Саморазрушение

      Мир казался ей сломанным, как и она сама. Он был неправильно ослепительным, тяжёлым, ярким, в то время как ей хотелось, чтобы он потускнел, превратился в точку и исчез. Также, как хотелось исчезнуть самой.       Азриэль ушел, она сама его отпустила. Ради дочери, ради себя. Их история никогда не будет завершена, там, на горе, целуя его, Мариса поняла это особенно четко, но она позволила себе попрощаться. Рано или поздно, но они снова встретятся вновь и тогда, возможно, наконец останутся вместе.       Но сейчас самое важное — Лира. Девочка, которая не должна была становится настолько важной, которая даже не должна была узнать, кто является ее родителями. А теперь Мариса была готова на все, лишь бы найти своего ребенка и попробовать снова. С Лирой, в отличие от Азриэля, она была готова пробовать снова и снова.       Она ненавидела их всех, даже сильнее, чем саму себя. Этих напыщенных индюков, считающих, что они имеют право судить после того, как сами же лишили ее выбора. Но она знала, что отомстит — Мариса Колтер всегда мстила. И, если ей самой не позволят править, она сделает это чужими руками. Но, так или иначе, приведет к краху Магистериум.       Мариса не признает, как ей плохо, не признает, как больно и как сильно хочется сигануть с парапета. Если она позволит себе ощутить всю эту боль и ненависть к себе, это ее доломает. Но она прошла слишком много, выгрызла себе путь, и не позволит сдастся.       — Вы понимаете.       О да, она понимает. Боль режет ножом, прокручивает его в груди, заставляя задыхаться. От ярости, от бессилия, от одиночества. Она слабая, все ещё слишком слабая. Как может какой-то аэронавт ощущать ее лучше, чем весь остальной мир? Как ОН может понять?       Мариса не знает, почему отпустила его, не знает, то ли это прошлое, что никогда не отпускало, то ли просто минутная слабость. Но в этот вечер она позволила себе напиться и забыться тяжёлым сном. Обезьяна берет ее за руку, и Мариса позволяет. Сейчас ей слишком плохо, слишком тяжело.       А потом приходит вина. Кислая, мерзкая, вязкая, заставляющая стоять на коленях, пока ее рвало, и плакать навзрыд. Только сегодня, только сейчас. И даже обнять деймона, прижать к себе, умирать в этом чувстве ненужности, бессмысленности, боли. Боли. БОЛИ. Бесконечной.       — Я так устала.       И в этом признании словно мир. Целый ее мир, который она сама планомерно рушила. В нем она, маленькая верящая в хорошее девочка. Мариса никогда не признает, что Лира похожа на Азриэля лишь внешне, все остальное у нее от матери. Дикость, бунтарство, вера в лучшее, поиск правды. И от этого ещё горше — она, как никто, знает, какого падать в пропасть.       Но Мариса уничтожила все это. С каждым ударом отца, каждым оскорблением матери, каждым новым правилом для женщин в мире, каждом отказе из-за того, кем она родилась. Каждом поцелуе Эдварда, каждым предательством Азриэля.       — Во мне ничего не осталось.       Обезьяне тоже было больно — Колтер это чувствовала. Ее деймон цеплялся за нее, прижимался к ней, и Мариса не оттолкнула. Гладила золотую шерстку, как не делала уже много лет. Она и любила впервые за много лет, но, если Азриэля простить не смогла, то Лире была готова простить все.       Но она ненавидела себя за эту любовь. Она не должна была любить дочь, которую даже толком не знала, не должна была рушить свою жизнь ради нее. Но она это делала, каждый шаг навстречу Лире был шагом боли и разрушения. Мариса несла лишь их. Она давно не несла любовь.       В дверь стучат, и женщина знает — пора. Деймон не ждёт, когда его сбросят с колен — слезает сам, но в его глазах все ещё плещется боль. Она сама уничтожала свою душу, разрушала себя, и не поняла, когда начала уничтожать других так, как когда-то поступали с ней самой. Она обещала, что никогда не станет такой же, как отец. Обещание сдержала — стала хуже.       Мариса поднимается, отряхивает юбку и быстро начинает краситься. Никто не должен знать, даже догадаться о том, что каждый шаг, каждый вдох пропитан горечью и ненавистью. Но она справится. Всегда справлялась. А теперь у нее есть цель.