И вся королевская рать

Сидящая в кабинете канцлера служанка была очень похожа на Амидалу. И вполне могла обмануть несведущих, выдав себя за неё. В особенности если приложить максимум усилий. Платье сенатора, сложная причёска и макияж, линзы, чтобы скрыть оригинальный цвет глаз. И даже голос похож, насколько это вообще возможно. Оригинал явился в столицу всего пару дней назад, но после неудачного покушения было принято решение отправить сенатора обратно домой. Скрытно, а вместо неё оставить одну из «копий» дабы запутать врагов Амидалы. Канцлер пригласил её к себе в кабинет, дабы обсудить вопросы, касающиеся безопасности сенатора, ибо отъезд на Набу — всего лишь временная мера, применительно к конкретной ситуации, но нисколько не работающая на перспективу. Ведь нельзя же в самом деле оставить Амидалу дома навсегда. После приветствий и обычного в таких случаях обмена вежливыми фразами канцлер и его гостья расположились на диване, можно сказать, неформально и так близко, что полы их длинных одежд соприкасались. В защиту нравственности не забудем упомянуть, про избыток тканей в одеяниях политиков того времени. — Я очень переживаю за сенатора, — произнёс канцлер. — И я уверен, что вы разделяете моё беспокойство. Не сомневаюсь, капитан Тайфо организовал охрану Амидалы на высшем уровне. Но всё же учитывая беспокойный нрав сенатора, — Палпатин коротко улыбается, и девушка понимающе улыбается в ответ: неугомонная «шилозадость» Падме ни для кого не секрет. — И учитывая, что речь идёт не только о её собственной безопасности, но и о безопасности тех, кто её окружает, предосторожности не будут чрезмерны. — Какого рода предосторожности? — спросила девушка, вспоминая о Корде. Все эти клятвы, разговоры про долг и готовность пожертвовать собой ради Амидалы… Она знала, на что шла. Так ей казалось, когда она поступала на службу. Вторжение Торговой Федерации было в прошлом и оказаться в свите сенатора тогда выглядело хорошей перспективой. Ровно до того момента, когда одна из них распрощалась с жизнью на службе… И все клятвы рассыпались в прах. Никакие деньги не стоили такого риска. Она уже раскаивалась, что ввязалась во всё это. И уже почти собиралась оставить своё место, как после отъезда Амидалы на Набу пришёл вызов из канцелярии Палпатина с просьбой явиться на аудиенцию к канцлеру. Сердце предательски ёкнуло, а на лице появилась эта глупая улыбка, нервно-счастливая. — Мне было бы спокойнее, если бы у меня была возможность узнавать периодически о делах сенатора. Ради её же блага. И блага людей, её окружающих. «Вы предлагает мне шпионить за Амидалой?» Она не произносит этого вслух, не меняется в лице, владея искусством оставаться невозмутимой — очень полезный навык в мире политики. Но тут и ситхом быть не надо, чтобы угадать направление мыслей девушки. — Сделайте это для меня, пожалуйста. Я прошу вас, — мягкий бархатный голос Палпатина теплеет на пару градусов. С умыслом, намеренно. Её симпатия к нему для него — не секрет. А ещё страх, поселившийся в её душе после смерти Корде. Идеальное сочетание, чтобы легко заставить её делать то, что ему необходимо. *** Она долго и безуспешно пытается уснуть, снова и снова вспоминая разговор с канцлером. Учитывая её редкие и немногословные ответные реплики, скорее монолог Палпатина. Его мягкий голос, ласковый, вкрадчивый… Тихий, но отчетливый шепот «я прошу вас», а затем он произносит её имя. Настоящее, а не то, которое она носит на службе, созвучное имени Падме. Легонько касается ладонью кончиков пальцев девушки, выглядывающих из-под кромки ткани слишком длинных рукавов платья, заставляя коротко вздрогнуть, словно током ударило. Нервно, но в то же время — приятно. И светло-голубые глаза, прямо смотреть в которые до сего дня у неё не было возможности. Ибо служанки сенатора не остаются наедине с Верховным Канцлером Республики. Но вот ей несказанно повезло. И было бы глупо упустить такой шанс, в том числе, на новую встречу. И она соглашается. И теперь не может уснуть, ворочаясь на шёлковых простынях. Открывает глаза, тяжко вздыхает. Спускает с плеч тонкие бретельки ночной сорочки, покоряясь неизбежному, спускает вниз ткань, обнажая грудь, сжимает её ладонями, кончиками пальцев касается сосков, возбужденно-острых, водит по ним кругами, ощущая нарастающую с каждой секундой приятную тяжесть между ног. Выдыхая беззвучно его имя. Палпатин. Ей так хочется, чтобы его пальцы касались её. Хочется ощутить вкус его поцелуя, бархат его губ на своём теле. Везде, где он захочет прикоснуться к ней. Она думает о нём, трогая себя, раздвигая в стороны длинные ноги, сгибая их в коленях, касаясь собственными пальцами. Ей отчаянно хочется большего. Ей отчаянно хочется настоящего. Эта подделка в виде собственных пальцев лишь дразнит, приводя в отчаяние от невозможности принадлежать ему. *** Лёгкой, но отчётливой рябью по Силе проносится отчаянный призыв. Кто-то зовёт его, инстинктивно, требовательно, молитвенно… Простирая в вечность свои желания. Горячие, яркие — такие незамысловато-простые томления плоти. Она зовёт его. Она хочет его. Усмешка кривит его губы. Он может использовать её. И так уж и быть, в этот раз, будет настолько милостив, что исполнит её желание. В кои-то веки не обманет. Почти. По крайней мере сейчас можно позволить себе немного озорства. Почти безобидного коварства. Она зовёт его. И он отвечает. Приди ко мне. Благо идти не далеко: всего лишь подняться на пару этажей вверх. Правда удобное соседство в доме за адресом Республика, 500? Босые ножки невесомо, на цыпочках, ступают сначала на мягкий пушистый ковёр, а затем по гладкому мрамору… Вверх. Она знает, что это сон. Разве иначе может она оказаться в апартаментах канцлера? Как ещё это объяснить? Свою дерзость ночного вторжения. Он стоит на пороге, встречая её приветливой улыбкой, коротким кивком. Обнимает почти сразу, как закрываются двери, прижимает к себе крепко-крепко, до боли, рискуя сломать. Разве так страстно встречают в первый же вечер вдвоём? Нет. Так обнимают давних любовниц. Тонкие пальцы девушки забираются в короткие пшенично-седые волосы канцлера, мягкие, гладкие, сводящие её с ума. Как и всё в нём. Это определённо сон. Иначе быть не может. И поэтому: можно всё. Он разрешает. Позже, она наконец, засыпает, в его объятиях, уютно устроившись на пушистой мужской груди. Проваливается в сон, пока его ладони гладят её обнажённую спину. А когда она просыпается… Нет, не так. Теперь она навсегда остаётся в этом сне, прекрасной волшебной, новой реальности, в которой она — любовница Палпатина. *** После похорон Амидалы она остаётся на Набу. Палпатин возвращается в столицу, оставляя её здесь. В загородном поместье, подальше от Тида и любопытных глаз кого бы то ни было. С солидной суммой на банковском счете — чтобы не думать о прозе жизни. И в компании нескольких молчаливых слуг. Она понимает, что сейчас ему не до неё. Он занят. И она проводит несколько месяцев здесь. В тишине и покое, едва ли проронив пару слов за день. Она отдыхает, запрещает себе смотреть новости. Скучает. И ждёт, когда он вспомнит про неё. Дни мало отличаются друг от друга. Ночи также пусты и холодны. Одиноки. Она ждёт. Терпелива, как всегда. Ничего не происходит. Она мечтала об этом раньше: большой дом, слуги, деньги и время, которое можно тратить по своему усмотрению и делать исключительно то, что нравится, а не то, что надо. Мечта сбылась, но почему-то не принесла счастья. Легко найти причину: ничто не радует так как прежде без него… Она начинает ненавидеть эту пастораль, это провинциальную идиллию. С её поющими птичками, ласковым ветром, свежим воздухом, мягкой зеленью листвы и прозрачной гладью озёр. Она начинает ненавидеть саму себя. Всякий раз смотрясь в зеркало она видит тень Падме. Они слишком похожи. И она решает, что с этим надо что-то делать. Тёмные волосы становятся белыми словно снег. Зелёный цвет глаз решительно не подходит к новому образу. В ход идут линзы. Ненатуральный фиолет — то, что надо. Подчёркивает нереальность, нездешность, отрешённость от прошлого. Она меняет имя. Приказывает слугам собирать вещи и едет в столицу Империи. Самовольно. Потому что она так решила. Говорят, добиться аудиенции у Императора в эти дни особенно сложно. Он допускает до себя лишь малый круг избранных. Она не утруждает себя такой малостью как приказать связаться с секретарями Его Императорского Величества. Просто является однажды и всё, бесцеремонно прерывая какое-то небольшое совещание, прерывая чью-то речь. И только потом она вспомнит, как отмахнулась от секретаря, просившего подождать, секретарь замрет, словно парализованный. Ей надоело ждать, и она ждать больше не будет. Господа в военных мундирах обернулись. Нарушительница спокойствия не удостоила их своим вниманием, смотря прямо на Императора, будто никого в кабинете больше не было. — На сегодня, всё, господа, — проскрипел Император голосом, которого она никогда раньше не слышала. Он нисколько не рассердился на неё. Видимо совещание не было особо важным. Мундиры уходят, закрываются двери, и любовники остаются друг с другом наедине. Вместо канцлера перед ней Император. Вместо красивого мужчины мечты — карикатура. Тёмная фигура старика в балахоне с капюшоном. Небесно-голубые глаза, полные мягкого света и ласки теперь неестественно жёлтого цвета. И всё равно, она бросается к нему в объятия. По инерции, как всегда. Она ужасно соскучилась. И может быть всё не так плохо, как говорят в новостях? Надежды тают, когда он целует её. Мягкий бархат губ — это осталось в прошлом. Она хочет вырваться из его рук, но он сжимает её крепко-крепко, делая больно, но не приятно. Поцелуй превращается в пытку. — Ты же за этим пришла, моя дорогая? — спрашивает он, губы кривятся в отвратительной улыбке. Он отпускает её, не добившись ответа, чувствуя, как она дрожит в его руках, противно и мерзко ей быть рядом с ним. Таким, каков он есть сейчас. Далеко не тот очаровательный и обходительный мужчина мечты, которым был для неё канцлер. Они снова сидят на диванчике рядом. Почти как тогда. — Это можно как-то исправить? — спрашивает она, имея ввиду изменения в его внешности. — Нет, — отвечает он. У него решительно нет времени и желания на такие незначительные глупости как исправление собственной внешности. У него есть дела поважнее, чем нравится одной единственной женщине. — Я удивлён, что ты здесь. Мне кажется, я достаточно тебя обеспечил. — Более чем, — соглашается она. — Но этого оказалось мало. — И что же тебе надо ещё? Теперь. — спрашивает он. Ей и так несказанно повезло. Она связалась с ситхом и осталась жива, невредима к тому же богата, как никогда раньше. Принцесса, семья которой когда-то давным-давно правила Набу, в те стародавние времена, когда должность правителя не была выборной, но наследственной. И нередко проливалась кровь за возможность занять трон. Но те времена остались в далёком прошлом, отец её растратил остатки наследства и выбор у неё был невелик: либо удачно выйти замуж, либо самой пробивать себе дорогу в жизни. Она выбрала второй вариант и неплохо устроилась, в конце-то концов. Поместье, деньги. Живи да радуйся. Но нет. — Любви, — коротко выдыхает она. О чём же ещё может мечтать молодая женщина? — Этого я тебе дать не могу, моя милая. Оно и понятно. Канцлер ещё мог выйти со времен в отставку и увести с собой эту юную птичку, доживать свой век в роскоши и беспечности, может быть даже женился бы на ней на старости лет — экстравагантный, но вполне допустимый поступок. Император на такое пойти не мог. Мог оставить её при себе, но вот незадача — теперь она не хотела его. Такого, как есть сейчас. Изувеченного, некрасивого, отталкивающего своей внешностью. Ей нравились морщины на лицах мужчин, но не настолько… не так откровенно много. Она сыграла свою роль и теперь ему совершенно не нужна. Бесполезна. И для неё лучше всего было бы оставаться на Набу. Но вот она здесь. Не было у него определённого плана для той, что звалась теперь Алмаз. Учить её Силе? Есть в ней немного таланта, но у него уже есть ученик. Избранный, чёрт возьми. Будут и другие, остро заточенные под определённые цели «ножи». Что с ней делать теперь? Разве что отпустить на все четыре стороны и позволить делать всё, что заблагорассудиться. Играть в свои нехитрые женские игры с его полного согласия и попустительства. Ситх усмехнулся. Это может быть в самом деле, забавно. Кто знает, на что ещё сгодится… И он оставляет её в столице, учит даже несложным трюкам, главным образом «вскрывать» виртуозно чужие мозги, тонко, осторожно, царапая мысли самыми кончиками острых ногтей, не давая жертве понять, что происходит.