Тысяча лет пути

— What about your past lives? — Are you sure I have them? — Oh yeah, everybody does. It's just a matter of remembering. "Ondine" Патина забралась под его тяжëлые веки, больной зеленью окрасила едва намеченные зрачки. Снова. Е Байи без особой надежды поскрëб плоское лицо Будды зубной щëткой, зная, что через пару недель налëт вернëтся. Ну, пусть. Зато хоть пару недель всё побудет пристойно. Работать в молитвенном зале было холодно, стоило подождать до весны, а тогда уж и затевать уборку, но других дел не было: туристы рассосались, о скалолазах его никто не предупреждал, значит, Чанминшань заснула до весны. Только деревенские будут выбираться за покупками в город, да дети местных стариков приедут на Новый год. Е Байи наконец умыл маленького Будду как следует, смахнул паутину в его нише, обмëл горбатый алтарь из слоистого камня. Следовало воскурить и благовония, но, как всегда, не хотелось. Если уж поселился в чужом доме, так уважай хозяев, так он считал. И всë же каждый раз до хруста стискивал в кулаке ароматные палочки, борясь с желанием швырнуть их в медного болвана, сковырнуть этого самодовольного божка с его трона и сдать на цветной металл. — Давай условимся. Этой зимой никаких происшествий, — сдался он наконец, поднося зажигалку к шершавым концам палочек… …и скорее почувствовал, чем услышал далëкий гул, словно гора вздохнула полной грудью. Землетрясение? Но огоньки свечей не шелохнулись. Зато ожила рация, висевшая на гвозде у входа в молельню. — Семнадцатый вызывает Чанминшань, — пробился сквозь помехи женский голос. — Чанминшань, ответьте! Е Байи бросил неласковый взгляд в сторону Будды, усмехнулся криво. Ну конечно. — Чанминшань на связи, приëм, — он схватил рацию, одновременно надевая лямки лыжных штанов и оглядываясь в поисках куртки. — Что у вас? — На Люлишань сошла лавина, могут быть пострадавшие. Высылаем вертолëт, приëм. Белая куртка затерялась в тенях, Е Байи подхватил еë с пола, мельком подумав, что стоило надеть красную, да переодеваться не было времени. Зачем только пообещал сегодня проверить те волчьи следы… — Выезжаю, Семнадцатый. Отбой, — буркнул он, срывая рацию с гвоздя. Люлишань, значит… Северный склон относится к заповеднику, но идиоты-туристы могли припереться дикарями и с юга, с них станется. — Мы вроде условились, — сказал он Будде, уходя. Но тот лишь молча улыбался. *** Строго говоря, это было две горы. В деревне двурогую Люлишань звали «Два Бессмертных» в честь местной легенды. И правда, в морозных солнечных лучах пики очертаниями напоминали парочку, склонившую друг к другу головы в тихой беседе. Тихой, как же. Раз даже на Чанминшань было слышно! Е Байи остановил снегоход, поднëс к глазам бинокль, внимательно рассматривая снег, что Бессмертные стряхнули с плеч. Несколько раз он принимал за тела тëмные валуны, вывороченные лавиной, но кроме этого — ничего. Ни трупов, ни яркого обрывка палатки, ни движения снега. Стрекоча и завывая, пролетел над белым безмолвием вертолëт спасателей. Сверкнул на повороте боком, заложил круг, второй, и ушёл на юг. Всë чисто. И всë же следовало проверить. Е Байи прицепил к запястью лавинный датчик, снял со снегохода рюкзак и лыжи, лопату повесил за спину, будто меч. Погода стояла ясная, какой давно уже не было, и по искрящемуся снегу лыжи шли легко, будто сами собой. Датчик молчал: казалось, Будда выполнил договор… Да только Е Байи слишком хорошо знал, что на богов и будд нельзя полагаться, потому и чертил по склону упрямые зигзаги. Лишь на мгновение забылся, радуясь простору, остановился сделать фото далëкого серпантина и сосновых лесов в долинах. И так, сквозь объектив, заметил блеск на снегу. Потом, вспоминая тот день, он всë пытался понять, как вообще разглядел что-то. Снег переливался на солнце, искрился, куда ни кинь взгляд. Среди этого сияния как было заметить серебряный перстень с полудрагоценными камушками? Чутьë. Ци. Удача. Судьба. Он не погрузил щуп и на метр, когда металл звякнул о металл, но лавинный датчик всë так же молчал. Е Байи чертыхнулся и взялся за работу, то орудуя щупом, то осторожно раскапывая снег. Что за несчастный ублюдок пошëл на Люлишань без бипера?! Как, он думал, его будут искать?! — Выживи, сукин сын, и я тебя отделаю, мать родная не узнает, — проворчал Е Байи, разгребая руками последние сантиметры, твëрдые, как ледяная стружка. Вот показалась чëрная длинная прядь волос с какими-то бусинами, алая полоса замёрзшей крови на бледном лбу, и наконец лицо. Зеленовато-белое, как яшма, спокойное. На мгновение Е Байи показалась, что он откопал статую, а не человека, но пульс у этой статуи был, влажное, слабое дыхание замерзало на синюшных губах. Пока жив. Но Е Байи чувствовал себя археологом: постепенно из-под снега появлялись кожаные шнуры, бусины, узлы и подвески — ничего и близко похожего на походное снаряжение. Этот мальчишка (ему было хорошо, если двадцать на вид) потащился в горы, разодетый в какой-то народный костюм. Где-то в уезде фестиваль? Нет, тогда бы спасателей предупредили… Он потянулся за рацией, надеясь, что вертолëт не улетел далеко… и едва успел отдёрнуть руку. Жизнь ему спасла, пожалуй, привычка — вовремя отшатнулся. А может, случайность — снег под ногой провалился, увлекая вниз. Что-то сталью сверкнуло на солнце, захрустел пластик, электрический разряд цапнул даже через куртку. Нож. Маленький такой ножичек торчал из рации. Е Байи поднял глаза. Мальчишка сидел в снегу, неестественно прямо, как мертвец, восставший из гроба: бездонные чëрные глаза смотрят в упор, белые пальцы дрожат от усилия, на указательном содрана кожа. По протоколу нужно было спросить пострадавшего, как он себя чувствует, не болит ли что-то, но Е Байи сейчас волновал другой вопрос. — Ты охренел?! Он достаточно людей побил и медицинских курсов прошёл, чтобы понять, куда целился этот… «Этот» даже не моргнул. Он не похож был на человека в шоке: такой взгляд Е Байи видел у волка, готового кинуться. Неподвижный. Страшный. Чëрные глаза, как два омута… «Голодный дух» — пронеслась в голове дурацкая мысль. Но дух, пожалуй, кинулся бы, а мальчишка не стал нападать снова: вскочил и попытался сбежать, падая на колени, снова поднимаясь, неуклюжий, будто марионетка с обрезанными нитками. Конечно, ему, одеревеневшему от смертного холода, побег не удался: Е Байи в два счëта поймал его, повалил на землю, прижал коленом. — Спокойно. Я лесник, «лесной начальник» с Чанминшань, помогаю тебе. Что-то болит? Как себя чувствуешь? Попутно он выудил из рюкзака спасательное одеяло и принялся заматывать мальчишку в блестящую серебряную плëнку, как яичный рулет в фольгу. Вместо ответа «яичный рулет» забился яростно, даже зарычал. Пожалуй, всë же шок. — Так ты скорее себя ранишь, чем меня, — проворчал Е Байи, и саданул двумя пальцами в точку у его открытой ключицы прежде, чем подумал. Да, всë получилось, этот удар его вырубил. Только ключица могла быть сломана… и приëм был из прошлой жизни. Кунг-фу штучки, несовместимые с нормальной медициной. С нормальной помощью. Давно пора их забыть. Он достал из рюкзака запасную куртку и второе одеяло. Лучше придумать, как дотащить этого доходягу до снегохода. *** «Проснись... Проснись... Се-эр...» Шепот ветра во тьме — то громче, то тише, то ближе, то дальше. Метет, метет по склону поземка... «Се-эр...» Он вскинулся, разбрасывая одеяла; сгруппировался, прижался спиной к стене, зашарил по телу в поисках ножа, но ножа не было — он был полностью обнажен. Полутемная комната, ветер с тоскливым стоном льнет к крошечному окну. В горах опять буря… Что-то сухо щëлкнуло в тени, и вспыхнула ослепительная молния... или не молния вовсе, потому что свет остался висеть под потолком, резал глаза, слишком яркий... — Очнулся? Молодец, — сказала размытая фигура за пеленой слëз. — Где-нибудь болит? Голова кружится? Он вжался в стену еще сильнее, закрывая лицо локтем. Кровь забилась в висках, и голова болезненно запульсировала. Если он подойдет… — Что, слишком ярко? — снова щелчок. Свет уменьшился, стал, как яркая масляная лампа… да это и была лампа, обтянутая белой тканью, вроде тех, что он видел дома. В еë свете поблëскивали склянки на полках, какой-то металлический сосуд, но некогда было отвлекаться и осматриваться. Нужно было следить за незнакомцем. В полутьме сложно было различить, сколько ему лет: кожа гладкая, белая, будто у юноши, но виски серебряные, словно у старика. Волосы короткие — беглый монах? Безоружен и странно одет… всë слишком узкое, не видно ни завязок, ни поясов. Ткань грубая: затëртые синие штаны, верхнее… нечто с короткими рукавами, расписанное как нагрудник: круглое синее существо и вокруг непонятные знаки. Пожелания здоровья? — Только не кидайся опять, — сказал беглый монах. — Меня зовут Е Байи. Я «лесной начальник» на Чанминшань, лесник. Откопал тебя из-под лавины. Понимаешь меня? Говорил он странно, но Се-эр вдруг задумался — что значит странно? А как... нужно? Он вдруг впал в растерянность. Почему он здесь? Где он был раньше? Как же болит голова... Он зажмурился, пытаясь сосредоточиться, но все было — метель, мельтешение снега во тьме. Кто я? Я — Се-эр. Где я?.. — Где я? — повторил он вслух, и собственный голос показался ему незнакомым, хриплым. — Гора Чанминшань, — лесной хозяин, или как он там себя назвал, приблизился на шаг. — Почему жмуришься? Что болит? Отвечай быстро, рëбра болят? Голова? — Не подходи, или попрощаешься с жизнью! — он ощерился. Этот человек опасен... Он не знал, почему, но чувствовал это. Простой крестьянин не смог бы уклониться от его ножа. — Хорошо, не подхожу! Резкий какой… ладно, сначала скажи, как тебя зовут, — лесной хозяин поднял руки, показывая, что безоружен. Глупый жест. Настоящий мастер может убить и пустой ладонью. «Се Ван» — пришло в голову имя. Оно было его и не его одновременно. «Се-эр», — называл его мягкий голос из памяти, и ему хотелось верить. Кто говорил ему это?.. По телу прокатилась волна озноба, и он сжался, непроизвольно стукнув зубами. Его мутило. — Не хочешь говорить имя, или не помнишь? — Что тебе от меня нужно? — зло спросил он. Лесной хозяин рассерженно выдохнул. — Чтобы ты перестал страдать ерундой. Я тебе задаю конкретные вопросы. Если у тебя сотрясение, рëбра сломаны или внутреннее кровотечение, надо быстрей везти тебя в больницу… — он взглянул в тëмное окно. — …пока чëртова метель не разыгралась. Ну? Говорить можешь, так отвечай быстрее! — Я никуда с тобой не пойду, — среди непонятных слов Се-эр вычленил главное. — Где моя одежда? Бежать отсюда, как можно скорее бежать! Но куда?.. Он понял, что не знает. Озноб снова выкрутил тело, и он невольно натянул одеяло выше, но теплее не стало. Он чувствовал, что его трясет, но не мог заставить себя расслабиться. Не при этом человеке… — Твоя одежда сушится. Ты что, больной, ходить в горы в карнавальном костюме?! Дрожи теперь, заслужил! Наденешь что-нибудь моë пока… Порыв ветра пронëсся сквозь комнату, завыл, засвистел, где-то хлопнула дверь, что-то, гремя, покатилось по камням. Лесной хозяин вздохнул, устало опустился на низкую деревянную скамейку. — Вот и съездили. Свет все сильнее резал глаза. Се-эр прикрыл веки — всего на секунду, но в следующий миг дернулся от того, что щека коснулась холодной постели. Он потерял сознание?.. Какая беспечность… Сил встать не было. «Ты умрешь», — сквозь метель сказал чей-то голос в его голове. Я замерзаю… Такой тяжелый снег… Нечем дышать… Лесной хозяин коснулся его лба прохладной рукой. Всë-таки осмелился подойти… — Температуру будем сбивать. Не засыпай пока, слышишь? Надо выпить лекарство. Се-эр вдруг успокоился. Прикосновение было ласковым, знакомым. Он обвил руками чужую шею, улыбнулся. Это уже было: тёплое одеяло, подоткнутое как следует, поцелуй на ночь… Его и вправду уложили поудобнее, укрыли одеялом. Вместо твёрдого подголовника — мягкая подушка… Вот только поцелуя он не дождался, жëсткие пальцы с силой прижали его запястья к кровати, в рот полилось что-то горькое. — Пей давай. Это жаропонижающее и обезбол, тебе станет легче. Он не сопротивлялся. Тот, большой, любимый, знает лучше. Се-эр снова потянулся к нему. Почему ты не обнимешь меня? Обними... — Обними... — губы шевельнулись неохотно. — Обниму, если скажешь, болит где-нибудь или нет. Может, тошнит? — кровать скрипнула под чужим весом. — Я же не смогу тебя обнимать, если ты что-то себе сломал, так? — Голова, — пожаловался Се-эр. — Мне так холодно… Он прикусил губу, чувствуя, как из горла рвется позорный всхлип. Нельзя, это нельзя, ты уже взрослый, Се-эр, если ты будешь вести себя как ребёнок, я уйду… Вздох. — Ничего. У тебя царапина на лбу и жар. Завтра метель закончится, и разберëмся, что с тобой делать, да? Ты что, плачешь? Эй… большой же парень. Ничего страшного не случилось, всë закончилось. — Прохладная рука отëрла его щëку. — Зато потом будет, что рассказать друзьям. Се-эр перехватил эту руку и потянул. Ну обними же меня, пожалуйста… Разве я этого не заслуживаю? Разве я не был хорошим? Он не знал, думает он или говорит вслух, внутри всё холодело от горя и одиночества, потому что он знал, бесполезно удерживать… — Не был ты хорошим, это точно! Хороший бы взял с собой бипер и оделся нормально… ох… ну ладно, что с тобой делать, только не реви. Главное, что ты жив. — Кровать заскрипела снова, и ровное тепло обволокло его. Дыхание на щеке, стук чужого сердца между лопаток… вот только нет знакомой мягкости, нет горького запаха благовоний, и человек рядом твëрже, щетина не царапает легонько кожу за ухом… И все же в этом было что-то знакомое, что-то давно забытое — как смутное воспоминание из прошлой жизни. Се-эр развернулся и уткнулся лицом в твердую грудь, сворачиваясь калачиком в чужих объятиях. Свежий аромат зимних цветов окутал его, и искрился снег, и солнце играло на развевающихся белых одеждах, разбивалось искрами о широкое лезвие клинка... Он проснулся оттого, что стало зябко. Одеяло липло к влажной коже, но мысли прояснились, и тело вновь стало послушным. Тот, лесной хозяин, спал рядом, наполовину свесившись с узкой кровати, едва слышно посапывая. Се-эр приподнялся на локте, рассматривая его ближе. Сквозь щель в ставнях пробивался свет, ложился на странно короткие волосы, серебрил виски. Пухлые, сердечком, губы, пересохшие во сне, были слегка приоткрыты. Не отрывая от лесного хозяина взгляда, Се-эр осторожно, по-змеиному, выбрался из постели. Огляделся, разыскивая свою одежду: все было странное — простые белые стены, непривычная мебель, на круглом столике у изголовья — керамическая миска с диковинной ручкой ушком. Какой-то черный ящик с круглыми сетчатыми окошками, а на стене — черная глянцевая панель, будто выточенная из обсидиана. Се-эр бесшумно отступил еще на пару шагов к двери. Найти одежду и бежать… — Туалет на дворе, — пробурчал за спиной сонный голос. — Ты так не дойдëшь… там ведро за дверью, можешь в него пока. Проснулся! Се-эр не стал тратить время на то, чтобы оглянуться — выскочил за дверь и оказался в кухне. На протянутых над печью веревках сушилась его одежда. Одеваться времени не было, поэтому он быстро влез в сапоги, накинул верхний халат и, схватив в охапку все остальное, ударил плечом в дверь. Та едва приоткрылась. Он поднажал, но снег, наваливший снаружи почти с человеческий рост, никак не поддавался. Ну давай же, давай... Он продолжал налегать — и вдруг резко выбился из сил, ноги задрожали, закружилась голова, свет померк на мгновение, и вдруг он обнаружил, что сидит на полу в куче своих вещей и тяжело дышит. Лесной хозяин вошëл следом, позëвывая и ероша волосы. Достал из шкафчика стеклянный сосуд с порошком, резко пахнущим горелыми зëрнами, завозился над ним, куда-то пересыпая. Вдруг, по одному движению его руки, вспыхнул под металлическим треножником синий пламенеющий цветок. Магия? — Кофе будешь? — спросил он, не оборачиваясь. Из приоткрытой двери немилосердно несло холодом. Се-эр съежился и запахнул халат плотнее. Бежать некуда. Вдруг пришла мысль: а куда бы я побежал? Он не нашел ответа. В памяти лишь сверкала бескрайняя снежная целина. — Где мы? — хрипло спросил он, надеясь, что, может быть, название местности вернет ему память. — Чанминшань, монастырь Небесного спокойствия. Ну, бывший монастырь, теперь тут только я… тебе с сахаром, чудила? Се-эр не понял половины слов, но главное уловил: монастырь! — Ты даос-отшельник? О даосах он помнил. Они жили на горе, совершенствуясь в поисках бессмертия и иной магии. Это объяснило бы огонь… Лесной хозяин рассмеялся. — Ну… до весны, наверное, отшельник. Но точно не даос. Да и это был буддийский монастырь. Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? Это бесит. Се-эр проигнорировал нападку. Сидеть у двери становилось все холоднее, так что он кое-как поднялся, толкнул ее еще раз, но ничего не вышло. Он запахнул халат еще плотнее, почти обнимая себя: — Что значит «лесной хозяин»? Ты колдун? Или дух горы? — Да, дух горы. Ем идиотов, которые идут без снаряжения и не предупредив спасателей. Тебя тоже сожру, вприкуску с кофе, — он снова открыл шкафчик, зашуршал чем-то внутри. — Можно ещë кашу сварить, ты же тощий, на один укус. Се-эр не собирался ждать, пока его сожрут. Он резко наклонился, выхватил из потайного кармашка в сапоге кинжал и молниеносно метнул его в духа. Лезвие вошло глубоко, с хрустом… но не в плоть, а всего лишь в разделочную доску, висевшую на стене. Дух увернулся так легко, словно у него глаза были на затылке. — Послушай, парень, — на этот раз он не показывал пустые руки. Он стоял, обманчиво расслабленный, но в любое мгновение готовый ударить. Се-эр знал эту стойку: ци сконцентрирована в лодыжках, толчковая нога чуть позади, плечи развëрнуты, предплечья напряжены. — Давай поговорим. Я понимаю, ты очнулся в непонятном месте, у тебя шок, ты напуган. Но я тут, чтобы тебе помочь. Ночью я мог тебе навредить, но я же этого не сделал, правда? Даже пообнимался с тобой, как ты просил. Се-эр вдруг вспомнил: он и правда так хотел объятий, тепла, нежных поцелуев, и кто-то действительно обнимал его, горячие руки, приятный аромат, мягкость ткани под щекой... Глупое тело откликнулось на воспоминание, и даже сквозь напряжение Се-эр почувствовал толчок возбуждения. Кругом пошла голова. Лесной хозяин не съел его ночью. Он обнимал и, может быть, даже ласкал его — этого Се-эр уже не помнил. И это было... Это было приятно. Знакомо. Словно так было уже не раз. — Давно я у тебя в плену? — спросил он. — Сколько дней ты морочишь меня, чтобы ночью поглощать мою янскую энергию? Вот откуда слабость и боль. Вот почему он ничего не помнит… Лесной хозяин немного расслабился, но всë равно не спускал с него внимательных глаз. — Вчера я выкопал тебя из-под лавины. И ты не в плену: если б не метель, я бы ещë вчера отвëз тебя к врачу. Ты здесь в безопасности и никто тебя не удерживает. Понимаешь меня? Се-эр не поверил ему — но промолчал. Духа горы не победишь железом; как его вообще победить? Се-эр не знал. Горный дух должен быть старичком с окладистой бородой, что помогает путникам — или наоборот сводит их со свету, столкнув в пропасть, но не пленяет, чтобы тянуть мужскую силу... Он прикрыл глаза. Если не взять боем — нужно взять хитростью. А потому... Остается понаблюдать. Дух принял его покорность за ответ, снова завозился, загремел чем-то. — Я тебе не враг и не хочу тебе вредить. Это вроде выяснили. Давай теперь познакомимся: я Е Байи, если ты не запомнил. Как тебя зовут? — Се, — коротко ответил Се-эр. — Се… маловато, непонятно даже, имя или фамилия. Ладно, буду звать тебя «А-Се». Или хочешь какое-нибудь американское имя, типа «Джейсон»? — Как вам будет угодно. Никто не назовет духу свое настоящее имя... Да и он не был уверен, что верно его помнит. Должно быть, лесной хозяин так и выпытывает у него каждый день. Нет уж, и сегодня останешься ни с чем. Хозяин хмыкнул, криво улыбнувшись, словно прочитал его мысли, и Се-эр улыбнулся а ответ самой милой из своих улыбок. Посмотрим, кто кого.