Тоска по весне

Ей впервые в жизни приятно ласкать мужчину. И дело не в том, что раньше никто подобного не позволял. Однако доселе «любовь» Анны проходила по одному сценарию: она раздевалась, любовник касался взглядом ее тела и набрасывался, не давая даже нормально вздохнуть до того, как все закончится. Она не против мужской ласки и уж тем более — пассивной роли. Просто… раньше никто не предлагал ей никакой другой. С Феликсом все случилось само собой. Почти естественно было остановить его порыв здравомыслия и взять ситуацию в свои руки. Почти естественно ласкать его, раз так сильно хочется. Им обоим. Она заметила его возбуждение практически с порога. Он явно терзал себя изнутри, возможно, даже справедливо, но Анна решила пойти в их общем безумии до конца. И роль любовницы ее более чем устраивала. По крайней мере, сейчас она думала именно так. Даже если Феликс, как и предупреждал, после этой встречи больше никогда не захочет ее увидеть. Правда, пусть и жестокая, все же лучше сладких речей, в которых обычно топят любовниц. Так считает Анна, устав снимать лапшу с ушей от ухажеров. Жадно целуя его лицо, шею, ловя тяжелые вздохи и короткие, срывающиеся с губ слова, она бы никогда не подумала, что ей так понравится играть с мужчиной. Нервировать, издеваться, в конце концов… как ещё назвать то, что она приказала себе не касаться мужского достоинства, даже если очень и очень захочется? Конечно, издевательство. Самое настоящее. Но какое же сладкое, какое же приятное. Сколько же он сможет вытерпеть? Взглядом Феликс уже отвечает, что немного. Ещё чуть-чуть, и мужчина изольётся, так и не попробовав женщину этим вечером. Какая досада. И почему мысль об этом доставляет Анне некое извращённое удовольствие? Оставить его без самого главного, в некоторой степени даже ранить мужскую гордость, ведь под ней лежит не двадцатилетний мальчик, которому подобное простительно, а взрослый, опытный мужчина. Но это обстоятельство лишь сильнее заводит, заставляя Анну целовать его снова и снова, возвращаться к не единожды обласканным местам. Она вновь целует плечи, в этот раз долго задерживаясь на ключицах. Их очень приятно трогать, а короткие укусы вырывают из груди мужчины глухие стоны. Прислушиваясь к сердцебиению, Анна отмечает, что Феликс не просто возбужден, а сильно взволнован, словно ждет естественного продолжения, еще не понимая — женщина не хочет. Она желает вновь вернуться к щеке, усеянной крупными родинками, чтобы с жадностью оголодавшей мартовской кошки облизать каждую. И снова, и снова… Она безжалостно создает персональный ад для мужчины, посмевшем пригласить ее в отель, словно грязную, продажную девку, даже не попытавшись мало-мальски за ней поухаживать. Анна ловит себя на мысли, что ее это задевает. Спокойное отношение к статусу любовницы тут же улетучивается, хотя она, как может, пытается предотвратить катастрофу в голове. Нужно думать о другом… Например, о мужчине, которого она действительно хочет, хотя бы физически. Отбросить бы эти межполовые заморочки, насладиться происходящим, а после загнать его на полку бывших любовников в своей голове и там же забыть к чертовой матери, как старую, ненужную ветошь. Анна злится, вместе с тем только сильнее намокает. То и дело борется с желанием бесстыдно просунуть руку между ног и дотронуться до разгоряченной плоти. От трепетных ласк между ног уже давно завязался тугой узел, угрожающий однажды подарить ей непознанный экстаз, тысячи раз воспетый в любовных романах. — Анна, — впервые он называет только по имени, что заставляет ее отвлечься от ласк. Нежный, почти волшебный голос, проникающий в душу. Злость мгновенно проходит, оставляя на душе легкое смятение. — Да? — удивлённо переспрашивает она. Взгляд падает на его красивые глаза, и женщина понимает — с ним уже бесполезно говорить. Он с головой тонет в похоти, ничего более не чувствуя и желая, кроме скорейшего окончания. Анну бросает в дрожь от такого взгляда — ещё никогда она не видала столь сильного желания. Оно пугает… и одновременно возбуждает. Становится даже немного обидно, что он так плохо себя вел и ничего другого не заслужил. Глядя в невинные, как у ягненка, глаза, Анна проникается искренним сочувствием и вдруг решает, что… закончит все прямо сейчас. Оставив на груди ещё один след, который целую неделю будет напоминать ему о сегодняшнем вечере, Анна медленно спускается ниже. Феликс, перестав ощущать привычные ласки, следит за ней с нотками удивления. Женщина останавливается близ паха, явно намекая на недостойное приличной женщины продолжение. Она даже высовывает язык, приближается к пульсирующему члену, обводит воздух вокруг головки, заставляя мужчину покраснеть от напряжения. Но вместо ожидаемого развития Анна закрывает рот, натягивает торжественную улыбку и отодвигается. Она не будет продолжать, как бы он не хотел. Не заслужил. Обидел и знает об этом. Еще и за порог не пускал, словно грязную, лохматую кошку, вернувшуюся с недельного загула. Она поднимается с кровати, ведомая сильным желаем уйти, оставив его в таком состоянии совсем одного. Ей обидно, но сходу Анна, не склонная к постоянной рефлексии, не может определить природу владеющего ею чувства, и почему до сих пор стоит возле кровати, а не уходит. Возможно, пожелания задетой гордости не так сильны, как возбуждение. Как тьма похоти, накрывшая с головой. Феликс встаёт вслед за ней. Анна лениво пятится и даже не успевает отойти — резким рывком она оказывается на кровати, но не целиком. Коленями падает на пол, а грудью задевает деревянный каркас кровати. Она морщится и неприязненно шипит, но чувствует, что бы сейчас не сказала, его больше не остановить. Она сама разбудила этого зверя. Пытается выставить руки, подняться, но мужчина слишком быстро наваливается сзади — жадно хватает за бедра, поднимает их, заставляя Анну встать на колени, и прижимает к твердой поверхности кровати. Она подчиняется, словно безвольная кукла, а внутри нарастает страх. Феликс себя не контролирует. Он держит ее бедра совсем без осторожности, сжимает их так, что на утро останутся красные следы. На ягодицах – от его рук. На душе – от того, что случится между ними этим проклятым вечером. Теперь Анну трясёт настолько, что она боится обернуться, чтобы посмотреть любовнику в глаза, но вместе с тем волна сильного возбуждения накрывает с головой. Он сейчас намеревается взять ее, словно уличную девку. Ее должно тошнить от одной мысли об этом, но между ног настолько мокро, что влага скоро потечёт по сжатым бёдрам. Так нельзя. Так неправильно. Еще никто и никогда не брал ее так. Ей нужно возмутиться, хотя бы для вида, чтобы совсем не упасть в грязь лицом, чтобы показать, что она все еще приличная женщина, пусть и свободных взглядов. Он елозит пальцами по внутренней стороне бедер, наверняка довольный тем, как женщина намокла. Анна приоткрывает рот, но от тяжести тела сверху к горлу подкатывает ком, из-за которого невозможно что-либо сказать. Вместо слов из груди вырываются трепетные вздохи, а ребра, которые она ушибла в процессе смены ролей, начинают напоминать о себе ноющей болью. Она забывает обо всем, когда чувствует, как нежные складки раскрываются под натиском твердого члена. Один рывок – Анна вскрикивает, слышит за спиной тяжкий вздох и чувствует, что мужчина бесцеремонно заполнил ее наполовину. Никакой подготовки, никаких ответных ласк… он словно издевается над ней тоже, но в истинно мужской манере. Начинает двигаться – резко, рвано, почти грубо, не считаясь с телом снизу. Играется. Мстит. Точно так же, как делала Анна… Она закусывает губу, потому что ей немного больно. У нее давно не было любовника, несмотря на обилие ухажеров, и она слишком узкая. Феликс дышит так сладко, прерывисто, что нет сомнений – ему безумно приятно. Ему хорошо… А ей? Как же она?.. Анна кусает губу, но не от боли – мышцы привыкают, она проходит довольно быстро. От того, что именно эта грубость заставляет ее мокнуть сильнее. С другими она могла думать о том, кто из пациентов посетит ее завтра, какие газеты и журналы надобно выписать в ближайшее время… с другими, но не с Феликсом. Лежа под ним, она чувствует, как с каждым толчком внутри задевается нечто, затягивающее узел между ног все туже и туже. Она думает о руках, которыми он грубо мнет ее полные, красивые груди, и хочет узнать, каково будет ощутить его язык на затвердевших, болезненных сосках. Она думает только о нем. О худом, жилистом теле; о красивых глазах, которые никого не могут оставить равнодушным. Феликс наклоняется ближе, еще сильнее вжимая в кровать – Анна чувствует нехватку воздуха, а на шее – горячее дыхание; нежный укус чуть выше плеча заставляет ее нервно вскрикнуть. Больно. А потом приятно… Теплые губы ласкают тонкую длинную шею, на которой завтра же останется огромный синий след. Ребра, шея, душа… Слишком много болезненных отметин от одной встречи в отеле. Безудержный поток мыслей, нежные губы вкупе с грубыми толчками вдруг заставляют Анну сжать ноги, затрястись, испытать доселе непознанное, что она сходу даже не может описать словами, настолько ей становится хорошо. От внезапной узости мужчина заканчивает скоро – Анна чувствует нечто горячее на больной ягодице и догадывается, что Феликс решил оставить обоих без навязчивых мук о возможных последствиях их связи. Мужчина слезает с нее, садится рядом. Анна слышит тяжкое дыхание, сама едва глотает воздух, но подняться не может. Она унижена, она оскорблена. Ей впору влепить Феликсу пощечину за то, что… За то, что она впервые в жизни испытала высшее наслаждение? — Как вы… ты? — спрашивает Феликс. И даже запинается так, что это кажется милым. Как она?.. Он взял ее грубо и развратно, грязно… И ей больно. Но не от того, как это случилось. А потому, что ей понравилось. И она не должна с этим мириться. Не хочет и… не может ли?.. Анна разбита, разгромлена, обессилена. Она ничего не понимает, в особенности своих чувств, хотя раньше думала иначе. Считала себя умной, начитанной, образованной. А оказалось, даже в собственных чувствах разобраться не в состоянии. — Все… хорошо, — отвечает она бесцветным голосом, а сама пытается отвернуться. На глазах слезы. Она не понимает их происхождения. Не понимает, что ее душит изнутри, но чувствует, как удавка на шее затягивается все сильнее и сильнее. Феликс слишком близко. Даже стук крови в ушах не мешает ей слышать, как громко он дышит. Ещё немного, и она совсем расчувствуется, потеряет лицо, а мужчина будто специально кладёт тёплую руку на плечо. Лёгкое, едва ощутимое прикосновение жалит, словно змеиный укус. Яд бессилия перед Феликсом растекается по телу, но Анна все же находит в себе силы встать, отойти к окну, совсем не заботясь о том, что она без одежды. В пылу страсти она не слышала, как отчаянно дождь стучался в окно все это время. Улицу совсем размыло — такая она, ранняя весна, и никакой другой в этом городе не бывает. Небо затянуто серой вуалью, а все живое попряталось в надежде переждать ливень. И почему обыденная погода только сильнее вгоняет Анну в тоску? Она не чувствует прохлады помещения, хотя все еще без стыда ходит в костюме Евы, не чувствует ничего, кроме бури, разрушающей ее изнутри. Она не замечает ничего вокруг, пока ткань не падает на плечи. Его гимнастерка... Аромат его тела, особенный, приятный, от сладости которого к горлу подходит тяжкий ком. Анна вздрагивает и бросает взгляд на ладонь, которая все никак не может оставить ее в покое. — Ты замерзаешь, — утвердительный тон заставляет Анну хмуриться. — Нет, — небрежно бросает она, смахивая с ресниц оставшиеся слезы. В голове тут же проскакивает ехидное замечание: «Тоже мне, знаток женских душ нашёлся», а по телу без спроса бежит толпа мурашек, заставившая обхватить худые плечи бледными руками. Она не видит лица, но чувствует, что Феликс ухмыляется, без труда разгадав неумелую и ненужную ложь. Ей хочется сделать что-нибудь для того, чтобы не чувствовать себя проигравшей в необъявленной войне между ними, но она и понятия не имеет, каков должен быть следующий шаг. И почему она вообще играет с ним в непонятную игру, которая ранит ее до глубины души? Закусывая губу, Анна давит чувствительность ради того, чтобы продолжить терзать себя: — Могу я спросить? — смотрит она на ладонь, которая легонько поглаживает место укуса, который Анна отчего-то ощущает слишком сильно. — Спрашивай, — безразличие в голосе придаёт Анне сил. — Между нами… никогда не будет любви? — и все же прерывается, неспособная совладать с собой в последний момент. Тоже мне, докторша… и как она могла так долго учиться, а после практиковать, если с мужчиной ведёт себя, словно девочка? Это же смешно. Но ей было грустно. Даже слишком для женщины, которая недавно испытала первый в жизнь оргазм. — Никогда, — отвечает Феликс довольно холодно для человека, который только что бы безрассудно близок с ней. Жестоко, очень жестоко. Анна больше не хочет правды. Она хочет хоть на мгновение утонуть в сладких и лживых речах о любви и обожании, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя не такой одинокой, как сейчас. И это очередной проигранный раунд в необъявленной игре, которую она зачем-то начала сама.