***
Виктория
Что со мной? Слишком странные ощущения. Почему, вчера, когда я весь день провела в компании природы, озера, записей в блокноте и книги мне чего-то не хватало, а именнокого-то. Привязанность? О нет-нет-нет, не приведи Господь к такому. Хотя, как это можно назвать по другому? Скука? Слишком много нервных клеток в организме? Как раз сегодня есть такая чудесная возможность. А может это последствия того сна? Мысли о нём — слишком бесполезная трата времени, что не приносит ни единой пользы, хотя раньше… Снова те же грабли, Виктория.И будет также больно.
Давид пригласил прокатиться на катере, мило. После чего мы отправимся в моё любимое место — вилла моих родителей, где уже как по традиции соберутся все. Похоже на очередные отчаянные попытки родителей сделать с нами хоть что-то, точнее не с нами, а с нашими отношениями, а если еще конкретнее, то попытки принадлежат отцу и Марии. Кажется наши переглядки за завтраком и гробовая тишина стали ежедневной рутиной, ибо остальное не может быть «добрым утром», потому что оно превращается в противоположное сразу же после любой сказанной фразы из наших уст. Из окошка пробивается яркое летнее солнце, сквозь белый тюль,. В комнате стало на порядок градусов теплее, а воздух стал суше. Допиваю утренний, уже холодный, зеленый чай и встаю с мягкой кровати, пора собираться. Открываю дверцы высокого, темно-коричневого шкафа, перебирая пальцами каждую вещь на вешалке. Нужно еще выбрать купальник, я собираюсь охладиться и расслабиться в синей воле. Надеваю белый купальник, а на него длинную белую рубашку и серые шорты, завязывая волосы в высокий пучок, из которого выбиваются короткие прядочки, да и сама конструкция выглядит очень ненадежно, но главное, что ничего не будет лезть на ветру. Последний штрих — парфюм, не знаю зачем, просто чтобы был приятный аромат цветов и цытрусовых.***
Жаркое солнце обжигало мои плечи даже через льняную ткань рубашки. Сегодня ветер, но это никак не спасло от жары. Уже чувствую нагнетающую обстановку до конца дня. Солнцезащитные очки помогают нормально добраться вниз. К озеру спускаться не долго, именно поэтому я уже вижу, как метится Давид по яхте в майке и шортах. Он замечает меня и как-то странно улыбается, но я не подаю виду, что что-то тут не так, его блядская улыбка. Было небольшое количество суден, что пришвартованы к берегу. Подает мне руку, помогая взобраться на борт, я молча киваю и прохожу дальше, вглубь, укладывая сумку на небольшом диванчике. Снимаю рубашку и шорты, кидаю их рядом, беру полотенце и смеряю катер своими шагами, чувствуя как-то немного покачивается на воде. Рыжее дерево нагрелось под солнцем и неприятно пекло в стопы, но было достаточно терпимо. Рассматриваю всё озеро, что было окружено горами и пестрыми домиками, которые понемного «съедал» плющ. — Ты умеешь водить? — удивляюсь я с неким удивлением в голосе, хотя оно тут необоснованно, ведь это умеет его отец, ничего странного. — Конечно, — он проходит к широкому рулю, выкуривая сигарету, заводит мотор и мы трогаемся с места. Катер стремительно рассекает гладь синей воды, виляя в разные стороны. Ветер усиливается и летит в лицо вместе с мелкими каплями воды. Гул мотора и свист ветра в ушах, откидываю голову назад, наслаждаясь прохладными потоками ветра и долгожданной пустотой в черепной коробке. Мы отплываем от пристани на метров и Давид глушит мотор, а я радуюсь, что смогу искупаться в прохладной воде. С улыбкой на лице направляюсь к небольшой лестнице, что вела прямо в воду. Спускаюсь по влажным перекладинами опускаюсь горячим телом в воду. Контраст воды и моего тела вызывает у меня звездочки перед глазами, но вскоре я привыкаю и делаю два размашистых толчков от катера и оглядываюсь назад. Дамиано стоял рядом с лестницей, оперевшись задницей на спинку дивана и с нескрываемым интересом рассматривался меня. Я только начала смиряться с тем, что мы до кончины вместе. Я не заставляю его любить меня и быть верным только мне, но и он тоже не вправе это делать. Кривлюсь и ныряю под воду, но выныриваю уже около лестницы и поднимаюсь наверх, тело тянет вниз от резких движений, но всё обходится без лишних падений и травм. Давид протягивает мне моё полотенце, которое я заметила в его руках только сейчас. Как же он любезен сегодня, катать повез, полотенце привез, слова кривого не сказал. Сам ангел. Хватаю полотенце, кидаю короткий взгляд на ублюдка. О, я вспомнила его имя в своей голове без повода с его стороны. — Не хочешь выпить вина? — чертов пьяница. — Ты так до тридцати сопьешься, Давид, — усаживаюсь на диванчике, укутавшись в полотенце. Он приносит корзинку набитую фруктами, сырами и другими вкусностями, ну и куда же без бутылки красного вина. Отрываю одну виноградинку с массивной грозди, отправляю ее в рот и подставляю лицо солнцу, пока он снова пытается сдержать раздражение. Даже с закрытыми глазами я чувствовала его взгляд и присутствие, кажется сердцебиение тоже. Наконец-то он отдаляется и я спокойно выдыхаю, скидывая с плеч полотенце, так же подставляя их солнцу. Его лучи приятно ласкают бледную кожу, подсушивая капли воды, после их ласк останутся красные следы. Перед глазами невольно возникают фрагменты из того сна, тогда тоже на моей коже оставались красные следы от его рук, губ и зубов, они обжигали, словно язычки пламени. Эх, Виктория, сколько можно. Второй раз за день тратить на него время. Живот стягивает, немного скрещиваю ноги, чувствуя как медленно расползаются волны удовольствия по нижней части тела. Капли с волос стекали холодными дорожками по плечам и груди, казалось они моментально испаряются от жара и солнца. Вдруг температура станет немного холоднее, открываю глаза, устремляя их прямо в глаза Давида. Теперь он тоже мокрый и от него веяло прохладой. Когда он успел так быстро и тихо искупаться? Но это не важно. Вдоль его тела скатывалась вода и каплями разбивалась о пол, заставляя следить за несколькими из них. Он усаживается рядом и пододвигает корзинку с едой и выпивкой ближе. Мы сидели в кромешной тишине, разглядывали дорогие виллы у самого берега или горы, что возвышались за особняками вдали. Вода озера была гладкая, словно стекло, в нём отражалось солнце, небо и птицы. Было так спокойно и красиво, я даже забыла что рядом со мной всё еще Давид, но он решил напомнить о своем присутствии. — Мы так и будем молчать? — вместо лишних ответов я молча стаскиваю еще одну виноградинку, а за ней бордовую ягоду черешни. Его это явно раздражает, но он хорошо держится, еще ни разу не сорвался за день, а напротив даже улыбался, может искренне, кто знает, — Де Анжелис? — странный вопрос. Будто я отвечу. — Нам пора к родителям, — с ноткой равнодушности говорю я, а Давиду ничего не остается, как повиноваться моему «приказу» и тронуться в сторону виллы моего отца, осознавая, что у него никак не получится сблизиться, хоть на миллиметр. Она была совсем недалеко и, поэтому через две минуты мы уже были около их дома. К нам на встречу из дома вышел отец и пару прислуг, что помогли пришвартовать судно. Дамиано выбирается раньше меня и галантно подает руку, но я благо незаметно для отца игнорирую этот жест опеки и любви, выбираясь из катера самостоятельно. Давид недовольно закатывает глаза, а я молча вручаю ему его одежду. — Привет, — легко приобнимаю отца, ведь купальник всё еще мокрый. — Какая же ты у меня красивая, — протягивает папа, дергая меня за щеки, как делал это, когда я была маленькая. Я смеюсь от ситуации и легкой боли в щеках, — и счастливая, — касается пальцем моего носа, он мельком смотрит на Дамиано, что стоял за моей спиной и снова приобнимает мои плечи, целует в лоб, — Проходите, переодевайтесь. Вик, будь любезна, проведи мужа, — приторно улыбается и подталкивает меня в спину. Боже, всё же так хорошо начиналось! Что ж, нужно как-то выкручиваться. Из прислуг рядом никого не оказалось. И кстати где Мария? Она обычно целыми днями рядом с отцом или на кухне, или жарится на солнце, пытаясь сделать свою смуглую кожу еще темнее. Если честно не совсем понимаю, как мой отец — статный главарь мафии с типичной итальянской внешностью, хоть и года берут свое, выбрал Марию. Нет, у нее достаточно красивая внешность, но будем честны, она — наивная дурочка. Возможно это я ее недолюбливаю только из-за того, что она «подвинула» мою мать и возомнила из себя ее. Но она точно никогда не станет такой, как моя мать, ей очень уж далеко до нее что красотой, что умом, да всем. В детстве она отчаянно пыталась найти со мной общий язык, который всё еще не нашла. С моими старшей сестрой и братом ее успехи были куда лучше, скорее всего из-за того, что им было по шестнадцать, а мне всего десять. Но она стала хорошим примером для меня, что помимо красоты нужно иметь мозги и свое мнение. Весь наш дом и эта вилла тоже заставлены фотографиями моего отца и ее, ну и несколько со мной, братом и сестрой, на которых она нас обнимала и целовала, как собственных детей. Тогда я поняла, что не хочу и не буду подстраиваться под чужих людей, ибо как же это убого выглядит, к сожалению в браке с Давидом не катит. Все гости, что хоть раз были в нашем доме щебетали о том, что какая мы дружная семья на этих фото, но на вопрос, — «А почему Виктория такая грустная?», — они отшучивались на счет всего: игрушек, учебы, друзей, короче, делали из меня вечно несчастную принцессу. А еще идея выдать меня замуж, принадлежала ей, чтобы я не шлялась по клубам со своими друзьями, конечно мне никто не говорил об этом, я это просто услышала в кабинете отца, после чего я устроила отцу и ей забастовку и не разговаривала с ними. Когда мне исполнилось одиннадцать лет я выбесила ее настолько, что Мария высказала всю «любовь» ко мне прямо в лицо. Ее лицо было красное, как помидор, а слова изо рта вылетали вместе с каплями слюны. Выбесила я ее тем, что не приняла ее подарок на день рождения. В одиннадцать я не хотела носить ярко розовое платьице с массивными рюшами и сатиновой юбкой. В одиннадцать лет я хотела вернуться в обычную школу к друзьям, из которой она меня забрала, потому что посчитала, что мои друзья плохо на меня влияют, и поэтому я ее раздражаю. Я была ребенком, а она стала рассказывать, что ей не нравится моё поведение и она обязательно что-то с этим сделает (не сделала.) До восемнадцати я была на домашнем обучении, но слава всему, мой отец был в себе, в отличии от Марии, и спокойно отпускал меня на прогулки, даже после криков Марии. Ничего не сказав Давиду, убегаю в уборную со своими вещами. Захочет — сам разберется куда ему идти или спросит у прислуги. Бегом снимаю купальник и ступаю под теплые струи воды. Намыливаю голову и тело, после чего смываю пену. Сажусь на белый кафель, обнимая колени обеими руками, это уже ежедневная традиция. Вода бьет по спине, а с глаз без причины катятся слезы. Нет, причина была, просто мой мозг отказывался ее воспринимать, как должную. Выхожу из ванной и встречаю отца с мужем в коридоре. — О, Виктория, я как раз провожу экскурсию по вилле для Дамиано, — «как раз!», как удобно, — Присоединяйся, — видимо моё лицо выражает желание присоединиться. Но оно напротив выражает безразличие, но, как не крути мне всё же придется это сделать. «Мы любящая друг друга пара». Чья-то рука сбивает меня с мыслей, точнее не «чья-то», а рука Дамиано, что удобно примостилась на моей талии. Замечаю, что рядом с нами всё еще идет папа, словно надзиратель, увлеченно рассказывая Дамиано про дом и всякую белиберду. Мы останавливаемся около моей комнаты. — Это комната Виктории, — спасибо за уточнение, — Проходите, — толкает нас вперед, — Вы какие-то грустные, может вас оставить наедине? — лучше оставить нас в разных комнатах, ибо этот дом сгорит к чертям. — Алессандро, а я ищу тебя повсюду! — писклявый голос Марии, стискиваю зубы сильнее, что те на грани раскрошиться, — И вы тут! Ну мы оставим вас, пойдем, — берет отца под руку и целует его в губы, уводя по коридору. Фу. Отхожу пару шагов назад и разваливаюсь на кровати, рассматривая потолок. Слышу как закрывается дверь и уже радуюсь, что осталась одна, но поворачиваю голову и моя улыбка мигом пропадает с лица. Давид оперся спиной о дверь и смотрел в окно напротив, скрестив руки на груди. Он к чем-то думал нервно прикусывая губы. Страдальчески вздыхаю, закрывая лицо руками. Ну какого черта, пап? — Может оставишь меня наедине? — Может просто помолчим? — Тут уйма комнат для молчания в твоем распоряжении. — Боже, Де Анжелис, ты не выносимая! — скатывается по двери вниз, закрывая руками лицо, так же, как и я несколько секунд назад. Чем он так взволнован? Жаль, что не могу залезть ему в голову, хотя зачем? — Ты бы еще громче это сказал, чтобы все услышали. — Мне не послышалось, или ты стала волноваться, что кто-то заметит, что у нас нет никаких чувств? — кривляюсь и отворачиваюсь от него, — Или есть? — Заткнись, — в него летит подушка, брошенная мной, тот ловит ее и кидает в меня обратно. Малые дети, ей богу. Молчим, прячемся. Кто знает, может оно и к лучшему. А может мы наоборот желаем только хуже, ведь нам еще жить и жить. Бред. И то, и другое. Как же я запуталась, но не хочу «распутываться». Нам нравится вариться в этом котле, ну и пусть.