Хризолит

      Гранаты, золото, рубины, янтарь, теряющиеся в их блеске камни благородством поменьше – всё прыгает в отблесках предрассветных лучей, назойливо ползущих через распахнутые окна. Пышное платье, с кучей юбок, кремовых слоёв и тончайших сплетений шёлковых нитей расправлено на ложе, и все в доме суетятся, ходят из комнаты в комнату, бегают и стучат пятками по лестнице и всё хлопочут, хлопочут и хлопочут. Именно прекрасные торжественные одежды сияют и озаряют это свежее утро блеском сокровищ и великодушных подарков милосердных богов, омовевших твёрдь скал их счастливыми слезами, навеки застывшими в литом камне. Несметное богатство и кроткая просьба о вечном благословении и неутомимом покровительстве заключена в дорогую плотную ткань.       В этакой сутолоке довольно большого рода, всей оравой до последнего троюродного племяша населившего на время свадьбы дом невесты, легче лёгкого затеряться одному проворному мальчишке. Ему и раньше, только при маменьке, папеньке, братишках да сестрёнках удавалось ловко скрываться от зорких глаз, и пропадать из виду, будто и на свете его не было, а тут случилось ему большущее раздолье. Как же не воспользоваться такой удачей и не побродить туда-сюда, подслушивая и выведывая не для его ушей предназначенные речи. Ещё золотая копна волос, которая со временем зацветёт более тёмными оттенками, скользит то тут, то там, путаясь в штанах, юбках, халатах и накидках. Внутри у него всё клокочет юношеским нетерпением, и лиловые зеницы горят ни чуть не хуже путеводных звёздочек. Такое значимое событие подогревает интерес не хуже поленьев в костерке, а уж задуманная им шалость и вовсе распаляет до покрасневших щёчек и спёртого дыхания.       Наконец, заветная дверь с нарядом-сокровищем вырастает перед его носом, и, по-лисьи оглянувшись и проверив нет ли кого рядом, он медленно хватается за ручку, стараясь не потревожить медные петли. Внутри пусто – что странно, здесь опредлённо должна быть и его мать, и двоюродные сестрицы и бабки, которые будут одевать вернувшуюся из баньки невесту. В их роду всегда приготовления шли особым порядком, каждый ритуал соблюдался неукоснительно, и традиции предков блюлись честь по чести. Сегодняшняя свадьба между старшей его сестрицой Эржебет и средним князем из соседнего королевства обещала быть пышной, наполненной не только родительским, но и детским счастьем – брак то, как есть, по любви. Не то, чтобы принуждение к подобному так сильно практиковалось, по-крайней мере, не в его семье, но редко увидишь настолько цветущую пару. С предложением правда, князёк тянул долго, заставляя напрягаться всю его не слишком терпеливую родню, дошло даже до скрытых переговоров между двумя семействами, что не дело это вот так, как детишки, встречаться не будучи законной парой. Поэтому, учитывая долгожданность и торжественность повода, было странно такое опустение комнаты. Однако всё тихо, только крадущиеся шаги ещё несмышлёныша, ничего не знающего об особой походке охотников, когда ни один листик не дрогнет под лёгкой поступью. Ей он овладеет уже после, когда из-за моря появится чёрная эскадрилья, страшные люди в костяных масках прогонят их в лес, и только спустя пять лет, набрав ополчение город вновь перейдёт в руки к жителям. От этого пострадает много семей, много родов, но захватчики будут прогнаны и город отстроится заново. А вместе с ним по кусочкам восстановится и обычная жизнь. Всё это случится ещё не скоро, поэтому и любопытному мальчугану следует волноваться только о том, чтобы не быть пойманным и, чего хуже, быть недопущенным на самую святую церемонию – благославение богов. Это последний обряд, перед тем, как женящиеся кровью соединят свои судьбы, и происходит он поистине завораживающе. Невеста, облачённая в простую рубаху, босиком танцует на растопленных свечках, обжигая ноги, давая понять богам, что готова отказаться от отцовских сапог ради своих собственных. Затем пробует свежевыкованный для неё меч на отроческом ноже, разрубая лезвие пополам, говоря, что управится и без защиты матери. И наконец жрицы окропляют её фонтаном мелких камней, благославляя на единый и устланный удачей и изобилием путь.       Такое зрелище выпадает раз в несколько лет, а для Тино это вобще будет впервые, поэтому сейчас никак нельзя оступиться. Но кто сможет воспротивиться зову венчанных камней, искусно вшитых на прелестное полотно. У фриров, у его рода, камни есть самая главная благодать богов и любое событие в жизни сопровождается ими. Каждому ребёнку, по достижению семи лет – то есть возраста понимания самых главных вещей, – даётся мешочек, крепящийся к поясу, в котором всю жизнь бряцают различные камни. Иные, рассовывают их по карманам, или вплетают в золотые оправы колец и ожерелий, другие всю жизнь носят под сердцем в обычном кожаном мешочке, предпочитая хранить свою удачу при себе. Каждый камешек обозначает своё, каждый из них несёт добро, предостерегает от тёмных сил, придаёт уверенности, приверзит руки богов. Вот и сейчас у него на поясе, аккуратно поддерживаемый, висит такой мешочек и минералы в нём едва-едва цокают друг о друга, при том сердце у мальца замирает всякий раз, как им вздумается удариться.       Вот, он шмыгает за слегка приоткрытую дверь и соцветие блестящих драгоценностей больно ударяет в глаза. Так, что ему приходится жмуриться и прикрыться ручонками, и только после нескольких мгновений постепенно расширить щёлки век, чтобы разглядеть одеяние невесты. А оно было неописуемо красиво, всё переливалось и светилось благословенной речкой, будто бы само платье поймало в себя блики солнца и навсегда закрыло в себе, позволяя крошечным его отпрыскам вечно светить и обозревать ночной путь. Заворожённый, Тино стоял и смотрел как неземная ткань едва колышится в утреннем бризе, как великолепно оно дрожит и будто вот-вот оживёт прямо на его глазах. И ощущал только благоговейный трепет, словно он предстал перед самим богом Тэхти, который улыбаясь в свою священную седую бороду, добро посмеивается и треплет его за волосы, в то время как он не может оторваться от созерцания бесконечной красы выделанного простыми смертными руками. На нелепо несгибающихся ногах он делает небольшой шажок, ещё один и ещё. Медленно вытягивает руку и не ощущает над ней своей власти, будто что-то помимо его воли ведёт его пальцы коснуться реликвии. Кисть становится всё меньше и меньше, растворяется в блеске и белых одеждах, Тино уже начинает слепнуть, как резкий топот, показавшийся в тиши грохотом, разверзается совсем рядом с дверью. Едва сдержав изумлённый крик, мальчик, сипя непонятные звуки, в ужасе отпрыгивает в сторону, страх заполняет все его лёгкие, а лиловые глаза, только что с благоговением взиравшие на платье, со страхом смотрят на дверь. Ему нельзя здесь быть! Если поймают, то точно не позволят посмотреть на обряд, а он сойдёт с ума, если не увидит. Лихорадочно и судорожно собирая обрывки мыслей, Тино безумным взглядом нашаривает окно и мысль опережает любой здравый смысл. Он кидается на раму, взбираясь наверх чуть ли не по воздуху, отчаянно распахивает окно, и, даже не смотря вниз, сигает со второго этажа, успевая ногой подтолкнуть ставню, чтобы окно пришло в такое же положение, как и было. Полёт длится настолько быстро, что осознать, что только что натворил, Тино успевает уже, словно кот, приземлившись на ноги. В колени тут же ударяет тупой болью, и он валится наземь, и травинки нежно проводят по его лицу мокрые дорожки, умывая и успокаивая.       Подождав пока пульсация в ногах стихнет, мальчик резво встаёт, немного пружиня и с удовольствием отмечает, что всё уже прошло. Безмерно гордясь тем, что заживает на нём, как говорил дядя Йоуко, как на собаке, насвистывая весёлый мотивчик, что нынче услышишь от каждого ребёнка на рынке, он поспешил к причалу. Город их находился так близко к морю, что нельзя было и мечтать о чём-то более близком, а вокруг плотной стеной рос сосновый лес, склоняющий ветви к земле, нависая над бредущими путниками вечным надзирателем и свидетелем всех его дел – хороших или дурных. В том лесу, Тино, конечно, нравилось больше, однако лучший его друг всю свою ещё короткую жизнь души не чаял в море и постоянно ошивался там, помогая братьям, отцу и матери мастерить лодки, обучался корабельному делу, или просто бродил где-то неподалёку. Сердце его слегка ёкнуло, при мысли, что вот-вот они увидятся снова. Он знал, что и сегодня утром застанет его торчащим на небольшом холмике чуть вдали от пристани, где обычно конопатили каркасы лодок, ведь сегодня обещались вернуться моряки его рода и Бервальду неприменно нужно было быть первым, кто их увидит и встретит. Всегда, в такие дни Кетиль и Миккель, поднимавшиеся также рано, как и все домочадцы, видели его постель незаправленной, но постыло холодной, что означало, что ушёл он уже давнёхонько.       И вправду, стоило Тино выбежать из густого вихря домов, и вдохнуть пряный солёный воздух, то он тут же заприметил светлую макушку, маячившую впереди. Он побежал, перебирая ногами быстро и резво, как умеют все фриры, и вскоре увидел как его друг, не отрывая взгляда, всматривается в тоненькую полоску моря, переходящего в ярко-голубое небо. Он неподвижно сидел на перевёрнутой лодке и, кажется, впритык не заметил приближающегося к нему Тино. Очнулся он, только услышав звонкий окрик:       – Бервальд!       Тогда он повернулся на звук, и увидел спешащего к нему друга, махавшего рукой так, словно они расстались не вчера вечером, а много зим назад. Отчего-то глаза его поднялись чуть выше, как всегда было, стоило ему только о чём-то задуматься, и щёки тут же приобрели коралловый оттенок.       – Бервальд, доброе утро! – всё ещё кричал мальчик, будучи в каких-то десяти метрах, и ловко уже взбираясь по холмик.       Бервальд помотал головой, скидывая глупое наваждение и учитиво кивнул, как делал абсолютно всегда.       – Ты не поверишь, что я только что чуть не сделал, – подбегая и одним махом вспрыгивая на лодку, оказываясь плечом к плечу рядом с ним, протараторил Тино. Бервальд вновь кивнул, позволяя рассказывать, а сам неловко отодвинулся чуть в сторону, зная, что рассказ этот обязательно приправится жестами и будет очень неудобно, если Тино постоянно станет задавать его рукой. И тот взбудораженно поведал обо всех своих утренних приключениях, попутно разъясняя состоявшему в другом роду другу, что к чему, отчего одеяние так божественно, о своих обрядах и почему камни так важны.       – Матушка говорит, что когда-то звёзды жили прямо здесь, на наших землях. И что эти звёзды сильно любило Солнце, но однажды, пришла темнота ночи и навеки разделила их. Солнце горько плакало, и обожгло своими лучами всё вокруг, подарив такую могущественную силу как огонь. Однако звёзды придумали как вернуться к возлюбленному, и осели пылью среди скал и камней, смиренно дожидаясь когда же мы сможем достать их оттуда. И теперь, любой минерал, попадая под лучи солнца приобретает могучую силу, отгоняет зло. И мы, бережно храним, оберегаем и пользуемся их любовью.       Свей понимающе мычал, хмыкал и кивал, а после, когда разгорячённый Тино немного остыл и уже собрался точно также уставиться на небо, глухо поинтересовался:       – А если ты захочешь выйти замуж?       Тино замолчал, что было ему весьма не свойственно, отчего Бервальд почему-то напугался и поспешил уточнить.       – Всмысле... какой камень для этого нужен? И как его нужно отдать?       – Если я соберусь жениться на девушке, то это будет хризолит, – неуверенно протянул фрир, отводя глаза в сторону, словно стыдясь чего-то. Бервальд подумал о том, чтобы не обидеть его ненароком.       – А если... – он изрядно помялся, прежде чем осмелившись задавать этот вопрос. Бледные его щёки вспыхнули, как маков цвет. – Ты захочешь жениться на мужчине?       – Тоже будет хризолит, только немного другой. Тут всё зависит не от пола, а от того чем он занимается, – не глядя тому в глаза, чего-то дико смущаясь ответил Тино и они оба неловко замолчали. Где-то в дали задорно покрикивали чайки, немногочисленный ещё народ на причале обсуждал гнусавым нудением какие-то новости, а рядом с их перевёрнутой лодкой шелестел ветерок, заставляя двух неразлучных друзей в смущении разглядывать разные стороны света.       – Хризолит значит удачу, и если я отдаю его воину, он будет чистым и практически прозрачным, чтобы на солнце светиться, как настоящая звезда, – пролепетал Тино, осмеливаясь наконец, повернуть голову. – Это означает, что я сильно забочусь об этом человеке. Что я отдаю ему свою собственную удачу, лишь бы он вернулся живым.       Удивлённый аквамариновый взгляд подцепил его, и Тино почувствовал, что что-то щёлкнуло у него в грудной клетке, точно переломившаяся лучина, или как потрескивающее берёзовое полено, только угодившее в печь. Сырой ветер трепал их по волосам, и ему почему-то всё стало казаться прозрачным, будто тонюсенькое заморское стекло, привозимое купцами на ежегодную ярмарку. Не отрывая взгляда, рука его юркнула куда-то в карман, да так и застыла там, а он внезапно уставился на поблёскивающее золотым ухо свея.       – Бер, что это у тебя здесь под ухом? – постучав по своей собственной мочке спросил Тино, хотя и сам прекрасно разглядел небольшое поблёскивающее украшение.       – С-серьга, – вновь стушевавшись ответил Бервальд, хотя и взгляда своего не отвёл, предпочитая просто немного поджать губы. – Она значит, что сын вождя уже вышел из доростков. У Кетиля и Миккеля уже были такие и вот теперь есть у меня.       – Красиво, – легонько потянувшись, Тино коснулся элегантно изгибающейся серёжки, образовывавшей очертания крючка, только загибавшегося и уходившего вперёд до самой мочки. – Больно было прокалывать?       – Вовсе нет, – пробормотал себе под нос Бервальд, уклоняясь от прикосновения чужих пальцев. Всё это слишком его смущало.       – А можно я... – наклоняясь уже близко вплотную, вкрадчиво попросил мальчик, – на минутку его одолжу?       Он уставился на Тино непонимающим взглядом, в котором слегка проглядывало опасение. Не то чтобы он был сильно против, но детский страх за фамильное украшение, которое наконец-то придавало ему какой-то вес в семье, превращало из глупого сопляка в достойного наследника... Его колебания были вполне понятны, и если бы не сумасшедшая идея, вдруг волчком завертевшаяся в голове Тино, и заколовшая пальцы в трепетном предвкушении, то он может быть и отступился бы. Однако ещё пара мгновений борьбы с собой, и со вздохом Бервальд уступил этому щенячьему взгляду, проклиная все те нежные чувства, вздымавшиеся под рёбрами стоило этому бедствию приблизиться к нему. Серёжка была аккуратно вынута из ещё красного уха, и оказалась в протянутой ладошке фрира, который внезапно крутанулся, повернулся к нему спиной и бросив задорное: "Не подглядывай!" принялся творить какие-то чудеса с его украшением. Честно сказать, Бервальд запереживал, что же такого он может сотворить с его серёжкой. Неужели сломает? И как он тогда вернётся к себе домой? Ведь это же великий позор для только получившего этот священный знак, даже Кетиль, известный своим неприхотливым отношением к вещам, носился с этой серёжкой как с писаной торбой, запретил им и пальцем к себе прикасаться. А Бервальд придёт домой только с дыркой в ухе, и что тогда скажет вся его родня? Ух, у него словно мороз пробежал по коже, и он сделал попытку заглянуть Тино через плечо, однако тот лишь боднул его и тут же повернулся с невероятно довольным, но почему-то красным лицом.       – Иди сюда, Бер, – заведя руку за спину, он спрыгнул с лодки на твёрдую землю и в нетерпении указал перед собой. – Давай, давай, быстрее!       Бервальд не без подозрений, спустился и встал прямо перед ним. Его белая рубаха, подпоясанная красным, но уже порядком измочалившимся поясом, колыхалась на ветру, в то время как он нервно разглядывал друга и ждал, что же такого он удумал на сей раз.       – Бервальд, я люблю тебя! – без обиняков, громко и нараспев начал Тино, а свей аж попятился, споткнулся и повалился на борта лодки. Раскрытые его глаза наполнились удивлением, граничащим с паникой. – Я хочу, чтобы великие боги всегда споровождали тебя, и ты хранил их благополучие. Чтобы днём твой путь освещало солнце, а ночью благославенные звёзды. Чтобы моя удача навсегда перешла к тебе! Клянусь перед всеми богами, я люблю тебя, и поэтому хочу чтобы ты принял это, как принимают это все взрослые.       Докончив витиеватую клятву, которую он разучил ещё в самом младенчестве, как и многие другие, полагавшиеся знать любому из их рода, но при этом закончив её детской уточняющей просьбой, маленький фрир смущённо замолчал, тихо внемля ответу. Конечно, они уже вышли из возраста полного повиновения родителям и, в чистой теории, вполне имели право давать своё слово богам на вечное исполнение, однако Тино этого показалось недостаточно. Всё же, предлагать свою удачу и своё сердце следует внимательнее, желательно ещё немного понабравшись разума, но это казалось слишком долгим и слишком далёким. Если Бервальд здесь и сейчас, то почему он обязан ждать. С его ладони на свея смотрела все та же серёжка, ничем не помятая и не испорченная, но только со вдетым ярко-зелёным, пляшущем в отсвете камнем.       А что тут сделаешь? У Бервальда в роду, при помолвке принято выводить совместные татуировки, чётко определяющие клан и статус. Причём, каждый стремится вычурнуться и по-петушиному наколоть священную отметину как можно выше, на разных видных местах. В недавно случившемся браке, один больно хвастливый жених намалевал себе мудрёные рисунки прямо под глазами, приобретя вечную надпись на свейском – "Благородный муж достопочтимого Матьё. Да позволят могущественные и милосердные боги жить нам в достатке, а к пращурам уйти достойно в один-единственный день". Писали они в основном рунами, никак не снисходив до букв, давно пользовавшихся успехом у большинства южных народов, поэтому и понять подобное могли только соплеменники, либо же знавшие язык. Между прочим, тот самый Матьё, в простонародье прозванный Мэттом, выглядел весьма и весьма прискорбно, прознав про кричащие татуировки на лице своего избранника. Но всё это было доступно только прошедшим священные обряды, вступившим в звание взрослых, по достижению шестнадцати зим, и поэтому Бервальд, которому оставалось пережить ещё целых четыре до этого момента, решительно не знал как ответить на такой щедрый и искренний подарок.       Конечно, он любил Тино, и частенько мечтая, гадал как же, получив наконец свою первую татуировку после прохождения обряда, обязательно докажет свои чувства, обернув их в воинскую доблесть и вложит своё сердце тому прямо в руки вместе с верным мечом. Как Тино будет ошарашенно смотреть этими неземными глазами, как покраснеет его милое личико, как аккуратно он примет из дрожащих рук калёную сталь. И как при этом у Бервальда будет биться сердце. Быстро, загнанно, как долго скакавшая лошадь, но от этого только счастье растечётся по чреслам, и в груди поднимется буря – там будет стучать не только его собственное сердце. По старым, почти забытым поверьям, кровеносные жилы когда-то соединяли всех людей этого мира, превращая всех-всех человеческих тварей в дальних родичей, однако со временем острые скалы и жгучие ледняки разорвали эту связь, превратив их в чужих и холодных себе подобным. Они разбрелись по свету, обретая новое и забывая старое, при том ненавидя того, с кем раньше сплетён был общим сердцем. И так, единые, объединённые кровью, превратились в племена, охраняющими свою честь, обряды, традиции. Но остались, говорят, ещё связанные разного рода, и сердца их, что разверзаются перед богами и поют о своей любви, впервые и навеки впредь начинают отмерять одну и ту же секунду. И так, находясь далеко на чужбине, тоскуя по родным и любимым рукам, ты приложишь ладонь к груди и услышишь далёкую песнь наречённого, что разделяет с тобой одно чувство и одно сердце. Такие немногочисленные, благословенные всегда умирают в один и тот же час, даже в Благую обитель входя рука об руку. И Бервальду всегда казалось, что именно тогда забьются и их с Тино сердца в унисон. Тогда, в этот невозможный момент, четыре зимы наперёд. Он обязательно почувствует это, счастливо обнимет того и украдкой поцелует, прославляя всех существующих богов. Откуда ему было знать, что именно сейчас их маленькие, ещё совсем молодые и резвые сердечки застучали в одной дробной мелодии.