Хризолит

      На пристани толкались, ругались, то и дело вскрикивали, норовя столкнуть другого в перекатывающееся под сапогами море. Ещё только наметился берег, выплывая из белесого марева, как Бервальду стало ясно, что чуть ли не весь город высыпал поглазеть на возвращающихся старых друзей, братьев и родичей. По доброму усмехнувшись – он и сам когда-то был таким несмышлёным и разевающим рот на заморские страны сопляком, – вновь угрюмо нахмурился, хватаясь пядью за беспощадно саднившее ухо. Дряная боль мучала его уже вторую седьмицу, с тех самых пор, как корабль их, нагруженный всевозможной снедью, боевой добычей да захваченными обитателями отправился от берегов Ниржицы, где жили народы фрассов, асокцев, и даже их дальних родичей ниисов. То был их последний раз, когда верная вереница пристала к дальним чужим границам, перед тем как отправиться к своим родным берегам, однако именно там, уже вполовину работая вёслами устроили на них засаду обозлившиеся внезапным налётом и безжалостными убийствами фрассы. Недолго, правда, удавалось им удерживать могучих морских воинов, и, целый десяток лишил жизни всего то двоих, да и один больно проворный, не пожелав смиренно пасть в руки смерти, в последний момент уцепился Бервальду прямиком в левое ухо и в тёмную пену навеки унёс с собой и золотую с зелёным камнем серёжку. Сам того не подозревая, тот прыткий фрасс нанёс ему самую большую, неизлечимую рану. А ухо так, пустяки, зарастёт.       – Что, болит, грязный варвар? Радуйся, что только цацку ободрали, а сам в воде не утоп! – развязно, но голосом отчаянного, почти сломленного человека, окликнули его сзади, а после плюнули вслед. Однако низкая подлость не успела и вылететь из его рта, как разъярённая рука огрела того по лицу, словно струганным веником.       – Заткни пасть, отродье! Это тебе тут под стать в ногах у нас ползать, да богов славить, что сохранили тебе ручки твои беленькие, да глаза сизые. Ещё раз на брата моего голос повысишь, – разодетая в серые морские штаны из варёной кожи, что не пропускала никакую воду, девушка с силой ухватила дерзкого фрасса за волосы. На лице у того, несомненно жалкого, закованного в позорные кандалы и связанного по рукам и ногам, ещё синели следы предыдущих побоев за его скверный язык. Взгляд у него, затухавший, как оставленный без надзора костёр, вперился в корабельные доски, и горький ком досады явно пролез в его тонкое горло. Отныне пленник и раб приструнённо замолчал и затих.       – Не нужно, сестра, – коротко произнёс Бервальд, и низкий голос его растрепался ветром. Девушка, в последний раз наградив нерадивого раба звонкой оплеухой, прошествовала мимо, направляясь помогать братьям с тросами. Ингрид – самая старшая, по совместительству самая спесивая, их сестрёнка была настоящей морской волчицей, и держала весь свой, как она называла их, выводок в ежовых рукавицах. Хотя, чем старше они становились, тем меньше её грозные окрики что-то для них значили.       Их родословная, и само устройство семьи, казавшиеся постороннему чудным и даже немного пугающим, на самом деле очень даже нравились Бервальду, заставляя его ощущать в своей крови всех родичей, разбросанных по свету, и этой своей к ним принадлежностью он очень гордился. За основу бралось, как и везде, глубокое почтение и уважение старшим, не зависящее от пола или побочности рода – младшие никогда не могли перечить старшим даже пусть и троюродным. Сам он выходил из рода свеев, славившихся больше всего лодочным делом, да военным, при том, что Кетиль например, старший его братишка, по крови был нортом, а Миккель вместе с Ингрид ютанами. И все родные, с младенчества вместе и за добро по голове были глажены и за проказы перед прутом отвечали. Вся ж загвостка в том, что матерь у них, ныне глава рода, была одна и свататься к ней могли не единожды, что женщины, то и мужчины, но только предки Великого Овти – по легендам и сагам, того от кого вышли все мудрые и властные. Так и множился их прекрасный народ, переходя во браке к жене, а дети их наоборот расходились по разным кланам, вечно все же славя своих богов. Вот так и Ингрид, если же конечно не взъерепенится, станет следующей наследницей, а они четверо братьев и трое сестёр либо холостыми предатками останутся, так и не дав ветви, либо разойдутся кто куда.       Их корабль, тем временем, не сбавляя хода ни на секунду, будто уставшие после года путешествия завидев родные просторы вмиг преисполнились новых сил, всё ближе подходил к пристани, и всё различимей становились одежды, а порою и лица. Девчонки и мальчишки, высовываясь из-за юбок, махали им ручками, бывалые лодочники деловито прикладывали пятерню ко лбу, прикидывая и присматриваясь и намётанным взглядом к их работе. Уж не спустили ли парус ниже положенного, или легли на лаг сильнее нужного? Да уж, перед голодными до зрелищ родичами Ингрид с Миккелем на пару из кожи вон вылезут, но сделают всё точь-в-точь Эйнар Мореход, а может ещё и лучше.       И хоть солнце палило, перекатываясь в спокойных и податливых волнах, ветер скользил в правильном направлении, но душащее чувство вины всё никак не  сходило с Бервальда, и с каждой преодолённой лигой сердце сжималось всё сильнее и сильнее. С опаской глаза его рыскали вдоль причала, опасаясь и храня заветную тайну увидеть там его, но всё мешалось перед взором в красно-бурую кашу, солёный воздух впивался в привычные веки, а ухо жалило со всё той же добротной жестокостью. Никого там не было. Точнее, народу то было полно, но для Бервальда там точно пустота, широко разевающая голодную пасть.       Но вот чудно, речка из люда внезапно поделилась на два потока, словно шёлковые дорожки волос, в косу заплетаемых, и потекла, расползаясь, обратно на берег, выталкивая несчастных, что оказались в последних рядах. Не долго было догадаться, что сам князь-правитель пожаловал дабы поглядеть, как добытчики его народа возвращаются с чужбина, оценить много ли добычи привезли они с собой, да потолковать со старшими. И видно было, как все кланялись, да не в меру любопытными глазами сверкали то на богатые одежды князя, то на его высокую широкоплечую охрану, обступившую полукругом, так чтобы не протиснулись чужие носы, не в своё дело лезущие. Толпа схлынула стоило им только пристать и сойти с палубы на тёплые влажные доски, да начать вынимать из погребов заморские диковинки и катить бочки. Матросы покрикивали на зазевавшихся, но устало, по-доброму, вот-вот предвкушая долгожданный отдых. Оказавшись на с детства знакомых просторах дышать сразу стало как будто бы легче и привычней. Точно задыхались они в тумане непривычных имён, языков и поверий, тут всё любо дорого, и трава цветёт и лес колышится.       – Приветствую вас, благородные воины, да не затупится ваш меч и не проржавеет кольчуга. Здравствуйте, мореходы, да будут волны под гребнем лишены лиха, – справился князь, как только Ингрид, а за ней неслышной тенью Астрид, соскачили с трапа.       – Здравствуй, благородный князь, отец земель и защитник родов. Случилось ли что доброе, пока мы плавали за горизонтом, аль худое постигло? – поклонившись в пояс, отвечала Ингрид. Астрид, как обычно, учтиво и молча, и Бервальд, следом сошедший на берег, проделали то же самое, пока спину им отчетливо сверлили две любопытные пары глаз – Миккеля и Эмиля до подобных почестей ещё не допускали, поэтому они и оставались голодно глазеть как трое самых сдержанных говорят, а за ними самими надзирательствует Кетиль, чтобы не дёргались и в беседы не по чести не лезли. Бервальд, кстати, мимолётным взглядом уловил, будто один из охранников князя, что все скрыты были за тканью, ниспадающей с медных шлемов с ярко-красным знаменем, рассматривает пристально, точно дело у него имеется.       – Миловали боги, толькое добро творилось. Вот, наконец из фриров, этаких домоседов и охотничков хоть один воин вышел, – сердце Бервальда дрогнуло. Только не это. –Выйди сюда, Эду, похвастайся перед соседями.       На удивление всей тройки, да и остального приглушённо галдящего народа, кажется в момент обсуждающего всё на белом свете, тот самый воин с фиолетовой тканью на лице, неловко выступил вперёд, и из-под неё показался смущённый зелёный взгляд.       – Эдуард! Неужто и вправду ты! Ты же всю жизнь за книжками просидел, негодяй этакий, – рассмеявшись громко, заливисто, Ингрид довольно похлопала парня по плечу, который явно одновременно и гордился, и мешался от всеобщего внимания. – Вспомни, как Тино тебя гонял, как же это ты аж в князской дружине оказался?       Бервальд дёрнулся, словно сквозь тело его прошла толстая и короткая стрела, однако тут же взял себя в руки и никто, кроме пожалуй вечно стоящей настрёме Астрид, этого и не заметил. Эдуард – это не он, пусть перед ним Бервальд виноват почти также сильно. Хотя, если быть честным, то грызущее и всепоглощающее чувство, душившее объятьями совести, мучало его довольно слабо, когда речь заходила о фон Боке. В конце концов, это из-за его соплежуйства у него теперь дыра не только в ухе, но и вместо сердца.       – Да так вот получилось, – и лёгкий кивок в его сторону, намекающий кто же послужил всему отправной точкой. Хорошо, Бервальду было стыдно, но эту неприятность было невпример просто исправить; он даже знал как.       – Ещё Ирса наконец родила, девочку, да здоровую такую. Подрастёт ещё и погоняет старшеньких, а там авось и с вами навяжется, – тепло улыбнулся князь в светлые усы.       – Какая радость! Надобно бы сходить, да поздравить! – расплылась в доброй улыбке Ингрид в ответ, всё ещё не спуская большой ладони с плеча Эдуарда, который в конец стушевавшись, опустил голову.       – Отпусти ты уже его, – шмыгнув к сестре под руку, нашептала Астрид, и секундой после отступила назад. Она всегда так делала, так быстро, да на ютанском, что никто и слова разуметь не успевал, как Ингрид, внемляя словам мудрой сестры, исполняла совет. Вот и сейчас она выпустила чужое плечо, и во мгновение ока Эдуард уже снова был в строю, с опущенной тканью и копьём в руках.       – Зачем ходить! В честь вас сегодня пир, сама небось придёт, да ещё и чад своих приволочёт, поразвлекаете их доблесными рассказами. Тем более, я смотрю, – он хитро прищурил веки, смотря немного поверху их голов, – Богатый нынче улов.       – А то, Великий князь. Вам стоит послушать, чего мы только не навидались! – как раз в этот момент из тесноты и сырости трюма наконец освобождали захваченных невезунчиков, что посмели встать на их пути. Тот самый, дерзкий, светловолосый и синеглазый фрасс, служивший некогда кухарем, лучше которого едва можно было сыскать, шёл впереди Кетиля, а тот порой подстёгивал его тросточкой, если начинал спотыкаться или плестись.       И дальше разговор пошёл уже в другое русло. Обмениваясь новостями, они потеснили уже не разевающую рот толпу и втроём (Астрид бесшумной тенью, что заменила бы всю личную вереницу телехранителей князя, скользнула за ними) неспешно зашагали по пригорку, заходя в расписные ворота города. Поняв, что до вечера, пока дубовые столы, словно весенними цветами, не покроются явстами, да не соберётся весь честной народ, люди тоже поспешили домой, кто доделывать работу, кто учиться ножом орудовать, а кто и баклуши бить. Успел однако ж Бервальд, выцепить под локоть своего старого знакомого, ныне воина, с которым нужно было перекинуться словечком.       – Эду, – позвал он того по краткому имени, фигура тотчас обернулась и из-под ткани вновь показалось молодое лицо, на котором ещё только начали вытачиваться суровые испытания и воинская доблесть. – Поди сюда. Мне сказать кое-что нужно.       – Господин Бервальд! – поискав глазами вокруг, и с чем-то внутренне смирившись он остановился и наклонился к нему: – Хорошо, только быстро. Не хочу задерживаться, да и...       Испытующий холодный взгляд свея, пытавшийся силой выдавить оставшиеся слова, вонзился в перепугавшегося парня, потому как сердце вело Бервальда и он знал, что за заимкой стоит нечто ему больно важное.       – Н-не важно, – фон Бок, к удивлению, выстоял сие испытание и остался непоколебим, заглотив слова, как рыба червяка.       – Я обидел тебя, перед своим отъездом. Тебя и твоего брата, – "особенно" мысленно прибавил он, но вслух продолжил: – Мне жаль, что в тот день всё так получилось, я не должен был поднимать на тебя руку. Прошу прощения за покушение на твою честь, перед тобой и твоими милостивыми богами.       Как полагал обычай, он приклонил голову, хотя великой из-за разницы в росте, всё равно остался главенствовать над Эдуардом, который внезапно заалел и замахал руками.       – Я никогда и не держал обиды, Великий мореход! – вскрикнул он, волнуясь и вновь перепутываясь в чувствах. Сейчас, если быть честным, он был невероятно благодарен судьбе, что тогда, год назад его научили уму-разуму, и терпеть ныне пустые извинения и сострясание воздуха священными именами богов был не намерен. – Спасибо тебе за науку, и ты не держи на меня зла.       Он тоже вежливо поклонился. И тогда, вздохнув гораздо свободней, словно тугая цепь, стягивающая рёбра, всё же ослабла, Бервальд уже собирался идти своей дорогой, как вдруг тихий, но ровный голос распустил на ветер такие слова:       – А вот к брату моему лучше не подходи, и на порог нашего дома не заявляйся. Не то много хуже будет...       Стоило Бервальду осознать только что услышанное, Эдуард, развернувшись на пятках и прищёлкнув уголками сапог, уже удалялся и размывался в бредущей толпе.