладит тонкими длинными пальцами с ярким острым маникюром его голову и отвечает:       — Ты такой котёнок, Ром. Но я же знаю, сессия с кем для тебя будет по-настоящему горячей.       Рома даже смущается каплю, это видно по чуть более, чем обычно, глубокой улыбке, но быстро берёт себя в руки и мурлыкающим голосом подтверждает:       — Увы, но Вы правы. Может, тройничок?       — Разорвёшься, мальчик, — со смешком отвечает Инна Николаевна, треплет его по волосам и после слабого недообъятия спрашивает: — Куда вы путь держали? Случилось что?       — Ничего не случилось, — рапортует Рома. — Мы с самыми скверными помыслами идём будить Оксану и не давать ей спать. Плохих друзей она себе выбрала, не находите?       — Не нахожу в этом месте ни одного плохого саба. Вы другим только не мешайте, мальчики, договорились?       Рома рьяно кивает, целует её в руку и скорее срывается к двери Оксаны. Антон более осторожно проходит мимо Инны Николаевны, бросая на неё, прежде чем скрыться в комнате, подозрительный взгляд. Она добродушно глядит на него в ответ, но стоит при этом не совсем расслабленно, с едва заметным, но всё же различимым напряжением в руках, спине и ногах.       Оксана очень долго не хочет просыпаться, спросонья кидается в них подушками — у неё их около десяти, все разного цвета и размера, некоторые и формы, — матерится, едва разлепляя губы, и только минут через пять окончательно пробуждается и состыковывается с мыслью, что она здесь не одна и её нагло разбудили в четвёртом часу утра.       — А мне такое снилось, — сладким голосом тянет она, зевая, сидя на кровати. Руки у неё опираются на свободное место между сложенных в позу лотоса ног. — Я б вечность не просыпалась.       — Рассказывай, — падая с ней рядом говорит Рома. Он устраивается на одном локте и в целом боку справа от неё, у стеночки.       Антон же, предчувствуя долгий разговор, садится с краю кровати по другую сторону от неё и затылком опирается о стену, прикрывая для лучшего восприятия глаза.       Оксана начинает рассказывать, какие образы ей привиделись. Голос у неё всё такой же липкий и нежный, дышащий магией сна и сказки, чуть сладковатый, но живой, как запах цветка с поляны.       По её рассказу складывается немного туманный образ девушки с длинными серыми волосами, цепями, браслетами и огромными кольцами-серьгами в ухе. Она гладила её и целовала, проникала ей пальцами под трусы и игралась с клитором. Она не приставала, не занималась полноценным петтингом, а именно игралась, и было в этом много чего незавершённого, но обещающего приятного продолжения. Она шептала на ухо: «ещё немного потерпи для меня, зайчик», стала уже массажировать её конечности и спину, но параллельно дошла до вибратора. Не успел он нормально её возбудить, как некоторые индивиды, а точнее один конкретный, её пробудил и не дал досмотреть этот прелестный сон.       — Понимаешь? Вот и где я такую детализацию ещё увижу? И такое почувствуют?       — Какую детализацию, когда ты даже обстановку нормально воспроизвести не можешь, — флегматично заявляет Рома. — Не то квартира, не то загородный дом, не то вообще хижина в лесу, а эта баба чародейка какая-то.       — Да какая разница?! — возмущается Оксана. — Тут другое важно.       — Что тебе в итоге ничего не перепало?       Оксана оскорблённо фыркает и начинает избивать его подушкой.       — Ты меня расстраиваешь, — говорит она капризно, чуть не плача. — Такую девушку из-за тебя пропустила.       — Это был всего лишь сон. Грёзы, — в своё оправдание отвечает ей Рома. — В жизни ты встретишь кого лучше и реальнее, и все эти ощущения будут реальнее.       — И когда это уже будет? — спрашивает она так резко, будто это из-за Ромы она всё ещё находится в пансионе. Руки складывает на груди и глядит на него придирчиво.       Рома вздыхает, бодается о её плечо лбом и бормочет:       — Скоро будет праздник Лета, можем там попытаться. Я тоже уже давно хочу большего. Ты же знаешь. И вообще, я не дом, чтобы тебя успокаивать. Но могу предложить кое-что другое.       Оксана смотрит на него заинтересованно, со слегка блеснувшими глазами, перелившимися пониманием, неуверенностью, но и некоторым одобрением. Она кивает, и Рома выпрямляет руки, чтобы приблизиться к её лицу, целует её в губы, сперва только накрывает их, потом начинает сминать их грубее и раздвигать, проникая в её рот своим языком. Антон отворачивается, краснеет и поджимает губы. Его реакцию замечает Оксана, она кладёт ладонь ему на бедро и начинает поглаживать.       — Ты же тоже этого хочешь, — шепчет она, прикрыв глаза.       Она откидывает голову, давая Роме целовать шею, и начинает тяжелее дышать.       — Он не по девушкам, — говорит тот негромко. — Но меня и на двоих хватит. Если поможете и мне.       Оксана хватается за его плечи, крепко сжимает и направляет на себя, увлекая в поцелуй. Параллельно с этим она выгибается в пояснице, раздвигает ноги и чуть спускается вниз по кровати, располагаясь в позе и ощущениях максимального подчинения.       — Чёрт, хочу также, — рычит Рома и грубо кусает её за губы, из-за чего она надрывно стонет и отворачивает от него голову.       — Может, всё же спать? — тихо спрашивает Антон, стараясь не смотреть на них.       — Если хочешь, иди, — хмыкает Рома.       Он проникает ей под трусы пальцами и, не задерживаясь, сразу входит в её влагалище. Слышится характерный звук.       — Ты сильно возбуждена.       — Сон хороший, — отвечает та и, не глядя, кладёт ему пальцы на губы, запрещая говорить. Она погружается в свои фантазии, а Антон всё же поворачивает к ним голову.       Оксана одета просто, в облегающую её грудь тонкую маечку и розовые трусы без всяких надписей и рюшечек. У неё отличная фигура внешне, приятная глазу, но в тоже время, по мнению Антона, слишком слабая. В ней нет ничего, кроме груди, за что можно подержать, даже задница плоская, и одну её ляшку он сможет обхватить ладонью. Она бесспорно красивая, он с этим спорить никогда не будет, но не в его вкусе.       Именно поэтому он закрывает глаза, когда приближается к ней за поцелуем и очень тяжело дышит, щекоча её. Она отвечает быстро, не охотно, а именно быстро — потому что хочет ощущений, но старается отсечь все лишние мысли.       — А вот теперь мы играемся, — хихикнув, говорит Рома и полностью стягивает с неё трусы. — Окс, почему ты не домина? Ты такая… горячая.       — У меня к тебе тот же вопрос, — отвечает ему Оксана, фыркнув. — Антош, не стесняйся, ложись.       Они целуются все втроём, им очень этого хочется, но ещё сильнее им неловко. Рома старается вести, как самый из них бойкий и предприимчивый, но надолго его не хватает, и тогда он начинает в основном принимать все поглаживания, поцелуи и неловкие попытки сжать, связать, зафиксировать от Антона с Оксаной.       — Может, игрушки попробуем? — предлагает Рома и смотрит на них ожидающе. Он опять воспрял духом, отдавшись пришедшей ему в голову идее. — Ты какие-то ещё не пробовала, Окс?       — Я сейчас не особо игрушки хочу, — отвечает она виновато. — Может, к Паше пойдём? Я не хочу его будить, но…       — Сегодня Инна дежурит, — говорит Рома. — Можешь пойти к ней, приласкает, — со вздохом договаривает он.       Оксана смотрит на него в ответ чуть взволнованно, но эта идея ей нравится уже гораздо больше, она подсобирается, тело, как у кошки, готовится к нападению. Долго она себя не сдерживает, кивает и убегает из комнаты. Антон смотрит ей в спину, в мыслях у него Арсений и немного Паши, из-за его недавнего упоминания.       Рома достаёт из кармана спальных штанов сигареты, закуривает и спрашивает:       — Так всё же, что тебе больше нравится?       На босу ногу, разнеженный, но не до конца, а потому каплю резковатый ещё и с сигаретой между пальцев Рома на Оксаниной кровати выглядит красиво, волшебно и правильно. Антон вздыхает, валится с ним рядом, затылком и спиной к стене, ноги сгибает буквой «л» в коленях и просит вытянутой рукой сигарету. Рома его понимает и без лишних слов делится, но взглядом напоминает про свой вопрос.       — Я не знаю точно, — отвечает он после первой затяжки. — Понимаешь, я только из-за вас начинаю обо всём этом узнавать, и меня это немного пугает. У меня и мысли иногда такие… знаешь, просто утопиться, а не разбираться во всём этом… потопе.       — В характере, — пожимает плечами Рома и лениво поясняет: — У каждого второго саба хоть раз была мысль суициднуться. Я вот застрелиться хотел. Знаешь, тоже как форма контроля за собой. Паша говорит, что этого не нужно бояться, но и не нужно этому поддаваться. Типа, если возникают такие мысли, всегда можно обратиться к любому доминанту, и он поможет. Оксана, вроде, вены себе порезать хотела. У неё тогда траббл с первым смежным был.       — Ты о чём? Какой траббл?       — Да я не помню уже. Нахер всё плохое запоминать? Что-то ей не понравилось. То ли домик тот, то ли ещё что, но в общем у неё подобие дропа было. И это на первом открытом. Паша над ней месяца три потом трясся, к себе постоянно зазывал так же часто, как тебя. В общем, не парься. Суицид — это нормально и понятно. Каждый об этом хотя бы раз в жизни задумывался. Когда плохо, всегда ищешь выход, а этот самый очевидный.       — Это так страшно. Хочется от этого сбежать, — говорит тихо Антон.       — Мы и сбегаем. Окси к Инне. Мы можем к Паше пристать. Правда, я не хочу. Я с Пашей уже по горло наобщался, меня от него тошнить скоро будет. Он слишком трясётся. Не люблю таких.       — Я не замечал этого за ним.       — Плохо смотришь, — невозмутимо отвечает Рома и затягивается ещё одной сигаретой. Пепельница лежит здесь с прошлых раз, когда он курил в комнате Оксаны и выкидывал бычки в её кружку. Недовольная таким раскладом Оксана попросила у Светланы Викторовны — главной по закупкам, — красивую прозрачную пепельницу, и результатам осталась довольна. Роме на это пофиг, единственное — он благодарен Окси, что она его не прогнала, а, наоборот, сделала это специально для него. В общем, приятно ему. Но сейчас он смотрит на пепельницу с грустью. — Арс такой же. В Инне это тоже есть. В половине учителей точно есть. Лишняя учтивость меня раздражает.       — Я её не понимаю.       — Ты же странный, — пожимает со смешком плечами Рома и продолжает: — Инструкторы домиков почти всегда такие. Так хочу на праздник Лета, ты не представляешь. Там же не только домики будут, но могут и обычные домы прийти. Всех хочу пересмотреть и перепробовать.       — Не хватит тебя на всех, — парирует Антон.       — Да пофиг, хватит или не хватит, ничего ж не случится от этого. Там столько домов будет, кто-то пожалеет на ручках в комнатку отнесёт. Не удивлюсь, если это будет Арс. Хотя, я не такой лёгкий, как Оксана. А тебе вообще ловить нечего. Здоровый какой вырос. Хотя худой, — Рома кладёт ладонь Антону на живот, ведёт выше, прощупывая рёбра, но делает это в большей степени нежно, чем просто из научного интереса, от чего у Антона сбивается дыхание. — Так что тебе нравится?       — Я… не знаю, Ром, правда. Хочу просто отдаться и не думать на что. На что скажут, знаешь.       — А представляешь что? Или кого?       — Арса, — беззаботно отвечает Антон и тушит наконец свою сигарету. — Пробую других, но, если выбирать, то больше всего хочется его.       — Твой вкус — не мой, — со смешком говорит Рома, отставляет пепельницу от себя и поворачивает лицо в его сторону. — Но я хотя бы парень.       — Я всё равно потом пойду к Паше, — соглашаясь, отвечает Антон, прикрывает глаза и отвечает на поцелуй, накрывая Ромино ухо ладонью.       Они целуются долго, Рома пытается всё перевести в более откровенную плоскость, но Антон отводит его руку от своего паха каждый раз и извиняюще шепчет в губы. Когда Рома прижимает его за запястья к кровати, он блаженно стонет, откидывает голову и расслабляется.       В комнату входит Оксана, в её руках набор из конфет, леденец на палочке и чашка чая, за ней в дверях стоит Инна. Оксана морщится от запаха, чихает и, ругаясь на то, что они тут без неё курили, идёт открывать окно, сгрузив всю свою ношу на стол.       — И вообще, вы спать собираетесь? — спрашивает она у них грозно.       — Отъебись, Окс, — отвечает Рома, отмахиваясь от неё.       — Ща отрубишься на моей кровати и проснёшься через часик полностью мокрый, помяни моё слово. Инна, чего они спать не идут? Уже просыпаться скоро, а они ещё не ложились, представляешь?       — Видимо, скучные уроки у них завтра, раз они так сильно не хотят на них идти. Думаю, самый ужасный — английский язык.       Антону кажется, что это камень в его огород, потому что на её уроке он был лишь единожды, а потом он подсобирается, выпрямляется и в некоторой степени отодвигается от Ромы, которого это высказывание не задевает. И всё же, внимание у него переключается, и теперь он полностью отдаётся Инне. Начинает с ней флиртовать, просится его приласкать, а лучше связать и выпороть, потому что он, кажется, перевозбудился. Инна Николаевна подобно озабоченной бабушке вздыхает, качает головой и зовёт его с собой.       Когда они уходят из комнаты, Оксана забирает со стола все свои богатства и падает рядом с Антоном на кровать.       — Ложись, поспи, — говорит она и кивает, как бы предлагая вариант, куда он может устроиться.       Некоторое время Антон раздумывает над этим предложением, но тяжесть от долгой ночи и от недавнего разговора сказываются на нём, и он ложится головой ей на бедро. Она в свою очередь укрывает его одеялом, предлагает конфетку и, получив отказ, начинает гладить его по голове, а точнее невесомо перебирать его вихры и накручивать их на пальцы, но до того нежно, что Антон этого почти не замечает.       — А что с тобой было на первом смежном с домами уроке? — тихо спрашивает он, зарываясь носом ей практически в коленку. — Прости, если… это болезненная тема.       — Немного, — отвечает Оксана негромко. — Скорее не совсем приятная. Паша меня долго подготавливал к открытке, потому что… ну характер у меня такой. Знаешь, домы его называют нежным. И имеют в виду не совсем ту привычную нежность. Я… легко сыплюсь. Начинаю плакать от всякой хуйни, слово мне неправильное скажи или посмотри как-то не так, я уже напрягаюсь. Всё близко к сердцу принимаю, вот любую мелочь. И не особо люблю, когда перетягивают или перебарщивают с силой… Всё то, короче, что Ромка обожает. Мы с ним прям… разные. А тот домик, он нервничал очень, я очень нервничала, и в итоге он меня… перетянул. Тогда были прям лёгкие азы шибари, самые тривиальные позы довольно безопасными материалами, но… Но вот напряжение всё же дало о себе знать, и я толком не помню, что было, но себя я потом ещё долго считала, ну, знаешь… неправильным сабом. Что я что-то сделала не так, что я не так думаю, не так чувствую, что я задела того доминанта, а он ведь тоже ещё только начинает… Всё такое. Мы с Пашей много потом беседовали на эту тему, он меня от этого всего отговорил, сказал, что у каждого своя реакция, и это нормально, и это только урок, скинул половину вину на того дома. В общем, я до сих пор немного жалею, что была такой эмоциональной, сейчас я попроще к этому отношусь и понимаю, что мне женский пол немного поближе, с ним поспокойнее. Но Паша продолжает настаивать, что я ни в чём не виновата.       — Это ведь правда. Это всего лишь твои эмоции.       — Глупые эмоции, — эмоционально говорит Оксана и засовывает в рот весь леденец полностью. Начинает грызть его и говорить что-то, но получается совершенно непонятно, поэтому она вынимает его изо рта и говорит повторно: — Я понимаю, и всё равно не хочу разочаровывать доминанта, а тем более своего. Я хочу быть для него самой хорошенькой, но как такой быть, когда иногда так матом орать хочется, что, блять… не знаю! Разрывает. Агрх!       — Мне кажется, я зря затронул эту тему.       — И у меня ещё родители люди, — говорит Оксана порывисто, будто не расслышала его. — Я, знаешь, как браслет получила? Идём мы с ними по улице, я такая нарядная, у нас вечер кафешки, потому что я в школе получила хорошую оценку, а папе пришла зарплата. Вот идём мы, весёлые такие. У меня кеды развязались, я наклоняюсь их завязать, а на ноге под носком замечаю браслет. И говорю, чуть ли не на всю улицу: «Мам, мам, а как он тут оказался?». На меня, как мне тогда казалось, все оборачиваются и смотрят на мою ногу. И потом я начинаю слышать, как все вокруг шепчутся. Я толком не понимаю «что», но понимаю «как». У родителей глаза — во! Круглые. Мама в ступоре, папа подбегает ко мне, скорее задёргивает носок, скрывая под ним браслет, меня поднимает на руки и шипит на меня, чтобы я молчала. Я начинаю плакать, потому что ничего не понимаю. Родители со мной начинают быстро уходить, но их вдруг какой-то мужчина останавливает и спрашивает, что случилось. Папа на него тоже рычать начинает, но замечает в нём доминанта и немного теряется, а ты знаешь, как люди перед доминантами теряются, а тут ещё я у него на руках плачу. Я, конечно, понимаю, что я небольшая, хрупкая, все дела, но мне же всё-таки одиннадцать лет, я начинаю вырываться, просить меня отпустить, говорю всякую чушь про браслет, мол, я его не надевала. А я тогда чисто в шоке была, даже понять толком не могла, что у меня, оказывается, браслет саба появился. Я думала, что это просто какой-то браслет и я что-то сделала неправильно, но не поняла, что. Ну, блять, в ступоре была, можно ведь…        — Окс, успокойся, я тебя не осуждаю, — прерывает её Антон и гладит по плечу, этот жест он уже перенял у доминантов, те всегда это делают по отношению к сабам в первую очередь. Оксана смотрит на него с глазами полными слёз, кивает, утирает их и продолжает рассказывать:       — Доминант спрашивает, что я у них делаю. Папа говорит, что они мои родители. Мама до сих пор в шоке стоит. Я вообще не понимаю, что происходит, а на нас ещё пол-улицы смотрит. Потом тот доминант просит поставить меня на землю, проверяет браслет на моей ноге, притом именно проверяет, знаешь, пальчиком ковыряет, смотрит, не крошится ли кожа, не остаётся ли на ней следов. Я смотрю на это, как передо мной сидит на одном колене доминант и шкрябает браслет у меня на ноге, и вот, я ещё в ахуе, но до меня начинает доходить, что происходит. И мне становится и стыдно, и страшно, и неловко, и как только не становится, я начинаю ещё больше плакать, он поднимается, начинает меня обнимать и звонить кому-то. Папа потом, когда приходил сюда ко мне, сказал, что я их как-то подставила, но больше он ко мне не приходил. Вот и как так можно? Что я им такого сделала? Я маму нашла в социальных сетях, она меня в друзья добавила, потом удалила! И ни на одно моё сообщение не ответила! Я что такая…       — Окс…       — Прокажённая, неправильная? Что со мной не так?       — Окс… прости. Я не… я не думал, что для тебя это такая тема болезненная.       — Я просто не понимаю, что с ними со всеми не так. Или что не так со мной. И мне от этого… грустно. Больно. Но это не такая боль, которую хочешь. Это та боль, от которой бежишь… Я… мне кажется, что мне плохо.       — Тебе определённо ненормально, — напряжённо говорит Антон, рассматривая её красное в слезах лицо. — Давай я позову Пашу. Он сегодня здесь ночует, насколько я знаю.       — Да нет… я… Антош, всё нормально. Я не хочу его опять подводить. Просто со мной бывает такое, я как… разнервничалась. Я не знаю, Антош… прости, я не хотела…       — Окс, за что ты себя коришь? Здесь я налажал.       — Я хочу к маме. Но она ко мне не хочет. А ты? Ты ведь так поздно ушёл из той жизни. Не хочешь к родителям? Правда, они почти никогда не понимают. Я думала, меня понимали, а оно вон как вышло.       — Меня мама провожала сюда, как на похороны, — говорит Антон тихо, смотря куда-то вниз, но скорее в себя. Он поправляет на себе чёлку и хочет покрутить кольцо на пальце, но не находит его и разочарованно опускает руки. — Отец в основном с Арсом в гляделки играл. Я… не думал о них. Просто понимаешь, без них так проще стало. Не надо теперь себя скрывать.       — Я бы, наверное, тоже себя скрывала. Или нет. Я не знаю. Я не хочу об этом думать. Блин, так долго не вспоминала об этом и прорвало. Это ты всё виноват.       — Не спорю. Что будем делать?       — Я больше сладкого не съем, — говорит Оксана и скидывает все фантики вместе с конфетами на пол. — Пойдём будить доминантов, а то чё это они спят, времени-то уже пять!       Антон послушно идёт за ней следом, молча наблюдает, как она вытирает от слёз своё лицо, высмаркивается несколько раз, натягивает на себя мантию, но потом её снимает и прям так: в маечке и трусах, направляется в крыло доминантов. В ней уверенности и бодрости столько, что перекрывает напряжение, страх и боль, но они всё же видны в её глазах, немного губах и осанке.       Возле двери Паши она останавливается, поджимает губы, заносит кулачок для того, чтобы постучать, и замирает так на какое-то время.       — Может, не будем его будить? Я и днём могу к нему прийти.       — А можешь и не прийти, — говорит Антон почти сразу и поясняет, скорее для себя, чем для неё: — мне так Арс говорил однажды, когда я боялся постучаться. Но так, я тебя понимаю. Можем пойти досыпать или фильм смотреть.       Они кивают друг другу, без слов принимая именно такой ход действий, и начинают идти в обратную сторону, но одна из дверей доминантов открывается и из неё выходит полусонная, лениво пытающаяся привести себя в порядок Ирина Валерьевна — учительница биологии. Она удивлённо останавливается на месте, отпускает волосы, которые пыталась поправить, те падают ей на лицо и очки, она их смахивает и после этого подзывает к себе ребят.       — Что-то случилось? — спрашивает она тихим озабоченным голосом. В последнее время у неё начались проблемы со связками, она немного простудилась и на уроках стала говорить тише и похрипывать. Антон её так только больше хочет слушать, вот и теперь чаруется её голосу и кивает прежде, чем успевает себя понять.       Оксана поджимает губы, мотает головой и говорит:       — Антона накрыло просто, мы так, прогуляться решили.       — Окси, заинька, подойди ко мне, что с твоим голосом? Ты плакала что ли? Пойдём на свет! Антош, а с тобой что? Пойдёмте скорее, кто сегодня дежурит?       — Ирина, всё в порядке, — тихо отвечает Оксана, но вдруг начинает плакать и накидывается на неё с крепкими объятиями, закапываясь лицом в её грудь.       Пока она содрогается в плаче, Ирина Валерьевна гладит её по волосам, ответно жмёт к себе и всем лицом силится изобразить уверенность, но она ещё сонная и совсем не понимает, что произошло, из-за чего Антон явно улавливает в ней растерянность и сам теряется от этого. В его картине мире все доминанты всегда знают, что делать, а тем более, что делать с сабами. И в плане сессий и в плане помощи им. Ведь как он может доверять себя тому, кто не знает, как себя с ним вести?       Голова у него от этого пухнет, в неё вмешивается ещё недосып и в целом все прошедшие разговоры и проблемы: родители, неудачная сессия, страх быть неправильным сабом и показаться плохим перед доминантом, всё это единой непонятной субстанцией накаляет ему нервы, и он, хоть не плачет, хочет также кому-то отдаться в надежде потерять всё это скопившееся напряжение.       — Антош, я…       — Я, — прерывает её Антон, испуганно на неё глядя. — Я пойду, — говорит он спешно и вдруг срывается с места, сам себя не понимая.       Он хочет сбежать, исчезнуть и провалиться. Этого всего для него много. Прошло всего пару недель, он понадеялся, что привык ко всему новому, но понятия не имел, что столкнётся с собственной ломкой, неуверенностью и проблемами из прошлого. Конечно, он себя накручивает, но в этот момент ему искренне кажется, что все люди правы и быть сабом — ужасно. И он не хочет им быть. Он запирается у себя в комнате и лежит лицом в подушку, обнимая одеяло. Виски у него звенят, голова тяжёлая, чугунная, боль расходится волнами и стягивается в затылке. Ему одиноко и страшно, он чувствует боль и ненавидит боль.       В дверь стучат. Пашин голос просит открыть ему. Антон не открывает и ничего не отвечает.       Он боится предстать в таком ужасном разбитом облике перед Пашей, показать свою слабость, неидеальность. Показаться плохим сабом.       Молчит, лишь бы себя не выдать: его здесь нет, комната пуста. На крайний случай он крепко спит. Очень крепко спит.       Стук в дверь и голос из-за неё прекращаются. Через ещё некоторое время дверной замок начинает царапаться. Происходит скрип, и в комнату входит Паша. Он тихо прикрывает за собой дверь, садится на край кровати и кладёт ладонь Антону на спину.       — Антош, что случилось?       — Меня от этого вопроса блевать уже тянет, — огрызает в подушку Антон. Паша его еле слышит, поэтому ближе к нему наклоняется, убирает свою руку и спрашивает:       — Ты хочешь побыть в одиночестве? Чтобы я ушёл и не мешал тебе загоняться?       Антон резко поднимает голову, смотрит на него и вдруг обессиленно падает, но не на подушку, как раньше, а практически к нему на колени. Он бодается о его бедро и чувствует, как всю его голову начинают гладить и чесать, как кота или собачку, неспеша и очень нежно, без лишней грубости.       — Когда высказываешься, легче.       — Оксана высказалась и начала плакать.       — Это второй этап. Сначала говоришь, потом или параллельно всё осознаёшь и испытываешь бурный поток эмоций, а после этого облегчённо выдыхаешь, потому что проболел этот вопрос.       Антон ничего ему не отвечает. В нём сидит много слов, но он молчит. Молчит очень долго. И, несмотря на это, Паша сидит всё это время рядом с ним, гладит его и тоже ничего не говорит. В обоюдной тишине слышится только их дыхание. Антон верит, что скоро таким темпом заснёт, ведь не спал всю ночь, но этот момент так и не наступает. Он слишком много думает. И устаёт от этого. Он начинает говорить.       Говорит практически обо всём вечере, от начала, ещё до того, как они собрались с Ромой играть, до конца, как он оказался в своей комнате в таком разбитом состоянии. Он несколько раз просит прощение за своё поведение, жмётся ближе к Паше и не даёт ему толком вставить ни слова. Глаза от пересказа всех событий начинаются резаться, в них появляются слёзы, не такие обильные, как были у Оксаны, но настоящие слёзы. Антон стыдится их. Он считает, что ему не из-за чего плакать, что он просто слишком слаб и вообще — он мужчина, а они не показывают своих чувств, тем более слезами. Поднять голову от Пашиных ног он не может совершенно и сильно противится, когда Паша пытается это сделать. Цепляется за него руками, жмётся, мычит, отворачивается.       Паша очень долго с ним говорит. Больше часа он говорит практически одно и тоже. Объясняет про любовь к себе, про то, что саб не обязан быть идеальным и этого идеала вообще не существует, что плакать могут все — даже доминанты мужчины и альфы, — рассказывает про то, какие приятные бывают сессии, просит настроиться на хороший лад и в очередной раз поясняет, что в ближайшее время практики у него не будет. Немного молчит, прежде чем начинает утешать его по поводу влечения к доминантам. В основном он просит смотреть побольше развлекательных видеоматериалов из школьной коллекции, немного «играться» с другими сабами или игрушками и почаще ходить к нему и на уроки.       — Почему ты не допускаешь меня до практики? — обиженно спрашивает Антон.       — Антош, в тебе столько всего сидит, что она для тебя плохо закончится. Ты ведь сам это понимаешь.       — А какая-нибудь лёгкая?       — Распалить тебя и прекратить? Антош, давай мы с тобой пока не будем переходить на практику. У тебя и урока по теории пока не было.       — Ты мне его давно обещал, но каждый раз всё откладываешь!       — Тебя это очень расстраивает? — терпеливо спрашивает Паша. — Я могу назначит тебе урок на завтра, только он будет приватный, только для тебя, а не для группы.       — Но у меня же он должен быть сегодня со всеми!       — Ты ведь даже не проснёшься к этому времени…       — Тогда я не буду спать!       — Антош, — с лёгким, но уже видимым напором говорит Паша, — Приходить на урок, не выспавшись, плохая идея. Информация будет плохо усваиваться. Главное ведь не твоё присутствие, а твоё участие и…       — Я всё равно на него пойду. Я успею выспаться! Ещё не так много времени.       — Он в десять, а сейчас семь утра, Тош… Давай всё же я устрою тебе личн…       — Нет, я пойду на этот, — Антон поднимается на руках и смотрит Паше ровно в лицо уверенным взглядом.       Уверенность из него быстро улетучивается, потому что Паша смотрит на него в ответ серьёзно, чуть хмуро, с поджатыми губами, но всеми силами старается сохранить в себе мягкость, хотя заметно, с каким трудом он это делает.       — Если ты так этого хочешь, я не смею тебе мешать, — медленно говорит Паша, выговаривая каждое слово и не сводя с него глаз.       Антон удручённо падает ему на колени, сжимает край одеяла в руках и мычит.       — Я всё делаю не так, — говорит он скулящим голосом.       — Это неправда. Ты сам себе поставил такую оценку. На самом же деле всё в порядке. Ты немного перенервничал и всё. Это случается, и за это не нужно себя корить. И если тебе так важно сходить на этот урок, ты можешь это сделать.       Антон ещё раз поднимает на Пашино лицо взгляд, видит в нём серьёзность, усталость и остаток сонливости, напряжение, надежду, кротость, желание прийти к консенсусу. Когда он уже опускает глаза, у Паши дёргается мышца щеки под левым глазом, но Антон этого не видит, он вздыхает и неуверенно говорит:       — Я лучше пойду. Только на него и всё, а потом высплюсь. Да?       — Можно и так, — ласково соглашается Паша и поощрительно гладит его по голове. — А оставшееся время до урока что будешь делать?       Антон пожимает плечами, наконец садится в кровати и болезненно морщится. От неестественной позы, с которой он лежал на Паше, у него затекла большая часть мышц, и теперь они ноют во всём теле, как после плохого бондажа. Это сравнение Антон услышал у других, и оно ему весьма приглянулось.       Через пару минут, когда Паша удостоверивается, что всё нормально, он уходит, оставляя Антона одного, но наставляя его при любом недомогании идти к нему. К недомоганиям по большей части он относит именно духовные, то есть, если, грубо говоря, опять захочется поплакаться или сброситься с моста. Слышать это в сотый раз Антону не особо нравится, но он послушно кивает, соглашается и возвращает себя на кровать. На ней скучно и начинает клонить в сон, поэтому он идёт в душ, чистит зубы, потом доходит до столовой и берёт себе небольшой завтрак. Выглядит он наигранно бодро, с другими толком не общается — весь погружён в себя, ожидает «тот самый» урок. До него у него стоит физика, он решает её посетить и даже просыпается, потому что учитель каким-то магическим образом заставляет летать небольшие предметы, то есть буквально левитировать, и устраивает разноцветный дым. Антон обещает себе больше ходить на физику.       На перемене он жутко нервничает, тем более, что на этот урок пришла небольшая группа молодых сабов. Молодых — то есть моложе его. Их всего пятеро и им не больше четырнадцати лет. В их компании Антон себя чувствует двоечником несколько раз оставшимся на второй год. Они над ним не шутят, но смотрят на него удивлённо, типа, «ты же такой взрослый, что ты здесь забыл?», а он и не знает, что на это ответить. Говорит, мол, поздний. Про истинные причины он рассказал только Роме и Оксане, и то, выдержать искреннее возмущение и негодование Ромы было ему непросто. А вот Оксана отнеслась с пониманием. И Антон теперь отлично понимает почему.       Рассказывает основы БДСМ Фёдор Тимофеевич. Это уже немолодой человек средней комплекции с бородой и седыми волосами. У него кристальные глаза, скрытые за тонкими очками, очень милая добродушная улыбка и крепкая хватка.       — Добрый день, дети, — начинает он свой урок, озорно улыбается и потирает руки друг об друга. — Сейчас будет самая скучная часть — теория. Сперва её все любят, потом ненавидят, потому что теория — это основа, и говорить про основу, когда уже всё-всё знаешь, немного надоедающе, я согласен. Наш урок вводный, это только первая часть из трёх основных, все последующие являются уже более глубоким дополнением, о них рассказывает моя коллега Светлана Викторовна. Вы её, наверное, уже знаете. Через неё ведь все вещички приобретаете. А покупали ли вы у неё чего-нибудь, кхем, такое? — он достаёт из коробки разрисованный фломастерами разных цветов фаллоимитатор. Его изначальный цвет под количеством надписей уже и не различить. — Не пугайтесь и не стесняйтесь. Это наш, можно сказать, символ. Вообще, это был просто пример того, что есть из игрушек, но кто-то решил на нём порисовать и в итоге это стало традицией. Когда курс закончится, вы тоже можете взять маркер и поставить на нём свою подпись или просто разрисовать, чем хотите. Хоть сердечками, хоть звёздочками, хоть шаурмой и дохлыми мышами, какие варианты я только не встречал. Итак, первая часть нашего урока. Начинаем с простого и самого явного. Кто знает, как расшифровывается аббревиатура БДСМ?       Антон теряется уже на этом вопросе. И очень удивляется, когда одна девушка двенадцати лет с милыми веснушками и собранными в два хвостика рыжими кучерявыми волосами даёт полную расшифровку, то есть уверенным голосом говорит: «Бондаж, Дисциплина, Доминирование, Садизм, Подчинение (англ. Submission), Мазохизм. БДДССМ». Столько значений Антон не помнил точно, и на следующий вопрос про основные принципы точно ответить у него не получается. Хотя принципы они с Пашей обсуждали: БРД — безопасность, разумность, добровольность.       Дальше он перечисляет всевозможные практики, упоминает использование подручных материалов, но акцентирует внимание, что правильнее всего использовать спецальное для сессий оборудование. Про девайсы они говорят час, не меньше. Все их он показывает, рассказывает про то, как подготавливают розги, какие бывают плети и кнуты, даёт с ними поиграться некоторое время, переходит на тему бондажа, упоминает кучу разных материалов, которыми орудуют доминанты, рассказывает про их воздействие, тоже даёт всё перепробовать, верёвки разных форм, цветов и из разных волокон, цепи, клейкие ленты, ремни, провода, в общем — проходит ещё один час. Антону интересно, но он еле держится, ему хочется обмотаться этим всем и заснуть. Когда речь заходит про кляпы, ролевый игры, клетки и тому подобное, он немного просыпается. Это почти то, о чём рассказывали родители: подвал в далёком загородном доме без лишних ушей с сырым подвалом, где держат на цепях, в ошейнике, внутри клетки, не дают толком ничего делать, заставляют передвигаться на четвереньках, не кормят, едва по́ют, постоянно бьют и насилуют. Четвёртый час посвящается ознакомлением со всеми оставшимися видами секс-игрушек, но их разнообразие такое большое, что урок на этом заканчивается.       — На следующих уроках мы ещё более подробно всё разберём, без такой спешки, какая была сегодня, — говорит под конец довольным голосом Фёдор Тимофеевич. — Заключительный урок будет немного другим, там вы подробнее узнаете не чем и в чём, а кто и как, — подмигивает он, пока складывает весь используемый инвентарь на место.       Антон после этого урока добредает до своей комнаты и валится на кровать, моментально отрубаясь. Только проснувшись вечером, в седьмом часу, он начинает перекручивать весь урок в голове и понимает, что не так уж много на нём узнал. Ничего про Ангелов, ничего про разные фетиши и сквики, про практики неординарные, про то, как себя вести на сессии — совершенно ничего, будто этого урока на самом деле не было. Единственный его плюс — он посмотрел на то, насколько богат мир девайсов и игрушек, потрогал их, ощутил некоторые на себе, но в слабом воздействии, потому что ударял он сам себя, и узнал расшифровку БДСМ. Притом, только расшифровку. По своей сути урок прошёл в пустую.       Полным негодования от всего этого Антон идёт жаловаться Паше на то, какой этот Фёдор Тимофеевич плохой учитель, но по пути встречает Рому и Оксану.       Рома немного дуется и вертит голову, а Оксана показывает ему язык и пританцовывает.       — Что случилось? — спрашивает Антон и сам ёжится от этой формулировки вопроса. «Понахватался», ругает он себя.       — У нас открытка завтра! — задорно говорит Оксана. — Открытый урок смежный с другими домиками!       — Не вижу причин Роме не радоваться, — говорит Антон.       — Так он радовался! Но он ставил на Мариночку свою, а урок курирует Арс. Вот он и дуется, — весело объясняет Оксана и щиплет Рому за бок, из-за чего тот шипит на неё и машет руками, прогоняя. — А ты как? Куда идёшь?       — К Паше жаловаться на то, какие скучные уроки по теории.       — Это по факту, — кивает Рома. — Там из стоящего не больше часа. Притом из всех трёх или четырёх, я не помню, сколько там основных. Зато потом со Светланкой, м-м-м, теория, смешанная с практикой. Моё почтение.       — Я не люблю её уроки. Хочу всё это делать со своим доминантом, а не с учителем. Тем более это даже не сессии, а… огрызки какие-то.       — Скоро, скоро, — шепчет Рома. — Скоро лето, — говорит он и облизывается, руки потирает. Оксана усмехается, толкает его в плечо, и они вдвоём уходят играть с другими в настольные игры, желая хорошей беседы.       Антон хочет у неё спросить про утро, но не решается, а когда они расходятся, так его мысли перетекают в совершенно другое русло. Первое, что он говорит, когда заходит в кабинет к Паше:       — Хочу на завтрашний открытый урок.       Паша резко поднимает от бумаг свою голову и смотрит на него не то испуганно, не то нервно. Он переплетает перед собой пальцы, кивает на диваны и, когда Антон устраивается, чуть вкрадчиво уточняет:       — Просто побыть, посмотреть, постоять рядом?       — Нет, хочу участвовать.       Паша смотрит на него так долго, практически не мигая, что Антону начинает становиться нервозно.       — Ты уверен? — спрашивает он, выделяя голосом каждое из этих двух слов, будто вбивая их Антону в подкорку.       Антон же от этого теряется, ёжится, отводит взгляд в сторону и, глядя туда, отвечает немного тихим с жирно проскользнувшей неуверенностью голосом:       — Да.       На некоторое время воцаряется идеальная тишина. Слышно все звуки за окном и за дверью. Паша отталкивается от стола, поднимается со стула, выверенным шагом подходит к нему, присаживается рядом и спрашивает:       — Как тебе урок теории?       — Ты переводишь тему!       — Антош, давай по очереди. Сначала обсудим теорию, потом практику.       — Очень интересно было, — огрызается Антон. — Почему ты не отвечаешь? Скажи либо «да», либо «нет»!       — Антош…       — Хуёш, — передразнивает Антон, складывая на груди руки. — Ты опять будешь уводить тему и меня успокаивать? Я спокоен.       — Ты заведён.       — Видимо, мне нужна крепкая рука, — ядовито отвечает Антон.       Паша терпеливо вдыхает воздух, выдыхает, смотрит на него прямым тяжёлым взглядом и говорит:       — Эта формулировка больше присуща небрасл…       — Да я знаю, но если мне нельзя на эту открытку, то просто запрети, зачем разводить тут это?! Так и скажи, что я ещё слишком слаб, слишком, не знаю, эмоционально нестабилен, что я…       — Антош…       — Что я такой вот капризный, хотя на деле у меня ничего не выйдет, потому что я хуёвый саб, потому что не понимаю ваш мир, потому что…       — Антош…       — Жил среди людей слишком долго и вообще…       — Антон, — рычит Паша. Антон моментально затыкается и начинает смотреть на него со страхом и абсолютным послушанием, рефлекторно складывает на коленях руки, выпрямляется. Паша его коротко оглядывает, вздыхает и продолжает более нежным, но всё ещё до звенящего натянутым менторски-приказывающим голосом. — Мы с тобой не так давно начали разбирать, что тебя тревожит. Для нормальной терапии должно пройти достаточно времени. И я искренне боюсь, что твоя сессия, твой открытый урок с другими доминантами, даже под присмотром Арса, может закончиться плохо. Для тебя плохо. Что ты начнёшь хотеть и бояться сессий, подчинения и всего остального, связанного с БДСМ. А это очень сильно усложнит тебе жизнь. Ты ведь это понимаешь? Отвечай.       Антон сглатывает появившийся в горле ком, кивает и дополняет вслух:       — Понимаю.       Паша ещё раз оглядывает его всего: Антон держит идеально ровную напряжённую позу, дышит с расстановкой, но тяжелее обычного, его руки практически прилипли к коленям и во взгляде столько подчинения и бездумного согласия на любое сказанное доминантом слово — Паша поджимает губы, делает странный жест головой: дёргает её в сторону, потом самую малость задирает вверх и опускает обратно, будто чёлку поправляет, спрашивает так, будто в самый последний раз:       — Ты очень хочешь на эту открытку?       Антон кивает прежде, чем успевает подумать, а когда это понимает, не изменяет своего ответа и покорного, готового на любой вариант взгляда. Паша едва-едва заметно кивает несколько раз, поднимается и говорит:       — Хорошо, Антош, я добавлю тебя в список на урок. Успокойся и расскажи мне лучше, как прошёл твой первый урок по теории. Хорошо?       Вновь заворожённый кивок. Паша ставит чайник, отворачивается к окну и, когда шум от закипающей воды становится довольно громким, эмоционально вздыхает. Его губы сухие, напряжённые, застыли в нейтральном выражении, уголки смотрят вниз, но, как только он поворачивается к Антону, лицо его искажается притягательной улыбкой, от заполняющихся нежностью глаз начинают идти волны морщинок, добавляющие какой-то особой теплоты и трепетности его виду, и Антон ему искренне верит.