Еловые ветви для леди Фокс

От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви… Некрасов «Рыцарь на час»

Туманы над Шартоном стояли давно. Гиблый шлейф первых заморозков уже оставил рубцы на холмах, чащах и одиноких долинах Ирландии. Промозглый ноябрь, опутанный липкими паучьими сетями, был хмур и недружелюбен. Пронизывающий ветер бесцельно скитался по просторам полей, и к вечеру в городах неизменно слышался протяжный вой волков, отощавших за суровую осень. Разительней всего переменилось море. Прежде так нежно ласкавшее белый песок на берегу, по той поре оно переливалось под лучами иссякающего солнца; холодное и завораживающее, искрилось, будто запачканный в пыли хризолит, а от прибрежных скал разносился по окрестностям гулкий рокот тёмных вод. Дорога, местами перебитая острыми подковами, вилась змеёй, и пыль из-под копыт двух ретивых коней стелилась по обочине, заросшей сухостоем. Пологий овраг, раскинувшийся по правую руку, был размыт недавними дождями. На его дне блестело что-то грязно-рыжее, точно ржавчина добралась до самой земли. В затопленных низинах теснились клочья тумана, и только редкие колосья и обломанные стебли, поднявшиеся чёрными штыками, выделялись в этой необъятной белизне. Раскидистые тисы и полуголые кусты, крепко сомкнувшие свои ряды, опоясывали дорогу с противоположной стороны — из тех зарослей временами доносился клёкот птиц. Темнело. Надменное и беспощадное море, пустынный старенький причал, о который вдребезги разбивались голубые волны, мерцающий огонь маяка, краткое прощание и надрывные крики чаек — всё осталось далеко позади, утонуло в мерном звоне подков и вечернем воздухе, пропитанном запахом полыни. Скоро должна была начаться гроза. *** Хмурое небо, казалось, было очень низко — стоило всего-то приподняться в стременах и протянуть руку к пепельному пологу. Щемящей тоскою, как прощальный поклон, прокатился и затих вдалеке крик соловья. Пришпоривая и без того уставших коней, молчаливые всадники преодолевали лесистую лощину, когда на землю слишком быстро опустились мягкие сумерки. То был дурной знак, ведь путники искренно надеялись успеть до темноты. Провожатый, однако, не проронил и слова, а только потрепал по гриве отчего-то дёрнувшуюся лошадь. Время в темноте текло совершенно по-иному. Маркизу уже начинало казаться, что их несчастный путь будет вечен, никогда не мелькнут впереди приветливые огни Шартона, а неистовая скачка рано или поздно перейдёт в языческий танец на шабаше. Словно в подтверждение невесёлых мыслей, близ дороги вырисовался силуэт крепкого дуба с раскидистыми зигзагами ветвей. Неровный ствол, закрученный, точно застарелый корабельный канат, взвивался к мрачному предгрозовому небу. Показалось или нет, но во мраке дель Серна, младший из сантильянских маркизов, различил спящего ворона, укрывшегося за изумрудной, шелестящей листвой. Отчего-то кастильцу пришли на ум старинные суеверия, которые тайком от хозяев пересказывала ему, тогда ещё задорному мальчишке, простодушная кухарка: будто злые духи и ведьмы потешаются в дремучих чащах, завязывая столетние деревья в узлы, и что в ночь Святого Яго на изогнутом нечистью суке повесится обесчещенная девица. Усмехнувшись милым воспоминаниям детства, испанский гранд быстрым движением оправил плащ и от нечего делать бросил взгляд на своего проводника. Гаррет Муррей, более известный на морских просторах под именем Hermanito Rojo, при знакомстве оказался человеком довольно-таки обходительным, развеяв тем самым слухи о собственной кровожадности. Чутко и с должным уважением относясь к дурному настрою своего будущего гостя, ирландец позволил себе грустную улыбку и пару ободряющих слов. Всю оставшуюся дорогу Гаррет не лез с навязчивыми расспросами и, на удивление, умел быть почти незаметным. Разве что у маяка Муррей несколько раз крайне недоверчиво поинтересовался, не желает ли испанец отдохнуть и не следует ли чего выторговать у пожилых смотрителей. Следовало бы, конечно, ненароком завести разговор и поближе узнать человека, под чьим кровом предстояло прожить в лучшем случае месяц, и кастилец хотел было окликнуть спутника, но в последний миг передумал. Удастся ещё поговорить по душам, а сейчас было не самое лучшее время: люди такого же склада, что и Гаррет, всегда были чувствительны к мельчайшей фальши. Порыв ветра, так резко налетевший с юга, овеял неприятным, колючим холодом лица и оголённые руки двух ночных странников, и, зябко кутаясь в свой меховой плащ, дон Родриго встряхнул головою, лишь бы отогнать прочь тяжкие воспоминания. Получалось, по правде, из рук вон плохо, и не оставалось ничего иного, как с тихой грустью смотреть на зловещий пейзаж и представлять череду призраков прошлого по обе стороны дороги, окружённой бурьяном. Конь, что унаследовал от своих породистых предков не только чудесный окрас и масть, но и строптивый характер, почуял слабину и рассеянность всадника. Осторожно отклоняясь от тропы, скакун хотел было перейти на рысь, но маркиз вовремя очнулся от странного оцепенения и крепче перехватил поводья. — Сеньор дель Серна! Вы в порядке? — в тот же миг окликнул пират, таинственным и до жути ловким образом поровнявшись с Родриго. Проворство, с каким Муррей сумел обойтись с лошадью, вызвало тайную зависть у маркиза, слывшего на родине недурным наездником. Однако сделав вежливый жест, он медленно, с расстановкой проговорил на внятном, пусть и не идеальном английском: — Разумеется в порядке, благодарю. Не стоит вашего беспокойства, — и, задумавшись на несколько секунд, аккуратно предложил, — Послушайте, дон Гаррет, вы очень гостеприимны, и я ценю это, однако если всё же смогу быть вам чем-то полезным… — К чему такой разговор? — мгновенно воскликнул ирландец, но притом лицо его сохраняло всё то же безмятежное и правильное выражение, какое античные скульпторы запечатлели в статуях Акрополя. — Я не считаю всецело справедливым пользоваться вашим расположением, сеньор, не отблагодарив по чести. Тем более мой визит сюда — идея вашего капитана, вы не предлагали мне свой кров. И взамен получаете так ничтожно мало, — аккуратно подбирая слова, выразил свою мысль кастилец и пожал плечами. В ответ Гаррет любезно улыбнулся и коротко кивнул, но где-то в самой глубине пронзительных синих глаз засветилось нечто живое и весёлое: — Я завидую вам, дон Родриго, раз двадцать тысяч песо, уплаченных вами, смею заметить, не одному только дону Максимилиану, но и мне, вы с лёгкой руки зовёте пустяками! — Знаете, сеньор, в Кастилии не принято скупиться. Особенно когда дело касается дружеских долгов, — не без доли хвастовства промолвил маркиз, про себя не уставая подмечать ответы Муррея. Вот уж действительно, Фокс хорошо платит своим офицерам. Может, и правда стоит бросить ко всем чертям старый путь и хоть раз попытать удачу? Корсары давно страшатся и всё же уважают его. Так не сменять ли прозябание с остатками флота у короля на праздник жизни и беззакония под флагом Лиса, среди морей, на борту «Гекаты» и с лихими товарищами по оружию? Впрочем, он опять слишком размечтался. — Простите мне мою неучтивость, — поспешно уступил Гаррет, примирительно вскинув вверх бледные ладони. — Как угодно, воля-то ваша. Впрочем, чтоб об этом спорить, сперва неплохо бы добраться до предместий Шартона, в мой дом. Не откажетесь ведь от глинтвейна по ночной поре? Скука, сеньор, главный враг в этой глуши. Вот и остаётся разве что пить и философствовать, бродя по лесам. При случае я все покажу вам, а сейчас недурно бы поспешить. И Родриго, чей слух смущали то подозрительные шорохи, то неземная тишь в преддверии грозы, не мог не согласиться. Негромко щелкнули переломленные ветки на дороге, звякнули шпоры. Приподнявшись в стременах, Муррей направил свою лошадь вперёд, держась узкой тропы, точно нити Ариадны, и дель Серна последовал за ним. Вокруг, надёжно скрытые от взоров чащей, теснились исполинские порождения людских фантазий и мрака. Изредка надрывным, почти что человечьим голосом стонало старое дерево, а шелест кустов звучал в полное безветрие. Лес не ждал и не чествовал гостей по столь поздней поре. Но адмиралу не было дела до таких пустяков в этой чужой, ощерившейся лесами земле, где под стать бродить одним вольным ветрам. Зачем он здесь, где приветливые погонщики овец; простодушные кухарки с морщинами в уголках предобрых глаз; наконец, нежное, искристое море, которому моряк не торгуясь отдал полжизни, остались не более, чем вычурными грёзами в предрассветной дымке — вот каков был насущный вопрос. Жемчужная вышивка звёзд здесь была всё такой же ослепительно яркой, пусть и завсегдатаи в береговых трактирах ничем не отличались от канарских моряков, но дона Родриго всё равно брала едкая тоска по узким, живым улочкам городов; по старинным домам с фронтонами, двускатными крышами и львиными головами на стоках; по уютным церквушкам под сенью лип и сиреней и родовым виноградникам на укрытой зеленью Сицилии… В рваную прореху облаков медленно выкатилась серебряная монета Луны, рискуя опрокинуться в чернеющую мглу. На фоне померкшего небосвода тонко засквозили ветви молодых дубов. Где-то неподалёку тоскливую песню затянула бесприютная птица, сухими травами прошелестел Аквилон, принеся с собой первые раскаты грома. Безустальная скачка наперегонки с грозой продолжалась с прежним усердием. И хоть держаться в седле ровно само по себе стоило немалого труда, занять блуждающие мысли было решительно нечем. Только теперь к лёгкой боли в виске примешивалось новое, весьма неприятное чувство. В очередной раз своим заскорузлым туловищем склонился над дорогую кряжистый дуб, выгоревший от удара молнии с восточной стороны. Дабы не зацепить одеждой низко наклонённый сук, дон Родриго чуть пригнулся к седельной луке и поймал себя на странной мысли. Она как нельзя хуже дополняла гадкое предчувствие: ведь рано или поздно на таком же широком дереве будет болтаться чёрная витая петля, и поздно вечером, на закате дня чьи-то грубые руки подадут сигнал к казни Фокса. За свою жизнь дель Серна не единожды видел головокружительные взлеты и падения отпетых мошенников и виртуозов преступного дела, и все эти дороги заканчивались одинаково: плаха, виселица, яд, кинжал или дно морское. Скольким он сам помог укоротить разбойный путь? Маркиз подумал — и почти вслух рассмеялся этой бессмыслице. Первобытный страх нехотя уступил, отползая во тьму отдалённых закоулков разума. Нет, никогда не бывать тому! А ежели вдруг удача предаст своего любимца, то никак не по вине бывшего адмирала. Выбор между долгом и крамольными мыслями дался маркизу Сантильяны пусть и нелегко, но был до неприличия прост. Уж лучше прослыть аферистом и предателем, нежели оказаться неблагодарным столь любезному врагу, так непринуждённо спасавшему чужие жизни. Давно уже Родриго готов был увидеть хоть фанатичный блеск в глазах отцов-инквизиторов на суде, чем приложить руку к охоте на пирата. На то были весомые причины. А Максимилиана той ночью действительно нехватало. Будь англичанин третьим всадником, по окрестностям разносился бы его бойкий звенящий голос: не ведая смущения, корсар бы уже растрепал по сотне легенд о каждом трухлявом пне и столько же историй про поцелуи под щербатой Луной. При всём прочем пирата невозможно было бы заставить молчать — с апломбом и артистизмом горячих кровей он мог часами уверять спутников, что созблазнил всех пастушек и швей Шартона, Дублина, Карвана, Карлоу и чуть-чуть — Лимерика, или перейти на более интересные материи и переплавить в своих устах мрачные драмы на итальянские комедии. Но вместо веселящих душу историй от старого маяка двух всадников сопровождала одна лишь молчаливая ночь, да по сухостою вместо ровных теней бежали сотканные мглой уродцы. Порою немыслимым казалось то мертвенное затишье, враз охватившее мятежный край, и тем ужасней представлялась мистерия гроз, которую опережало это лживое спокойствие. Воздух истончился, точно застывший горный хрусталь, стал ледяным, с примесью горького запаха болот. И безмолвие было едва ли не оглушительней, чем яростный рёв труб над городскими воротами. Звуки полуночного леса черными угрями ускользали от верховых, всецело предавшихся езде, но бесцветное эхо тащилось вслед с едва различимыми отзвуками. Вопреки всему, маркиз не желал заострить на них свое вниманье. А, право, стоило. За суматохой переезда и треволнениями дня почти что незамеченным осталось чье-то незримое и неотступное присутствие. Низкие, еще не сбросившие листья кусты по левой руке колыхались беспрестанно, и привычное ухо охотника уловило бы в той стороне тихий рык. Волновались кони, почуявшие зверя, но более не смели ослушаться хозяев. А Гаррет, чей разум терзали мысли о неизбежной схватке и крови, которой предстояло окропить землю, молил богов, чтобы за ними вслед увязался одиночка вместо целой стаи.