ghostly living

      Ланге казалось, что он во сне, в каком-то кошмарном сне. Не может же ведь мир быть таким паршивым местом? Почему одни люди жестоки, а другие — безразличны к этому? Юноше хотелось плакать от того, насколько это было больно, мерзко и несправедливо, но он был слишком подавлен.       Хасегава медленно, безвольно плёлся по коридору школы, едва перебирая ногами, не отдавая себе отчёта в том, где находится и куда, в общем-то, направляется. Он просто бродил по зданию, глядя пустым, немигающим взглядом перед собой, чувствуя, как от отчаяния и печали всё сдавливает внутри, — но будучи слишком измождённым и сбитым с толку, чтобы дать волю эмоциям. Сломанный скейт безвольно свисал в опущенной руке.       Таким его и нашёл Рэки.       Заметив блондина, неторопливо и вяло шагающего по коридору, Кян, который до этого всё утро искал друга по школе, сразу ринулся к нему.       — Где пропадал? Я не мог тебя найти, всю школу осмотрел, а тебя нигде нет. Уж было подумал, ты прогулять решил. Ты только пришёл, что ли? — тут же обеспокоенно затараторил рыжий ещё издалека, спешно приближаясь к Ланге. Только подойдя вплотную, он заметил потерянный и отсутствующий вид товарища. — Хей, что случилось? — мягко, но с ещё большим волнением спросил он, заглядывая Ланге в лицо.       Слова Рэки привели Хасегаву в чувство. Он проморгался, будто пробуждаясь ото сна, и обратил внимание на Кяна. Хасегава не заметил, как тот подошёл к нему, погружённый в свои мысли, и появление рыжего застало его врасплох. Он так желал увидеть Кяна всё утро — а теперь не знал, что чувствует, наконец встретив его. Что он должен сделать? Что должен сказать? Наверное, нужно поздороваться. Да, точно, поздороваться. Затем объяснить, что произошло. Рассказать о неудавшемся подарке. Но в горле стоял ком. В голове крутилась одна мысль: «Рэки — жертва буллинга. Рэки не говорит мне всей правды. Рэки почти со стопроцентной вероятностью покончил с собой. Почему? Почему? Почемупочемупочему...».       — Рэки, прости, я... Хулиганы... Они... Скейт... — бессвязно бормотал Хасегава, будто в бреду, не в состоянии понятно изложить ни одну из тысячи мыслей, проносящихся в голове. Дыхание его было тяжёлым, прерывистым — так зарождалась истерика.       — Тс-с, тише-тише. — Рэки по привычке протянул руки вперёд, чтобы взять Лангу за плечи, но вспомнил, что не сможет этого сделать, и мысленно выругался. — Объясни по порядку. Что произошло? Какие хулиганы? Они тебе как-то навредили?       Хасегава помотал головой. Кян бегло осмотрел юношу: видимых повреждений и травм не было. С виду с Лангой всё было в порядке, если не считать шока и тихой истерики.       — Как ты с ними спутался вообще? Ланга, они могли навредить тебе! А если бы они снова избили тебя? — убедившись, что Хасегава здоров, позволил себе вспылить Рэки, хоть и отдавая задней мыслью отчёт в том, что, наверное, делать подобного сейчас как раз не стоит.       — Они пытались, — признался Ланга, не подумав.       — Блять! — ругнулся Кян. — Ланга, какого хуя? Ты сам знаешь, на что они способны! Зачем лезешь?       — Они сломали скейт, — сдавленно проговорил блондин, словно оправдываясь.       — Какой скейт? — не понял Рэки.       Хасегава показал Кяну скейтборд — вернее, то, что от него осталось. Глаза Рэки расширились. На несколько секунд он потерял дар речи.       — Это... это мой? — сипло спросил он. Горло сдавило.       Ланга покачал головой и шмыгнул носом (когда он успел прослезиться?).       — Нет. Я заказал скейт. Такой же, как был у тебя, — сказал он, глядя на сломанную доску в руках. — Хотел порадовать... Я думал, ты будешь счастлив, увидев его, а потом мы сможем вместе веселиться. Ты бы научил меня кататься на нём... Я просто хотел сделать тебе приятно. — Голос Хасегавы дрожал. Обидно, чертовски обидно. — Я наткнулся на этих уродов, когда пришёл. Они отобрали скейт. Я попытался забрать его назад, но я не смог... И они его сломали.       Кян слушал его, не перебивая, не понимая, что хочет сделать больше: обнять Хасегаву или треснуть его по голове, — и злясь одинаково сильно из-за того, что не может сделать ни того, ни другого.       — Боже, Ланга, зачем ты только полез к ним? — наконец, жалобно выдал рыжий. — Неужели не понимаешь, чем это чревато?       — Но они ведь скейт сломали, — с искренним удивлением ответил Ланга. В его понятии это была очень даже веская причина. — Прости, Рэки...       — Скажи спасибо, что они сломали скейт, а не твои кости! — проворчал Рэки, но, видя глубокую печаль на лице Хасегавы, тут же смягчился и устало провёл рукой по лицу. — Ладно, забей. Всё обошлось, а значит, ничего страшного. Просто... будь впредь осторожен.       Кян хмуро отвёл взгляд, скрестив руки на груди. Рэки, очевидно, переживает за Хасегаву, и даже по поводу скейта он расстроился не так сильно, как сам блондин, — но не забота и поддержка нужны Ланге сейчас.       — Рэки, — позвал он рыжего, и тот вновь обратил на него взгляд карих глаз. — Почему ты убил себя?       Голос Хасегавы едва заметно дрожал, но интонация была почти будничная, и от этого резонанса становилось не по себе. Кян молча уставился на друга с широко раскрытыми глазами, застигнутый врасплох его вопросом. Наконец, придя в себя, он коротко пожал плечами и вернул безразличное выражение лица.       — О чём ты? Мы же уже прошли через это. Не говори глупости, это был несчастный случай.       — Нет, — холодно и твёрдо возразил Хасегава. — Хватит мне врать.       — Никто тебе не врёт, Ланга, не выдумывай. — Рэки дружелюбно улыбнулся и шагнул к Хасегаве, намереваясь успокоить, но тот, покачав головой, сделал шаг назад, и рыжий замер.       — И то, что над тобой издевались в этой школе, я тоже выдумал? — процедил Ланга, сощурив глаза.       — Что? Откуда ты?.. — На мгновение Рэки потерял контроль над эмоциями, позволяя тени удивления исказить лицо, но затем снова взял себя в руки. — Впрочем, неважно.       Напряжённая складка пролегла меж бровей. Ну кто, кто просил Хасегаву примерять на себя роль грёбаного Шерлока Холмса?       — В смысле не важно?! — воскликнул блондин, не сдержавшись, не волнуясь о том, что кто-то может услышать его и выйти в коридор, застав юношу говорящим с самим собой. — Я хочу знать, что произошло на самом деле! Неужели спустя столько времени я не имею на это права?       — А какой смысл, если я расскажу правду? — Рэки устало развёл руками. — Это никому не поможет и ничего не изменит. При жизни моя судьба никого не волновала, так почему сейчас должна?       — Потому что теперь есть я. — Хасегава указал на себя и жалобно посмотрел на Кяна. — Меня волнует, — добавил он, понизив голос.       — А не должно! — повысив голос, рявкнул Рэки. Лицо Ланги тут же исказилось; он смотрел на рыжего, грустными, преданными — и преданными — щенячьими глазами. Кян готов был треснуть себя по лбу за импульсивно сказанную грубость, но он должен держать с Хасегавой дистанцию. Ему нельзя было позволять канадцу привязываться к себе изначально. — Ланга, я ёбаный призрак. Ты не должен возиться со мной.       Блондин, казалось, был искренне оскорблён и обижен таким заявлением.       — Но я хочу понять тебя, — проговорил Хасегава, почти отчаянно. — Хочу знать о тебе всё: не только ту хаотично-хорошую сторону, которую ты привык показывать, но и тёмную, запутанную, которую так упорно скрываешь. Хочу быть частью твоей жизни — пускай формально она и закончилась. Для меня-то ты живой. Как я могу относиться к тебе как к не человеку, если ты стоишь передо мной, если способен мыслить и чувствовать? Я не могу отвернуться, узнав тебя.       Рэки сглотнул. Он не знал, как сильно ему было нужно, чтобы кто-то сказал нечто подобное, пока не услышал эти слова из уст Ланги. Такие искренние и правильные, они заставляли сердце обливаться кровью, — потому что ему нужно было услышать их раньше.       Хасегава подошёл к окну, прячась от печального взгляда Кяна, потому что то, что он собирался сказать дальше, было довольно унизительным. Но он должен был высказаться.       — Ты мне не безразличен, Рэки. — Ланга упёрся руками о подоконник, набирая в грудь воздуха. — Потому что... ты мой единственный друг.       Только произнеся это вслух, Хасегава понял, насколько жалко сейчас звучал. Он буквально мог чувствовать на себе сочувствующий взгляд Кяна, но рыжий тактично молчал — может, потому что Ланга поставил его в неловкое положение, а может потому что, наоборот, Рэки понимал его слишком хорошо.       — Я знаю, я не должен бегать за призраком, стараясь завоевать его доверие и подружиться. Это как минимум странно. Зачем тебе один «мёртвый» человек, когда вокруг миллиарды живых? Но правда в том, что... больше у меня никого нет.       Ланга улыбнулся — печально и разбито, — но даже не видя выражения его лица, Рэки всё равно почувствовал, как болезненно сжимается более не бьющееся сердце в груди, потому что Хасегава звучал так одиноко, что Кян услышал в нём прежнего себя.       Блондин развернулся и, даже не глядя на Рэки, медленно осел на пол.       — В школе издеваются, отец мёртв, а для матери меня вообще не существует. — К концу фразы юношу пробил лёгкий, истеричный смех. Он устало провёл рукой по лицу. — Я знаю, это звучит жалко. Но сейчас во всём мире ты, кажется, единственный человек, которому не наплевать на меня. И это пиздец иронично, учитывая то, что ты призрак.       Ланга сделал паузу, чтобы перевести дух и унять зарождающуюся глубоко в груди истерику.       — Помнишь, мы обещали присматривать друг за другом? Это были твои слова. — Хасегава впервые посмотрел на Рэки, и тому отчего-то было тяжело выносить его взгляд. Кян коротко кивнул, и Ланга снова вперил взгляд перед собой, бездумно и отрешённо вертя в руках поломанный скейт. — Я думал, я что-то значу для тебя. Но за всё это время ты мне так ни разу по-настоящему и не открылся. Так что я начинаю думать, что, возможно, выдумал себе это всё...       Под конец Хасегава говорил уже совсем тихо, бормоча себе под нос, и Рэки только чудом разобрал слова. Он судорожно думал о том, что должен делать в сложившейся ситуации. Ланге будет лучше, если он возьмёт свою жизнь под контроль, обзаведётся новыми друзьями — не призраками — и оставит Кяна позади. И если к этому его нужно насильно подтолкнуть, намеренно держа парня на расстоянии, Рэки не против вновь остаться один.       Но он никогда не сможет так поступить. Не с Лангой. Он просто всеми брошенный, разбитый, одинокий мальчик, который слишком рано столкнулся с истинной жестокостью мира, в котором жил — а может и просто существовал. Он такой же, как Рэки. И если слова Хасегавы правда, если он не лжёт, и Кян единственный, кто у него есть, то как он может оставить его? Его речь, его признание — это крик о помощи, и Рэки будет последним уродом, если проигнорирует чужую боль, как в своё время обошлись с ним самим.       Раньше он сторонился людей, когда понял, что они отказываются принимать его, и избегал тесного общения, избегал близости, предпочитая им замкнутость и уединение. Но может быть — просто может быть — это и есть его «незаконченное дело»? Должна же быть причина тому, что он остался прозябать свою посмертную бесконечность в виде призрака, а затем судьба свела его именно с Лангой? Если он поможет, ему самому станет легче?       Может, весь секрет в том, что они оба нуждаются друг в друге.       Вздохнув, Рэки сел на пол рядом с Лангой. Он бы хотел по-дружески толкнуть его в бок, но, кроме слов, никаких средств и способов поддержки не имел.       Будет честно, если он откроется Хасегаве в ответ и расскажет всю правду, всё, что тот захочет знать, всё, что накопилось в душе, всё, что при жизни он так и не смог никому сказать. В конце концов, он действительно задолжал другу парочку объяснений. Открываться всё ещё было тяжело, Кяна одолевали сомнения, поэтому заговорил он не сразу.       — Ладно, прости, я... Ты прав. Мне действительно следовало быть более честным с тобой. — Кян украдкой взглянул на Лангу, но тот на его извинения никак не отреагировал. — Просто... я не привык, что кто-то искренне беспокоится обо мне. Всю мою жизнь людям было абсолютно пофиг на меня, даже родной семье. Родители в работе, особенно отец; мать, помимо этого, ещё и занята младшими сёстрами. Меня, как старшего ребёнка, обделили вниманием. Пришлось быстро взрослеть и становиться самостоятельным. Поэтому... так случилось, что я всегда был один. Даже в толпе я чувствовал себя одиноким. Со временем я настолько привык, что никому нет до меня дела, что любое проявление интереса к моей жизни вызывало у меня только раздражение. Я очень скрытный, и я не могу с этим справляться или как-то контролировать, так что... прости, если обидел тебя. Я не хотел.       Вначале каждое слово давалось с трудом, потому что перешагивать через себя — даже ради такого хорошего человека, как Ланга, — было тяжело. Но потом слова сами полились нескончаемым потоком.       — Я искал внимание и признание в разных местах, — пару раз даже, бывало, связывался «с плохой компанией», — но меня нигде не приняли. В итоге ещё и снискал не лучшую славу в округе. Все решили, что раз я скейтер, то я типичный «плохиш», вандал, а может и наркоман ещё. Глупо, правда?       Кян натянуто улыбнулся, хотя на самом деле при одном только воспоминании о том, как его любимое увлечение поливали грязью, внутри начинала клокотать злость. Видимо, Хасегава раскусил его, потому что впервые за весь монолог рыжего смерил его осуждающим и немного грустным взглядом. «Не притворяйся. Не ври мне снова», — ясно читалось в нём, и Рэки повиновался. Он позволил улыбке медленно исчезнуть с лица.       — Скейтбординг, он же ведь травмоопасный. Я много шишек набил, пока учился кататься, а все решили, что я дерусь. Даже мать родная смотрела с осуждением и тихим разочарованием, но всё равно ничего не говорила, — и это было самое паршивое, понимаешь? Даже родителям не было до меня дела.       Рэки пнул носком пол, чувствуя, что чем больше говорит, тем меньше контролирует эмоции, и это его напрягало. Но отступать нельзя, напомнил он себе.       — В какой-то момент я поверил, что со мной что-то не так, — признался Кян. — Раз никто не способен меня любить, значит, проблема во мне, верно?       Рэки шмыгнул носом и краем глаза заметил, что Ланга повернул к нему голову. Он не мог посмотреть на него в ответ, но чувствовал на себе жалостливый взгляд друга, и легче от этого не становилось. Кян ненавидел, когда его жалели.       — Примерно в то же время я стал грушей для битья в школе. Как раз потому, что был лёгкой мишенью, ведь некому заступиться за меня. Я и сам не пытался давать сдачи: искренне верил, что заслужил подобное отношение. — Живот неприятно скрутило от воспоминаний. — Меня били, оставляя синяки и ушибы, ломая кости, — а я говорил, что падал со скейта. И все верили. Родители верили. Никто не задавался вопросом. А если и подозревали, что это избиения, — всё равно игнорировали. Ведь это означало, что нужно принимать какие-то действия.       Ланга слушал, затаив дыхание, отказываясь верить в то, что это правда. Рэки действительно через столько всего прошёл, и внутри всё холодело, стоило только представить, как больно, трудно, страшно и одиноко ему было.       — Я думаю, многие в школе догадывались о происходящих издевательствах, и не меньше учеников стало непосредственным свидетелями. Но никто ничего не делал, никто не предлагал помощь, никто даже не торопился сообщать администрации. Да и они всё равно ничего не предприняли бы: репутация дороже. Проблемные учащиеся и лишние проверки им тут не нужны. — В голосе Кяна сквозила горечь. — Я не хотел убивать себя дома: боялся, что меня найдёт кто-то из сестёр. Но любое другое место не подходило для того, чтобы осуществить задуманное, и тогда я подумал, что если убью себя в школе, это поможет привлечь внимание к проблемам буллинга и подростковой депрессии, может, это помогло бы другим ребятам — тем, что смелее меня, — попросить о помощи. Но мой суицид замяли. Сказали, что я сам виноват, что это несчастный случай, и просто поставили высокий забор на крыше, чтобы обезопасить свои трусливые задницы.       Последние слова Рэки почти выплюнул, и Ланга злился от того, насколько сильно хотел погладить рыжего по спине, чтобы показать свою поддержку, но не мог этого сделать.       — Порой я думаю о том, — продолжил Кян, — что если бы хоть кто-то обратил внимание, если бы хоть кто-то не промолчал, то, возможно, всё было бы по-другому?       Вопрос остался висеть в воздухе. Больно было думать о том, чего уже никогда не произойдёт. Кто знает, может, прояви хоть кто-то капельку доброты и сочувствия, может, Рэки действительно остался бы жив.       Ланга не смог заставить себя перебить Рэки и тем более признаться ему, что, в общем-то, многие действительно были в курсе происходящего — и ничего не делали. Прямо как Миура. Но это добило бы рыжего.       — Я чувствовал себя ненужным. Проигнорированным. Невидимым. — «Будто живой призрак», — мысленно закончил за него Ланга и сглотнул. Ему, как никому другому, было знакомо это чувство. — Я думал, всё изменится, стоит мне найти себя и что-то, что мне нравится. Но даже скейт не спасал. Я не был достаточно хорош по сравнению с местными легендами скейтбординга — чего уж говорить о том, чтобы податься в профессиональный спорт. В сборную меня бы не взяли, да и я бы не хотел. Жизнь меня... пугала. Мне ничто не интересно, и я не хотел ни к чему стремиться. Все амбиции, что у меня когда-либо были, быстро умерли, и я понял, что не хочу стараться, не хочу достигать чего-то, не хочу прилагать усилия ради чего-то, что в итоге меня непременно разочарует, понимаешь? Ведь жизнь — это сплошные страдания. Тебе нужно пройти через столько дерьма, просто чтобы почувствовать себя хотя бы немного счастливым, и я решил, что оно того не стоит.       Чем больше Рэки говорил, тем больше Ланга понимал, насколько же сильное отчаяние он чувствовал тогда. Насколько больно ему было перед тем, как он решился на самый громкий крик души — самоубийство. И он не мог винить Кяна за то, что тот видел в этом единственный выход.       — Я решил, что раз мне всё равно придётся страдать, чтобы урвать хотя бы кусочек счастья, а в итоге я в любом случае умру, то пусть это закончится как можно раньше. И поэтому... я сделал то, что сделал. — Рэки тяжело и устало вздохнул. — Но, как видишь, со смертью мои страдания не закончились. Иронично, правда?       Ланга не нашёлся, что ответить. Ситуация ебанутейшая, и от того факта, что таких, как Рэки, далеко не единицы, становилось физически плохо. Хасегава решил, что Кян закончил свой рассказ, и он чувствовал себя виноватым за то, что заставил его делиться чем-то подобным, потому что Рэки, скорее всего, неприятно вновь вспоминать всё это.       — Но, — вдруг вновь заговорил Кян после минуты молчания, — с тобой мне легче, Ланга. Правда.       Рэки впервые обернулся к Хасегаве, а тот уставился на него широко раскрытыми глазами, не в силах отвернуться. Кян мягко улыбался ему, а от теплоты во взгляде сердце пропустило удар. Ланга никогда не думал, что кто-то будет смотреть на него с такой признательностью.       — Знаю, тебе не нужен друг-призрак, но я рад, что ты тут появился и что именно ты заметил меня. Спасибо за то, что жертвуешь своим временем, свободой и комфортом ради меня. За то, что остаёшься рядом и беспокоишься — когда другие не делали этого даже при моей жизни. — Глаза Рэки блестели от слёз. — Я не знал, как относиться к твоему вниманию, к тому, что ты был готов узнать и принять всё самое тёмное и отталкивающее во мне. Прости, что обидел тебя своим недоверием и наговорил всякого. Я не умею по-другому. Но я искренне тебе благодарен, знай это.       Ланга кивнул, не зная, что сказать. Он даже не понимал, что чувствует, не говоря уже о том, чтобы выразить эти самые чувства словами. Ему было паршиво — из-за того, через что Рэки пришлось пройти; он злился — из-за того, что никак не может на это повлиять, и из-за того, что никто не помог Кяну, когда он в этом нуждался; он радовался — из-за того, что Рэки ему доверился и открыл перед ним свою душу. Это многого стоило, и Хасегава не смог бы передать, как сильно он ценит это. Он правда не безразличен Кяну, и от этого на душе становилось тепло. Они не одиноки. Теперь не одиноки.       — Ах да, — вдруг снова заговорил Кян, гораздо бодрее, будто только вспомнил что-то. — За скейт тоже спасибо. Жаль, конечно, что так вышло. — Ланга глянул на сломанную доску в руках и поджал губы в неловкой улыбке, а затем снова посмотрел на рыжего. — Но я вижу, что ты пытался сделать. И я ценю это. Если ты хотел меня порадовать, у тебя получилось.       Рэки подмигнул, улыбнувшись — так же ярко и озорно, как раньше, — и Ланга не смог сдержать ответной улыбки. Ладно, возможно, всё действительно не так плохо. Сюрприз удался: Хасегава сделал Кяну приятно, — а доску можно и снова сделать, стоит лишь подкопить денег. Самое главное, сегодня они стали ближе, а это гораздо важнее какой-то доски на колёсах. Может даже, не будь скейт сломан хулиганами, кто знает, сколько бы ещё они шли к этому откровенному разговору. Ланга удивился тому, что у него ещё оставались силы искать хорошее после того, что с ним произошло, и того, что он услышал от Кяна.       — Мне прям отсюда видно, что даже поломанный, он выглядит невероятно круто! — уверенно и гордо заявил рыжий.       Ланга закатил глаза, но снисходительно улыбнулся.       — Потому что это копия твоего скейта, — проговорил он, шутливо журя Кяна за хвастовство, и тот, хихикнув, погладил себя на голове. Хороший знак. Раз шутит, значит, всё в порядке. — Скромности тебе не занимать, я смотрю. Но ты прав, Ока действительно постарался.       — Погоди, Ока? — удивился Кян. — Это он сделал скейт?       Ланга кивнул.       — Мне повезло, что именно он за работу взялся. Твою доску мне не отдали, а я по памяти даже не смог нормально дизайн твоей деки нарисовать, чтобы сделать скейт на заказ. А Ока, к счастью, хорошо помнил, как выглядит твоя доска.       — Ну и ну, — ошарашенно протянул Рэки. — Погодь, ты чё, намеренно в «DopeSketch» шёл? Сталкер!       — Ой, заткнись. — Ланга снова закатил глаза, а Кян зашёлся громким смехом, чуть откидываясь назад.       — Смотри. — Хасегава протянул другу скейт, когда тот наконец успокоился. — Это Ока от себя добавил.       Юноша ткнул пальцем в инициалы из имён, так гармонично и ненавязчиво вписанные в рисунок доски маленьким рисунком.       — «R + L», — понизив голос, прочитал Кян, заворожённо глядя на надпись. — Типа «Рэки + Ланга»?       Рыжий посмотрел на Хасегаву, и от восторженного блеска в карих глазах у блондина сердце ёкнуло в груди. Не в силах вымолвить и слова, Хасегава кивнул.       — Рэки-плюс-Ланга. Рэки-и-Ланга, — задумчиво проговаривал он себе под нос, борясь с желанием коснуться инициалов на доске, зная, что пальцы пройдут насквозь. — Мне нравится.       Хасегава снова кивнул.       — Мне тоже, — хрипло ответил он, потеряв всякий контроль над голосом.       — Это как влюблённые парочки вырезают свои инициалы на деревьях, обещая, что их любовь продлится вечно. — Кян хихикнул, как будто бы не он только что намекнул на романтику. Ланга сглотнул, краснея. Его сама эта мысль не раз посещала, но теперь, когда Рэки сам это сказал, Хасегава в полной мере осознал, насколько это на самом деле сопливо, провокационно и приятно звучит.       — Угу, — только и смог выдавить он, мысленно четвертуя себя за то, как, наверняка, убого это выглядело со стороны.       Это, наверное, полнейшая глупость — то, что он собирался сейчас сказать, — но против порыва сердца не попрёшь.       — А это может... — неуверенно начал он, на мгновение теряясь, думая о том, что пока ещё не поздно повернуть назад, но заставил себя довести начатое до конца. — Это может быть нашим обещанием? — С надеждой спросил он, заглядывая в карамельные глаза напротив. Затем, понимая, как это звучит, Хасегава вытянул руки вперёд, помахав ладонями в оправдывающемся жесте. — Не любви, конечно, ты не подумай! Обещанием нашей... дружбы, — поспешил исправиться он, испугавшись, что вот-вот оттолкнёт единственного друга странными подкатами и намёками (не то чтобы они не были правдивы). — Рэки, я не собираюсь оставлять тебя. Я бы хотел провести с тобой так много времени, сколько смогу. Я бы, если честно, хотел вечно оставаться рядом с тобой...       Кян смерил Хасегаву нечитаемым взглядом, и тот пожалел, о том, что вообще завёл этот разговор. Он мысленно продумывал все варианты того, что могло оттолкнуть рыжего. Это его настойчивость? Это то, что слова Ланги больше похожи на признание в любви? Юноша чувствовал, что начинает паниковать.       Вопреки опасениям Хасегавы, губы Рэки постепенно растянулись в улыбке, мягкой и искренней.       — Конечно! — бодро воскликнул он. — Рэки и Ланга навсегда!       — Рэки и Ланга навсегда, — тихо повторил Хасегава, постепенно расслабляясь.       Кян вновь ободряюще улыбнулся ему. Широко, до сощуренных глаз.       Конечно, они не смогут оставаться рядом всегда. Довольно скоро Ланге придётся взяться за ум и выпуститься из школы, оставив Рэки позади. Но данное обещание приятно грело душу, так что думать о том, что когда-то их пути неизбежно разойдутся, сейчас совсем не хотелось.

***

      Ланга устало плёлся домой, едва перебирая ногами. Теперь, когда напряжение спало, а жизни и здоровью ничего не угрожало, юноша позволил себе расслабиться — и груз прошедшего дня навалился на плечи, делая тело тяжёлым и неподъёмным. Он шёл медленно, погружённый глубоко в собственные мысли, покручивая в голове минувшие события и историю Рэки. Казалось, теперь это было всё, о чём он мог думать.       Волнение и обида за друга всё ещё терзали сердце, неприятным осадком осев глубоко внутри, вызывая тошноту, но у Хасегавы закончились силы — физические и эмоциональные — чтобы как-то с этим справляться.       Он подумает и побеспокоится обо всём потом. Сейчас хотелось только вернуться домой, завалиться в постель и проспать недельку-другую.       Свинцовое тело едва ли слушалось, и дорога до дома заняла, казалось, целую вечность. Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь, Ланга сначала прижался спиной к стене и тяжело вздохнул, устало проводя рукой по лицу, чуть сползая вниз: ноги немного подкашивались.       Он не стал выкрикивать привычное «Я дома!» — ему всё равно никто не ответит, поэтому юноша просто сбросил с плеч сумку, грузно плюхнувшуюся на пол, и наклонился, чтобы расшнуровать кроссовки, едва не теряя равновесие и не заваливаясь вперёд.       Внезапно с кухни раздался шум. Хасегава замер на месте, затаив дыхание. Сначала блондин решил, что ему почудилось, но затем на противоположной стене мелькнула тень. Это могло означать две вещи: либо к ним в квартиру пробрались грабители, либо...       — Мама... — на одном выдохе пробормотал Ланга и ринулся вперёд, заворачивая из коридора в зал, совмещённый с кухней.       Обойдя угол, юноша тут же встал, как вкопанный. У разделочного стола, повернувшись к нему спиной, стояла Нанако Хасегава.       Ланга не мог поверить своим глазам. Его мать не в постели, погребённая под грудой одеял, отличающаяся от мёртвого человека только тем, что дышит, — и абсолютно неживая во всём остальном. Она здесь, перед ним.       Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и Хасегава не решался отводить взгляд и даже моргать, боясь, что, стоит ему закрыть глаза хоть на мгновение, образ матери исчезнет. Он почти было потянулся, чтобы ущипнуть себя, как женщина, реагируя на созданный им шум, развернулась к юноше лицом.       Худая, взъерошенная, с нездоровым цветом лица — но всё ещё его мама.       «Неужели ей наконец стало лучше?» — пронеслось в голове, а сердце забилось чаще, наполненное надеждой. Ланга улыбнулся, чувствуя, как к глазам подступают слёзы.       Он так ждал этого дня. Ждал, когда сможет рассказать ей обо всём, когда сможет уткнуться в колени и разрыдаться, потому что он так долго был один — но больше не одинок. Хотел услышать, как ей жаль, что она отвернулась от него, хотел услышать, что ей уже лучше и что отныне они со всем будут справляться вдвоём.       Медленно, будто боясь, что всё это сон, Ланга сделал один, а затем второй шаг по направлению к женщине. Затем, не выдержав, рванул с места, преодолевая разделявшее их расстояние:       — Мам!       Карма существует! Это Вселенная награждает его за все перенесённые утраты, переживания и боль. Ланга рад, он искренне рад. Должно же случиться хоть что-то хорошее за этот чёртов день! Да какой там день — за последние полгода.       Хасегава радуется, будто маленький мальчик, в ожидании материнских объятий, которые непременно подарят ему чувство спокойствия и защищённости, — а потому очень удивляется, когда, вместо ожидаемых радости и любви, видит в родных глазах злость и отвращение, а затем женская рука звонко бьёт его по лицу.