***
На выходе из школы Лангу никто, к счастью, не поджидал. Никаких кровожадных амбалов, требующих закончить то, что начали днём в туалете. Хасегава успокоился, но бдительности не ослаблял. Ежедневная рутина парня была довольно скучной и однообразной. Учёба — дом — поиск объявлений о найме на работу (пока безуспешный) — домашка — сон. Ах да, и где-то между ними — бездумные гляделки в потолок, когда юношу в очередной раз накрывал приступ апатии. Иногда этот список дополнялся походом в магазин за продуктами или, примерно раз в три недели, в аптеку, как, например, сегодня. Лекарства были не для него самого — для его мамы. Она принимала антидепрессанты, по специальному назначению психотерапевта. Они должны были помочь ей встать на ноги, когда у женщины началась депрессия после смерти супруга, отца Ланги, Оливера. Хотя «принимала» — громко сказано. Сначала Нанако Хасегава действительно следовала предписаниям врача, но затем постепенно стала снижать дозу, пока полностью не отказалась от таблеток. Теперь от матери Ланги осталась лишь оболочка, образ той любящей женщины, которой она когда-то была. Ланга злился на неё — долго злился. Она ведь не одна горюет! «Она оплакивает мужа», — что ж, а он отца оплакивает. Ему тоже больно. В самый первый раз, когда Нанако перестала принимать таблетки и замкнулась в себе, не обращая никакого внимания на сына, Ланга чувствовал себя так, словно и второго родителя потерял. Он тогда долго плакал, кричал в приступе истерики, лежал в коленях у женщины, растирая слёзы и сопли по щекам, умоляя её вновь начать принимать лекарства, умоляя не бросать его одного. На первое время сработало. Они дождались окончания учебного года в школе, куда ходил Ланга, потратили полтора месяца на сбор документов и поиск жилья и уже в августе переехали в Японию, на Окинаву — родину Нанако. Хасегава не мог винить мать за желание навсегда покинуть место, где всё напоминало об утрате, и позволил ей увезти себя. Надеялся, что переезд и смена обстановки ей помогут — им помогут. Но на этом все силы женщины и закончились. Едва они обустроились на новом месте, её накрыл новый депрессивный эпизод, сильнее предыдущего. Она снова угасла. Новые таблетки не справлялись, не помогали; тогда ей дали рецепт на другой препарат, но определить его эффективность уже не представлялось возможным: Нанако просто-напросто перестала принимать какие-либо таблетки вообще. Ланга даже не знал, зачем продолжает из раза в раз забирать их из аптечного прилавка у дома. Наверное, не хотел бросать надежду, что они когда-нибудь всё же пригодятся. Прямо сейчас он стоял у кассы, погружённый в свои мысли и воспоминания, и даже не заметил, что вместе с заявленным в рецепте лекарством фармацевт протянул ему ещё две какие-то пачки. Хасегава недоумённо на него посмотрел. Мужчина грустно улыбнулся блондину, и тот перевёл взгляд на протянутый товар: мазь для заживления гематом и пачка пластырей. Хасегава снова забыл, что у него лицо избито. За них фармацевт платы с него не взял. Он уже привык к Ланге, был добр к нему и периодически вот так помогал. Наверное, догадывался, что у юноши неприятности в школе. Даже он, но не родная мама. Ланга в благодарность поклонился ему и, попрощавшись, вышел из магазина. Дом встретил его привычной тишиной. — Мам, я дома! — крикнул Хасегава, кладя ключи на тумбу с бряцающим звуком и стаскивая с плеча сумку, чтобы разуться. Ответом ему послужило лишь молчание. Ланга чуть не хмыкнул и вместо этого лишь устало вздохнул. На что он надеялся? Нанако уже давно перестала встречать сына со школы. Да и вообще хоть откуда-то. И провожать тоже. Следуя выработавшейся месяцами привычке, первым делом Хасегава заглянул в комнату к матери — поздороваться и проведать. Внутри была кромешная тьма: окна сутками напролёт зашторены плотными занавесками. В нос сразу ударил запах затхлости. Воздух был тяжёлым и душным. Благодаря тому немногому свету, что просачивался в комнату через приоткрытую дверь, можно было разглядеть вздымающиеся клубы пыли. Ланга боялся даже вспоминать, когда в этой комнате в последний раз делали уборку или хотя бы проветривали. Вокруг сгрудились горы хлама, вещей и мусора: грязная одежда; упаковки из-под еды навынос; книги, журналы и старые фотоальбомы. Хасегава пообещал себе, что скоро приберётся тут — хотя Нанако обычно была против этого, — но, видит Бог, сейчас у него нет сил, прямо как и у его матери. Толстое одеяло, которым она укрывалась, вздымалось в такт её дыханию, но Ланге потребовалось время, прежде чем он смог уловить это едва заметное движение в царящей темноте. Признаться честно, иногда, приходя домой, он переживал, что, стоит ему по привычке зайти в комнату, как под одеялом он обнаружит уже бездыханное тело. — Мам, я дома, — тихо и мягко проговорил Ланга, всё ещё стоя в дверном проёме, держась за ручку. Холод металла успокаивал. — Я взял твои лекарства. Под одеялом показалось движение, сопровождаемое тихим шелестом сминаемых простыней. Нанако Хасегава лежала лицом к стене и даже не обернулась на голос сына. Она лишь что-то невнятно промычала, ещё больше кутаясь в одеяло, и Ланге оставалось только гадать, было ли это ответное приветствие или просьба закрыть дверь с обратной стороны. Юноша вышел, тихо прикрыв за собой дверь, и только после этого позволил себе устало выдохнуть. Постояв несколько долгих секунд у комнаты матери, Хасегава прошёл на кухню и пошерудил в шкафчиках, холодильнике. Как парень и ожидал, там было пусто. Из того, что осталось, он сделал омлет и поделил его на две порции. Налив в стакан воды и достав из новой баночки две таблетки, парень аккуратно взял это всё в обе руки вместе с одной из тарелок и направился назад. Он снова тихо открыл дверь в комнату матери — для этого тарелку пришлось удерживать предплечьем, — и остановился в проходе на несколько секунд, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Затем он с мягким звоном поставил тарелку и стакан на прикроватную тумбочку, стоявшую у изголовья постели Нанако. Для лучшего обзора пришлось зажечь лампу на ней. — Мам, я принёс тебе поесть, — тихо произнёс он, чуть наклонившись, но не рискуя тормошить женщину. — Пожалуйста, поешь. И лекарство принять не забудь. — Ланга положил таблетки рядом со стаканом. — Тебе что-нибудь нужно? Ответом ему была ставшая уже привычной тишина. Хасегава старшая вновь заворочалась, и парень принял это как выражение благодарности за заботу. Он вышел из комнаты, зная, что, когда вернётся забрать посуду, еда будет лежать на месте нетронутая, как и антидепрессанты. Ланга зашёл на кухню забрать свою порцию омлета и отправился к себе в комнату. Он был на девяносто девять и девять десятых процента уверен, что и сам еду не доест. Аппетита не было уже довольно долго — счёт шёл на месяцы, — и это лишь усугубляло проблемы с потерей веса. Но он старался есть, сколько мог. Сколько получалось до того, как живот скрутит и к горлу подступит тошнота. Он же ведь сильнее мамы. Должен быть сильнее. Он не станет, как она. Не станет ведь, да? Ланга включил на фон какой-то подкаст на YouTube, отвлечься и расслабиться после тяжёлого дня, чтобы глянуть под еду. Но, как и предсказывал, осилил только половину омлета и просто продолжил смотреть видео, со временем погружаясь в свои мысли. Кажется, даже отдохнуть и ни о чём не думать у него не получалось. На столе лежали счета за квартиру. Хасегава тяжело вздохнул. С каких-то пор и эта обязанность негласно легла на него. Мама мечтала о красивом, просторном, традиционном японском домике. Такой был у её уже почивших родителей. Она любила описывать его Ланге, ещё когда антидепрессанты работали. Говорила о том, как бы тот выглядел, какая у него была бы планировка. И Ланга любил её слушать. Ему нравилось представлять, какую счастливую жизнь они могли бы обрести в этом месте. Но при переезде было решено пока ограничиться лишь квартирой. Как оказалось позже, это решение было очень разумным, если не спасительным. Не успев толком освоиться на новой работе, Нанако Хасегава очень скоро слегла с депрессией. Перестала выходить на смены. Сначала оформила больничный, но не вернулась, даже когда его срок истёк. Последовавший за этим приказ об увольнении был лишь вопросом времени. Теперь они жили лишь на выплачиваемых государством пособиях: как по потере кормильца, так и по безработице. Ну, хотя бы хватало на то, чтобы не тесниться в однушке в каком-нибудь муравейнике. Ланга искал подработку, но вакансий, на которые взяли бы школьника-выпускника без опыта работы, было немного, а если и появлялись, то их быстро разбирали, или они требовали особых навыков. Хасегава чуть ли не каждый вечер вычитывал объявления. И сейчас вновь принялся сайты шерудить. Казалось, только что съеденный омлет скоро попросится обратно. Не слишком ли он юн, чтобы брать на себя столько? Чтобы проходить через всё это? Из новых предложений был только поиск кассира-консультанта в некий DopeSketch. Ланга кликнул, и на экране высветились более подробная информация. Как оказалось, они готовы были нанять на неполный рабочий день даже школьника от шестнадцати лет. Хасегава обрадовался. А потом обратил внимание на то, что магазин специализировался на скейтборде и всему с ним связанному. От былого воодушевления не осталось и следа. Интересно, возьмут ли его без каких-либо знаний в этой сфере? Ланга не был уверен, что занятие сноубордом с младенчества ему тут хоть чем-то поможет, да и учитывая его нынешнюю подготовку, ему бы никто и не поверил. Но ведь он может загуглить, узнать об этой теме больше, вникнуть. Да, наверное, стоило попробовать разобраться. Хасегава сохранил сайт в закладках. Так, на всякий случай. Впереди ждала уже приевшаяся домашка. Ланга натянул наушники и сел поудобнее, раскладывая учебники и тетради. Учёба его, на самом деле, не особо волновала. И домашнее задание парень делал «на отвали». Лишь бы необходимый минимум был. Когда Ланга закончил, был уже вечер, и довольно поздний. Парень встал со стула и потянулся. Убрал со стола школьные принадлежности, отнёс тарелку на кухню и поставил чайник. Дождался, пока тот закипит, и заварил одну чашку зелёного чая. Затем мягко постучался в дверь комнаты матери и, не дожидаясь ответа, отворил её. Как парень и предполагал, таблетки лежали на месте нетронутые, а омлет был лишь немного надкусан. Хасегава забрал грязную посуду и поставил чашку чая на освободившееся место, всё так же рядом с пилюлями. Парень вымыл посуду, а остатки еды сложил в пакет, чтобы подкормить бездомных собак на следующий день: не пропадать же. Вернувшись к себе в комнату, Ланга порылся в сумке и достал оттуда тюбик с мазью, которую ему отдали днём. Он встал у зеркала и оглядел себя в полумраке комнаты — свет он специально не стал включать, поэтому пространство освещалось лишь фонарями с улицы и холодным голубым светом, исходившим от экрана компьютера. Рана на губе покрылась сухой корочкой, неприятно стягивавшей кожу, а синяк на скуле уже стал приобретать зеленоватый оттенок. Выглядело убого. Хасегава открутил крышечку, и в нос сразу ударил запах мяты и свежести. На какое-то мгновение Ланге почудилось, что он снова был дома, в Канаде, и парень даже прикрыл глаза, отдаваясь чувству, которое он давно позабыл. Но так же быстро отмахнулся от непрошенных мыслей. Если будет вспоминать слишком много, ему станет хуже, чем сейчас. Хасегава выдавил чуть-чуть мази на кончики пальцев и приблизился к зеркальной поверхности, слегка разворачивая голову, чтобы лучше видеть повреждённую щёку. Мягкими, неторопливыми, аккуратными круговыми движениями, он принялся втирать лечащее средство в кожу скулы. От ментола её сразу защипало, и юноша сначала поморщился, пока не привык к ощущению. От резкого запаха глаза заслезились. Но скоро холод мази стал приятен. Закрыв тюбик и отложив его в сторону, Ланга оглядел результат своего врачевания в зеркало. «Всё такой же избитый и уродливый», — заключил он. Следуя какому-то неведомому порыву, парень взял со стола баночку с антидепрессантами матери, а затем с тяжёлым вздохом плюхнулся на кровать, раскинув руки в стороны, и уставился в потолок. Через минуту он поднял руку вверх, вытягивая перед собой, и повертел в пальцах пузырёк с таблетками, задумчиво разглядывая их. Сам не зная почему, Хасегава с самого их переезда взял контроль над приёмом лекарств на себя: матери, когда она была не в себе, он не доверял. Он хранил все баночки у себя и строго следил за дозировкой, давал женщине ровно столько, сколько нужно. Но толку от этого не было: Нанако Хасегава к ним даже не притрагивалась. Ланга не выкидывал таблетки. Каждый раз забирая из аптеки новый пузырёк, приходя домой, он высыпал содержимое старого в баночку из-под витаминов. Он хранил её на видном месте: никто и не усомнится в том, что ему нужно принимать витамины, глядя на его нездоровый вид. Да и более того, дела никому не было. Ланга не знал, зачем делает это. Зачем продолжает собирать эти таблетки. Конечно, потраченных денег жалко, к тому же, сохранив достаточно, в какой-то момент можно будет просто перестать покупать их. Но Хасегава соврал бы, если бы сказал, что ему не нравилось то, что он чувствовал, занимаясь этим. Он знал, что имеющегося количества препарата хватит с лихвой для передозировки, и чувствовал, что ходит по краю. В очередной раз закручивая крышку, он будто закупоривал саму смерть, она будто подчинялась ему. Смерть смотрела на него десятками белых продолговатых глаз, но Ланга не позволял ей утащить себя. Не сдавался. А, может, берёг для особого случая? Хасегава снова обессиленно уронил руку на постель. Пузырёк с таблетками скатился с ладони на одеяло, тихо гремя содержимым. Наверное, он мог бы попытаться уговорить маму продолжить курс лечения. Наверное, он мог бы насильно отправить её к новому специалисту. Но что, если её заберут? Если она так и не придёт в себя, и их разлучат? Скорее всего, у Ланги будет меньше хлопот. Но он даже боялся представить, каким одиноким станет в таком случае. Хотя куда ещё больше? Да, он и так один, игнорируемый всем миром, но так у него хотя бы была надежда, что мама — его прежняя, любящая мама — ещё вернётся. Она бы вновь интересовалась жизнью сына; спрашивала бы про планы на будущее; готовила бы еду — несъедобную (Нанако Хасегава никогда не была хороша в кулинарии), но приготовленную от всего сердца и с любовью; провожала бы в школу; целовала бы в макушку, если бы парень загрустил... Глаза защипало от того, насколько ярко Ланга всё это себе представил — и насколько далеки были его мечты от реальности. Что бы она сделала, увидев его таким? Исхудавшим, избитым, измученным тоской и одиночеством. Что бы она сказала, увидев эти раны? Пожалела бы? Испугалась бы? Отчитала бы? Нет. Сейчас она не сделает ничего. Родного сына для неё просто не существует. За ним не придут. Его не пожалеют. Не приласкают. Не увидят. Ланга поднёс руку к лицу, утыкаясь им в сгиб локтя. В уголках глаз собрались первые слёзы. Парень зажмурился, поджав губы, прикусывая именно в больном месте, и подавив первый всхлип. Груз прошедшего дня — и предыдущих двух месяцев — навалился на него с новой силой. Хасегава содрогнулся от одного только воспоминания и с досадой подумал о том, сколько ещё таких ужасных дней его ждёт впереди.***
К удивлению Ланги, следующая неделя прошла спокойно. Даже подозрительно спокойно. Наверное, единственным человеком, способным навредить ему, была Цукико, которая иногда бросала на парня нервные и даже немного недовольные взгляды, потому что тот всё ещё медлил с ответом и в клуб вступать не спешил. Но в остальном всё было мирно и спокойно. Никаких тебе задир, драк в школьном туалете, вымогательств за углом здания. Скучно даже, сказал бы Ланга. Но лучше скука, чем переломанные конечности. Хасегава не мог жаловаться на размеренную жизнь, в которой ничего не происходило, ведь это означало, что он был в безопасности. Хотя бы относительной. Но именно такое затишье его и пугало. Ланга чувствовал, что вот-вот должно было что-то произойти, и чем дальше всё идёт гладко, тем больше будет масштаб последующих разрушений, когда всё покатится по наклонной. Глубоко в сердце пускала корни тревога, отдаваясь неприятным чувством в животе. Но Хасегава не мог ни на что повлиять. Как можно что-то исправить, если ещё ничего не произошло? Поэтому ему пришлось и дальше игнорировать это назойливое чувство. Уроки были как всегда нудными. Ланга, сидящий за последней партой, то и дело зевал. Можно было, конечно, вздремнуть: учителя всё равно на него внимания не обращали, — но парень держался. Он лениво водил карандашом в тетрадке, подперев подбородок рукой, когда его внимание внезапно привлекло движение со стороны школьного коридора, куда выходили внутренние окна всех классных комнат. Там показалась знакомая рыжая макушка. «Да ладно. Быть не может». Ну, быть, конечно, могло, раз этот парень учился здесь, о чём свидетельствовала его школьная форма и само присутствие в здании. Но Ланга всё равно удивился. Он даже чуть выпрямился и приподнял голову, отнимая руку от лица, чтобы получше разглядеть юношу. Нет, это точно был тот рыжик. Да чем он вообще занимается вместо того, чтобы сидеть в классе?! Просто бесцельно шляется по коридорам? А учителя куда смотрят? Не может же быть такого, чтобы его никто не заметил! Ланга мельком посмотрел на преподавателя, который вёл сейчас у них урок. Тот на школьника в коридоре никакого внимания не обратил, как будто и не заметил его. А рыжий тем временем шёл медленно и — только представьте — сцепив руки в замок на затылке! Судя по тому, как были вытянуты губы парня, он снова что-то насвистывал. Вот это наглость! Или смелость — Ланга не мог определиться. Совсем скоро рыжий юноша скрылся из виду. «Во даёт», — восхищённо подумал Хасегава не без зависти. Он бы тоже хотел себе такую привилегию. На мгновение парень подумал о том, чтобы подойти к счастливому незнакомцу, встряхнуть за плечи и требовательно спросить, какой магией он пользовался (или, скорее, за сколько его родители подкупили директора), — но стоило только представить это, как он тут же отбросил эту идею. Это будет выглядеть глупо и очень странно, и Ланга не хотел прослыть на новом месте не только новичком-изгоем, но ещё и чудиком. Поморщившись, юноша с досадой уставился обратно в тетрадь, гоня прочь из головы все мысли о рыжем.***
Впрочем, радоваться тому, что его не трогали, Ланге долго не пришлось. В тот же день, после уроков, он был вынужден задержаться в школе: Цукико попросила его помочь перетащить коробку с книгами из библиотеки в их клубную комнату на третьем этаже — наверное, надеялась за это время добиться от Хасегавы определённого ответа по поводу вступления в клуб, и ответа утвердительного, конечно. Но парень снова всю дорогу лишь уклончиво и неопределённо что-то отвечал, да и вообще пытался по большей части отмалчиваться. В школе было очень тихо, теперь, когда большинство учащихся ушли домой или разбежались по клубам. Эта тишина и царившее спокойствие приятно ласкали слух Хасегавы. Закончив дела, Ланга поспешил покинуть кабинет до того, как Миура возьмёт его в заложники. Он спускался с третьего этажа на второй и уже минул лестничный пролёт, как вдруг у самого её подножия заметил трёх амбалов. Тех самых, что ещё неделю назад чуть не избили его в туалете. Ланга замер, в страхе схватившись за перила. Ладони тут же вспотели. Возможно, если он сейчас же повернёт назад, быстро поднимется обратно на этаж выше, то сможет резво удрать от погони по коридору и добежать до следующей лестницы — если придётся, даже в другом крыле здания. С этой мыслью Хасегава развернулся назад, но наткнулся на ещё трёх таких же громил, с гадкими ухмылками надвигавшихся на него, оттесняя единственный путь к отступлению. Ланга сглотнул. Живот скрутило в спазме. Теперь вся шестёрка была в сборе, и они постепенно окружали его, загоняя в угол. Хасегава непроизвольно отшатнулся назад, спускаясь спиной вниз по лестнице, останавливаясь на её середине. Он с ужасом понял, что бежать ему некуда. Хулиганы тем временем наступали на него, противно улыбаясь и хмыкая. Ланга по очереди озирался то на одну, то на вторую троицу, которые загоняли его в кольцо. Он внутренне напрягся. Инстинкт самосохранения велел бежать, прямо вопил, заставляя сердце биться чаще, усиленно качая кровь, снабжая тело кислородом, а мозг — лихорадочно работать. Но Хасегава не мог ничего придумать. Прорываться через амбалов не было смысла: они этого и ждут, — а отвлечь их ничем нельзя, поэтому, бездумно ринувшись вперёд, он просто-напросто облегчит негодяям задачу по своей поимке. Был ещё один вариант, довольно травмоопасный, если Ланга не будет осторожен, но он решил рискнуть. Когда шайка сомкнулась вокруг него кольцом на расстоянии пары ступенек, Хасегава резко ухватился руками за перила и, оттолкнувшись стопами, подпрыгнул, сразу перенося вес вперёд, попутно врезав одному из парней пяткой по лицу. По инерции Лангу потянуло вниз, и он разжал ладони, чтобы легко перемахнуть через перила и спрыгнуть на соседнюю лестницу, тем самым вырываясь из окружения. Хасегава неудачно приземлился, и стопы больно ударились о ступеньки, отзываясь вибрацией вплоть до коленей. Ланга зашипел, но времени жалеть себя и ждать, пока неприятные ощущения стихнут, не было: нужно бежать вниз. Но не успел парень сделать и шагу, как вдруг его схватили за шиворот и резко и грубо дёрнули назад, да так, что он не удержался на ногах и упал, больно ударяясь задницей и поясницей. Из лёгких выбило воздух. Видимо, Ланга недооценил соперника. Они успели-таки среагировать на его выходку. Похоже, научены были его ловкостью и находчивостью с прошлого раза. Юношу резко подняли, как котёнка за загривок, и грубо поволокли наверх, а затем с силой швырнули на пол. Ланга успел кое-как сгруппироваться, рефлекторно поджав колени и прикрыв лицо и голову руками, но всё равно больно ударился спиной и плечом, из-за чего сдавленно выдохнул и зажмурился. Не успел он прийти в себя, как его тут же взяли за грудки и приподняли над полом. — Ты совсем охуел, ссыкло вонючее? — спросил один из громил, тот, что и держал сейчас Хасегаву, склонившись над ним. Он встряхнул блондина, приблизив своё угрюмо-грозное лицо к его. Кажется, именно ему Ланга и заехал по челюсти, когда сбегал: у того не доставало одного зуба в верхнем ряду. Хасегава изо всех сил постарался скрыть довольную усмешку. Его в любом случае изобьют, но давать лишний повод продлить пытки и сделать их более изощрёнными всё равно не хотелось. Ланга не успел ничего ответить, как вдруг его снова встряхнули, на этот раз сильнее, и он ударился затылком об пол. Голова тут же взорвалась вспышкой боли. Перед глазами всё потемнело, очертания окружающего мира начали расплываться. Затылок болезненно пульсировал в ушибленном месте. Хасегава понимал, что в таком состоянии ему уже никуда не убежать. Даже если он и сможет чудом подняться на ноги — при условии, что его не приложат об землю в ту же секунду, — то уйти далеко у него точно не получится: голова кружилась невероятно. Остаётся только ждать. Позволить им сделать с его и без того искалеченным, не нужным даже ему самому, телом всё, что захочется. Отключиться. Абстрагироваться. Защитить голову. Стерпеть всё остальное. — Ну всё, ты у нас сейчас получишь! Ланга рефлекторно успел прикрыть лицо, выставив перед ним скрещённые руки, и тем самым определённо спас свой нос: удар, которым его наградили секундой позже, пришёлся бы прямо по нему, наверняка сломав, но в итоге попал лишь по рукам. Следующий удар не заставил себя долго ждать и пришёлся прямо в живот. Ланга разом выдохнул весь воздух, кашлянув, но блок не убрал. Третий, четвёртый, пятый — и вот уже удары сыпятся на Хасегаву со всех сторон. Кто-то бьёт носком, кто-то пяткой, и из-за того, что нападающих целых шесть, Ланге кажется, что вниманием не обделяют ни один участок его тела. Они продолжали пинать его, пинать изо всех сил, целясь в живот, в спину, в лицо, в бёдра, в пах. Хасегава содрогался от каждого удара. Кажется, к концу схватки он станет одним большим синяком. Всё тело нестерпимо болело, а удары и не думали прекращаться. Не отнимая рук от лица, Ланга нашёл в себе силы открыть глаза. Впереди он видел как минимум две пары ног, колотившие его куда придётся, и хоть они то и дело мельтешили перед глазами, закрывая обзор, Хасегава всё равно смог уловить взглядом кое-что позади них. Вернее, кое-кого. В это сложно было поверить, но, скрытый могучими спинами амбалов, прямо на лестничных перилах сидел тот самый рыжий парень, которого Ланга периодически замечал лениво разгуливающим по школе. Сейчас он так же лениво и безучастно наблюдал за развернувшейся дракой — вернее, откровенным избиением. Подумать только! Юноша сидел, свесив одну ногу вниз, слегка болтая ей в воздухе, а другую закинув на поручень; он подпёр подбородок ладонью правой руки, уткнувшись локтем в колено поднятой ноги, и следил за происходящим безразличным взглядом из-под полуприкрытых век. У рыжего был такой скучающий вид, что Лангу в миг охватило жгучее негодование. Он что, Великий слепой? Неужели не видит, что тут, вообще-то, человека избивают у него на глазах? Но парень определённо видел, что происходит, и тот факт, что он осознанно принял решение не вмешиваться, заставил живот Хасегавы скрутиться в болезненном спазме. К горлу поступила тошнота. Ланга бы понял, если бы этот парень, завидев их, испугался и сбежал — и лишь потому не помог. Правда понял бы. Это естественный инстинкт самосохранения. Но нет, этот индивид остался и целенаправленно наблюдал за травлей. Он что, не боится стать следующим? Или... Да не может такого быть! Это было глупо, но на секунду Хасегаве в голову пришла — совершенно нелепая, дурацкая, безумная — идея о том, что рыжий тип может быть предводителем шайки. Это ведь всё объясняло! И его равнодушно-скучающий вид, и то, как безнаказанно он шлялся по коридорам, прогуливая уроки, и то, что хулиганы его не трогали. Будто знал, что всё сойдёт ему с рук. Одно только оставалось неясно — почему именно Ланга? Когда он успел насолить этому пареньку? Они ведь лицом к лицу столкнулись только один раз, и то Хасегава не сделал ничего, что могло бы его разозлить. Неужели всё это потому, что он новенький? Наверное, монстрам и повод не нужен, чтобы превратить чью-то жизнь в Ад и заставить страдать. Но удовольствия рыжий, казалось, тоже не получал. И Ланга не знал, что из этого хуже: когда человек радуется несправедливости и насилию, или когда они ему полностью безразличны. Развивать эту мысль дальше у Хасегавы не было сил. Его душили слёзы отчаяния, но он упрямо сдерживал их: не хотел ещё больше раззадорить громил и дать им лишний повод для насмешек. Перед глазами всё плыло, голова раскалывалась, и всё тело болело так, будто Лангу только что сбила машина. Юноша не знал, сколько прошло времени, пока он безвольной куклой лежал на полу, терпя побои, но в какой-то момент мучившая его шайка разошлась по своим делам, особенно сильно ударив напоследок и смачно плюнув на него, пачкая пиджак. Ланга бы облегчённо выдохнул, если бы дышать не было больно. Какое-то время он продолжал валяться на земле, свернувшись калачиком, будто боялся, что если подаст признаки жизни, всё начнётся заново. Хотя сейчас он действительно желал себе смерти. Убедившись, что угроза миновала, Хасегава решил, что и ему пора встать и отправиться отсюда прочь. Но сказать легче, чем сделать. Парень сначала упёрся ладонями в пол и приподнялся на трясущихся руках, тяжело и шумно дыша через открытый рот, вперив взгляд в землю. Выждал минуту. Затем с трудом принял сидячее положение, подминая под себя ноги. Голова кружилась, и Ланге пришлось закрыть глаза. Затылок пульсировал болью, и парень дотронулся пальцами до ушибленного места, поморщившись. Крови, к счастью, не было, но вот шишка будет огромная. Ладно, к чёрту. Парень просидел на месте ещё минут пять, ожидая, пока всё вокруг перестанет кружиться перед глазами, а дыхание выровняется. Затем он медленно и неуверенно встал на ноги, держась рукою за лоб и очень сильно шатаясь. Лишь бы не потерять равновесие. Когда взгляд блондина сфокусировался, он увидел перед собой того же рыжего паренька. Тот всё ещё сидел на перилах лестницы, подперев подбородок рукой, и молча разглядывал Лангу без какого-либо интереса, как будто даже немного хмуро. Возможно, Хасегава не заметил этого, пока его избивали, но сейчас, казалось, он мог прочитать во взгляде юноши тень... сочувствия? Блондин списал это всё на проделки воображения. Может, он заработал-таки сотрясение. Хотелось наговорить рыжему кучу нелестных слов, но если он реально местный мафиози, то злить его не стоило. Ещё одной такой встречи с его дружками Ланга точно не выдержит. — Вместо того, чтобы молча отсиживаться в сторонке, мог бы и помочь, — не удержавшись, с явным осуждением в голосе буркнул он и зло посмотрел прямо на рыжего. Тот от удивления чуть приоткрыл рот и невольно выпрямился, отняв руку от лица. Взгляд его теперь был не скучающий, а изумлённый. Но Хасегава этого не видел: он, не дожидаясь ответа, слизнул невесть откуда взявшуюся кровь с губ, горько хмыкнув, и развернулся, заковыляв вперёд по коридору, специально игнорируя лестницу, на перилах которой восседал странный парень. Ланга шёл медленно, но упрямо, нахмурив брови, схватившись ладонью за живот и хромая на одну ногу, и не развернулся, даже когда услышал шум позади себя: кажется, это рыжий спрыгнул с перил. Хасегава заставил себя идти дальше, надеясь, что он только что не попал в очередную беду и что парень просто пошёл по своим делам. Но ошибся. — Хэй, погоди! — крикнул ему в спину звонкий юношеский голос, и в тишине коридора тут же раздались спешно приближающиеся шаги. Блондин вздрогнул, но не остановился. Может, рыжий поймёт, что его игнорируют, и отступит? Но нет, к разочарованию Хасегавы, окликнувший даже не думал сбавлять скорость. В этот момент Ланга особенно остро пожалел о том, что его так сильно избили: это давало рыжеволосому преимущество, ведь юноша просто не мог от него сбежать. Блондин раздражённо поджал губы, стиснув зубы. Рыжий тем временем догнал Лангу и, сравнявшись с ним, перешёл на шаг, подстраиваясь под его неторопливый из-за травм темп ходьбы. Хасегава даже не удосужился посмотреть на парня и упрямо вперил взгляд перед собой, игнорируя маячившее ярко-рыжее пятно сбоку. — Что ты только что сказал? — спросил тем временем парень, вышагивая чуть вперёд и слегка наклонившись, чтобы заглянуть Хасегаве в лицо. Фраза была произнесена без пафоса и злости, как это обычно показывают в фильмах, а с неподдельными удивлением и интересом, и Ланга на мгновение опешил. — Что ты не лучше тех гопников, раз сидишь на жопе ровно и наблюдаешь со стороны, как они гнобят тех, кто не может дать сдачи. Такой же урод, как и они, — наконец грубо ответил Хасегава — и сам удивился своей смелости. Странно, но страха перед рыжим он совсем не испытывал. — Нет, погоди, ты мне это сказал? — снова спросил рыжий, тыкая указательным пальцем себе в грудь. — Ну а кому же ещё?! — раздражённо воскликнул Ланга, всплеснув руками, и, не выдержав, развернулся к собеседнику лицом. Всю злость как ветром сдуло, стоило Хасегаве наткнуться на удивлённый и заинтересованный взгляд светло-карих глаз. Цвета мёда, с золотистым отливом. Ланга будто дар речи потерял — настолько сильно они его завораживали. Он лихорадочно бегал взглядом по юношескому, слегка загорелому, красивому лицу, то и дело глупо разевая и прикрывая рот, словно силясь что-то сказать, но с губ слетали лишь неровные вздохи, а в голове было пусто. — Погоди. Ты что, меня видишь?