these walls.

«Мэтт» Она присылает ему сообщение ровно в два часа ночи. Своими маленькими пальчиками напечатанное. Какое же блядство, вот поистине. Он читает смс-ку «ее голосом», невероятно отчаянным и по-девчачьи смущенным. Так, будто она действительно нуждается в нем, так, будто это полу-стон, полу-всхлип, а не просто его собственное имя, за которым должно последовать еще несколько сообщений о том, что все это ошибка, вероятно, ну и они вдвоем окончательно ебнулись. Вот так дела. Слетели с катушек, да вот только он, понимаете ли, себе этого позволить не может, в нем больше не плещется жаркая липкая юность. Ага. Тогда что это сейчас происходит? И непонятно, что подводит его дальше — может это так действует напоминание о себе, ну или она действительно лежит сейчас у себя на кровати в одной его мокрой рубашке, но Мэтт глухо рычит, сильно зажмуривается, прежде чем расстегнуть пуговицу на брюках, ну а потом стянуть из себя черные боксеры в два счета, ну и обхватить рукой каменный член. Сука. Нужно запретить людям писать смс-ки после полуночи на уровне закона. Сделать это гласным и громким правилом, всех их приговорить к смертной казни после. Ведь Милли его разбирает по кусочкам, оставляя полнейший пшик. Так профессионально делает это, ну и так по-детски, что становится страшно. «suck it and see». Твою же мать. Что она дальше наденет на себя? Футболку с кричащей надписью «трахни и прозрей?» Он бы трахнул. Он бы сто процентов прозрел бы. Потому что кроме секса… в его груди есть эта нещадная нежность по отношению к ней, густая и правильная, теплая, а такое не забудется, на такое либо вешать «любовь», либо расставаться навсегда. В гробу он видел любовь. Но так нужно. Так невообразимо нужно наконец-то ощутить оргазм. Ну и выличится от этой дурацкой болезни, от болезни, где он в тупом полу-бреду, вдалбливается себе в ладонь так, будто до конца света осталось ровно пять минут. Стон на всю Испанию. А у нее белые-белые волосы. Дурацкие смешные волосы, который она заправляет себе за ушки. Липкая челка, пристает к ее соленому лбу, ведь жара, такая жара, что Лондон бы ахуел, если бы испытал что-то подобное. И ее блядские губы, которым место только на его губах. И ее маленькое самодовольство, ее огонь, который так нелепо стягивает нервы в клубок. Да что же это за ад? Ну-ну, Мэтт знает, что нельзя говорить так, ведь за этим адом всегда идет следующий, а сил сейчас попросту нет, он тупо больше не вывозит. Толкается в руку с такой сумасшедшей скоростью, с какой не ездят пилоты Формулы-1. А ему… Ему нужно быть в ней, да-да, только так, ну и никак иначе, быть внутри ее горячего мокрого безобразия, нужно трахать ее до потери пульса, трахать так, как никто до этого, горячо шептать какую-то ничтожную херню ей на ухо, ну и чувствовать себя цельным, нужным, таким правильным, что на ногах пальцы сводит судорогами. «ты спишь?», пишет она опять. Убирайся из меня. Заблокируйся, утопи ты свой телефон. Ложись спать, тебе вставать утром на работу. Просто… не думай обо мне. Сделай хоть что-то. Обхвати губами мой член, проведи по нему своим розовым языком, испепели нас обоих. Может тогда, вероятно, мы и прекратим жить с этим острым током внутри вен. Ты, бля, спишь. Ахуеть. Такая глупая. Нихуя, малышка, я подыхаю. Я так сильно голову назад откидываю, что запросто может шея переломаться, а сердце остановится за секунду, потому что еще чуть-чуть… и я просто- остановлюсь, как личность. Дура, какая же она дурочка, она совершенно без понятия, что я ее пытаюсь «вывести» из себя любым способом, любым методом, как пятно на ткани, потому что я, в конце-концов человек. Слабый такой человек, я не должен был втянуться в твое… а, черт. Поебать. Мэтт протяжно стонет. Он размазывает смазку по головке, губы свои прикусывает, рукам этим липко, липко, так недостаточно. Да и прикол в том, что у него всегда есть чем заняться. Всегда. Так было еще с самого сопливого детства: мама оставляла его дома, сидящего на полу, с разноцветными кубиками, машинками, пазлами, карандашами, а сама сваливала в бар на углу, где просиживала часами, пытаясь взяться за ум и отойти от внезапной смерти его отца. Мэтт (тем временем) складывал конструкции. Самые удачные — из лего. Большие, маленькие, незамысловатые. Берет себе детальки с пяти наборов, вертит их в разные стороны, а потом собирает нового монстра, ну или очередного двухголового футболиста-вратаря. И заебись же ему, малышу, ведь дело интересное, захватывающее. У него всегда есть чем заняться. Можете поверить. В юности — театр, спортивные секции, тусовки с друзьями. Потом бары, пиво, первые эти касания руками по голому телу девочек, путешествия с Нортгемптона в Лондон, выставки в арт-галлереях, сумасшедшие приключения в тачках под выпитый джин. Он вечно занят. Даже тут в Испании, даже на съемках. Он самый занятой сукин сын на целой планете. В его планы совсем не входило плавится от тупого напряжения, ведь он это напряжение сам создает, сам контролирует. И вытрахивает тоже. Но почему бы Милли не найти себе кого-то такого, как Фабиан? И оставить его, бля, в покое. Мысли его оставить, голову его взять и в покое лишить? Где это вообще видано — хотеть девчонку, которая ему в дочери берет и годится? Мэтт о таком не слышал. Точнее он слышал, он знает, что это сейчас норма, что таким занимаются его друзья тоже. Но самому… слишком много хаоса, слишком много, по горло уже забралось, а она все им его переполняет, ну и переполняет, на свидания его приходит, ну и уничтожает весь здравый смысл, в белье одном по улице щеголяет, мечи ему в грудину тыкает… Невозможно. Невозможно. Жизнь полна сюрпризов, как говорит Райан, потому прямо сейчас Мэтт Смит не желает вообще этой жизни, так как возбуждение достигает максимума. «у тебя бывает страх, что ты не можешь повлиять на ход событий?» Чертова девка. Еще как бывает. Движения смазанные, неточные. Член его все реже и реже попадает мимо кулака. Смит чертыхается, потом опять жмурится, но за пару минут все-таки кончает, разлетаясь на миллион деталек. Лего-деталек. Был вот, а теперь его нет. Только сознание где-то там далеко, в дымке: красное, красное, такое злое и легкое одновременно, что становится не по себе. А она ему о ходе событий. Ход событий будет следующий — Мэтт попытается себя контролировать до тех пор, пока у него не случится очередной сдвиг по фазе. А если он случится, ну… тогда бери и молись всем богам (выдуманным, не-выдуманным), тогда беги от него так далеко, как только ты сама сможешь. И никогда не оборачивайся. Смит кое-как натягивает липкие боксеры на себя, а потом на своих негнущихся ногах направляется в ванную. Смыть. Смыть с себя свои пороки. Чистым стать и лечь в кровать. Такой пиздеж, невероятно. Он отправляет ей ответную смс-ку тогда, когда все-таки натягивает себе на голову теплое одеяло. Похер на жару, он надеется к утру расплавится. «Засыпай». 1. Утро прохладное, дождливое. Вязкое, темное. Второе такое утро за все два месяца, вот реально. Испания решила повыебываться, (ну и флаг ей в руки) им всем от этого только лучше — Смит впервые натягивает на себя легкую ветровку, застёгивая ее под самое горло. Он подкуривает сигаретку, топчась возле ступенек в свой трейлер. Волосы взлохмаченные, вид помятый — один бог знает, что он проспал всего четыре часа этой ночью, все никак не мог отключится. Вертелся на простынях, тупо так, как больной лихорадкой. Первая затяжка, вторая. Его взгляд невольно тут же цепляется за двоих мальчишек, что так нещадно прыгают в новых кроссовках по этих вот лужах и заливаются смехом во весь рот. Самый маленький — тот, что с кудрявыми такими волосами, — Мэтт имени даже не помнит сперва, он вкидывает на него свою голову и машет ему маленькой ручкой. Харви, вспоминает Мэтт. Это кудрявое несчастье зовут Харви. Почти Харвином, как у Стронгов. Вот так совпадения. Люк, самый настоящий. Люцерис Таргариен. Малыш тут же направляется к мужчине, улыбчивый и довольный. На поясе его штанишек виднеется серый мешочек. — Дядя Мэтт, — он ловко останавливается рядом, он еле-еле дотягивает Смиту по пояс. — Смотри! Из мешка тот достает два необычных камушка. Позади него топчется другой пацан. Он нашел их на пляже, думает Мэтт. Он пошел туда с этим другим человечком, наплевав на все запреты продюсеров лазить по территории без присмотра. — Мы нашли их на пляже, — отзывается мальчик, протягивая мужчине черный камень. — Такой красивый, правда? Чарли сказал, что мне нужно быть как Люк, а Люк, наверное, любит камушки, да? Он же станет наследником Дрифтмарка, а там полно таких. Я хотел… это, ну-у-у… в образ- Говорит, говорит, говорит, путается в звуках, ребенок — ребенком. Мэтт выбрасывает окурок себе под ноги. Он просто приседает, заглядывая в руки Харви. — Вжиться в образ? — Предлагает Смит, осторожно прикасаясь к камню. — Ты прав, он очень необычный. Харви улыбается беззубой улыбкой. — Да! Дядя Мэтт, я таких камушков еще не видел! Но моя мама рассказывала мне одну сказку о них, ты хочешь услышать? Смит ласково осматривает мальчика с головы до ног. Он кивает, принимая условия, сам подталкивает малыша продолжить. — Однажды мальчик и девочка стояли на берегу моря и держались за руки. Девочка, ну, она должна была уехать, далеко-далеко, надолго. Так, что даже не знала, сможет ли она увидеть этого мальчика еще раз. И они сами решили в свой последний день бросить свои любимые камушки в воду. — Почему? — Дядя Мэтт, ну как же? — Ребенок хмурит брови, смотрит так, будто бы Смит не понял очевидного. — Потому, чтобы они навсегда остались рядом, эти два камушка. И потом, когда этот мальчик опять встретится с девочкой, и если они забудут о том, что они были друзьями когда-то давно, то они смогут взять камни в руки и все вспомнить. Это их общее прошлое. Какая дурацкая сказка, думает Мэтт. В ней даже нету злой ведьмы. — И ты сегодня забрал один из них, получается. Как же они теперь вспомнят? Харви кажется сильно озадаченным. Он хмурит брови и кривит губы. Мэтт протягивает руку и ловко хлопает парнишку по плечам. — Дядя Мэтт, а ты можешь отнести его обратно? Нас поймают, если мы пойдем туда еще раз. — Вы можете свалить от своих сиделок завтра после репетиций, разве нет? Вероятно, что нет. Мэтт заглядывает Харви в глаза. — Но… а что, если этот мальчик с девочкой встретяться именно сегодня? Они не вспомнят. Они не вспомнят, это факт. Как и то, что это всего-навсего тупая сказочка от твоей мамы. Ничего страшного не случится, выдумки останутся только в голове. — А ты можешь его туда отнести? Только этот один, он ведь необычный. Второй простой. — Ты так сильно хочешь, чтобы я отнес его обратно, да? — Мэтт поднимается, все еще держа в руке черный камень с красной полоской. — Ведь в ином случае история не будет счастливой, не будет хорошей. Малыш, не все истории заканчиваются хорошим концом. — Но пожалуйста! Дядя Мэтт, пожалуйста. Ладно, думает Мэтт. Хорошо. Еще одна простая прогулка к пляжу, ничего страшного. Он сможет покурить еще раз, поглядеть на воду, вспомнить о том, какими были бедра Милли на ощупь, когда она терлась о- Стоп. — Ладно, я отнесу его. А ты, — Смит указывает на малого. — Никому не расскажешь, что был без присмотра за территорией трейлеров. Договор? Харви ничего не говорит. Он только подается вперед, а потом сильно-сильно обнимает мужчину. Его ручки едва достают к ребрам Мэтта. Мэтт тянет руку и опускает ее в его волосы. — Спасибо. Как же там ему писала Милли? «У тебя бывает страх, что ты не можешь повлиять на ход событий?». Вот так она ему и писала. И была совершенно права — как по отношению того, что между ними происходит, так и сейчас, потому что маленький мальчик, кажется, просто не оставил ему выбора. 2. Пляж ему не нравится. Абсолютно. Одинокое место, пустое место, людей нет, волны разносят водоросли. Солнце уходит за тучи, а ветер пробирается до костей, он лижет внутренности. Какая быстрая перемена, невероятно. Вчера было до безумия жарко и липко, вода была чистая, а сегодня Мэтту кажется, будто кто-кто специально поменял декорации, ну или поставил хрома-кей, спроектировав на него это безумие. Чайка в небе орет не своим голосом. Пошла на хер. Конечно, в сказках же пляж должен быть стремным. Иначе-то никак. Далекий, холодный, ничтожный. И по-любому там может встретится такая себе ведьма. Касательно ведьм… Он видит одну немного дальше, сидящую на камне, только в одной футболке. Читающую. С белыми-белыми волосами, прилипшей ко лбу челкой. Не замечающей ничего, вообще. Такие странности и совпадения, что ебнешься. Мэтт тупо нащупывает камень в кармане, прежде чем сделать несколько шагов вдоль побережья. Когда он подходит к Милли, она все еще поглощена книжкой. Ей холодно, это видно по тому, как тело ее ежится, а твердые соски просвечиваются сквозь белую ткань. У нее в голове хоть что-то есть? Непонятно. Ноги босые, но спасибо за то, что на ней обычные свободные штаны — трепещут на ветру так сильно, будто превращаются в чертов флюгер. Мэтт хмурится. Он остается незамеченным всего на пять минут, только так, ну и никак не иначе, а потом встречается глазами с Алкок. Она, кажется, в не очень хорошем настроении. — Были съемки? — Он сам ее спрашивает, игнорируя резкое желание податься вперед и… и что? Поцеловать ее? Вцепиться зубами ей в глотку? Пф-ф. Смешно. — Что ты читаешь? — Два вопроса за раз, — она безбожно закатывает свои глаза, а потом резко захлопывает своего Стивена Кинга. — Невероятно. Даже для тебя. Смит переводит взгляд на волны. Он сунет руки в карманы брюк, а сам перекатывается с пятки на носок. — Ты не могла надеть кофту? — Ты не мог бы перестать делать вид, что ты обо мне заботишься? Дура. Мэтт ухмыляется себе под нос. Он четко и цепко стаскивает свою ветровку, а потом тупо бросает ее в Милли. Та неожиданно вскрикивает, едва не падая с камня. Господи, ну и цирк. — Черт! — Она вспыхивает, но пальцами тут же впивается в курточку, тянет к себе. — Какой же ты мудак! Я запросто могла бы пораниться. Тут повсюду камни. — Не думаю, что тебя это на самом деле заботит, — мужчина утыкается взглядом в то, как девушка принимается натягивать на себя куртку. Как пальцы ее ловко застегивают этот вот замок к горлу. Она уже уловила то, как он пахнет? Нет еще? Милли зажмуривается. — Ты бесстрашная, как самоубийца. Маленькая дрянь. Зачем ей быть именно тут, именно в этой половине дня? Для чего? Случайности что, ослепи? Им нельзя приближаться друг к другу, это вообще не безопасно. — Зачем ты пришел? — Если ты спрашиваешь о том… знал ли я, что ты тут… то ответ «нет». Не знал. Не хотел. Надеялся, что не увижу тебя больше. Впрочем, теперь я тут по делу. Ложь. И немного правды. (немного всем вам соли на язык) Милли хмурит брови. Она прячет книжку в большой карман, а потом запросто тянет к своей груди коленки. Утыкается в них подбородком. На ее лице нет удивления, там просто какая-то нелепая тоска. — Так делай его скорее, ну и уходи. Мне нужно учить слова. Мэтт тупится в нее взглядом. Ему хочется поделиться с ней историей, сказкой, рассказать о всем, что с ним взяло вот и приключилось с того самого момента, как он открыл глаза. Рассказать о том, как он ставил кофе, как он одевался, как слушал на фоне сопливую песню. Поведать о том, как нелепо и неприкаянно ему было впервые за всю его жизнь, когда он подкуривал сигаретку, тупо перекатываясь с пятки на носок, а потом его нашел пацанчик с кудрявыми волосами. И поделиться секретом о том, что он всегда был занят. У него всегда было множество вещей, которыми ему нужно было заняться, ну или людей, которыми он мог заняться, а теперь… теперь он слоняется по пляжу, как призрак, ощущая в грудине чертову боль, которую все никак не можно вылечить. Даже оргазмом. Ты что, даже понятия не имеешь, как глубоко проникла в моё сердце? Слепая маленькая дурочка. Зациклена только на том, как ее выворачивает саму под этой всей их мокрой историей. Мэтт усмехается. Он поворачивается к ней спиной, потом подходит ближе к волнам. В руке камень с красной полоской, ну и моментальное щемящее сожаление. Вот кого он пытался наебать? Сам себя? Классика. Он поверил в эту глупую дурную сказку всем своим сердцем, реально. Фантазия у него же блядская, легко может подтолкнуть его вообразить, увидеть, как рядом с ним стоит девочка и мальчик, держась за руки. Как мальчик говорит, он говорит: М: давай кинем камни сюда, прямиком в волны. Д: но их снесет прибой, они потеряются. М: давай сделаем это, неважно где они будут в последствии, главное — что в одном море. Д: тогда мы сможем вспомнить, да? когда вернемся спустя вечность сюда, да? М: да. они будут ждать нас. Пока один малолетний искатель сокровищ Харви не вмешается в ход событий, тем самым заставив Мэтта делать глупости. Смит смотрит на камень в последний раз, а потом поднимает руку, ну и бросает его со всей силы. Тот падает одновременно с каким-то другим, создавая не один звук, а целых два. Мэтт удивленно поворачивается назад. Милли опускает свою дрожащую ладонь. Она только что взяла и бросила такой же камень в море? Бля. Больше символизма, умоляю. Мэтт ведет скулами. Он запросто преодолевает путь к девушке, а потом ловко ухватывает ее за горло куртки, сжимая ткань в кулак. А сам наклоняется к ней, ну и сильно-сильно впивается в ее губы. Случается моментальный коллапс. Потому что Алкок, такая горячая и маленькая, она хватает его за плечи, ну и открывает свой рот так быстро, будто ждала этого момента годами. Он сталкивается с ее лбом, потом с ней языком, вылизывая ей рот, пачкая свой подбородок в слюне. А сама Милли ерошит пальцами ему волосы, так отчаянно к нему прижимается, что становится очень и очень страшно. Мэтт отстраняется, шумно дышит, а сам все еще смотрит девушке прямо в глаза. Он — марионетка на верёвочке. Запросто может принять форму сердечных страданий. Милли прикусывает нижнюю губу. — Твой рот соленый, — она просто выдает это, а сама проводит большим пальцем по его нижней губе. В груди начинает тянуть. — Как будто море поцеловалось с тобой раньше. А так и было. Ведь у нее тоже такая же блядская актерская фантазия. Ее пальцы прикасаются к его подбородку, бегло стирают капельку вязкой слюны. Потом она небезопасно берет и ведет ими вдоль его шеи, отслеживая вену и оставляя большой палец в ямке между его ключицами. — Чего ты добиваешься? — А ты? — Она не поднимает на него глаза, глазами она уже остро и мучительно его сама раздевает, представляет, как он скользит в нее до снования, как сдавленно она мычит ему в рот. — Ты же мог вчера меня быстро трахнуть, пробраться внутрь меня, ощутить меня, а потом уйти, убежать, никогда со мной об этом не говорить… но ты сделал все иначе, я не могу отследить логику в- — Тебе нечем заняться, да? Отслеживать логику ты собралась, невероятно. Читай себе свои страшные книжки и тусуйся с ребятами, чего еще тебе нужно? Тебя. Мэтт смотрит ей в глаза и видит там только себя. И ответы на все свои вопросы. Он все еще чувствует ее пальцы. Дура. Она влюблена. И это так тягуче и волнующе, что сил никаких нет. — Не твое дело, в общем-то, если я пытаюсь разобраться. Сам говорил, что есть способы. Это один из них, не могу же я только вино пить и курить травку с Фабианом. Лучше бы ты вообще забыла. И дала мне забыться. В штанах тесно. Опять. Проклятье и ведьма — его любимое. — Убери свою маленькую тоненькую ручку от меня, — просит Смит, но сам не двигается, даже сам ее не убирает, а видит бог… он может. Запросто. — Перестань касаться меня. — Да? Милли поднимает вторую руку, она теперь очевидно и слишком развязно ведет ими вдоль его ребер, оглаживает их, потом поверх футболки по животу, ну и ее пальцы сами берут и останавливаются на уровне ремня. Небезопасно. Мучительно. Мэтт облизывает губы, сам неосознанно молясь, чтобы она продолжила. Милли опускает левую ниже, она буквально хватается за его стояк. И трет. При этом вообще не разрывая зрительного контакта. — Останови меня тогда, раз это то, чего ты хочешь, — она горячо шепчет. — Потому что это однозначно то, чего хочу я. Понеслось. Она видит, как он реагирует. Она видит. Она буквально топится в его вязком желании. Мэтт тянется, ну и протискивает ладонь под свою же курточку, которая на ней. Он тут же сжимает пальцами ее грудь, сильно-сильно, почти больно. Со рта Алкок четко срывайся (мгновенно) удивленный вздох. — В эту игру могут играть двое, — он сообщает ей, пока надавливает на сосок. — Я знаю, как мокро у тебя сейчас между ног. Я буквально это чувствую. Что ты вчера делала, когда пришла домой? Милли зажмуривается. Она подается немного вперед, одновременно продолжая сжимать его эрекцию. — Отвечай. — Написала тебе парочку смс-ок, ну и легла спать. Сумасшедшая. — Ложь. Ты прикасалась к себе, Милли. Даже рубашку мою не сняла. Воображала ли ты, малышка, как я тебя держу в своих объятиях, а? Думала ли ты о том, как было бы тебе невъебенно хорошо, если бы мой член толкнулся в твою влажную, мокрую- Его резко перебивает телефонный звонок. И магия моментально пропадает. Они вдвоем приходят в себя за секунду, убирая руки, пряча возбуждение под масками. Милли достает айфон. Она отвечает на звонок. Звонит Райан, сообщая, что ее репетиция начнется за сорок минут. Звонит он, ну и сам напоминает, чтобы она не опоздала, чтобы заявилась вначале в гримерку для новых вариантов ее макияжа. Мэтт думает — случайно столкнулся с тобой одним этим холодным утром, ну и опоздал на долгие годы. Чертовы обстоятельства. Милли прощается с Райаном, а потом прячем телефон в карман. Она поднимается с камня, встает на ноги, разминая лодыжки. В глаза вообще не смотрит, только на песок. На щеках румянец, смущение, хер пойми что еще. Смит наблюдает за ней сверху вниз и ему самому становится так пусто, так нелепо пусто, что можно и не описывать вам само чувство. Оно и так понятное. — Пока, — говорит Алкок. — Сейчас, подожди, я отдам тебе твою курточку. — Нет. Она как-то странно на него смотрит, будто сейчас вот-вот и заплачет. Ебаный ад, честное слово. Мэтт колеблется, потом вздыхает. Отвечает: — Принесешь мне, когда опять станет жарко. Никому не нужно, чтобы ты заболела, окей? Она уже заболела, чувак. Она уже заболела тобой как воздушно-капельным путем, в ее груди и сердце тотальный грипп. Она даже может от него умереть, понимаешь? Мэтт не особо понимает. Такие мы люди — всегда зацикленные только на том, что мы сами чувствуем. — А почему ты бросил тот камень в море? — Все ей нужно знать, получается. Не терпится. — Это какой-то ритуал? Сказочный, разве что. Без единой ведьмы, потому что ты ведьма. Мэтт ничего ей не отвечает. А она и не ждет — уходит себе дальше, скрывается из виду. На голову тут же начинает лить дождь. 3. Проснуться в шесть утра и пойти на пробежку? Хуйня, ага. Как два пальца об асфальт. Он себе так сам придумал. Чтобы найти хоть одну логическую причину того, почему он ошивается около ее трейлера, словно собака. Пробежки, понимаете? Такой цирк, тебе же за сорок. Мэтт останавливается напротив небольшого окна. Он тянется руками в карман за телефоном, чтобы переключить песню. А потом вдруг замечает кое-что. Фабиан. Стоит себе полу-голый посреди небольшой кухоньки в ее трейлере, в ее блядском этом вот трейлере, ранним, бля, утром, набивая табаком очередную французскую самокрутку. А вот же и Милли, в одних чертовых трусах, отсвечивает грудью на пол мира (все, как она любит), вот же она подходит к нему, проводит рукой по его плечам, а сама улыбается, ну и улыбается. Сперва Мэтту думается, что ему показалось. Но такое не кажется. Сперва Мэтта вообще заклинивает, как от разряда током. Нечего в розетку пальцы совать, дурак, шарахнет так, что не оправишься больше. А потом финалочка его добивает — Алкок тянется, ну и оставляет Фабиану поцелуй в губы. Бля-я-я. А Смит бежит, кажется, впервые с того момента, когда так глупо себе придумал утренние пробежки. Он бежит без остановки. Без музыки. Просто бежит, пока сердце почти не останавливается. «у тебя бывает страх, что ты не можешь повлиять на ход событий?»