Дарованная Жизнь. Неправильный "ангел"

      Шелестом мантии по старым, грязным, давно уже прогнившим доскам заброшенной хижины. Заброшенной ли, впрочем? Здесь ведь и не жил никто никогда. Прятали скелеты в шкафу, тёмные секреты, минуты чужой слабости, боли и силы. Дружбы и вражды. Здесь никто не жил никогда. И неизвестно, скольким тайнам, разговорам, возможно, опасным встречам стало это место приютом и прибежищем… Но не об этом хотелось думать той, чьи маленькие, в легких ботинках, ноги переступали обрывки каких-то тряпок, щепки, пятна на полу.       Здесь никто не жил никогда. Но сегодня – умер. Крик предательски застрял в горле, сорвался на хрип, колени подогнулись, оказавшись прямо в уже подсохшем темном пятне на старых досках. Пальцы судорожно сжали чёрную ткань. И без того уже размазанная по щекам тушь потекла черными мазками, некрасивыми, по бледным щекам. Отчаянно, мучительно хочется выть, но из груди вырывается лишь сиплый рваный выдох. И лишь сильнее сжимают пальцы жилистые плечи под чёрной тканью, словно в желании встряхнуть, дернуть, кричать от злости…       Вот только злиться ей нужно отнюдь не на того, кто её уже не услышит. И, возможно, даже не на странного, полубезумного, как ей казалось всегда, старика, чьи идеи так многие претворяли в жизнь, и далеко не все из них сами остались живы. И, возможно, даже не на другого безумного старика, о котором едва ли хоть кто-то вспомнит добром. Вспоминать… Нечего. Даже ей самой. Даже как об отце.       Он по сути и не был ей отцом. Наследница? Товар? Награда для лучшего соратника? Она не знает уже, кем она была для него. Впрочем, сколько-то минут или часов назад это уже потеряло всякий смысл. Крысиный король повержен. Крысы разбежались. Первые буквы уже написаны на новой странице истории. Истории, в которой ей нет места. Нет даже имени, умершего с тем, кто дал ей прежнее. Она не знает, да и не знала, кем была для этого подобия человека, коим он давно перестал быть. Но точно знает, кем никогда не была – дочерью. Выросшая в чужих домах, у чужих людей, содержавшаяся практически в тайне от широкой общественности до тех пор, пока тот, чьей тенью она была, не обрел достаточно силы, да и власти, чтобы это изменить. Дочь, чего он даже не скрывал, когда завеса тайны с ее существования была снята. Слово, взорвавшее небольшое, и без того уже потрепанное и раздираемое противостоянием общество, маленькое государство, сенсацией. Слово, ставшее её приговором – скрывать это обстоятельство ей предстоит всю жизнь, если даже удастся как-то спрятаться, раствориться в этом новом мире после. Но он никогда не видел в ней дочь, на самом деле.       Нет, ее учили, обеспечивали, знакомились со всеми соратниками и даже большинством сочувствующих. Даже посвящали во многие его дела и планы, когда он сам явился в дом, где она жила. Во многие, пусть и не во все. Но он не видел в ней дочь, никогда не интересовался ее чувствами, делами, интересами. Уж тем более – пить какао перед сном, плести косички, выбрать первую волшебную палочку… То, что она видела в чужих домах, в жизни чужих детей, когда ее прятали в очередном. Видела когда-то давно в маленьком «окне» небольшого квадратного ящика в приюте. Что было до приюта, она не вспомнила, хотя когда-то пыталась. Кое-что из того, что было после – ей хотелось бы забыть.       Однако сейчас это стремительно теряло смысл, суживаясь до размеров маленькой пыльной комнаты давно заброшенной хижины, до тела, выскользнувшего из чуть ослабшей хватки, как-то нелепо, глухо, словно мешок с чем-то тяжелым, обмякнув на холодных старых досках. И блеснул, золотистой искоркой, маленький кулон на шее. Разливаясь от ключиц, по плечам, спине, шее, мурашками по коже. Искра жизни, совсем слабая, почти потухшая, почти превратившаяся в слабую тень. Но все же искра…       Пальцы вновь судорожно сжали обмякшее безвольным грузом тело, прижимая к той, кто так и стояла на коленях. Тихий хлопок. И злые, хлесткие удары холодного ветра и мелких капель моросящего дождя в лицо. Она была тут как-то, встречалась с другими, примерно похожими на того, кто дал ей жизнь, но они отличались. И она ведь даже… Потянулась к ним. Впрочем, как раз в этом не было ничего удивительного. Она по сути не видела других людей, считала… Нормальными, наверное. Тех, среди кого жила все эти годы, и, страшно было даже подумать, что она вытворяла в их компании. Но забыть не получится. Иногда память – самый страшный враг.       Нормальными она считала и тех, кто сам пришел знакомиться, не так уж давно, может быть, полгода назад, может быть, год. Время – очень относительная штука. А для нее теперь сроки давности теряют смысл.       Дома вдалеке, скалистый, обрывистый берег, усиливающийся дождь, что шумит, сливаясь с морем внизу. Уже почти холодные, терпкие, тонкие губы. Легкий разряд по телу, откуда-то из-под ребер, проскальзывающий к губам, и от них, тонкими золотистыми ниточками, по лицу и шее мужчины, чьё тело распростёрто на камнях у её колен. Затаила дыхание, не отрывая взгляд, с отчаянной, исступленной надеждой желая верить, что это поможет. Она успела, хотя и в самые последние мгновения. То, что она сделала, не может не сработать… Должно! И потом… Она докажет ему, что может быть другой. Докажет себе…       Тонкими золотистыми нитями по шее, вниз, под ткань одежды. Несколько секунд, что растянулись в томительную вечность… И ничего. Шум дождя, хлесткие злые капли по вымазанным тушью щекам. Безжизненное тело на скалистом берегу. Она успела. Она сделала всё правильно, и успела его найти. Но тот, кого возвращают такой ценой к жизни, должен хотеть вернуться.       Она не слишком-то внимательно, наверное, слушала тех, кто когда-то давно вручил ей этот кулон, с прилагавшимися к нему силами, даром и ответственностью, и еще несколько раз приходившим «для уроков». Да что уж там, она не выполнила ничего из того, что должна была. Предпочла забыть, игнорировать, поначалу искать себе отговорки, а где-то и топить в том, в чём не следовало. Она вообще ничего не сделала, чтобы помешать тому, кого должна была остановить. Она ему даже… помогала. И в том, что второй участник одной маленькой истории, когда-то произнесенной молодой женщиной, разросшейся до огромных, ужасающих масштабов, всё же вышел победителем, нет ни капли её заслуги. Ей нет оправдания. И… Она не вправе винить того, на чьей груди сейчас лежала, содрогаясь в беззвучных, и, что было бы, наверное, ещё более жутким на взгляд стороннего наблюдателя, бесслезных рыданиях. Слез больше не оставалось.       Он никогда не был похож на остальных, кто входил в компанию «менятелей мира». Очередную, и все они рано или поздно кончают одинаково. Идеально сливался с ней, был на хорошем счету у Крысиного короля, хотя был не таким, как они. Она это чувствовала, и, возможно, потому так и потянулась. И даже набралась решимости признаться в этой симпатии. Он не принял её тогда, не принимал попытки добиться и потом… И даже сейчас остался верен себе.       В той хижине никогда никто не жил, но сегодня умерли сразу двое. А те, далеко, кто был на руинах некогда прекрасных зданий, отдали слишком дорогую цену за победу. Для которой она должна была бы многое сделать, а не сделала ничего. Слишком дорогой оказалась цена её бездействия, слишком сильно сейчас грызла, выжигая нутро, так поздно пробудившаяся совесть. Пальцы сжали тонкую золотую цепочку, легко поддавшуюся им, прохладным, дрожавшим. Она знала, с кого началась эта история… И, как ей казалось, знала, что нужно было изменить.       Он будет другим, с другим детством, другим прошлым, другими установками. Тогда другой вырастет и она сама. Глупые косички, какао, первый поезд в школу… И она сделает то, что должна будет делать. И… Тот, кто даже с закрытыми глазами, казалось, смотрел куда-то вглубь неё… Будет жив. И многие, многие другие, чьих имён она не знает.       Поднятая повыше рука, лёгкий замах, и загаданное, затаенное, выжигающее желание изменить историю. Тихий, неуловимый звон разлетающегося на осколки стекла маленьких песочных часиков, и застывший силуэт над обретшим вечный покой телом. Словно стоп-кадр на видеосъемке. И, вслед за осколками песочных часиков, на осколки разлетелся сам мир…