ACAB или смерть легавому от ножа

Ты был всегда судья, Но приговор твой я Войны последний шаг Прощай ,мой кровный враг (с) Химера – Кровный враг Двое пленников вели себя смирно и почти не шевелились, лишь Фортескью снова очнулся и пытался оказать попытки сопротивления при выгрузке, потому пришлось его снова вырубить. Пришел в себя фоксхаунд уже закрепленным на столе. Лапы, грудь и шею стягивали прочные ремни. Сломанные ребра болели при каждом вдохе и выдохе. Услышав сдавленное мычание, он повернул голову в сторону звука и увидел Гладстона и Пита Империю, так же прикованных к поверхности столов. Собственно, панда и издавал звуки, пытаясь что-то сказать – видать, крепко ему прилетело по голове, раз даже матюгаться был не в состоянии. Обведя комнату взглядом насколько позволяли путы, лейтенант заметил белую бультерьершу, сидящую на ящиках неподалеку, сбоку от него. Собака была некрупной, пожалуй, не выше его ростом или даже ниже, худощавая, но жилистая и крепкая. Лишь покрытая шрамами шкура соответствовала имеющемуся в голове у пса образу. О Белой Твари он слышал много, но так близко видел ее лишь этой ночью, и, естественно, рассмотреть нормально не мог. - А говорили, ты два метра ростом и выглядишь как гора мышц, - хмыкнул Эдвард. - У страха глаза велики, - равнодушным тоном ответила Дженни. Белая Тень… Фортескью отлично помнил досье на нее. Она была оружием, которое должно было служить на пользу Америке, созданным, чтобы убивать и делать это хорошо, причем, без всяких лишних вопросов. Однако, что-то пошло не так. Оказалось, у оружия могут быть чувства, сомнения, осознание несправедливости… Оружие повернулось против создателя. Плохое оружие, бракованное. Предавшее хозяина. Подлежащее утилизации. Вот только уничтожить его оказалось не так-то просто. - Пааадла! – наконец подал голос Пит Империя, дергая ремни. – Где я?! Встав, собака подошла к пленникам. - Мне нужна информация, - проговорила она все тем же бесцветным тоном. – В наших рядах есть шпион, который передает вам и вашим дружкам информацию о наших действиях, и мне нужно выяснить, кто это. Так же я хочу знать о готовящихся операциях против нас, о вашем секретном оружии, если таковое имеется… Все, что может быть полезным. Если расскажете – жизнь не обещаю, но обещаю легкую смерть сообщившему. Не расскажете – все равно я выбью все, что мне нужно, только то, что вам придется ощутить в процессе этого, вам очень не понравится. - Пошла к чертям! – рявкнул панда. – Посмотрим, что наши сделают с тобой и твоими подельниками, когда сюда доберутся! - Я никогда не предам Америку, какую бы боль мне не пришлось вытерпеть! – сурово отчеканил Фортескью. Дженни проигнорировала слова Империи и фыркнула в ответ на речь фоксхаунда. - Сколько пафоса… Она подождала немного. Желающих выложить нужную информацию не наблюдалось. - Значит, начнем, - сказала бультерьерша. Подойдя к Гладстону, собака подсоединила к его телу тонкие провода – два к пальцам, два к соскам, и отошла к располагавшемуся напротив столов пульту управления. -Совершим звонок другу, - криво ухмыльнулась Дженни и надавила на кнопку. Электрический ток пронзил тело медведя. Его выгнуло дугой, заставив оторвать спину от стола, а мышцы пронзила нестерпимая боль. Как Гладстон ни давал себе установку не унижаться и не кричать, он все равно заорал во весь голос. Он не ощущал ни лап, ни остального тела – все оно словно превратилось в комок ужасной жгучей боли, наполняющей его изнутри, словно вата чучело неразумного медведя. Ему казалось, что он слышит, как хрустит до предела выгнутый позвоночник, и что тот вот-вот сломается. Собака отпустила кнопку. Гладстон мешком рухнул обратно на стол. От шкуры копа шел слабый дымок. Медведь неуклюже пошевелился, пытаясь поудобнее положить сломанную лапу, которая теперь, когда нестерпимая, всепоглощающая боль отступила, снова давала о себе знать, только уже другой болью – тупой, ноющей. Гладстон с омерзением почувствовал, как меж нижних лап стало мокро, а по его ляжкам стекает моча, и ощутил ее характерный запах, повисший в воздухе. Это было стыдно и унизительно – он, почтенный джентльмен, обоссался на глазах у врагов. - Ничего особенного, - косо взглянув на него, бросила Дженни, словно прочитав его мысли. – Во время этой процедуры от боли почти все ссутся, некоторые еще и срутся. Немного помедлив, она добавила: - Готов рассказать что-нибудь полезное? Медведь молчал. Собака снова опустила палец на кнопку. Тело Гладстона опять пронзил ток, заставив выгнуться дугой. - З-за что… - проговорил он плохо слушающимися губами, когда электричество снова было отключено. – Я просто выполнял свою работу. Защищал порядок… - Порядок паразитов в верхах, - хмыкнула Дженни, искоса глянув на медведя. – Думаешь, это делает тебе честь? - Порядок создан не для благополучия народа, а для удобства. - Удобства эксплуатации населения власть имущими, - собака криво оскалилась. - Порядок, - неторопливо произнесла она, словно пробуя на вкус каждую букву в этом слове. – Положение дел, при котором все идет так, как нужно кому-то другому. Когда все в одном строю под одну песню идут из-под палки туда, куда прикажут. Считаешь, защита этой дряни – то, что достойно уважения? Взяв со стола щипцы, Дженни сдавила ими коготь на одном из пальцев медведя. - Принудительный порядок рождает неудовлетворенность – мать беспорядка, прародительницу гильотины, - бультерьерша надавила на рукоятки щипцов пальцами и проговорила, обращаясь к другим пленникам: - У вас еще есть время передумать. Вы можете избавить своего коллегу и себя от страданий. Ответом ей было молчание фоксхаунда и ругань панды. Рывок. Коготь отделился от пальца, оставив на своем месте брызжущую кровью рану. Гладстон застонал от боли в изуродованной фаланге и в лапе, как не к стати оказавшейся той, что сломана. Еще рывок. Второй коготь покинул свое место, причиняя этим нестерпимую боль. Собака не торопилась и вырывала когти медведя без спешки, словно смакуя каждый момент. И ожидание очередного рывка и пронзающей папу боли приносило не меньше страданий, чем сама травма. В пыточную в это время вошли трое – Абрек, Хантер и Айк. - Ну как? – спросил Дженни полукровка. - Молчат, - ответила собака, выдергивая еще один коготь. Помещение огласил медвежий крик. - Ничего, мы сейчас их мигом разговорим, - усмехнувшись, пообещал Хантер, недобро глядя на Пита Империю. Вмешиваться, впрочем, все трое не спешили, и расселись на ящиках словно в зрительном зале, ожидая, когда «правая лапа» Рекса наиграется с пленными или даст команду присоединиться к пыткам. Закончив с маникюром Фрэнка Гладстона, бультерьерша перешла к столу с привязанным пандой. Империя, ждавший этого момента, собрав побольше слюны, плюнул, собираясь попасть собаке в морду, но та отступила на шаг назад, и плевок лепешкой шлепнулся на пол, лишив Пита даже столь маленькой радости. - Теперь ты, толстяк, - сообщила Дженни панде. - Ублюдки! Мы защищали закон и благополучие мирных граждан от таких, как вы! – подал голос Фортескью, то ли желая отвлечь палачей от коллеги, то ли наконец найдя, что сказать. - Что такое «закон»? – хмыкнула собака. – Это просто чужие условия, навязанные с помощью насилия. Право сильного, которое диктуют остальным, пользуясь их беспомощностью и невозможностью их защититься. Закон может быть сколь угодно бесчестным и несправедливым, главное, чтобы нашлась сила, которая всем его навяжет. Рабство было законным, инквизиция законной, истребление коренного населения Америки вашими ублюдочными предками под одобряющие подпевания священников было абсолютно законно. Да и кто такие законопослушные? Это просто трусливые рабы, готовые из страха перед насилием выполнить все, что угодно, не имеющие ни чести, ни совести, ни смелости, только трусость. Либо идиоты, верящие, что их правители хотят им добра и лучше знают, как надо. Таких можно заставить хоть мать родную убить, издав соответствующий указ или замахнувшись на них дубиной. В идеале у них и мнения своего быть не должно, вместо разума – распоряжения господ. Сегодня они могут делать одно, завтра, если будет команда сверху – прямо противоположное, и все это будет ими одобряемо и не должно вызывать у них сомнения и возражения, любой приказ хозяев они должны считать правильным и неоспоримым. А голова… Голова чтоб носить стальную каску или газовую маску, и не думать ничего – фюрер мыслит за него. Ну, и есть в нее, конечно. Если есть что. Дженни, подойдя к прикованному лейтенанту, оперлась о край столешницы и взглянула в глаза Фортескью. - Говоришь, о гражданах заботишься? – бультерьерша криво улыбнулась. – Не пизди. О населении вы заботитесь ровно настолько, насколько заботится пастух о разводимых им овцах. Чтобы самому стричь с них шерсть и забивать их на мясо. Ваши «граждане» для вас просто ресурс, налогоплатежный скот, за счет которого ваши хозяева, которым вы прислуживаете и вы можете жить красиво и счастливо. Фоксхаунд дернулся в оковах. - Я сделаю все, чтобы освободиться и защитить наших граждан от вас и вашей пропаганды, которой вы заманиваете слабых духом на свою сторону! – прорычал он сквозь сжатые зубы. Собака фыркнула. - Пропаганда, говоришь? Отвечу тебе вот что. Никто другой не сделал больше для пополнения наших рядов, чем вы и ваше государство. Вы сами толкаете зверей в наши лапы – нищетой, тяжелой работой, серой жизнью, отвратительной медициной, все новыми и новыми поборами и запретами, полицейским террором. Народ хочет достойной жизни, все же, что можете дать вы – требование терпеть и дубинки на головы несогласных. Дженни надавила на сломанные ребра фоксхаунда – не так сильно, чтобы заставить их впиться во внутренние органы, но достаточно, чтобы причинить ему боль. Фортескью дернулся и сжал челюсти до боли, чтобы не закричать, но все же издал слабый хрип. - К тебе я вернусь позже, - бросила ему собака и направилась к Питу Империи. - Вот скажи, - обратилась к нему Дженни. – Если завтра издадут закон, согласно которому каждый житель Америки должен быть изнасилован бутылкой в жопу, ты встанешь в очередь и подставишь задницу для исполнения законных требований? - Что я, больной, что ли?! – огрызнулся панда. -Значит, ты не законопослушный, - бультерьерша усмехнулась. – Образцовый законопослушный должен с радостью встать в очередь, да еще и бутылку с собой притащить. К слову, уверена, что появись такой закон, ты бы осуждал тех, кто ему противится и требовал бы беспрекословного подчинения. Пит немного пораскинув мозгами, понял, что не мог с этим не согласиться. Он еще бы и насмехался над обывателями, с понурыми рожами идущими исполнять свой «долг». Террористке это, разумеется, знать было необязательно, поэтому он ничего ей не сказал. - Как не крути, а сесть на бутылку тебе все-таки придется, - «обрадовала» его собака. Отойдя к стоящему у стены длинному столу, она порылась в одной из наваленных там коробок и выудила оттуда солидных размеров бутылку, на которой красовалась этикетка "Rebel Yell”. -Только тронь мою жопу, сучка! – оскалился Пит и дернулся, но безрезультатно. - Я прекрасно в курсе, что вы любите унижать пленников, насилуя их обычным способом или подручными предметами или подговаривая лояльных вам заключенных «опустить» их, - сказала Дженни. Хантер при этих словах как-то странно дернулся.- Посмотрим, как тебе самому понравится это. Бесцеремонно содрав с жирной задницы панды штаны не смотря на его рычание, ругательства и тщетные попытки вырваться, Дженни сунула горлышко бутылки из-под бурбона в его анус. Империя ойкнул и попытался сжать бедра а заодно и анус, но бесполезно – проклятая бутылка, призванная лишить его анальной девственности, все глубже и глубже проникала в его недра. - БЛЯ-А-А-АТЬ!!! – завопил принуждаемый к анальному сексу панда, причем, почему-то на русском. - Что он сказал? – спросил Хантер. - Не знаю, наверно, маму зовет, - пожал плечами Абрек. Ощущение было не из приятных – стекло холодило, будто в жопу воткнули сосульку, горлышко распирало прямую кишку и давило на ее стенки. И в целом, это было похоже на то, как если бы говно лезло в обратную сторону. Пит ойкал, кряхтел и матерился, бультерьерша же с деловитым спокойствием загоняла тару из-под спиртного все глубже, доставляя еще больше неприятных ощущений. Дженни не спешила, не желая неаккуратными движениями импровизированного дилдо порвать панде кишки и тем самым вызвать его скорую, пусть и очень неприятную смерть от перитонита. Наконец, бутылка была внутри на все длину горлышка. - Глянь, как хорошо вошла! - позлорадствовал ягдтерьер. – Без сучка, без задоринки! Видать, жопа у него хорошо разработанная! Поди, дает в очко начальникам, чтобы получить премию! Он вскочил с ящика, на котором сидел и подошел к панде. - Позволь мне продолжить, - попросил он бультерьершу. Дженни молча кивнула и отошла в сторону, уступив коллеге место «у станка». - Помнишь меня?! – огрызнулся пес, глядя на побагровевшую морду Империи, по которой текли крупные капли пота. -Конечно помню, - сдавленно просипел панда. – Кстати, как там твой суженый, который отымел тебя тогда в камере? Свадьбу уже сыграли? Хантер вздрогнул, глаза его округлились, и он сильно надавил на бутылку, едва не загнав ее в очко Империи по самое донышко, готовый сделать все, чтобы причинить копу максимум боли и главное – заставить немедленно заткнуться. Пит завопил от боли, доставляемой распирающей прямую кишку бутылкой. Его анус треснул и начал кровоточить. Как только боль чуть отпустила, полицейский добавил сдавленным голосом: - Только не говори, что тебе не понравился тот раз. Ты так эротично стонал тогда за дверью! Панда прекрасно понимал, что живым ему отсюда вряд ли выбраться, и лучшим вариантом для него была бы быстрая смерть. Хантер не отличался сдержанностью и вывести его из себя – дело несложное. Немного побесить – и тот порвет ему кишки бутылкой, что приведет пусть и к мучительной, но неотвратимой смерти. Все лучше, чем дни, а то и месяцы истязаний. А если уж совсем повезет, пес разорвет ему глотку. - Завали хлебало, мразь!!! – полным злобы голосом произнес ягдтерьер. Осознавая, что произошло непоправимое, и то, что он долгое время скрывал, стало известным, пес затравленно оглянулся, ожидая насмешек. Но Дженни продолжала оставаться все такой же невозмутимой, как и прежде, а на мордах кобелей он увидел скорее удивление и смущение, но не веселье. - Осторожнее, - и не думая смеяться над Хантером, сказала собака, словно прочитав мысли панды. – Этим ты только окажешь ему услугу, подарив легкую смерть. Затем она добавила, обращаясь к ягдтерьеру: - В этом нет ничего особенного. Это их излюбленный способ унижения. И редко у кого есть возможность оказать отпор. Это может случиться с каждым, кто попадет им в лапы. Слова бультерьерши подействовали на Хантера отрезвляюще, а то, что друзья не думали над ним смеяться, успокоило его и подняло дух. Молча кивнув, он стал действовать уже аккуратнее. Пит Империя же едва не заскрипел зубами от злости – его план быстро отмучиться провалился. А затем громко, почти по-девичьи взвизгнул – ягдтерьер провернул бутылку, наматывая на нее его кишки. Разорванный анус нестерпимо жгло при каждом движении тары из-под спиртного в нем. В комнату тем временем вошел Педро и уселся на ящики рядом с Айком и Абреком. - Неплохой улов, а? – сказал он, обведя пленников довольным взглядом. -Мы можем обменять этих выблядков на наших товарищей, что сейчас находятся в плену у копов? – спросил Слэер. - Это вряд ли, - ответила Дженни. – Правительство не ценит жизни ни чужие, ни даже своих верных прислужников. Думаю, они откажутся, заявив, что не пойдут на переговоры с террористами, что этим только станут потворствовать нам, и прочее бла-бла-бла. - Я все равно заставлю их отдать пленников, - оскалив зубы, проговорил бультерьер. – Или же опозорю их на всю Америку! Собаку насторожили эти слова. Племянник явно задумал что-то. Но сейчас не время и не место, чтобы это выяснить. Да и вряд ли он сразу раскроет свои планы. Фортескью испытывал от вида того, как его коллегу, друга и отличного копа, подонки насилуют в зад, нескончаемое омерзение, но молчал, понимая, что не в силах что-либо изменить. Единственное, что может это остановить – чистосердечное признание, да и то не точно. Так же он понимал, что при его работе всегда был риск. Риск получить травмы, риск попасть в плен к террористам и угодить на пытки. Никто не является непобедимым и неуязвимым. И потому он был давно готов к тому, что подобное может случиться. Ради Америки он был на этот риск согласен. И все же, сильно надеялся, что эта участь обойдет его стороной. Фоксхаунд внешне выражал лишь полное безразличие к происходящему и своей собственной участи, а вот его коллега, Гладстон вел себя менее спокойно. На морде медведя был отчетливо видны презрение а так же страх, что то же сделают и с ним. Ему, старому джентльмену, была противна одна мысль, что скользкое горлышко бутылки, теперь еще и щедро покрытое калом Пита Империи, войдет и в его собственный анус, и его будут драть, словно портовую девку, на глазах у него напарников. Это было нескончаемо унизительно. Воспоминания о том, что он сам не столь давно проделывал со своими жертвами такие и еще худшие вещи, голову Фрэнка сейчас не посещали – не до того было. - А ведь знаешь, - проговорил Хантер, обращаясь к панде. – Ведь именно после того, что ты со мной сделал, я стал таким. Ты и твой дружок – тот кот-задохлик, унизили меня, заставили почувствовать себя беспомощным. Уверен, именно такими – никчемными и беспомощными, вы хотите видеть все население этой страны. Чтоб ползали перед вами на коленях и делали что прикажут. Я больше всего хотел мести, хотел заглушить эти чувства, чтобы более не ощущать себя ничтожеством, и заглушить их можно было только кровью. Вашей кровью. Тогда я убил первого из ваших синежопых ублюдков. И знаешь, мне очень понравилось. Я больше не чувствовал себя червяком под вашим ботинком. Однако, эти чувства уходят лишь на время, вскоре снова давая о себе знать, и требуют новой крови, чтобы затушить их. Все эти сдохшие полицаи – результат ваших действий. - Видать, сильно мы задели твою нежную ранимую психик…ОЙ!!! – Империя снова пытался подколоть пса, но поступательное движение в жопу и невыносимая боль в рваном очке не дали ему договорить. Гладстон нервно сглотнул. Выходит, многочисленные пропажи полицейских, которые списывали на деятельность «Последней Капли» или других преступников, могли быть делом лап одного маньяка. Конечно, вряд ли он убил всех их, но какая-то часть точно погибла из-за него. Сколько же жертв на счету этого ублюдка?! - Что бы с тобой не сделали, это тебя не оправдывает, - с презрением проговорил старый медведь. – Тебя не простят ни Бог ни общество. - А ты меня спросил, нужно ли мне их прощение?! – огрызнулся ягдтерьер. – Я в курсе, что вам угодны лишь терпилы, которые будут покорно сносить все плевки и приносить вам выгоду. А я, к счастью, не такой. Новый тычок бутылкой заставил панду взять верхнюю ноту. - Теперь твоя очередь, - Дженни подошла к Фортескью с шприцом в лапе. Положив его рядом с псом, она принесла еще несколько жгутов. - Не бойся, ты не умрешь, - проговорила она, однако, по ее недоброму взгляду фоксхаунд понял, что эта фраза не может предвещать ничего хорошего. - Только это тебя вряд ли обрадует, - завершила фразу собака, и полицейский понял, что угадал. Бультерьерша же продолжала: - Я сделаю из тебя «свинью». Обрублю верхние и нижние лапы, выколю глаза и барабанные перепонки и отрежу язык, а затем, после лечения, ты отправишься в хлев, на сытую и довольную жизнь к обычным свиньям. Как тебе такой выход на пенсию? Фоксхаунд молчал, однако, в его глазах читался плохоскрываемый ужас. - У викингов была схожая казнь, «хеймнар», - просветила его террористка. – Разница в том, что отрубали только лапы. Эта казнь считалась очень унизительной, так как делала жертву беспомощной и зависимой от окружающих. Но вы в таких ситуациях говорите «главное, жив остался», верно? Собака усмехнулась. - Что ж, надеюсь, ты готов радоваться. И даже если тебя когда-нибудь освободят отсюда, тебе не следует надеяться, что кто-то освободит тебя от такой никчемной жизни. Взяв шприц, она вколола его содержимое полицейскому. - И надеяться, что ты сдохнешь от боли во время этой процедуры, тебе тоже не стоит. Эта штука не позволит тебе этого. Туго перетянув лапы пса жгутами почти у самого основания, отчего те сразу онемели, бультерьерша вытащила штык-нож, у которого Фортескью заметил выгравированные на лезвии у самой рукоятки серп и молот. Приставив нож к шкуре пса, Дженни надавила на него. Оружие наточено, видимо, было хорошо - разрезав шкуру легко, словно бумагу, оно глубоко вошло в мышцы. Фоксхаунд не вскрикнул, но по его рваному дыханию было понятно, что приятных чувств он сейчас не испытывает. Хоть лапы его и были туго перетянуты, крови натекло прилично. Лезвие добралось до кости и шкрябнуло по ней. Коп поморщился от боли и дернулся. Еще пару раз с силой резанув кость, отчего та несколько раскрошилась в месте применения усилия, бультерьерша оставила это дело, поняв, что, хоть это и будет мучительной пыткой для жертвы, времени займет слишком уж много. А может, ей просто не хотелось тупить любимую игрушку. Сняв со стены топор, она вернулась к пленнику, и, замахнувшись, ударила им в место разреза. Кость хрустнула под лезвием топора, и фоксхаунд завопил от невыносимой боли. Удар, похоже, специально был не в полную силу, чтобы причинить больше ему страданий. Второго столкновения с топором его лапа не выдержала – лезвие расправилось с костью и остатками мышц, и конечность отлетела на пол. - Принеси кочергу, - обратилась Дженни к племяннику. Айк, с охотой вскочив со зрительского места, подошел к печке, в огне которой уже давно лежал конец кочерги, и, взяв ее, подошел к столу с привязанным Фортескью. - Давай, - бультерьерша кивком указала на окровавленную культю. Слэер приставил кочергу к ране. От соприкосновения раскаленного металла с кровоточащей плотью полицейский заорал во всю глотку. Воздух наполнился аппетитным запахом жареного мяса и куда менее аппетитным – горелой шерсти. А затем и еще более мерзкими запахами - мочи, струящейся между лап пса и говна, что, к счастью, осталось в его штанах. - Мое предложение все еще в силе. – напомнила собака. – Расскажи то, что нужно, и умрешь быстро. Фоксхаунд оскалился. - Что ж, у меня еще три попытки, - и не надеясь на столь скорый успех, произнесла Дженни. Теперь она решила лишить пленника нижней лапы. С ней пришлось повозиться подольше, так как плоти на ней было больше, а сама кость толще. Фортескью выл от боли и дергал еще целыми конечностями когда лезвие топора входило в его тело, но рассказывать что-либо по-прежнему отказывался. Бультерьерша больше и не настаивала – надумает – сам даст знать. Когда с лапой было покончено, Айк, взяв подготовленную кочергу, снова прижег рану. Крики повторились. Следующей была вторая нижняя лапа. Фортескью оставалось только радоваться, что он не паук и лап у него всего четыре а глаз два, а следовательно, пытка скоро кончится. Обрубив вторую нижнюю лапу, Дженни хотела было заняться оставшейся верхней, но вдруг передумала. - Пожалуй, все же оставлю ее тебе, - сказала она. – Будешь подтирать за собой дерьмо сам. Черный кот сидел все это время с каменным выражением морды и неотрывно смотрел на пытку. - Педро, - присоединяйся! – позвал его Слэер. – Это же так весело! Тот отмахнулся. - Я уже давно успел набаловаться подобным, - сказал он. – Мне неинтересно. Уступлю молодым. - Ну как хочешь, - бультерьер пожал плечами. Дженни снова вытащила нож. В это время в полку зрителей прибыло – в комнату вошел сам Рекс. Направив острие на глаз фоксхаунда, собака ткнула им в глазное яблоко копа. Ощущение того, что к глазу неотвратимо приближается острый предмет, было крайне неприятным. Фортескью пытался увернуться, убрать голову прочь, но все было тщетно. Он было собрался податься вперед, чтобы наткнуться на нож глазницей как можно сильнее – тогда лезвие могло бы пробить мозг и избавить его от мучений, однако, плотно сжимающий шею ремень не дал ему это сделать. Глаз проткнулся легко, словно перезрелый персик, и его содержимое выплеснулось наружу. Боль была жуткой, хоть и не настолько, как при отрубании лап. Пес застонал и инстинктивно дернулся, тем самым только еще больше раня глазницу и нежные ткани глаза о нож. Проткнув и второй его глаз, Дженни провернула лезвие в глазнице, превращая тонкий слой мышц в кровавое месиво и соскребая надкостницу с костей черепа. Фортескью уже не стыдился своих криков – настолько привычными они для него стали. -Теперь язык, - сказала бультерьерша. - Погоди, - остановил ее Рекс. – Язык ему еще пригодится. Оставь его пока. Собака молча кивнула и отстранилась от изувеченного обрубка, оставшегося от тела лейтенанта полиции. Фортескью уже почти ничего не держало кроме ремней на одной лапе, груди и шее, но двигаться он не мог. Лежащий на столе окровавленный кусок мяса слабо подрагивал, и лишь это и поднимающаяся грудь говорили о том, что он еще жив. А снизу, под столом, словно в лавке мясника, не особо заботящегося об хорошем санитарном состоянии его заведения, валялись отрубленные конечности. Старый медведь про себя молился, чтобы Бог даровал Фортескью быстрое избавление от мук и принял его душу, и чтобы покарал врагов, так жестоко издевающихся над праведными христианами и добропорядочными сынами Америки. Но ни того ни другого не происходило. Пит Империя же, извернувшись, что причинило сильную боль в заднице, где бутылка уже обосновалась на постоянное место жительства, увидел, что сделали с его коллегой. - Ур-роды!!! – прошипел он, глядя на лежащий на заляпанном кровью столе обрубок. - Эй, что за полоски у тебя на жопе? – хихикнул Хантер. Панда, повернувшись, лежал теперь полубоком, и его задравшаяся рубашка оставляла открытой поясницу, на которой виднелись полосы наподобие тигровых. – Не иначе, твою мамашу отымел какой-нибудь китаец. Ягдтерьер засмеялся своей же шутке. - Это твою мамашу отымел какой-нибудь сраный нигга, - огрызнулся Империя. – А мой отец – дворянин Русской Империи, голубых кровей, и таких выродков, как вы, мочил пачками! - Ах, ты, значит, породистая цаца, - Хантер криво улыбнулся и надавил на донышко бутылки, заставив панду крякнуть от боли. - Моему ножу все равно, какие привилегии у твоего папаши, - ввязалась в их перепалку Дженни. – И все равно, какое звание у тебя. Она была не единственной, кого заинтересовала тема беседы. - Гордишься, ублюдок? – Абрек подошел к столу с пандой и с презрением взглянул на его жирную морду. – Мой народ всегда был вольным и не имел над собой никаких феодалов. А потом приперся ваш царек со своими холопами. Ради своих захватнических амбиций они убивали наше население и жгли деревни под флагом принесения культуры. Какую культуру могут принести грязные ваньки с вырванными ноздрями, которые являются собственностью барина?! Вы отобрали наши территории и раздали своим казакам, а моим предкам, чтобы прокормить семью, приходилось брать в аренду у них свою же землю. Поди, гордишься этим, мразь?! - Плохо, вас всех не перебили, - огрызнулся панда. – Глядишь, не родилось бы такого выродка, как ты! Полукровка коротким ударом, почти без замаха, впечатал кулак Империи в нос, а потом плюнул в его расквашенное рыло. Хлюпая кровью, текущей из свернутого носа, панда хрипло рассмеялся. - Смешно, тварь?! – Хантер рывком выдернул бутылку из его анального отверстия, отчего смех Пита резко перешел в визг. Однако, то ли из-за вакуума, создавшегося в заткнутой прямой кишке, в которой бутылка совершала возвратно-поступательные движения, то ли от боли каловые массы потоком хлынули из его кишечника наружу. Ягдтерьер едва успел отпрыгнуть и не попасть под шквал брызг. - Блядь, падла, весть стол засрал!!! – с омерзением рявкнул он. Вытерев обильно испачканную говном бутылку об морду панды, Хантер, обмотав ее горлышко тряпкой, ударил донышком как толкачом Империи по яйцам, заставив того низко взвыть. - Такие уроды не должны размножаться, - обосновал пес свое действие. Панда, отчетливо почувствовавший, как его «шарики» хлюпнули под ударом, тихо повизгивал от боли, сжимая бедра. Скинув тряпку с бутылки и перехватив ее за дно, ягдтерьер раздвинул лапы панды и снова вогнал бутылку ему в жопу . Комната наполнилась отчаянными воплями. Однако, на том мучения Империи не закончились – взяв с полки щипцы, Абрек изъявил желание сделать ему маникюр. Крепко ухватив щипцами один из когтей, полукровка резко рванул его. Панда заорал в голос, когда коготь с концом фаланги отлетел в сторону. - Терпи, у тебя их еще много, - усмехнулся полуволк. Дженни тем временем подошла к Гладстону. - У меня для тебя особый сюрприз, - недобро улыбаясь, сказала она. После, повернув морду к Айку, дала команду: - Приведи ее. При этих словах сердце старого медведя предательски екнуло.»Ее»? Кого «ее»? больше всего он боялся увидеть ту, чьего появления здесь хотел бы менее всего на свете. Слэер вернулся, ведя перед собой связанную львицу. - Алиса! – в ужасе воскликнул Гладстон, и сердце его пропустило удар. - Фрэнк! – увидев мужа, львица бросилась к нему, но бультерьер резко дернул ее назад. - Оставь ее, ублюдок!!! – зарычал медведь, голос которого обрел былую уверенность. - Вы любите преследовать и притеснять наших родственников, - все с той же невозмутимостью, которая сейчас еще больше выводила из себя Фрэнка, сказала бультерьерша. – Неужели ты думаешь, что до этого догадались только вы? - Ответка прилетела. Приятно, не так ли? – растянув пасть в улыбке, более напоминающей оскал, добавил Слэер. В воскресное утро служба в одной из церквей Кэпитал-Сити шла своим чередом. Свет, падающий через узорные витражи расположенного высоко под потолком окошка, покрывал пол затейливыми цветными пятнами. Множество верующих наполняло здание в этот час – одни сидели на скамьях, сложив руки в молитве и закрыв глаза, другие, кому не хватило мест, стояли позади их. Кто-то был погружен в свои собственные думы, но большинство слушали священника-панду, нараспев произносившего молитву, стоя перед большим деревянным распятием. Жуткий грохот, внезапно раздавшийся со стороны входа, заставил вздрогнуть и оглянуться всех. Двери церкви вместе с частью стены отлетели прочь от мощного удара, подняв клубы пыли, и в здание въехал бронированный автобус. Железный, покрытый клепками словно шипами, монстр, внезапно разрушивший здешнюю идиллию, казался чем-то нереальным и неестественным. Во всяком случае, он выглядел тут не более уместно, чем грязный панк на концерте классической музыки. Священник-панда в ужасе застыл, глядя на нежданного гостя. В мозгу его всплыли виденные в учебниках истории картины, на которых северные варвары, приплывшие на своих драккарах через море, налетали на монастырь как волчья стая на загон с овцами, бесцеремонно грабили божью обитель, резали беззащитных монахов и предавали церкви огню. Сходство было налицо, только современные «викинги», выскочившие из железного «драккара» были вооружены не топорами а автоматами. Впрочем, как заметил панда, у одного из них – белого медведя, покрытого татуировками и носящего на шее варварский символ – молот Тора, топор на поясе имелся. Прихожане в ужасе бросились прочь от автобуса и сгрудились в передней части здания, рядом с пандой. Священник же, стоявший на небольшом помосте, высился сейчас над ними и выглядел и впрямь покровительствующим пастырем среди стада овец. - Именем Бога, уходите! – воздев лапы, произнес панда голосом, разом растерявшим всю уверенность. – Это дом божий и вам тут не место! -И не подумаю, - насмешливо оскалившись, ответил коричнево-белый пес тигрового окраса, очевидно лидер нападавших. – Персонажи из сборника еврейских сказок мне не указ. Повернувшись в своим, он приказал: - Начинайте! Террористы двинулись в прихожанам, рыща взглядами по толпе и явно кого-то выискивая. Священник еще что-то пытался возразить, но был грубо послан нахуй вместе со своим богом. Зверь на ловца выбежал сам. Львица в полицейской форме, пробравшись сквозь толпу, встала перед захватчиками и стала просить их не трогать хотя бы детей. Один из террористов, черный пес с рыжими подпалинами, нагло улыбаясь и направив на нее ствол, потребовал от нее упасть на колени. Он ожидал, что та станет возмущаться, оскорблять его и гнуть понты. То была типичная реакция копов и многих обывателей, которые не сразу оценили насколько серьезна угроза. Когда же львица безропотно упала перед ним на колени, ухмылка сползла с морды пса. Постояв несколько секунд в растерянности, он собирался было заставить ее сделать еще что-нибудь, например, отсосать на глазах у всей паствы или еще что-то. - Хантер! Хватит играться! – рявкнул предводитель. – Тут снаружи уже местные подонки собираются. Скоро и копы нагрянут. Тот, кого назвали Хантером, растерянно кивнул. Схватив львицу и еще несколько прихожан, террористы, связав их, стали запихивать их в автобус. - Остановитесь! – прокричал священник. – Побойтесь Бога! Тигровый пес повернул к нему морду и бросил на него презрительный взгляд. Пока подельники паковали пленников, он направился к панде. Прихожане в страхе шарахались в сторону, освобождая дорогу, и главарь шел, не встречая помех, словно ледокол среди плавающего по воде мусора. С насмешкой взглянув в широко раскрытые глаза священника, он взял одно из стоящих поблизости распятий и покрутил в лапе, критически осматривая. - Думаешь, что эта штука защитит тебя? – усмехаясь, спросил пес. - Бог всегда защищает тех, кто в него верит, - ответил панда, стараясь унять колотившую его дрожь и держать себя в лапах. Лидер, покинув распятие на ладони, перехватил его поудобнее, и с размаху вмазал им священнику по морде. Под испуганные вскрики прихожан панда повалился на пол, густо заливая его кровью из разбитого носа, и растянулся на нем. - Уходим, - крутя окровавленный крест в лапе, бросил пес своим, видя что те закончили работу. Вокруг церкви тем временем, привлеченные грохотом и шумом, начали собираться местные жители, потрясая оружием. Вроде как, здешнее ополчение. Слэер криво усмехнулся. Его всегда забавляло это. Жирные янки, накупив оружия, возомнили себя царями и богами, хозяевами жизни. Ах, ну да, как там… «Бог сделал людей разными, а Кольт уравнял возможности»… Вот только разница все же была. В умении владеть, в меткости, в опыте, в выносливости. В этом местным реднекам , с его бойцами было не тягаться. Положив несколько местных оружиевладельцев после недолгой перестрелки и заставив остальных испуганно разбежаться и спрятаться по амбарам, террористы, запрыгнув в автобус, без всяких помех уехали прочь. - Не трогайте ее, - почти умолял медведь. – Она вам ничего не сделала! - Она одна из ваших, - бескомпромиссно заявил Айк. – Вы служите одной цели и все являетесь врагами. Приблизившись к Гладстону, он произнес, внимательно глядя на его морду. - Что тебе сделала Мэг, подруга Саида? Я даже не говорю про него самого. Но она-то вам чем помешала.? Представляю, что с ней случилось после того, как она попала вам в лапы. Старик нервно сглотнул, понимая, что ожидать сострадания бесполезно. - Алиса беременна, - использовал он последний аргумент. - Отлично, одним ублюдком будет меньше! – весело сказал Хантер и спросил Дженни: - Можно я ею займусь? -Ты в курсе, чего я хочу, - напомнила копу собака. – Предоставишь нужную информацию – даю слово, твоя жена не пострадает. Медведь молчал. Выбор был тяжелым – спасти жену или обречь на неудачи и смерть своих соратников. Или, хуже того – поставить под угрозу судьбу всей Америки. Бультерьерша восприняла его молчание как отказ. Повернув морду к ягдтерьеру, она кивнула. Оставив наконец в покое многострадальную задницу Пита Империи с торчащей в ней бутылкой, пес направился к львице. Алиса взглянула на приближающегося Хантера полными ужаса глазами и попыталась отстраниться, но Слэер толкнул ее навстречу коллеге. Повалив львицу на пол и поставив на карачки, ягдтерьер содрал с нее форменные штаны. - Расслабь булки, киска. - Не надо!!! Прекратите!!! – Гладстон отчаянно кричал и бился в путах, тщетно пытаясь их порвать. Хантер тем временем грубо вошел в львицу и принялся не менее бесцеремонно трахать ее не смотря на ее мольбы и плач. - Ублюдки!!! Сволочи!!! - уже почти шептал сорвавший голос медведь, на глазах которого выступили слезы. То, что террористы делали с его женой, с его коллегами и им самим, было беспрецедентно жестоко и омерзительно. «А что они делают такого, что не делали вы?» - издевательски произнес в его голове внутренний голос, самый беспристрастный и неподкупный судья. «Мы выполняем долг. Защищаем Америку и ее народ от таких выродков, как они. И ради этого я пойду на все!!!» - ответил ему медведь. «Они не менее тебя уверены, что их цели благие» - не унимался внутренний голос, «вы для них враги и они тоже готовы на любые средства ради своих целей». «Заткнись!!! Заткнись!!!» - отчаянно пытался заглушить медведь свою то ли самокритичность, то ли совесть. Дженни было противно смотреть на происходящее, хотелось немедленно прекратить это или хотя бы отвернуться, но она не отворачивалась – лицемерно отворачиваться от того, что делаешь сам, пусть и чужими лапами. Ей нужна была информация, и другого способа ее получить она не видела. «Помнишь, что они сделали с Тайгой?!» - прорвавшись сквозь чувство отвращения, напомнила память. Бультерьерша уставилась в одну точку и ее верхняя губа чуть приподнялась, заставляя шкуру на носу собраться в складки. Тайга была рыжей рысью, происходящей, по ее словам, из древнего рода, голубых кровей. Она сбежала из дома, не желая быть отданной в институт благородных девиц куда ее хотели отослать родтели, и отправилась на поиски приключений. Неизвестно, где окончились бы ее «приключения» - может, в канаве, может, в каком-нибудь из многочисленных борделей, если бы на нее не наткнулась Дженни. Бультерьерша думала, что после смерти Миднайт она больше неспособна полюбить кого-либо, но рыси как-то удалось добиться ее расположения. Поначалу собака, встретив рысь в какой-то подворотне, просто забрала ее с улицы, чтобы спасти от голодной смерти или от жадных до красивых молоденьких девушек дворовых молодцев, однако, вскоре они стали друзьями. Тайга была нисколько не похожа на Миднайт, ее боевую подругу – неуверенная в себе, растерянная, почти ничего не умеющая и привыкшая к красивой жизни в окружении слуг. И тем не менее, что-то в ней притягивало собаку. Их чувства были скорее платоническими, но от этого привязанность к ней не была менее крепкой. Подобно Айку, рысь смотрела на Дженни с восхищением и стремилась стать таким же первоклассным бойцом, как она. И, как ее племянник Хельгу, собака пыталась оградить Тайгу от опасностей и держать от них подальше. Так же тщетно. Айк винил себя за гибель свой подруги, Дженни же не могла себя простить за то, что случилось с Тайгой. Во время нападения на армейский склад с целью пополнить запасы амуниции, рысь схватили. Бультерьерша не собиралась оставлять это, и уже готовила план по вызволению подруги, когда вдруг ей донесли, что Тайга вернулась к родителям. Не веря своим ушам, Дженни решила в этом убедиться. Ей удалось тогда проникнуть в дом…не дом, целый дворец, где жила семья Тайги, и встретиться с ней. Но то, что она увидела, было не ее подругой. Внешне это была Тайга, но внутренне… Во-первых, рысь ее испугалась при встрече, будто первый раз видела. Во-вторых, она вела себя донельзя странно. Это была словно не Тайга, а ее шкура, натянутая на марионетку, лишенную практически всех чувств и солидной доли разума. Движения ее были скованными а мимика неестественной. Когда Дженни наконец удалось убедить рысь, что она не причинит ей вреда, и добиться от нее хоть какой-то адекватности и понимания, что перед ней ее давняя знакомая, Тайга сказала, что ее побег из дома был ошибкой, равно как и все ее чувства к собаке, и отныне она собирается быть примерной дочерью и гражданкой, обзавестись мужем, стать ему образцовой женой и родить ему побольше детей. Дженни тогда словно в душу плюнули. Ощущение от того, что один из самых близких и дорогих зверей отворачивается от тебя и знать больше не желает, было ужасным. Однако, бультерьерша тогда подозревала, что дело не в Тайге, а в том, что с ней что-то сделали. Так и не сумев тогда ничего с этим поделать, Дженни ушла прочь, с горечью в душе и лютой злобой на тех, кто сотворил это с ее подругой. Была еще слабая надежда, что это поправимо, однако, вскоре выяснилось, что то, что сделали с Тайгой, обратить нельзя. Рыжий пушистый клубочек, лежащий в постели, прижавшись к ее плечу, остался в прошлом. Она снова была наедине с пустотой. «Они сделали это с Тайгой. А что они делали с пленниками, что попали им в лапы?! Что они, должно быть, уже сделали с Саидом и его подругой?! Они смотрят на зверей как на материал, который должен быть покорным и выгодным или сдохнуть» - такие мысли сжигали сострадание словно кислота. «Может, львица и не при делах, но они все заодно, служат одной цели». - Остановите это!!! – кричал Гладстон, не в силах выносить страдания жены. Приблизившись к медведю, собака проговорила: - Может быть, ты знаешь Тайгу. Рыжую рысь…Принцессу. Мы с ней были знакомы. Кто-то из ваших промыл ей мозги, лишив ее личности и превратив ее в безмозглую куклу. Зато вы теперь, наверно, довольны – у нее теперь нет никаких лишних мыслей. Никаких своих мыслей вообще. Только «подчиняться, готовить, рожать». Ты действительно думаешь, что после этого у меня в отношении вас должна остаться хоть капля благородства?! - Знаю, - с издевкой прорычал Фрэнк. – Я лично вколол ей «Обливион». Превратил юную бунтарку в добропорядочную гражданку. Уверен, она нарожает много хорошеньких будущих призывников домохозяек и принесет много пользы обществу. Бультерьерша резко рванулась вперед. Увидев рядом со своей мордой ее оскаленную пасть и заметив в ее зрачках плясавшие огоньки адского пламени, медведь понял, что, пожалуй, ляпнул лишнего. Дженни явно была на взводе и готова в любой момент вцепиться ему в глотку. Для него быстрая смерть была лучшим исходом, но то, что Белая Тварь может сделать в отместку с его женой, заставляло содрогаться. - «Обливион»… Значит, так эта дрянь называется, - отстранившись, произнесла собака, со злобой глядя на Гладстона. Не смотря на безмерную ненависть, что охватывала ее, самообладания она не теряла. – Одно интересно – почему вы не вкалываете ее всем подряд, или сразу с рождения, чтобы сделать всех вокруг такими, как нужно вам? Фрэнку и самому приходила в голову такая мысль – это было бы очень практично и избавило бы государство от будущих новых «Последних Капель» и вообще какой-либо преступности и инакомыслия. Однако, все упиралось в цену – производство препарата было довольно затратным и в таком масштабе оказалось бы и вовсе неподъемно. К тому же, он приводил к существенному падению интеллекта того, кому его вкалывали. И если последнее было на лапу – много умных зверей государству не полезно, а наоборот вредно, то цена производства была препятствием его массовому применению. - Мы бережем его для особо неудобных, - бросил медведь. Бультерьерша криво оскалилась в ответ. Пока она раздумывала, как бы сильнее досадить копу, отомстить за Тайгу и ее вызвался племянник. - Есть у меня кое-что, что тебе понравится, - злорадно проговорил Слэер, скалясь в морду медведю. Перед носом Гладстона возникла темная от времени, тускло блестящая штучка, похожая на нераскрывшийся бутон. Наследие прошлых времен, трофей из средних веков, дошедший до настоящего времени. Где только ее взяли, в музее? - Узнаешь? – хмыкнул пес. Фрэнк узнал ее, как же не узнать. Анальная груша, изобретение инквизиции. - Я подарю этот цветочек твоей жопе, - пообещал Айк. Сняв с копа штаны, что само по себе заставило старого медведя краснеть и чувствовать себя униженным, молодой бультерьер ввел грушу ему в анальное отверстие. Гладстон поморщился и заерзал – ощущение твердого и холодного предмета, входящего в задницу, было очень неприятным. А о стыде, который он сейчас испытывал, и говорить не стоило. Введя анальную грушу в задний проход медведя, пес начал крутить рукоятку. Фрэнк знал, что сейчас начнет происходить – лепестки будут раскрываться в его прямой кишке, распирая ее. Так и было – кишку медленно растягивало и по мере этого боль усиливалась. Лепестки давили так же и на внутренние органы через стенки кишки, что причиняло дополнительную боль. Медведь ойкнул, когда груша открылась до предела и ее лепесток больно врезался во что-то внутри. Айк усмехнулся, глядя ему в глаза. - Я мог бы доставить тебе побольше удовольствия, нагрев ее, но у меня есть для тебя кое-что поинтереснее. Оставив медведя лежать с грушей в заду, он отошел к столу. Фрэнк чувствовал себя ужасно. Груша была не такой уж большой, но ощущение было таким, будто в заднице раскрыли зонт. Кишки распирало, к тому же, организм, чувствуя застрявший в анале предмет, инстинктивно хотел просраться, что, разумеется, не получалось. Кишки лишь без толку сжимали грушу, пытаясь вытолкнуть ее, и причиняя телу боль снова и снова. Айк вернулся.. - Думаешь, эта штука может защитить тебя? – бультерьер подошел к Гладстону, крутя в лапе трофейный крест приличных размеров, приватизированный при атаке на церковь. «Может. Если врежу им тебе между глаз!» - подумал про себя Фрэнк. Использовать символ христианской веры таким образом было кощунственно, но медведь был уверен, что Бог его за это простил бы. - Сейчас я тебе обеспечу как можно более близкую встречу с твоим богом, - с ехидством заявил Слэер. Гладстон подумал, что тот собирается его убить, но все оказалось куда хуже. Айк сложил грушу, выдернул ее рывком, заставив медведя заорать, бросил измазанную говном антикварную вещь в стоящее рядом ведро, а затем всунул крест длинной перекладиной пленному в и без того растянутый анус. - Богохульник!!! – возвопил Фрэнк. Пес же в ответ на это только улыбнулся. Крест был квадратным в сечении, и, хоть и покрыт лаком, не обладал достаточно скользкой поверхностью. Сразу же медведь почувствовал, как углы креста больно врезаются в края и без того пострадавшего сегодня ануса а потом и в кишку. Твердый шершавый объект, который просовывали в его внутренности, причинял сильную боль. Хоть его зад и был совсем недавно растянут грушей, это не спасало от боли и не умаляло неприятные ощущения. Полицейский чувствовал себя так, словно его посадили на кол. - Господи, прости!!! Господи, прости!!! – едва слышно молился Гладстон, ощущая, как вводимый крест натирает ему кишку. Он теперь осознавал, что Империи с его бутылкой очень даже повезло – во-первых, она была гладкой и входила легче. Во-вторых, это было хоть и неприятно, но, хотя бы, не богохульно. Медведь молился, чтобы Бог спас его жену и прекратил все это. Про себя, но, похоже, какие-то слова все же слетали с его губ. - Он тебя не слышит, - сухо сказал Слэер. - Возможно, потому, что ему на тебя плевать. А скорее всего, знаешь почему?! Его просто нет. Вогнав крест в задницу Фрэнка по самую перекладину, на которой, раскинув в стороны лапы, лежал Иисус, Айк начал медленно проворачивать его. Медведь всхлипнул и выгнулся, чувствуя, как грани креста дерут его кишки. Возможно, они даже срезали сейчас слизистую с них или и вовсе разрывали его анус как винты мясорубки. - Фрэнк!!! – услышав стон мужа, воскликнула львица и попыталась потянуться к нему, игнорируя собственные страдания. - Куда, сучка?! Я не закончил! – схватив ее за хвост, Хантер потянул ее назад. - А теперь я займусь твоей подружкой, - криво улыбнувшись, сказала Дженни копу, который, вытаращив глаза и едва дыша, общался со своим богом. – Сначала отрежу ей груди и затолкаю тебе в твою растянутую жопу. А потом сделаю с ней то же, что и с Фортескью. - Нет!!! – завопил Гладстон, превозмогая боль. Сам он готов был терпеть что угодно, но того, что так жестоко калечат его беременную жену, не вынес бы. – Я расскажу все!!! Только не трогайте ее!!! Он и правда рассказал все, что знал – о готовящихся мерах против «Последней Капли», о том, где держат пленников, о том, где находится Саид. - Кто «крот»? – спросил Рекс, выслушав его исповедь. - Клянусь, я не знаю! – простонал медведь, испытывая боль от торчащего в жопе креста. - Что сделали с Саидом? – поинтересовался ягдтерьер, оторвавшись от секса с Алисой. Айк повернул крест в заднице Фрэнка, вызвав тем самым очередной его стон и побуждая рассказывать все, что знает. Крест провернулся легче – очевидно, оттого, что в кишке выступила кровь. И вместе с тем боль усилилась. Копу пришлось сообщить и о том, как он лично пытал каракала и его возлюбленную. - Мрази!!! – рявкнул Хантер, наматывая на кулак хвост львицы, что заставило ее закричать. – И вы, должно быть, после этого НАС ублюдками считаете?! - Допустим, ты рассказал достаточно, - мрачно произнесла Дженни и повернулась к Хантеру. - Отпусти ее. С неохотой пес вытащил член из влагалища Алисы и отошел прочь, так и оставив ее валяться на грязном полу полуголой, с истекающей спермой вагиной. Слэер вытащил крест из жопы медведя и, подойдя к Фортескью, сунул перемазанную говном и кровью перекладину ему в пасть. - Поцелуй свой крест. Фоксхаунд лизать отказывался, наоборот пытался отплеваться, чувствуя омерзительный вкус фекалий на языке. Неудовлетворенный, Айк впихнул крест ему в глотку. От ощущения твердого объекта, упирающегося в горло, пса вырвало. Поскольку он лежал мордой вверх, вся блевота попала ему в нос и обратно в рот. Лейтенант принялся отфыркиваться, от заполняющей в рот блевоты его снова вырвало. Рассмеявшись, Слэер вытащил наконец крест и отошел. Повернув голову вбок, фоксхаунд наконец смог отблеваться. - Теперь твоя очередь, - недобро улыбнулась панде бультерьерша. – Хантер, неси паяльник. Империя вздрогнул от неприятного предчувствия. Ягдтерьер же с готовностью бросился к столу и принялся копаться там. - Вот он, ректальный криптоанализатор! – найдя то, что нужно, довольный пес воздел инструмент над головой. Вытащив бутылку, отчего жопа Пита издала глухой «чпок», Хантер принялся вводить ему в анус паяльник. Это было еще болезненнее, чем изнасилование бутылкой – острый тонкий предмет то и дело тыкал в стенки кишки, грозясь ее проткнуть. Однако, псу это было не нужно, и действовал он осторожно. Закончив, он воткнул вилку паяльника в розетку, и, подтащив стул к столу с пандой, уселся. - Скоро в твоей жопе будет жарко, - пообещал ягдтерьер. Империя чувствовал, как вскоре по заднице начало разливаться приятное тепло. Едва ощутимое, оно, однако, быстро усиливалось и вскоре превратилось в настоящий жар. Панда заерзал жопой, пытаясь избавиться от паяльника, но тщетно. Он заскулил сквозь сжатые зубы, чувствуя, как боль становится нестерпимой и кишки буквально прикипают к «криптоанализатору». В воздухе снова разнесся запах жареного мяса. - Мой костер в тумане свееетит, - неспешно напевал себе под нос Хантер, поглядывая на Пита. – Звезды гаснут на лету… Хмыкнув, он добавил: - Люблю, когда копы страдают. Пользовался властью надо мной? А теперь ты и твоя жопа в моей власти. - Хватит!!! – взмолился полицейский, ощущая, как его анус превращается в жаркое. Ягдтерьер вытащил провод из розетки, но паяльник пока убирать не спешил. - Это тебе за Саида, - мстительно проговорил он. – Готов к чистосердечному признанию? Или мне повторить процедуру? Пит Империя, все еще ощущая горячий паяльник в своем анусе, задыхаясь, выложил всю ту немногую информацию, что хранилась в его голове, включая адрес, где живут его старые родители. Выложил, осознавая, что с теми будет, когда террористы доберутся до них. Просто терпеть больше он не мог – слишком невыносимой была боль, и единственное, о чем он думал сейчас и чего ему хотелось – чтобы пытка не повторилась. - Негусто, - констатировала Дженни, выслушав то, что рассказал панда. - На сегодня кружок юного инквизитора можно закрыть, - сказал Рекс. Фортескью лидер террористов пытал уже в полном одиночестве, так как сказанная им информация могла бросить тень на любого из его бойцов. Ему нужно было выяснить, кто предатель. Лейтенант был готов перенести любую боль и не собирался рассказывать ничего, что бы с ним не делали, отчетливо понимая, что лучшее для него в данной ситуации – сдохнуть. Он уже в любом случае ни на что не годен – все, что от него осталось – изуродованный обрубок, которому лучше бы побыстрее прекратить свое существование. Но не рассказать он не мог. Фоксхаунд не видел, что доберман вколол ему, однако, по действию догадался, что это, скорее всего, что-то из тех препаратов, что используют и в полиции. «Откуда это у них?» - на секунду задался он вопросом. Впрочем, мало ли везде продажных ублюдков… А потом все поплыло и пес почти перестал осознавать себя. Изломанное тело и измученное сознание были слишком слабы, чтобы сопротивляться влиянию препарата. Что спрашивал Рекс, что он отвечал – лейтенант сказать не мог. Услышав имя, названное пленником, доберман застыл, словно пораженный громом, и уставился на пленника, раскрыв пасть. То, что он сейчас узнал, было невообразимо. Нерушимая стена, состоящая, словно из кирпичей, из его верных бойцов, начинала рушиться. Рекс подумал, что не может доверять никому. И, возможно, даже Дженни в один прекрасный момент возникнет перед ним и ткнет в нос коповские корочки. Доберман мотнул головой. Это было не дело. Паранойя – хорошая и полезная штука, но давать пускаться в разнос ей не стоит. Он услышал одно имя. Только одно. Однако, то, насколько близко подобрался враг, не могло не беспокоить. - Послушай, Рекс, - обратился Педро к доберману. – Тебе не надоело бегать с одной базы на другую? Главарь внимательно взглянул на кота единственным глазом. - Почему бы нам не обратить внимание на катакомбы под городом? – продолжил кот. – Кэпитал-Сити построен на месте более старых строений, прямо поверх них. Там километры лабиринтов тоннелей и сотни заброшенных помещений. Если мы обоснуемся там, копам нас никогда оттуда не достать. - Знаю о них, да, - согласился Рекс. – Неплохая идея. Только ни у кого нет их карты, как бы нам самим не потеряться там. - Я знаю эти места, - сказал Педро. – Я часто шатался там в молодости. К тому же, можно все разведать. - Что ж, надо попробовать, - доберман кивнул. – Нужно осмотреть катакомбы. И, если решим обосноваться там, надо будет привести все в более-менее пристойный вид – за столько лет там, должно быть, сплошная разруха. - Ага, - кот кивнул. – А еще наставим ловушек, чтобы, если копы сунутся, их поголовье сильно сократилось. А заодно чтобы самим заблаговременно узнать об опасности. Там для подобной деятельности раздолье. - Хорошо, завтра и начнем, - Рекс кивнул. Следующие недели они провели, изучая подземелья, рисуя карты и составляя планы расстановки ловушек. Главарь остался доволен увиденным под городом. Идея Педро и правда была отличной. Кот активно участвовал в составлении планов обороны будущей базы от врага и предлагал, как лучше расставить ловушки. Доберман решил доверить это дело ему, поскольку он лучше знал местность, сам же только принимал результаты и вносил коррективы, если потребуется, Фортескью и правда остался жив. В качестве особо изощренного садизма его вылечили, не дав ранам загноиться, а потом отправили за решетку. Точнее, что он оказался за решеткой, фоксхаунд понял по железному лязгу задвижки да тому, что, кое-как доползя до одного из краев своей темницы, нащупал единственной лапой прутья. Жуткая боль от ран на месте отрезанных конечностей и отсутствующих глаз более не беспокоила пса, но на смену ей пришла другая. Та дрянь, которую вколол ему Рекс, была наркотиком и вызвала сильную ломку. Первое время лейтенант едва не сошел от нее с ума. Он порой думал, что лучше и сошел бы, учитывая его состояние. Но даже теперь, спустя длительное время, ломка не оставляла его. Пес подумал, что, может, во время лечения террористы продолжали вливать ему что-то. Но самой ужасной болью, мучающей не тело но душу, было ощущение того, что он не знал, что рассказал главарю террористов, находясь в бреду. Конечно, был шанс, что Рекс ничего не добился, но Фортескью знал по себе, что редко кто умудряется умолчать сведения, когда применяют эту штуку. Мысли о том, что он, возможно, предал коллег и свое дело, терзали его душу. И самое главное – он неспособен сообщить им об этом, предупредить. Одна оставшаяся лапа едва позволяла псу передвигаться по своей темнице. Все, что он мог – кое-как ползать, подтягивая себя на ней вперед. Лейтенант был теперь неспособен даже снять штаны, чтобы сходить в туалет – слишком много сил это забирало, а даже если у него и получалось снять штаны, не имея нижних лап, гадил он все равно под себя и потому весь пачкался в говне. Некогда чистая, с иголочки, синяя полицейская форма превратилась в грязную и вонючую тряпку, которой побрезговал бы любой бездомный, а блестящая, ухоженная шерсть свалялась и была покрыта налипшим и засохшим говном. Фортескью приходилось спать и есть там, где он срал, а срал он из-за проблем с желудком, вызванных скверной пищей, теперь везде. Он не знал, сколько находился в плену – пес не видел ни дня ни ночи, вокруг была лишь темнота, из которой иногда доносились лязг подкованных подошв да звон посудин, однако, чувствовал, что сильно изменился за это время. Единственная лапа ослабела настолько, что фоксхаунд едва мог двигаться за счет нее, а отвратительная еда, напоминающая более всего помои, убила пищеварительный аппарат. Пса часто несло так, что если бы не насквозь просранные штаны, закрывавшие зад, то он, пожалуй, задристал бы все вокруг вырывающимся фонтаном из задницы дерьмом. Запах дерьма так въелся в его ноздри, что он уже перестал его замечать. Однако, террористы, проходившие мимо его клетки или приносящие ему помои, матерились, фыркали и закрывали носы. Фортескью понимал, что ему лучше сдохнуть. И он пытался сдохнуть, отказавшись потреблять те скудные помои, что ему приносили. Тогда террористы затолкали ему в пищевод шланг, в процессе засовывания которого пса едва не вывернуло наизнанку, и залили баланду через него. Однажды ради шутки в воронку вместо помоев влили содержимое параши другого пленника. Фоксхаунд тогда блевал всю ночь. После нескольких процедур с шлангом пес решил, что уж лучше хлебать баланду самому. Он пытался и покончить собой, хоть и знал, что это не по-христиански и является большим грехом. Просто отчаяние довело его на ту грань, когда на это было плевать. Когда кругом было тихо, пес, решив, что сейчас ночь, прокусил себе язык, надеясь умереть от потери крови. Боль была ужасной, но он стерпел. Но, на его несчастье, кто-то из террористов пошел в обход в это время. Рану в языке зашили, а в пасть Фортескью впихнули кляп, который доставали только на время кормления. Однажды к нему пришел Педро – Фортескью уловил его запах сквозь засилье наполнявших воздух удушливых миазмов. Кот стоял у решетки, видимо, желая что-то сказать или спросить, но молчал. Фоксхаунд тоже молчал. Так и не сказав ничего, Педро ушел. Гладстону пришлось хуже всех – плен и плохая еда сильно подорвали и без того не особо крепкое здоровье старика. Изодранный анус долго болел и напоминал о себе, и каждый раз, когда у медведя начинался взрывной понос от отвратительной баланды, которой тут кормили, едва зажившие раны открывались и начинали кровоточить. Фрэнк совсем ослаб от еды, не имеющей почти никакой питательной ценности и от постоянной диареи и еле волочил лапы. О том, как он важно сидел в своем кабинете и допрашивал подозреваемых, остались только воспоминания – теперь он превратился в сгорбившийся комок грязного облезшего меха, воняющий говном и гнилым мясом, в котором мало кто узнал бы прежнего Фрэнка Гладстона. Никого из своих коллег медведь не видел со дня пыток – очевидно, их специально развели в разные стороны тюрьмы, и судьба друзей осталась для него неизвестной. Зато мстительная бультерьерша часто навещала его. Издевательства над заклятым врагом стали ее хобби. Однажды она притащила проигрыватель, и, поставив его перед камерой, включила на полную громкость какую-то жуткую музыку. Мало того, что сам нескончаемый грохот, который Гладстону пришлось слушать несколько часов, резал барабанные перепонки и мало-помалу сводил с ума, звуки, издаваемые проигрывателем, пробирали до костей и наводили ужас. Там кто-то постоянно рычал во всю глотку, вопил, ревел, хрипел… Фрэнку казалось, что легионы ада поднялись из глубин, чтобы устроить перед ним свой чудовищный концерт, и теперь завывают и ревут во все глотки своими демоническими голосами. Медведь, скорчившись в углу камеры в маленький комочек, что было силы зажал уши, но адская музыка все равно доставала до его слуха. Легионы ада словно издевались, начиная петь все громче, насмехались над ним и звали к себе. - Нет!!! Нет!!! – кричал Гладстон и сбивающимся голосом шептал про себя молитвы, но демоны не отступали, они, сгрудившись над ним, продолжали свою адскую симфонию и тянули к нему когтистые лапы, хватали за плечи, кричали в уши, смеялись ему в морду. Когда Фрэнк осознал, что музыка наконец закончилась, он увидел, что морда его в крови. Но демоны тут были ни при чем – он сам в панике и агонии возил себе по физиономии незажившими пальцами с вырванными ногтями. В другой раз Дженни устроила копу более стандартную пытку, хорошо ему знакомую, которую он сам применял не раз. Накинув мокрую тряпку на морду, стала медленно лить на нее воду. Гладстон чувствовал, что тонет и задыхается, но смерти не было, было лишь непроходящее чувство страха и недостатка кислорода. Но хуже пыток, хуже демонической музыки было то, что медведь не знал, что с его беременной женой. Как он ни молил сказать, как она, террористы только смеялись в ответ. В сущности, лишь надежда, что Алиса еще жива, заставляла жить и самого Фрэнка. Однажды, когда Гладстон в очередной раз попытался узнать об участи жены, Белая Тень сказала, что завтра утром принесет ему похлебку из ее мозгов. Всю ночь медведь не спал, рыдая и терзаясь от страха за любимую. Однако, утром в миске были стандартные помои. Есть их полицейский на всякий случай все равно не стал. Ему сейчас больше всего хотелось сейчас умереть. Гладстона страшили две вещи – участь жены и то, что он не может исповедаться перед смертью. Кругом были одни язычники-террористы, которым плевать на его и его веру, и которые только рады доставить ему еще страданий, и явно никто не предоставит ему священника, чтобы тот отпустил его грехи, а друзья находились неизвестно где. Пит Империя спал на загаженном, грязном, полу, подрагивая во сне. После пыток его изодранный, обожженный анус болел так, что он долгое время не мог сесть. А обычная дефекация превращалась в настоящую пытку – у панды было такое чувство, что израненная, обожженная прямая кишка слиплась в сплошной комок, и когда ему приспичивало посрать и говно упиралось в в пробку из запекшейся крови, пытаясь выйти наружу, словно чья-то когтистая лапа вырывала ему очко. Благо, гадить часто не приходилось – из еды были одни помои с кусками каких-то гнилых овощей. Однако, от такой еды у Пита открывался понос, сдержать который было невозможно, и когда бурная струя вырывалась из его задницы, он верещал от боли – прямую кишку драло как наждачной бумагой. Иногда диарея заглядывала в гости так внезапно, что панда изливал содержимое кишечника прямо в штаны. Он и ранее, при нормальной жизни, пах не очень, поскольку редко мылся и стирал одежду, а сейчас же, проводя которую неделю в обдристанной форме, и вовсе превратился сплошной источник миазмов. Поначалу к нему нередко заглядывал белый медведь, поиздеваться над его внешностью. Огромный как шкаф, татуированный зверь, шкура которого была изрисована татуировками, смеялся над жирным пандой, называя его пышечкой и говоря, что если нарядить Пита в платье, он будет первой шлюхой в Кэпитал-Сити. Империя узнал, что медведь был из норвежских переселенцев и звали его Бьерн. Назвать медведя Медведь… Должно быть, у его родителей была небогатая фантазия. Впрочем, теперь повод для шуток у Бьерна исчез - за время, проведенное в плену, панда отощал настолько, что шкура висела на нем, как на вешалке. Она выглядела снятой с какого-то другого, более крупного зверя и накинутой на дистрофика. Двойной подбородок сдулся и обвис складками кожи, такие же складки висели на животе и верхних и нижних лапах. Увидь его сейчас маменька – дородная почтенная панда в возрасте, она бы упала в обморок от того, что стало с ее сынулей. К слову, участь матери тоже сильно беспокоила Пита – он выложил террористам все, в том числе, и ее адрес. Конечно, она была непричастна к его работе и перейти дорогу «Последней Капле» не могла, но Империя был уверен, что ублюдков это не станет беспокоить. И отец-калека не сможет ее защитить. Возможно, ее труп уже давно гниет в его родительском доме, уткнувшись головой в любимую скатерть меж вазочек и сахарниц, стоящих рядом с лежащей на подносе отрезанной головой отца. Помимо Бьерна, панду часто навещал Хантер. Старый враг стал любимым предметом его насмешек. Однако, сколько Пит не пытался вывести пса из себя и спровоцировать его убить, все было тщетно – видимо, наученный Белой Тенью, он прекрасно понимал, что только окажет копу услугу, прикончив его. Поначалу Империю держала надежда, что их пропажу так не оставят и полиция должна вот-вот накрыть притон «Последней Капли». Но чудесного спасения все не было. Панда подумывал покончить с собой. Но осуществить самоубийство было нечем – шнурки у него отобрали, баланду приходилось хлебать прямо из миски, как неразумная свинья, ни вилки, ни ложки, которую можно было бы заточить. Можно бы было сделать веревку из своей формы и повеситься… Но над этим ему надо было думать раньше. Сейчас же грязная и разлезающаяся форма не выдержала бы даже его ставшего сейчас таким тщедушным тела. Иногда Пита гоняли из его клетки с завязанными глазами в тоннели, копать что-то, снимая повязку только на месте. Там панда, выбиваясь из сил, каждый раз долбил какие-то камни и старые кирпичи пока не падал от усталости и истощения. Его надсмотрщик, все тот же Бьерн, щедро охаживал его по спине кнутом, заставляя встать и продолжить работу. Впрочем, он часто делал это и без всякой причины – просто для удовольствия. «Хотите похудеть? Звоните на каменоломню, спросите бригадира Бьерна» - шутил медведь. Однажды панда, собравшись с духом, хотел шарахнуть его киркой по башке, но верзила без особых усилий перехватил инструмент за рукоятку, и, приподняв, стряхнул Империю с него, словно котенка, а после от души приложился ботинком с кованым носом по его ребрам. - Восстание пупсиков? – усмехнулся белый медведь. - Уур-урод, - прохрипел панда, держась за отбитый бок. - Чего?! – с надменным видом переспросил Бьерн. – Голосок прорезался, тля?! Ща еще добавлю. Копу пришлось вставать, чтобы не получить ботинком еще раз, и продолжать работу. Однажды Гладстон, маясь в камере от боли и отчаяния, услышал в коридоре приближающиеся шаги. Знакомые шаги… Звуки, издаваемые этими лапками, он узнал бы из тысячи… Что там, из миллиона. В темноте возникла изящная фигура, детали которой, впрочем, были еще неразличимы для глаз. - Алиса! – вскочив, Фрэнк бросился к решетке. Сердце его едва не выпрыгивало из груди от радости. Его жена была жива! И даже, похоже, на свободе? Когда львица приблизилась к клетке, он увидел, что ее конечности ничего не сковывало. Это одновременно радовало, но и настораживало. Ей удалось сбежать??? Или… А что в случае «или»? Алиса подошла к решетке, и, подняв взгляд, встретилась с им с полными надежды и радости глазами медведя. - Как ты, дорогая? – срывающимся голосом произнес полицейский, не зная, сколько у них времени на встречу, и почему, собственно, им ее устроили. Может, Алиса освободит его?? - Фрэнк, - проговорила львица. Слова давались ей тяжело. – Извини, но между нами все кончено. Сердце Гладстона, только что поющее от радости, с размаху ухнуло куда-то в пятки. Или, может, прямо в штаны… Немудрено, учитывая, насколько разбита была его жопа. Алиса заявила мужу, что тот тиран и чудовище, бойцы «Последней Капли» открыли ей глаза на его гнусные дела и на ситуацию в целом, и она поняла, что ошибалась. И теперь она его даже видеть не хочет. - Я служил Америке, - слова шелестом слетели с губ медведя. Подавленного, разбитого, уничтоженного. На его глазах выступили слезы. – То же делала и ты. -У меня хватило ума и духа понять и признать свои ошибки, - проговорила львица. – А ты неисправим. Извини, но я больше не твоя жена. Развернувшись, она ушла назад в темноту, махнув кисточкой на конце хвоста, которую он так любил. Гладстон почувствовал, что все пытки, что ему пришлось вынести, даже изнасилование крестом, не нанесли ему такой чудовищной раны. Если раньше он держался не смотря ни на что, и на это его мотивировала любовь к жене, теперь он был полностью сломан и раздавлен. Раздавлен той, кого любил больше жизни. Больше даже Америки, пожалуй. Медведь не мог поверить, что его Алиса, его солнышко, перешла на сторону террористов и бросила его. Теперь он точно потерял все. Забившись в угол и съежившись в комок, Фрэнк зарыдал навзрыд. И ему было сейчас совершенно плевать, что кто-то может увидеть его и посмеяться над его чувствами. Держать в себе это было невозможно. Дженни всегда была согласна с фразой «побеждая врага словом, побеждаешь дважды». Но в этой ситуации она себя победительницей не чувствовала. Львица упорно отказывалась отречься от мужа, и «убедить» ее смогло лишь то, что ей пообещали, как в старой шутке, сделать вилкой аборт на грязной фанерке, а потом заставить медведя сожрать плод. Страх потерять ребенка вынудил ее подчиниться. Это оставляло неприятный осадок поражения. - За что?! – в отчаянии спросила Алиса, когда за ней снова захлопнулась решетка. На глазах львицы выступили слезы. - Вероятно, ты слышала, что я рассказывала про Тайгу, - ответила уже собиравшаяся уйти собака, повернувшись к ней. – Он превратил в овощ ту, которую я… - последнее слово далось ей тяжело, словно она не хотела признаваться в том, что способна испытывать такие чувства. - Любила. Львица с сомнением посмотрела на бультерьершу, не веря, что чудовище, на лапах которого кровь множества зверей… ладно, в основном, полицейских и военных, способно испытывать такие чувства. Да и эта любовь между двумя женщинами сама по себе казалась ей чем-то выходящим за рамки естественного, богохульным. Впрочем, учитывая, как террористы относились к Богу, львица была не удивлена, что для них такие отношения в порядке вещей. - Твой муж запытал и искалечил многих наших, - продолжала Дженни. – То, что я делаю , в значительной степени является местью. - Хорошо, я понимаю твою ненависть к моему мужу, но за что ты ненавидишь остальных? Сколько невинных граждан ты убила?! - Невиновных нет, - огрызнулась собака. – Они виноваты в том, что потворствуют тирании прямым одобрением или, по крайней мере, своим безразличием. Большинство закостенело в своих взглядах и неспособно принять ничего нового, и ненавидит всех тех, кто чем-то отличается от стада. Оно пытается всех загнать в свои стандарты, задавить, или же уничтожить. - Общество вырастило тебя, выучило тебя, и это твоя благодарность? – возмутилась Алиса. - Думаешь, оно обо мне заботилось? – фыркнула Дженни. – Оно просто создавало себе новую шестеренку, которая должна крутится на его благо, пока не придет в негодность. А единственная благодарность, которую я могу дать ему за «обучение» - прописать ботинком по ебалу. Те годы, на которые меня запихнули насильно в омерзительное общество, которое я не могла покинуть, были худшими в моей жизни, даже на войне я не чувствовала себя так паршиво. Да и ваша школа никогда не учила думать, она требовала повторять что прикажут, делая это из страха и навязывала взгляды и стремления, наиболее приоритетные для государства. Благодарить общество мне не за что. А узнай ваше поганое стадо про наши с Тайгой отношения, которые не вписываются в то, что вы считаете нормой, нас бы все затравили. Львица так и считала насчет их отношений. Это было противоестественно. Случаи любви к представителям того же пола встречались и раньше, но те они, о которых становилось известно, жестко пресекались государством. Богохульников заставляли отречься от своей неправильной любви, а у случае неповиновения отправляли в психиатрические больницы, где правили мозги препаратами, а в крайнем случае – лоботомией. Но о своем отношении к подобным чувствам Алиса ничего не сказала, побоявшись вызвать гнев террористки. - Что со мной теперь будет? – наконец спросила она, ожидая услышать что-то жуткое. - Не знаю, - ответила бультерьерша. – Мы пока не решили. Сказав это, она ушла. Что делать с женой Гладстона и правда пока никто не знал. Особых причин убить ее не было, однако, вариант «отпустить» был опасным. Что она будет делать после того, как ее муж окажется убит, а сама она подверглась унизительному насилию? Мстить, конечно. Никому лишняя головная боль не была нужна. Но и покончить с беременной женщиной не поднималась лапа. Ни у кого, кроме, пожалуй, Хантера, но без команды сверху он действовать не решался. Выход из ситуации нашелся внезапно. Предложил его один из информаторов, что иногда заглядывал на базу в обстановке секретности. О его визитах знали лишь сам Рекс и Дженни. - Пожалуй, я знаю, что с ней делать, - сказал он, и в лапе его блеснул шприц. Пит Империя мешком валялся на засранном полу своей камеры, не обращая внимания на грязь и вонь. Силы его были на исходе, и когда позавчера Бьерн явился, чтобы погнать его на работу, он не смог встать не смотря на жестокие пинки и побои, которыми его осыпали. Панда даже не мог доползти до миски баланды, которую ему традиционно поставили с утра. Он чувствовал, как по его ляжкам стекает жидкий как вода понос, который его искалеченный анус и убитый отвратительной кормежкой кишечник сдерживать были уже не в состоянии, но это не вызывало у него никакого отвращения. Это давно уже не вызывало никаких чувств, давно став обыденностью. Пит чувствовал, что его конец близок, и хотел только одного – побыстрее сдохнуть. Где-то в мозгу, на грани уплывающего сознания, маячила мысль о матери, которой сына уже не увидеть. Империя прихлопнул тоску и жалость к себе, словно комара. К черту все, мать, должно быть, давно мертва. Он сам сдал ее. У него больше ничего не осталось. Все его друзья превратились в искалеченные куски мяса, и, возможно, тоже уже мертвы. Жив разве что тот котишка-вечный лузер… Поди, до сих пор льет слезы о своей Маргарет, по которой страдал и считал ее эталоном чистоты не смотря на то, что ее отымело пол Кэпитал-Сити. К черту их, к черту все. Все в прошлом. Панда ждал лишь когда темнота над ним сомкнется навеки, и он прекратит что-либо чувствовать. Не будет больше боли в раздолбанной жопе, в кишках, в искалеченных пальцах, гноящихся ран на спине, что нанес ему ублюдок Бьерн. Звук шагов и раздающееся вдалеке рычание вырвали его из полузабытья, в котором он находился последнее время. Пит разлепил покрасневшие опухшие веки и мутным взглядом посмотрел на того, кто пришел. Лязгнула открывающаяся решетка, и на пороге камеры возник Айк, держащий в лапе две цепи, ведущие к ошейникам гиен, крутившихся перед ним и полными нетерпения глазами поглядывающих на панду. Из пастей зверюг текла слюна, и было ясно, как они расценивают лежащего перед ними узника. - У Рекса есть любимая забава, - скаля зубы в улыбке, проговорил Айк. – Давать пленникам шанс обрести свободу в бою. Я окажу такую честь и тебе, хотя, признаю, ты мне очень не нравишься. Победишь в битве с моими питомцами – я отпущу тебя. Панда, задрав глаза, смерил пса взглядом. Слэер был хоть крепким и мощным, однако, совсем молодым. Сколько ему? Лет шестнадцать-семнадцать? И сколько крови уже пролили его лапы… И сейчас молодой пес, почти что щенок, смотрел на беспомощного пленника лишь с одной мыслью - предвкушением кровавой забавы. Для него смотреть, как твари будут перекусывать кости и вырывать кишки неспособной защититься жертве – развлекуха. Пит вспомнил, как он, с шутками и прибаутками, еще недавно пытал пленников, искренне наслаждаясь процессом. В чем-то они были похожи… Неимоверным усилием воли панда оторвал свое немощное тело от пола и оперся на стену, чтобы не рухнуть снова. - Ну, давай, ублюдок! – пробормотал он. Айк отцепил карабины от ошейников гиен. - Кушать подано! – усмехнулся он. Зверюги, раскрыв полные зубов пасти, метнулись вперед, предвкушая кровавый пир. Пит, собрав оставшиеся силы, размахнулся и вмазал первой подскочившей твари по башке. Гиена, взвизгнув, отлетела на пол и повалилась на бок, неуклюже дергая лапами, однако, чтобы почти тут же вскочить. В тот же момент вторая зверюга вцепилась в вытянутую в ударе лапу. Кости затрещали под напором чудовищной силы ее челюстей. Через секунду эту гиену нагнал ее товарищ, и, вонзив зубы в беззащитное тело панды, сделал мощный рывок шеей, раздирая плоть словно гнилую тряпку. Истошные крики, полные боли, быстро сменились довольным урчанием, повизгиванием и чавканьем обедающих зверей. Айк, прислонившись к решетке, со злорадной усмешкой наблюдал, как его пятнистые зверюшки вырывают кровавые куски из неподвижно лежащего тела и с жадностью заглатывают их