Гиперопека по-доминантному

      — Мне не нравится публичный секс, — заявляет Антон, стоит ему переступить порог квартиры. Время уже позднее, они оба немного уставшие. Арсений ещё разморён от хорошей сессии, а вид собственного нижнего, такого же очаровательного, как всегда, ещё молодого, неопытного и до одури честного вызывает улыбку на лице, которую он и контролировать не старается. Наоборот, такой тёплой улыбкой он располагает это мелкое существо к себе. К тому же ему вдвойне хорошо от сказанных слов.       Сам по себе Арсений не не любит публичный секс. Скажем так, он к нему относится ровно. Не как к чему-то интересному, но и не как к чему-то отталкивающему. Это просто часть жизни. Доминанты могут встретить нижних только в двух местах: на работе или на открытках. Всё, больше нигде. И оба эти места — публичные. Так что от подобного заявления ему не холодно, не горячо, кроме одной единственной детали — Тошик познаёт свои фетиши. Радость-то какая. В качестве ненаигранной похвалы Арсений шебуршит его по волосам и нежно целует в лобик, запечатывая подобный ход мыслей.       — Погуляем? — но, ох, следующее предложение заставляет его морщиться. Он ещё не успел убрать руку из волос, немного их сжимает, как недавно сжимал локоны одной малышки, но более нежно, в итоге даже шкрябает по коже головы, создавая своеобразный массаж.       Пауза затягивается, тогда Арсений решает ответить:       — Может, лучше пойдём проведём сессию?       Личико Антона озаряется радостью. Буквально искрится, ему не терпится приступить. Ласка сама появляется и выплёскивается из Арсения, ему слишком тепло от такого отношения нижнего к сессии с ним. И пусть она будет слабой, не удовлетворяющей всех желаний, зато очень уютной и как раз такой, какая нужна на этом этапе социализации. А удовлетворение себя — вещь последняя, к тому же уже сегодня свершившаяся. Перебьётся на второй заход.       В сессионке всё возвращается на свои места. Антон всё такой же стеснительный и неуверенный ребёнок. И правда, ему всего семнадцать. Между ними, как минимум, десять лет разницы. Он слишком юн, неопытен, да к тому же неправильный. Но самому Антону это, кажется, нравится. И кто такой Арсений, чтобы спорить с желаниями своего нижнего. Он только рад помочь этому существу раскрепоститься, расцвести и… вылететь из гнезда. Не верит Арсений, что это всё надолго. Понимает, что сейчас — его. И куда лучше понимает — потом может быть уже не его. Сам уйдёт, когда переболеет, или отберут, если поймают на чём-нибудь крупном. И всё, закончатся все эти вечера с обнимашками в кровати и беспокойстве о том, как бы так лучше день провести, чтобы на него потом не смотрели расстроенные зелёные глаза.       Но знать о его внутренних переживаниях солнышке-Тоше ни к чему. Арсений проникается нежностью, поэтому, стараясь расслабить и Антона, неторопливо самостоятельно раздевает его, хотя такая прелюдия характерна для обычного секса, а не для сессии. Но у них всё неправильно, даже по вечерам они смотрят запрещённые кассеты или диски, а не положенные шоу. Хотя в последнем есть прогресс. Домы-продюсеры уловили, что сабам смотреть исключительно тематическое не нравится. Им и обычных человеческих радостей подавай. Поэтому начали появляться разные сюжетные вещи и комедийные шоу. Пока что они проходят жёсткую цензуру, пробиться в этот бизнес просто нереально, однако и деньги он приносит немаленькие. Сабмиссивы заглатывают такой материал только так. А то, на что падки сабы — приносит больше всего бабла. Потому что они тратят либо деньги ФДИСа, либо своих доминантов. И они часто не заняты, то есть являются основной целевой аудиторией. Через них даже рекламу умудряются проталкивать. И рабочая схема: коллега на работе недавно жаловался, что его нижняя отказалась мыть посуду не тем средством, а потом вообще настояла на том, какое видела в рекламе, потому что оно «лучше».       Проблема в воспитании сабов — они наивные. Точнее, их такими и надо сделать, чтобы они верили всем доминантам и жили за счёт этого счастливо. Про то, что они видят только небольшую их часть с зелёной или жёлтой карточкой, им знать, например, не надо. И много про что не надо. И именно поэтому все сабы чересчур наивные, они поведутся на любую рекламу, вступят в секту или поверят в ебанутую религию без всяких подозрений, что это их наёбывают. По крайней мере правильные прилежные сабмиссивы. И не все поголовно, но ярое большинство.       С неправильным, разумеется, по-другому. Антона надо убедить поверить. Настоящее-таки испытание. Его настороженность ко всему убийственна, но, к счастью, постепенно исправляется, а другими нижними воспринимается как дефект позднего.       Так вот, сессия. Лёгкая. Его мальчик остаётся полностью голым. Краснеет в личике, ушках, шейке и груди от случайных и специальных касаний Арсения в процессе раздевания. И такой вот распалённый стоит теперь с горящими глазами, ожидает дальнейших действий. Почти что ангелок с человеческих фресок. В бред с мистикой и богами Арсений не верит, точнее не знает точно, что может быть после смерти, поэтому не строит совсем никаких иллюзий по этому поводу. Когда умрёт, узнает. Однако сравнивать Антона с летающими карапузами это ему не мешает. Картина настолько невинная, что пошлить сложновато. И тем более лишать это детское по своей сути существо девственности — тоже рано. Постепенно опошлять, не более.       С этой целью Арсений приносит белую хлопковую верёвку. Она крайне нежная. Не царапает кожу, не давит на неё, а только сдерживает. К тому же завязывает он её аккуратно, на минимальную силу. Пугать мальчишку крепкой фиксацией пока ещё слишком рано. Руки по-любимому уводит за спину, там скрепляет и сажает Антона на колени, надавливая ему на спину. Садится он покорно, опускает голову вниз и прикрывает глаза.       Что ж, можно попробовать и в игры без органов чувств. Начнём без зрения. Арсений накладывает на его глаза повязку. Повязка — не маска. Немного света всё равно попадает, даёт небольшой шанс подглядеть и в целом оставляет сабмиссива в этом мире. Узел на затылке завязывает достаточно крепкий, чтобы повязка не сползла вниз. Гладит по голове, плечам. Хвалит.       — Ты уже меньше стесняешься.       Звучит правдой, потому что правда это и есть. В его послушании уже куда больше желания, чем стресса. Заведённые назад руки не особо пытаются выбраться, лишь иногда пальцы цепляются друг за друга, находят кольцо, но не вертят его, не снимают, а просто опадают и так из раза в раз. То есть ведёт себя правильно, спокойно.       Бить его сейчас — значит переводить всё из уютной плоскости в более плотскую и развратную. Портить атмосферу Арсений не хочет, поэтому не находит ничего лучше, чем обычные объятия. Он садится за его спиной на колени, и обнимает.       В этой позе нижний может сидеть довольно долго, в обвязке тоже. Но играть в забеги на выносливость пока рановато. Антон слишком мало практики имел, так что тело будет сильно болеть с непривычки, осадок останется неважный. А в сессии важно, чтобы не только во время неё было хорошо, огненно или до искр из глаз сладко-больно или унизительно-восхитительно, но и чтобы после состояние истомы переливалось с исступлением и негой. Поэтому маринует Арсений не более пятнадцати минут, потом начинает развязывать и ведёт на кухню отпаивать горячим чаем.       Паша прав — ребёнка берут лаской. Как бы ни хотелось, а очень хочется, просто рыкнуть, сказать как надо делать и как не надо делать — не сработает. Не с поздним. Не с придирчивым Антоном, который изнывает от своего желания нормально подчиниться, но не решается на что-нибудь подобное. Потому что он привык уже себя сдерживать и подавлять всё подобное. Хоть Паша и верное окружение постепенно заставляют его отпустить это глупое волнение, всё равно полгода — мало. Достаточно, чтобы он прознал, как нужно манипулировать верхними — вероятнее всего от других нижних, — и научился себя отстаивать, но слишком мало, чтобы эти резкие желания и приступы уверенности заканчивались чем-то вменяемым.       Ласка на него влияет благотворно. Антон пуще очаровывается в доминантах, начинает больше доверяться, вследствие чего охотнее отдаётся на сессиях. К тому же измор даёт свои плоды. Паша ещё говорил посетить с ним открытую сессию. Вероятнее всего, он имел в виду не обычную открытку, на которой Арсений спускал недавно пар, а открытое БДСМ-шоу с разными представленными дисциплинами и полноценными одиночными сессиями, выставленными на манер произведений искусства. Руководство вечером предлагает выходной — невиданная нарочная щедрость. Во-первых, потому что их самих ебёт начальство, если обременённый сабами работники мало времени проводят дома, оставляя своих нижних в одиночестве. Во-вторых, потому что неистраченных выходных дней накопилось довольно много, а сейчас как раз наступило счастливое время, когда работы стало немного меньше. Закончилась основная масса отпусков, не наступил период болезней, все проекты медленно и верно делаются или ненадолго зависли — но всё по плану, всё учтено. В такое время работодатель только рад выгнать работника лишний раз домой и не платить ему деньги.       Предложением Арсений решает с радостью воспользоваться. Антону он на следующий день предлагает скататься на это открытое шоу. Несмотря на значащийся в графике выходной, день им ощущается полноценно рабочим. Потому что ему нужно водить саба по «экспонатам» и демонстрировать, как надо себя вести и что вообще есть в ассортименте БДСМ — что они дома могут попробовать.       Утомительно, но необходимо. Каждый заинтересованный взгляд Арсений подмечает, делает заметки в телефоне и распрашивает Антона о чувствах и возникающих мыслях. Возникает их целая куча. По глазам видно, что он хочет и в верёвки, и на коленки (притом и своими встать на пол и залезть к нему на колени, то животом, то задницей), и кляп, и наручники, и клетку, и полетать, и чего только не хочет, но всего боится. Ломка особо сильно отображается на нём, когда они сидят в зрительном зале и наблюдают за какой-то парочкой, ведущей очередную сессию. Антон тяжело дышит, кусает пальцы, вертит кольца и норовит схватить Арсения за что-нибудь, но вдруг стесняется этого, одёргивает руку, и так по новой. Когда девушка падает в спейс, Антон выпадает из реальности за ней следом. Он жаждет, он вожделеет. Это видно. Значит, скоро дозреет. Арсений дожимает вопросами и объяснениями. Чем больше голова погружается в тему, тем скорее ломка сломает его к херам.       Где-то неделю, даже меньше, после похода на открытое шоу, Арсений к нему нарочно не лезет. Отсиживается на работе, дозаполняет все отчёты, от которых раньше бежал, общается с коллегами, даже с Серёжей пару раз встречается, а в один вечер почти четыре часа проводит у Паши, разговаривая то о работе, то о прошлом. И возвращается он однажды домой, а там, прям на пороге, волнуясь, но всё равно покорно, в предвкушении, сидит на коленях Антон. Из одежды — одна бежевая мантия. Она ему невероятно к лицу. Особенно с чёрными узкими штанами, но на нём нет даже трусов. Видимо, чтобы потом не стеснялся их снимать. А мантия — как защита. Убирает комплексы по поводу тела и тепло обнимает, если вдруг реакция доминанта будет холодной.       Но она не будет. Арсений этого слишком долго ждал, чтобы отвергать. Ему давно уже нетерпится поиграть с ним полноценно. Как-никак, а собственнические чувства уже давно в нём закрепились, только на волю выйти никак не могли.       Шаг правильный. Нужно поощрить, похвалить и начать с лёгкого. Поэтому Арсений кивает, уходит в сессионку и достаёт самое, на его взгляд, простое — ошейник. К тому же Антону очень нравится моральное доминирование. Когда им управляют, когда показывают, что он чей-то конкретный, а не свой собственный, когда его сажают куда-то, запрещая что-либо делать (да, он помнит клетку, невинная шалость, слишком ярко отразившаяся на воспалённом мозгу ребёнка) и в целом всё связанное с подчинением Антону в искренний кайф. Даже на той пробной сессии в их первый день он начал себя отпускать только после стройного ряда команд — призыва к конкретным чётко-поставленным действиям. Будто компьютер, ей богу. Нет, сабы интересны своим игривым характером, а не методичным исполнением сказанной программы. Самое вкусное, конечно, когда нижний самовольно встречает верхнего на коленях с работы. Арсений, и правда, польщён и приятно обескуражен. Вот оно — отличное окончание рабочего дня.       — Отлично сочетается с твоей кофтой, как думаешь?       Тугость на ошейнике делает слабую, тот почти лежит в основании шеи, но всё же ощущается. Пока что большего Антону не нужно — хочется, но не нужно. Процесс должен быть постепенным, как в пансионе. Если честно, Арсению стонать хочется от того, что он самолично выполняет работу тех учителей и ещё Пашину, но так сложились обстоятельства, и ему нужно их принять, только и всего.       На вопрос ангелочек не отвечает, но до того розовеет в щеках и кончиках ушек, что, несмотря на правило «всё говорить и отвечать на заданные вопросы», Арсений глядит на него не строго, а кротко. Не может устоять перед таким очарованием. Юные сабы вообще отдельный вид искусства. Здесь детский характер ещё отлично сочетается с округлой невыразительной внешностью.       Его малыш худой до безобразия, нервный, с тонкими длинными пальцами и эстетичными запястьями. Его уши торчат в стороны, а лицо похоже скорее на вытянутый треугольник, чем на вменяемый овал. Он ещё не сформировался, не распустился, не стал красивым, но оставался беспредельно милым. Чувства вызывал не совсем правильные. Внутренний доминант хотел это существо оберегать и командовать им в быту, а не в сессиях. Даже не так, с этой овечкой ебаться или проводить нечто тяжёлое ощущалось настоящим кощунством.       Так что, кротко улыбнувшись, Арсений ведёт Антона в сессионку и ставит его к андреевскому кресту. Привязывает всего лишь за запястья, делает скорее мучеником, чем настоящим заключённым. Бьёт флоггером. Бьёт слабо. Всего лишь до лёгких стонов и покраснения кожи. Нередко на сессиях части тела не просто пунцовели, а наливались нормальным таким лиловым или бордовым оттенком, особенно пятая точка. Но опять же — это из разряда нормальных сессий, а не той, что у них сейчас разворачивается.       Чтобы больше поощрить, да и потому что хочется потрогать своё чудо, Арсений нередко водит по его рёбрышкам и впалому животу ладонью. Как же ему не нравится эта худоба. Нет, он точно решает откормить это создание, иначе даже бить не по чему. Избивать кости — вот уж удовольствие. Это в два раза больше боли, и она не нежная пульсирующая, распространяющаяся по телу, как ожоги от крапивы, а резкая и неприятная. Даже задницы у него нет.       Из безопасного для тела есть, например, прищепки на соски или игрушки в уретру, но и первое, и второе слишком пошлое для такого невинного создания. Не тот уровень. Арсений на лёгком избиение заканчивает. Ему, откровенно говоря, мало. Он хочет хотя бы раз нормально садануть, услышать не мурчащий стон, а дикий, болезненный. Схватить за волосы, насадить поглубже… Но может себя сдерживать. Как-никак, не так уж давно он посещал открытку, чтобы высвободить все желания. Поэтому чай, покушать — много покушать, все дела.       Следующие дни Арсений продолжает дозированно вводить его в БДСМ. Не больше одного раза в неделю. Все сессии односложные и недлительные. Постепенно Антон начинает пухлеть, чаще улыбаться и встречать в прихожей с просьбой о сессии. Много лезет целоваться, начинает вникать в тематические фильмы и пару раз даже посвящает в свои желания.       За пару дней до дня рождения Антона Арсений замачивает розги. Он предвидит пьянку, раскрепощённое состояние своего нижнего и обязательный взлёт либидо после. К этому времени они встречаются где-то полгода, отпраздновали уже новый год и его, Арсения, день рождения. Времени проходит достаточно, и коротких сессий тоже, чтобы Антон наконец научился чувствовать себя правильно. В качестве подарка на прошедшие праздники он, не имея других возможностей, презентовал себя. Без алкоголя, но с немного увеличенным временем и болевым порогом. Он становится бойким, привыкшим быть обвязанным и получать удары. Его встречающие на пороге зелёные глаза, начинающие гореть озорством и похотью.       Пьяный, сексуально раскрепощённый, инфантильный, улыбчивый, приставучий Антон в позднем часу как-то весь выворачивается, лезет не то обниматься, не то целоваться, не то напрашиваться на что-то более серьёзное. Алкоголь всегда плохо влияет на браслетных. Он раскрепощает в неправильную сторону. Оголяет все чувства. Тогда легко недожать или пережать. Нижние из-за это в лёгкую ловят дроп и долго потом от него отходят, а верхние могут сделать во время сессии нечто непоправимое.       Именно поэтому Арсений максимально способствует сонному состоянию Антона, укутывает его одеялом, целует в лоб и потом уезжает рано утром, без привычных пробежки и завтрака. Днём, где-то в первом часу, заезжает домой с пиццей — за прошедшее время Антон достаточно располнел и приобрёл здоровую припухлость, которую было удобно избивать и связывать. Заезжает и не удивляется, когда это существо не отпускает его обратно на работу. Проникнувшись сессиями, он теперь часто лезет. В целом-то ожидавший подобное Арсений доволен.       Антон послушно выгибается в прихожей, грудью ложась на обувной комод. Хотя приказано опереться о него руками. Невозможное создание, так и подбивает выпороть сильнее нужного. Доводя количество ударов хотя бы до сорока, Арсений принимается бить. Звуки — шикарные. Стон, скулёж, шипение, несдержанные выдохи, всё сливается вместе, пока особо чувствительная раскрасневшаяся задница поднимается только выше. Розга одна за другой отлично к ней льнут, дополняют сформировавшиеся узоры. Обычные длинные полоски, конечно, не особо эстетичные, но глаз радуют.       Малыш обессиленно оседает на комоде, тяжело дышит, трясётся всем телом. Он доволен и льнёт, когда Арсений подходит погладить его, привычно похвалить и поцеловать в лоб.       — Молодец.       Сказав это, Арсений скорее сбегает на работу. У него ещё две открытки, три курса к прохождению, приём у психолога и проведение какой-то лекции в ВУЗе по просьбе декана. До каждого из мест нужно ехать минимум полчаса, а по пробкам и того по часу или двух. Домой возвращается поздно. Уставший и немного злой. Его радует только два фактора: он прошёл этого ебучего психолога и дома его ждёт послушный нижний, желающий сессии.       Теперь он понимает, почему Паша имел собственного сабмиссива. Как бы это ни отягчало, всё равно приятное перекрывало все минусы. К тому же Антон, на удивление, не тратил сверх нормы. В основном деньги уходили на прикиды и украшения, плюс такси, редкие походы в клубы да рестораны, но по сравнению с другими нижними это — мелочь. Тот же Паша на ребёнка тратил в трое больше. Льготы по домству позволили копить и даже обновить машину.       В общем, увесистые плюсы стоили всех мучений.       Так вот, уставший, но в целом готовый к продолжению Арсений возвращается домой. Антон хрустит яблоком на кухне, но быстро бросает это дело и выпадает в прихожую. У него от сока блестят губы, он их облизывает и присаживается на колени. Руки складывает на бёдра, улыбающуюся моську поднимает вверх. Глаза у него красивые, потому что зелёные и страстные.       — Я без тебя подготовился, — тихо говорит он.       Арсений приглядывается, но не видит былого смущения. Щёки не горят так, как раньше, он смотрит открыто и воодушевлённо. По-хитрому не опирается ягодицами на ноги, а держит их между и немного на весу, чтобы уменьшить боль. Остаётся в нём и человеческая черта — особую важность он видит в половом акте. Не раз просил заняться с ним сексом, даже без сессии. Но секс без сессии — какой-то странный момент. Его, пожалуй, можно назвать интимным и личным. Для сабмиссива не допустимо иметь что-то личное, но за всё проведённое вместе время Арсений готов с этим смириться. Он перевоспитал мальчишку настолько, насколько надо. Теперь же небольшие подарки в виде запрещёнки, сессии по его желанию и сон с тёплым телом под боком — всё что ему остаётся. Это, безусловно, не плохо. Это попросту странно.       — Что-то уже придумал? — присаживаясь напротив него на корточки, кротко спрашивает Арсений и аккуратно подцепляет его подбородок двумя пальцами. — Делись, негодник.       — Боюсь, эту информацию тебе придётся из меня выбить, — наигранно гордо отвечает Антон и в завершении к своей шалости прикусывает нижнюю губу.       Каков засранец.       Арсений поджимает свои губы в улыбке и поднимается.       — Тогда займусь этим прямо сейчас. Помнится, тебе понравилась клетка. Мы к ней очень редко прибегали.       Заканчивает говорить и за волосы поднимает его на ноги, а потом волочет за собой в сессионку. Антон смешно гнётся, ойкает, стонет и шипит, но послушно и заинтересованно идёт следом, стараясь держать голову так, чтобы как можно меньши боли чувствовать. Арсений практически швыряет его в сторону клетки, берёт из ближайшего комода крупные железные ножницы и, показательно работая ими, говорит:       — У тебя десять секунд, чтобы избавиться от всей одежды. Если по истечению что-то на тебе останется, я избавлюсь от неё самостоятельно, — и в последний раз раздвигает и с характерным звуком скрещает ножницы.       Антон парализовано смотрит на них буквально до прозвучавшей вслух реплики: «десять», начинающей отсчёт в обратную сторону. Удивительным образом на единице он медлит, и по истечении времени трусы продолжают висеть на нём, хоть и немного приспущенные с тазовых косточек на бёдра. Над спрятанным членом торчит аккуратный пушок волос, делающий паховую область более взрослой и живой.       Без слов Арсений подходит к нему вплотную, просовывает конец ножниц под шовчик трусов, но резать не торопится. Вместо этого внимательно смотрит за реакцией: с бедра по спине к шее побежали мурашки, из носа вырвался особо резкий и тяжёлый поток воздуха, губы чуть приоткрылись, из-за чего стали усиленнее сохнуть. Реакции положительные. Но разрезать одежду слишком просто.       Арсению очень уж хочется поиграть.       Ножницы лишь немного царапают край, после чего скользят по коже безопасной, но немного царапающей тыльной стороной в сторону паха, ровно между бёдер. Их кончик врезается в член, из-за чего Антон дёргается, спешно выдыхая. Несмотря на реакцию, стоически стоит на месте, заворожённо наблюдает то за ножницами, то заглядывает Арсению в лицо, ищет в нём похвалу, ласку и властность, разумеется. Такую небольшую жестокость, пленяющую и ставящую на коленки.       Знает Арсений все их хотелки, сколько в ВУЗе ебался на теории и потом в жизни. Так что хмыкает, сжимает зубы, показывая желваки — зелёные глазки чернеют, значит — нравится, — и, чуть отклоняя ножницы от члена, делает первый надрез. Половина ткани расходится, остаётся ещё столько же. Антон глядит вниз удивлённо и зачарованно. Руки бессознательно сводит за спину. Пальцы цепляются за клетку — Арсений это не видит, но слышит стук со скрежетом колец о прутья.       Ладно, момент затягивается. Ножницы с громким «щик» режут остаток трусов. Ткань распадается в две стороны. Ещё пару быстрых надрезов, и лоскутки падают на пол.       — В клетку, — просто приказывает Арсений, смотрит при этом, как умеет, пристально-невзрачно. Будто бы без эмоций, но доминирующе.       Такой взгляд на нижних всегда особое впечатление производит. Вот и Антон плывёт, кивает и слушается. Поворачивается к клетке. Она не закрыта на замок, только прикрыта дверца. Арсений её приоткрывает, запуская это создание внутрь. Знает, какие у него проблемы с дверями.       — На колени, лицом ко мне, — командует Арсений и уходит к комоду, не удосуживаясь посмотреть за исполнением указаний. Они по-любому будут прилежно исполнены, здесь и гадалкой-наёбщицей быть не нужно.       В комоде долго перебирает девайсы. Не знает точно, на каком остановиться. Но Антон может посчитать это за нарочное растягивание времени. Пусть так. Это Арсению в плюс.       В нём борются здравая часть и жаждующая подчинения. Вторая велит закрыть в клетке на пару часиков, приковав как-нибудь неудобно цепью к самым прутьям, лишив движения, и немного перетянув шейку. Ещё чтобы кляп, и на член какую-нибудь игрушку, но не в анус — будет лишним. Первая называет это перебором. У мальчишки и так всё плохо с клетками, они ему раньше в кошмарах снились. Здесь нельзя перебарщивать, поэтому идёт по накатанной. К тому же у того вчера был праздник, можно его немного порадовать.       Берёт не строгий собачий ошейник, как хотелось бы, а обычный чёрный кожаный, с шипами, какие для устрашения можно увидеть на каких-нибудь доберманах. Наручники выбирает железные, без меха, хотя хочется обмотать запястья цепью и… кыш. Потом.       Из девайсов останавливается на стеке с лапкой: он отлично проходит сквозь прутья и достаточно вменяемо жалит. С собой его не берёт, оставляет на столешнице. В последний момент решает захватить железные прищепки. Настроены на среднюю. Чуть подкручивает. Теперь должно быть терпимо больно. Шик.       Антон сидит в нетерпении, отчего чуть ли не елозит на коленках. Холодный металл пола тоже даёт свой эффект, погружают в нужную атмосферу. Арсений подходит к клетке, надевает ему ошейник, потуже стягивая ремешок, берёт лежащий в верхней части клетки ключ и закрывает дверцу на замок. Сам ключ показательно убирает в передний карман джинс.       — Руки протягивай. Давай, солнце, нервы мне не трепи. И хватит губы кусать, — нетерпеливо, абсолютно грубо, хватается за его подбородок рукой, большим пальцем давит на нижнюю губу, то сжимает её между пальцами, то вдавливает её в нижний ряд зубов. Антон чуть приоткрывает рот, в надежде играюче прикусить, но этого не случается — Арсений убирает с лица руку, чтобы схватить его за запястье и потянуть сквозь прутья наружу. Закрывает наручником, вторая рука послушно вытягивается, давая захватить и её.       — Хорошо, — коротко, без похвалы, скорее, как констатацию факта проговаривает Арсений и берёт последний отложенный атрибут — прищепки. К ним прикреплена одна сплошная цепочка, соединяющая их вместе. На ней можно установить грузик разной тяжести. Пока что она пуста.       Не жести, уговаривает себя Арсений. Прицепляет прищепки к соскам и отходит полюбоваться. Он цеплял специально так, чтобы цепь свисала наружу, то есть лежала на внешней части прутьев. Теперь у Антона две причины держаться одной стороны и не отползать дальше.       Гуд. Дальше идёт по-банальному. Стек. Чтобы развлечься, бьёт Арсений преимущественно по паху или внутренней части бёдер. Музыкальные стоны перемешиваются с шипением. Выпоротая днём задница призывно выставляется вверх, на ней ещё не зажили до конца следы розг. Мало времени прошло. Без особо интереса Арсений бьёт пару раз и туда, завершая на этом свою активную роль.       В комнате — камера. Даже две. Среднего качества, потому что раньше он предпочитал проводить сессии с нижними на открытке, а не тащить их к себе домой, проходя целую кучу бюрократических процедур. Комната для сессии обязана быть просматриваемой и безопасной. Для получения зелёной карточки нужно пройти проверку квартиры. Арсений проходил её давно, ещё когда в ВУЗе учился, на втором курсе. С тех пор у него ничего не менялось, только новые предметы добавлялись, в том числе запрещённые. Но иметь запрещёнку без саба — допускалось. Так что в целом раньше он закон не нарушал.       К чему про камеры? Арсений выходит из комнаты, идёт на кухню пить чай. Бросать нижнего одного — недопустимо. Но он не один, все его действия и, слабо, эмоции видны через телефон. Помимо приложения со слежкой он включает таймер в полчаса. Не так уж и долго, зато параллельно можно заняться своими делами. Он пишет Паше, перекусывает и даже успевает сходить в душ. По камерам всё нормально — Антон много ёрзает, жмёт к груди руки, но задевает соски с прищепками, из-за чего шипит и чуть отстраняется.       Практика с запиранием его одного не нова. Пару раз Арсений такое проворачивал. Про сами камеры он не говорил, просто попросил поверить, что это безопасно. Либо Антон дошёл до нужного уровня доверия, либо включил голову и огляделся по сторонам. В любом случае, оставшись в одиночестве, он не переживал. Наоборот, уплыл в какие-то там свои фантазии. Всё же, а пытки, похищения и вся такая тема ему нравится. А раз нравится — наслаждайся. В комнате отличные вентиляция с отоплением, не заболеешь, не упадёшь в обморок.       Нагулявшись, Арсений раздумывает по поводу перепланировки. Тоже стоит перед дверью, будто у своего нижнего заразился. Какая нелепость. Но всё равно мысль важная. Порой ему не хочется задерживаться на работе, но график у него ненормированный (надбавки отпускных и денежная окупают такой режим). Главное — сделать. А сделать можно где угодно. Раньше он и дома иногда за это брался, а теперь не может. И больше всего его раздражает именно сам факт того, что у него в очередной раз забрали свободу. Что ему нельзя что-то делать в собственной квартире.       Особо злиться не выходит. Стоит ему войти в сессионку, перед глазами сразу останавливается прекраснейшая картина: поплывший взгляд Антона, такой вымотанный, такой на всё согласный, такой жаждущий тепла и ласки, такой, ар!.. Такой вкусный, что моментально напрягается член в уже домашних бежевых (на манер спортивных) штанах.       Полулежавший на прутьях клетки Антон подсобирается, выпрямляется, стараясь хоть как-нибудь размять коленки, крепче обхватывает пальчиками прутья и придвигается к ним поближе лицом. Истомился в ожидании, и теперь до пизды какой вкусный. Фе. Охуеть какой вкусный. Да. Особенно эти кольца. Два на одной руке, ещё одно на другой. Вообще дома он их не носит, но порой перед сессиями наряжается. Сейчас наряженный. И это красиво. Один перстень с изумрудом, другой с тёмно-синим камнем, а третий из сплошного серебра. Пальчики у него тоненькие, длинные, отлично обхватывают прутья. Да, Арсений познал красоту своего мальчика. Как раз тому уже есть восемнадцать, успел похорошеть. Губы за время отсутствия распухли — грыз, облизывал, прикусывал. Сейчас они должны быть мягкими и немного сухими. Глаза, тёмно-зелёные в данных обстоятельствах, глядят неотрывно за каждым шагом. Арсению это очень даже нравится. Он подходит к клетке вплотную, стаскивает штаны до бёдер и просовывает полувставший член между прутьев, придерживает его за основание и даже немного дальше, потому что тот слишком некрасиво норовит упасть вниз.       — Давай, заслужи выход.       Антон громко сглатывает, облизывает губы, потом опять облизывает и уже не глотает, а скапливает во рту побольше слюны. Научился за полгода нормально сосать и быстро поднимать эрекцию. Вот и теперь трётся сначала носом, коротко лижет по головке, и только после этого берёт её в рот. Только её, не дальше. У Арсения ладонь загорается желанием взять за патлы и всадить поглубже, дёрнув за затылок на себя. Но клетка. Руки Антон опустил к полу, за них не схватиться. Зато до цепочки от прищепок дотягивается. Берёт её в левую руку, — правую уже переместил на прутья, так как член перестал нуждаться в поддержке, — и перебирает между пальцев, слегка натягивая на себя. Добивается двух-трёх протяжных тихих стонов. Антон берёт глубже, толкается уже всей головой, носом застревает между прутьев. Звуки пошлые, чавкающие, слюна пачкает ему не только губы, но и щёки, и подбородок. Арсений внимательно вглядывается в погрузившееся в процесс лицо Антона, дожидается прикрытых век и чтобы губы оказались на головке, а не в основании, и резко тянет цепочку на себя. Прищепки слетают, на лету щёлкают, ударяются о клетку с громким звоном, потом падают на пол. Антон тем временем выгибается, распахивает рот, давясь членом и стонет громко, долго, низко. Убирает руки на себя, но цепляется наручниками за прутья и беспомощно возвращается в изначальное положение.       — Тебе кто велел прекращать? — бросает в полухолодном тоне Арсений.       Конечно же, Антон ведётся, извиняется глазами и продолжает прерванное занятие. Погружая в себя член, он ещё показательно втягивает щёки. Так хуже сосётся, зато получающаяся картинка вызывает пелену в сознании Арсения, и этот чертяка этим пользуется. Опять хочется схватиться за кучеряшки и глубже, глубже, глубже… С такими мыслями он и кончает. Не стонет, но громко выдыхает, чуть ли не рычит, руками опираясь о клетку.       — Хороший мальчик, — говорит он тем же низким рычащим голосом.       М-а-л-о. С этого момента можно начинать нормальную сессию, но Антон уже выдохся. Он насиделся в клетке, насосался, нужную дозу за день получил и теперь по всему его внешнему виду понятно — мальчик хочет в кроватку. Арсений протяжно выдыхает, призывая всё своё самообладание. По-хорошему бы пойти на открытку и выплеснуть остаток желаний или развести Антона на что-то более длительное, но у того вчера была пьянка, день рождения… Как-то совестно его мучить, что «изменами», что в целом.       Хотя немного можно. Арсений открывает клетку, но не снимает с него наручники. И распахивает дверцу, из-за чего Антон выпадает наружу, забавно вытягивая полусогнутые ноги назад. На клетке лежит ещё не убранный стек.       Желанный план сессии выстраивается на полтора часа вперёд, а настоящий всего-то минут на десять, если не меньше. Арсений забирает стек и без предупреждения бьёт по правой ягодице. Получает в ответ небольшой вскрик от неожиданности и озадаченную, всё ещё с помутневшими глазами, повёрнутую голову.       — Кто сказал, что мы закончили? — бросает почти брезгливо Арсений и бьёт стеком ещё раз.       Вжух! Звук рассекающегося воздуха такой же вкусный, как стоны нижнего. А когда они сливаются вместе или идут ровно друг за дружкой — вообще отлёт. Арсений бьёт минут семь — золотую середину выбрал, — проходится по всем частям тела, кроме головы, особенно выделяет ягодицы. Поверх старых ран новые ложатся очень охотно. Постепенно задница румяниться, оставленные розгой полосы картинно выделяются на красном фоне. Конечно, потемнели уже немного. Антон стонет, скулит, извивается и упирается то лбом, то щекой в дверцу клетки, постоянно дёргает руками, из-за чего после ударов звучит скрежет металла.       — Арс, — слетает тихое с его губ. Тихое, просящее, умоляющее и выжатое. Арсений наконец хватает его за патлы — как и хотел, боже, это шикарно, — задирает ему назад голову и проверяет по лицу общее состояние. На пределе солнце. Дожимать уже не надо — дожат. А пережать дальнейшими действиями можно. Не разрешая себе разочарованного вздоха, Арсений отпускает волосы, наотмашь бьёт последний раз по ягодице — вроде правой, — и уходит уносить реквизит. Заодно берёт из комода ключи от наручников.       Расковав его, помогает Антону подняться, делает ему массаж спины, особенно плеч, мнёт ноги и просит его немного расходиться, потянуться, вернуть телу привычный кровоток. Забота после сессии — немаловажное занятие. Даже обязательное. Взятых с открытки нижних нужно привести в порядок и на такси или машине довести до общежития. Своего хотя бы довести до кровати и внимательно проверить на момент неприятных последствий. Антон такой счастливый, когда измотанный, и теперь, что проверять там особо нечего. На кровать он падает с блаженным стоном, широко расставив в стороны руки и ноги. Хмурится, правда, сразу, приподнимая таз, а Арсений предвидел — мягкую подушку подкладывает. От искреннего благодарного взгляда, буквально обжигающего собой, ему хочется посмеяться, но он только с улыбкой хмыкает, нежно гладит по рёбрам и животу. Антон держится из последних сил. По нему видно: хочет накрыться пледом или тонким одеялом, закопаться в большую подушку, обнять что-нибудь или кого-нибудь и отрубиться. Сначала в мысли, потом полностью. Но заставляет же, паршивец, себя это не делать, вертит башкой, сгоняя морок, и хватает Арсения за запястье. Миленько.       — Что ты ещё хочешь, солнце? — ласково спрашивает он, осторожно высвобождая свою руку. Тыльной стороной указательного пальца гладит по щеке, вздёргивает брови, дополняя свой вопрос ещё и мимикой.       Впервые за день Антон по-настоящему тушуется, кусает губы — а это перебор, Арсений хватает его за подбородок, заставляя прекратить это занятие. Итак все истерзанные, набухшие и гиперчувствительные, — глаза отводит, как давно не делал. Но всё же приподнимается на локтях. Делает вдох. Для храбрости, разумеется. И говорит наконец:       — А мы… ну, можем. Вместе. Ну просто.       «Просить себя выпороть, умолять о чём-нибудь болезненном или унизительном — это нам уже ок. А попросить заняться обычным сексом мы не можем, да?», журит его в мыслях Арсений, а на деле лишь перебирает прядки волос, пропуская их между пальцев.       — Можем, конечно. А ты ещё можешь? — спрашивает он спокойно.       — Ну… Я хочу! Но… я сейчас какая-то креветка варёная, — честно признаётся он. — Даже руки поднимать не хочу… сил как будто нет.       Ну какое очарование, ещё сильнее губы надуй, думает Арсений, разглядывая его. Кивает и поднимается. Что ж… значит, секс. Мило и романтично. Обычных людей сближает, да и браслетными ощущается явно по-другому. Морозиться дальше смысла не имеет. Арсений это понимает. Антон от него пока отставать не планирует, наоборот, всё крепче и крепче к себе привязывает. Теперь мысли о том, чтобы жить с ним до самой смерти не кажутся бредом — а раньше только так и казалось, — а наоборот упрочиваются. В чём это выражается? Арсений чувствует свою слабость. Он слишком часто идёт у него на поводу. Не как хороший дом по мнению ФДИСа, а как любовный партнёр, который хочет не оградить свою пару от всего неправильного и плохого, а искренне защитить и сделать жизнь по-настоящему приятным событием. Вот и подарок какой? Запрещёнка. Офигеть не встать. Если признается психологу — на ковёр и дополнительные курсы, а потом ещё повторный психолог, но уже для Арсения, и на этот раз более строгий. Одно радует, из-за такой провинности не будут забирать нижнего, да и Антон не даст. Он неправильный, из-за этого слишком верный, привязчивый и капризный. Такого ФДИСу легче сплавить на любого вменяемого дома, чем переучивать по двести раз. Так что пальчиком пригрозят и отстанут.       По крайней мере Арсений себя убеждает в этом. По-хорошему надо бы ещё с Димой посоветоваться. Он подскажет истинное положение дел. А пока Антон счастлив, это главное. Ангелочки должны улыбаться и жить в Раю. Никак иначе.       Помня о том, что его малыш готовился, Арсений наклоняется над ним, руки упирает по стороны, прекрасно зная, какой чарующий эффект имеют его напряжённые предплечья на нижних. Смотрит не кротко, а просто мягко со знанием и контролем над ситуаций — то есть совершенно обычно. По-другому и нельзя, и не получается уже. От этого взгляда не избавиться, он въелся под кожу временем и уже никогда не выведеться ни одним способом, только лишь смертью. Зато Антон от него расслабляется, улыбается и устало льнёт, стараясь хоть как-то приласкать и оказаться поближе. Пожалуй, ради такого существа под боком можно себя ломать сто и двести раз, вся ругань на систему рассыпается, её хочется лишь восхвалять и возносить, потому что он знает — такой нижний её рук дело.       А раньше, если верить истории, всё было не в пример ужасно.       Грустить, занимаясь сексом, вот уж развлечение. Арсений отгоняет ненужные мысли, проникается нежностью и лёгкой страстью, проводит рукой по рёбрам, уже с бо́льшим нажимом, коленом раздвигает послушные ноги и сразу же оказывается ладонью на внутренней части бедра.       Встаёт у Антона быстро, глаза загораются страстью, но только у сабов она смешивается с озорством, будто солнце заглядывало и в комнату залетали щебетать миленькие птички. Когда Арсений глядел в приступах дикой страсти на себя в зеркало, он боялся собственного отражения. Словно хищник, готовый измором взять свою жертву, наиграться с ней, наблюдать за её агониями и потом только без всякой грации и красивой картинки съесть, орошая кровью, мясом, жиром, жилами всё вокруг.       Нда, неравносильно. Но допустим. Показывать ту страсть пока рано. Она накопилась из-за длительного воздержания, которое не излечилось партнёром под боком — слишком короткими были сессии. Пожалуй, ещё месяца четыре или чуть больше, и можно будет переходить к чему-то более будоражащему. Недолгий срок.       Арсений целует Антона в живот, коротко облизывает головку члена, мошонку, ложится грудью на кровать, ногами садясь на пол, и лезет носом между ягодиц. Как любой прилежный нижний, это место Антон вылизал до безобразия перед сессией, выбрил все до единого волоска, намылил какой-то вкусно пахнущей штукой, поигрался с клизмой, смазкой и пальчиками, облегчив работу своему верхнему. Так что на церемонии Арсений выделяет мало времени. Лижет ровно по сжатому сфинктеру, порой развигая его языком. Немного щекотно, но приятно — Антон задушевно мычит, вертит головой, поджимает губы и коленки, несмело подаваясь тазом навстречу. Для удобства Арсений раздвигает его ягодицы пальцами, из-за чего давит на недавние синяки. Кожа под пальцами очень горячая и неровная, следы и от розг, и от стека набухли, можно было понять где какой девайс бил. Арсений не изучает контур повреждений, только старается давить не там, где следы приобрели совсем уж тёмный оттенок — перебор по боли. Пока что Антона устраивает буквально всё, он весь горит, не может спокойно улежать на спине, неосознано тянется, поскуливает, шепчет нечто неразделимое, тяжело дышит.       По-хорошему нужно раздеться, сходить за презервативом и получше его растянуть, хотя бы чтобы продлить прелюдии, подарив Антону необходимую романтичную часть, но Арсений, откровенно говоря, не хочет с этим заморачиваться. Немного спермы внутри не страшно. Оба чистые (все анализы на руках), максимум желудок поболит. В аптечке есть обезболы, захочет — возьмёт. А немного боли при вхождении и отрезвит, и в целом допустимы. Перед тем, как всунуть член Арсений всё равно убеждается пальцами, два входит спокойно, он их разводит, проверяя пластичность. Не на отлично, но в пределах нормы.       — Иди сюда, солнце, — вылив побольше смазки, говорит Арсений и наваливается на Антона, казалось бы всем телом, но на самом деле допустимо. Руки всё также забирают на себя функцию опоры, но давление чужим телом Антон должен чувствовать. Это желанная им близость, пусть наслаждается. Чтобы осчастливить его ещё больше, наклоняется к его губам, целует, и входит именно в тот момент, когда чувствует неловкое желание ответить.       Скулит, мычит и стонет — привычные звуки. Арсений даёт не так много времени привыкнуть к чувству заполненности и выстраивает лёгкий спокойный ритм. Входит не грубо, а размашисто, не до конца, ни разу не выходит, даже близко не оказывается. Много лезет ртом целовать и порой покусывать, а рукой собирает лишнюю смазку, собравшуюся между ягодиц и переносит её на член Антона, надрачивает. Это не сессия, так что без всяких игр в воздержание, пережимов основания, развлечений с уретрой и чего-либо ещё подобного. Он просто дрочит ему так, чтобы они кончили синхронно. Вроде как, романтично. Арсений не уверен, но ему так вроде бы Серёжа говорил.       Антон растекается на кровати довольной лужицей, лезет обниматься и быстро засыпает, не успевает Арсений из него толком выйти и прилечь рядом. Видимо, прав Серёжа. Надо бы побольше у него узнать о всякой романтике, думается ему. А пока он наслаждается неведомым ему ранее ощущением счастья. Заражается что ли?..