these walls.

Милли просыпается от телефонного звонка. Вздрагивает всем телом. Буквально. Но даже глаз своих не открывает — все происходит по чистой инерции. Что случилось на этот раз? А ну-ка. Она быстро переворачивается на кровати, путается в одеяле, едва снимает айфон с этой вот дурной зарядки (чуть ее не выдернув вместе с розеткой, поистине), а потом проводит резко пальцем по экрану, принимая вызов. Такие себе привычки, Господи. Кто на этот вот раз? Сумасшествие. Голос на втором конце — явно обеспокоенный. Немного громкий, ну и отчетливо нервный. Она вдруг узнает Чарли (Чарли со смешной кепкой Покемона на голове), он тут старший помощник режиссера. Яркая паника заливается по венам и нервам, адреналин ускоряет ее сердце в два раза, если не больше. Так, спокойно, спокойно. Просто слушаем, ага. И пока что не делаем ничего больше. Где-то под ее боком сонно мычит Мэтт. — Милли! — Чарли почти-что задыхается, куда-то уже бежит. Позади него слышатся люди, звук машин и раций. — Где тебя носит? У тебя, блин, съемка через десять минут, все уже на своих позициях. Бля-я. Ну, проспала, получается. Не услышала ни будильника, ничего вообще. Так и решила вот остаться в нормальном, хорошем сне. Забыла про реальность. Но, с кем не бывает-то? Со всеми такое случалось. Она не исключение из правил. Можно ей разочек и поблажку сделать. Можно ведь? — О, прости! Я… я сейчас буду, да-да. Черт. Уже бегу! И кому ты врешь? Она сбрасывает до того, как Чарли успевает сказать еще хоть слово. И тут же крепкие руки позади берут и цепко обхватывают ее поперек груди, тянут на себя, а потом почти прижимают к матрасу. Алкок удивленно открывает свои глаза. Она намертво сталкивается лицом к лицу с Мэттом. Заспанным, красивым. С кривой дьявольской улыбкой на губах. С голыми плечами и с голым торсом. Жар. Да что же это такое? Он первым открывает рот, ну и голос, который слышится… он тут же пускает целый набор мурашек вниз к ее коленкам. Ух. — Куда? — Сам как думаешь? — Она смешно фыркает, потом сглатывает. Почему-то вся ситуация вызывает у нее неимоверный хаос. Мэтт опускает взгляд на ее губы, когда она говорит, а потом нагло облизывается. Одержимый, в самом-то деле. Боится отпустить. — На работу! Вот, до чего доводят тусовки с тобой до утра, понимаешь? Теперь… я даже не в состоянии услышать свой будильник. Правда. Самая натуральная. Они легли спать всего каких-то два часа назад — до жути, бля, вымотанные, затраханные до смерти. Даже в душ не сходили. Не смогли. Так себе тут и сплелись своими телами — да, ближе, ближе, ближе, нужно ближе, — а потом и одновременно как-то провалились в сон. Теперь смотрят друг на друга испытывающими глазами. А часики-то тикают. Тик-так. — Не могла вчера проверить свой график? Забавно, — Смит лениво усмехается, все так и держит девушку руками, крепко держит, будто бы знает, что получит она по голове за то, что не появилась на свой сет, ну и это сто процентов, сто блядских процентов, да и он не помогает, вообще не помогает, удерживая ее возле себя. Боже. — И что они тебе сделают? А реально? Что-то могут сделать мне? Уволят? Вряд ли. Выпишут ей дурной штраф? Все возможно. Будут смотреть на нее этими колкими взглядами? Именно. Разочаруются? Может быть. Милли сама пытается вырваться. Ничего не получается. Абсолютно. Ну, конечно. Ее тело буквально зафиксировано руками Мэтта. — Блин, ну пусти! Мне, правда, нужно бежать. Ты меня только задерживаешь, понимаешь? Как и тридцать человек на площадке, как минимум. Скажем Мэтту спасибо. Смит заливается хриплым хохотом. И не пойми чего от него хочется больше — чтобы уже прекратил дурачится, успокоился и дал ей уйти, ну или чтобы дальше «играл» перед ней одержимого, будто отпустит… ну и все, пока-пока, сдохнут вдвоем одновременно. Милли закатывает глаза так сильно, что аж больно становится. На груди яркими пятнами ползет смущение. — Как на счет… сбежать в небольшое дорожное приключение? Со мной. Прямо сейчас. А? Сбежать? Куда? Ты точно проснулся, а, мистер Смит? А-то у тебя, получается, какой-то полнейший сдвиг по фазе, отвечаю. Сама на тебя смотрю и шок сплошной ловлю. Шок. Милли приподнимает бровь. Абсурдность ситуации просто поражает, если честно. Но где-то под ее кожей… горячая кровь начинает пузырится от нелепого ожидания, от липкого предвкушения. Такое придумал, ебнешься. Куда он ее повезет? И почему именно сейчас? Глаза у Мэтта такие ясные, заинтересованные. Он лениво ими рассматривает Милли, он утыкается время-от-времени в ее приоткрытые красные губы, потом опять возвращается к ее взгляду. Что происходит? Жизнь, думается Милли. Та жизнь, которую предрекала ей Оливия Кук, обещая, что если будешь в моменте — то получишь все самое качественное, все самое прекрасное. Она чувствует, как твердый член Мэтта упирается ей в бедро. Начинается. — Автостопом? — Это, как минимум, неразумно, малявка, — Смит чуть хмурится, телом подается вперед, чуть движется, создавая трение. Он остается и дальше этим вот сплошным очарованием, ебучим привлекательным скорпионом. Хочется ему сдаться. — Есть идея по-круче. Давай угоним тачку. Заебись. А еще чего? — Угоним тачку? — Алкок вслух громко повторяет, как в трансе каком-то. Сердце, что итак выпрыгивало у нее изо рта, кажется, теперь бьется так сильно, что за ним и не уследить. — Ты что, окончательно в дурака превратился? Тачку, Мэтт! Ты себя слышишь? Зачем? Затем, что я, блин, могу. Как тебе такое, м-м? За тем, что увидеть тебя на пассажирском сидении — сплошная тягучая мечта. Я хочу. Она опять делает попытку вырваться — попытка опять проваливается. Но на этот раз губы Смита мокро прикасаются к ее щеке, он смазано ведет ими жаркую дорожку вниз. Когда он опять начинает говорить, Милли уже (реально) полу-живая от напряжения. И кто так желает доброго утра? Конечно, только Мэтт. — Во-первых, технически, мы ее даже не будем красть. Это машина Пэдди. У меня есть ключи. Во-вторых, — мужчина улыбается в шею Алкок, а потом его горячее дыхание за секунду опаляет ее подбородок. — Будь хорошей девочкой, ладно? Для меня. Позволь своему парню устроить тебе маленькое приключение. Парню? Вау. Щеки становятся красными опять. Милли прикусывает губы, чтобы не расплыться в дурной такой мечтательной улыбке. Девчачьей. Так теперь они официально вместе? Или же Мэтт отчетливо увидел все ее кинки? Да и какой это вот кинк, ради бога, поистине — хотеть, чтобы он просто был твоим парнем? Это не кинк, это нормально. Это нормально. Мэтт хитро улыбается. Милли невольно ведет рукой вниз, поглаживая его ребра. В местах, где она касается — Мэтт чувствует ток. — А мой парень сможет потом объяснить, почему меня не было на работе? И куда я взяла, ну и пропала? Рассказать им всем? Чтобы, ну, полицию не вызвали. А-то всякое могут же подумать, предположить. Его глаза ей обещают, как и его рот: — Ты можешь в этом не сомневаться, — Мэтт бегло целует девушку в уголок ее рта, перед этим лизнув языком нижнюю губу. Ток. Он отчаянно цепляется глазами за глаза Милли. — Я о тебе, блин, позабочусь. Хотелось бы, чтобы до конца жизни, знаешь? Милли втягивает его в мокрый поцелуй. Солнце выбирается на небо впервые за несколько дней. 2. «Просто тачка Пэдди» — такое преуменьшение, ей богу. Один сплошной смех. И сказка — сказкой. Интерес. Милли буквально рот открывает, когда на парковке Мэтт останавливается возле черного охуенного Мустанга. Машина большая, красивая. С черным кожаным салоном. Алкок аж присвистывает. Ну ничего себе, Консидайн. У тебя есть вкус. Мэтт по-деловому тянется в карман за ключами. Потом одну руку он опускает на крышу тачки, похлопывая ее поверх. Алкок неуверенно оглядывается. Кто-то их заметит? Откуда у Смита ключи вообще? И как он может опять выглядеть, словно только что сошел с красной дорожки, м-м? На нем белая футболка, итальянские брюки и черные туфли. На шее болтается цепь, а на пальцах кольца. Волосы уложенные, лицо довольное. Хочется выпалить на его щеках следы от губ. Телефон в руках (буквально) разрывается. Милли что, превратилась в гребаную Королеву Англии? Ах, да, Королева же мертва. Такое себе сравнение, но вы поняли. Девушка выразительно хмурится, разглядывая свои пропущенные. Картинку на экране блокировки вообще не видно из-за них. — Выключи его. Айфон свой. Эмили скажи, что с нами все гуд, ну и поставь авиа-режим, — Смит явно посмеивается, прежде чем забраться внутрь Мустанга. Ты смотри какой, так все это забавляет, ага. — И чего же ты стоишь? Садись. Давай-давай. Мы же убегаем. Пф-ф. Командует, капец уже вообще. Ну-ну, скоро докомандуется до ручки. Светловолосая ему устроит. Пусть сначала уберутся отсюда подальше. — А почему же ты не открыл для меня двери? Сам не усадил на пассажирское сидение? — Милли закатывает глаза, но всё-таки забирается в машину. Она тут же откидывается на сидение с головой, любопытно поглядывая на то, как Смит поворачивает ключ, а потом вся машина буквально взрывается громким ревом мотора. Со вкусом. Несколько парней-работников тут же поворачиваются к ним. — Нет времени играться в принцесс, — Мэтт ярко усмехается, но все равно тянется через панель, чтобы поцеловать девушку в лоб. Оставляет там маленький ожог, честное слово. — Но оно, определенно, еще будет. Давай… сперва умотаем на главное шоссе, окей? По рукам. Милли чуть приоткрывает свое окно. Машина выезжает из парковки, минует трейлеры, ну и удачно выбирается на небольшой склон. Большая черная футболка липнет к телу. Алкок ее невольно поправляет. Потом заправляет волосы за ушки. Руки между бедрами прячет, перед этим темные очки на глаза опустив. Выглядит, словно малышка-племянница, а дядя ее только что забрал со школы. Господи. После Рейниры и Деймона, вероятно, у нее останется uncle-kink на всю жизнь. Это забавно. Милли прыскает. Мэтт на секунду к ней поворачивается, но потом опять сам утыкается в лобовое стекло. — Ты просто злишься, что я- — Не поддалась моему очарованию утром, дорогая? Как бы не так. — Сложно было тебе не поддаться, по правде, ты же уже был твердым. Для меня, — Алкок бегло осматривает магнитолу. Она замечает несколько дисков. Черт, а Пэдди любит свою классику. Ее руки тянутся к сборникам, чтобы лучше их рассмотреть. — Но меня слишком зацепила твоя идея сорваться в мгновенное приключение, знаешь? Кстати, а куда ты меня везешь? И что ты сделал такого, что Консидайн любезно отдал тебе ключи от этой супер-тачки? Ровным счетом… нихуя. Мэтт, кажется, не перестает улыбаться. Столько вопросов. Он выруливает влево. Милли на него вообще не смотрит, только вчитывается в названия песен на обратной стороне диска. Ничего из них не узнает. Так вот: — Однажды, мне пришлось забрать его с тусовки и везти его домой, ведь он был пьян, — такая классика, мужчина пожимает плечами. Легко, непринужденно. — После того случая, старина Пэдди и забыл, что ключи остались у меня. Не спрашивал о них. А я сам ему не напомнил. Будто знал, что придет время, ну и машина мне понадобится. Да и что он мне сделает? Он меня убьет только в том случае, если мы ее разъебем. Факты. Параллельно с этим Эмили Кэри отправляет Милли кружочек лица Консидайна, где тот что-то орет не своим голосом в диалоге. Но они об этом не узнают, ведь так? Пока что. Айфон же в авиа-режиме. — Справедливо… — Девушка кусает губу, так и не отрываясь от своего занятия. — Что на счет того, куда мы едем? Опять твои секретики? — Ты мне доверяешь? Секундный взгляд друг на друга. Мурашки вдоль позвоночника. Чувствует ли он? Милли уверенно ему кивает. Она оставляет диск, а потом запросто тянется пальцами к телефону Мэтта, ловко вынимает его из его брюк, чтобы подключить очередной плейлист. Она выбирает the Blaze. — Да. Ведь я… уже дома, хочется сказать ей. Мысль отчетливая и влюбленная. Ты же рядом, хочется сказать ей. Потому так плевать, куда. Главное, что ты тут. Ты тут, именно ты, никто другой. Мэтт сильнее сжимает руль, когда песня начинается. Кажется, что он мгновенно придается каким-то воспоминаниям, ведь его глаза становятся такими далекими, скрытными и туманными. Они тупо выбираются на главное шоссе, разгоняясь до сумасшедшей скорости. А небо разгоняет тучи, делится солнцем. Становится жарко, ну и расслаблено, как-то приятно. Он же за рулем, да? Понимаете? А Милли глупо так на его профиль заглядывает. Мечтательно. Музыка этой вот группы что-то задевает в ее сердце, в ее душе. Время замедляется, перестает просто существовать. Sometimes there is no words But silence is still talking We look so different first Then we start to believe in something — Мэтт, а как ты понял, что меня возьмут на роль маленькой Рейниры? Ты же откуда-то это знал. Наперед. Как телепат чертов. Вопрос ее легкий, почти призрачный. Милли сама вдруг вспоминает, как она впервые встретилась с Мэттом лицом к лицу, как они все сидели за большим столом для читки сценария, ну и Смит так открыто и доброжелательно ей улыбался, что пришлось с ним взять и повторно познакомится. А потом он ей сказал — помнишь, как перед кастингом я тебя ясно уверял, что у тебя получится? Так вот, я уже тогда знал, что тебя возьмут. По другому-то никак. И Милли захотелось его расспросить, узнать почему, но Эмили ловко переключила ее внимание, ловко ее увела в другую сторону. Потому сейчас — важно. — Ты помнишь, что ты делала, когда я тебя впервые встретил? В зале ожидания, — Мэтт чуть оборачивается, сканирует девушку взглядом. Улыбка не появляется у него на лице, будто он серьезный, серьезный, слишком взрослый. — Когда все актеры собрались на студии? Машина поворачивает опять влево. Песня размывается. Милли за секунду тупо вспыхивает. Щеки предательски заливаются красным. Конечно… она, блин, помнит. Такое вот забудешь. Есть у нее одна маленькая привычка, маленькая дурная и глупая привычка. Еще с самого ее детства. Когда она волнуется, то руки в рот тащит. Пальцы. Палец — большой, особенно большой, — ну и выглядит это так, будто ей опять шесть, ну и она засыпает одна без родителей в темной комнате. И чтобы не было так страшно, то она зажимает губами палец. — Помню. — Скажи. — Ты подошел ко мне, а мне было страшно. Потому я и- Она не хочет говорить ему этого вслух. Может, проблема в том, что она еще мелкая, ну и такие дурные слова вызывают у нее прилив дурного смущения. Но почему? Мэтт-то сам не клеит к словам других значений, кроме их истинных. Милли смущенно отводит глаза. — На тот момент я прочитал биографии всех Таргариенов, — продолжает Смит, делая вид, что все в порядке. Он понимает. Историями сейчас поделится. Он опять смотрит на Милли, потом опять тупо на дорогу. — Маму Деймона и Визериса, которого играет Пэдди, звали Алиссой, ты это знаешь. Она сама вышла замуж за Бейлона, своего родного брата. Он был на четыре года старше за нее. Но когда Алисса смогла нормально ходить, она то и делала, что по-детски следовала по пятам за Бейлоном. Везде, куда дойди смогла. Как маленькая прилипала. Она была красивой, но и хулиганкой одновременно. В своем сладком детстве постоянно совала руки в рот, сосала большой палец. А когда подросла, ну и стала твоего возраста, примерно, то эта глупая привычка у нее не пропала. Осталась с ней, как и ее проклятье крови. — Почему? В машине воздух электризуется. Практически испаряется. — Не знаю, — сообщает Мэтт. — Может, она тоже волновалась. Поэтому, когда я впервые увидел тебя, малявка, с пальцем во рту, я почему-то тут же подумал про Алиссу. Она была Рейнире бабушкой. И именно от нее Рейнире досталась такая огненная кровь. И гордость. Я хочу думать, что и от Висеньи тоже, но принцесса Висенья жила давнее, чем Алисса, ну и Рейнира просто любила читать о ней мифы и разные сказочки, ведь так? А ты помнишь, что ты сделала дальше, когда я с тобой заговорил? О, да. — Чуть тебя не побила, — Милли хихикает. Она сама помнит, как вскочила на ноги перед Смитом, а потом влепила ему рукой в грудину. Даже не знала сперва, кто перед ней. Это до сих пор забавно. — И убежала от тебя подальше. Думала, что ты очередной дурак, что хочет от меня какую-то глупость. Глупость просто прекрасная получилась — теперь они друг без друга жить не могут. — Ага, — Мэтт кивает. Он тепло улыбается. За окном пролетают зеленые поля. — Именно. Сразу же увидел тебя девочкой Таргариенов. Прилепил образ себе под веками. А ты-то взяла, ну и прошла. Утвердилась на роль за каких-то пять минут. Алкок хмурится. Она полностью разворачивается к Мэтту корпусом, заглядывает ему сама в лицо. И тихо говорит ему: — Бейлон и Алисса. Ровно так же, как и Деймон с Рейнирой. Они друг друга очень сильно любили, да? Мэтт тянется, ну и накрывает ладошку девушки своей. Пальцами переплетается, сжимает. — Like a house of the fucking fire, babygirl*. 2. Мустанг останавливается в каком-то маленьком испанском городке, возле небольшой церквушки. Жарко. Милли тут еще ни разу не была. Она едва узнает домики, кафешки, улочки и зеленые холмы позади. Но ей (определенно) нравится тоненький выход к морю — маленькая извилистая песчаная дорожка, что едва скрывается с виду. Кажется, что если по ней пойдешь, то навсегда сама потеряешься в морской соли, а другие даже тебя не найдут, ведь в соль превратишься за мгновение, за секунду. Мэтт подкуривает сигаретку. Он по пояс высовывается из окна, садится на дверную раму машины, ну и руками хватается за черный верх из металла. Почти полностью скрывается от Алкок. О чем-то думает, вероятно. Либо просто наслаждается солнечным днем. Милли утыкается взглядом в лобовое стекло. Она видит волны и небольшие кораблики. И людей. Люди беззаботные — бегают вокруг, переговариваются, делятся эмоциями. Несут что-то в своих сумках, в пакетах, ухватываются за стаканчики с кофе. В голове какой-то липкий кровавый пожар. Ей из мыслей не выходят те истории про всех этих Таргариенов. Будь она взаправду одной из них, смогла бы она полюбить кого-то из родных? Брата? Дядю? Нет. Конечно, что нет. Но… проще думать об этом немного другое, будто бы Таргариены сами влюбляются (в первую очередь) в души, в связь абсолютную. А потом смотрят на то, кто же это. Из какой семьи этот человек. Мэтт говорит, что Бейлон и Алисса любили друг друга, словно дом, полный пожара. А Милли, кажется, сама так любит Мэтта. Дом, полный пожара. Мэтт возвращается к ней. Его белая футболка нещадно липнет к телу. Он замирает, тогда в упор смотрит на светловолосую. Говорит: — О чем размышляешь? О дяде Деймоне? Вот как он знает? Как считывает из нее это так легко, так безобразно нагло? Будто бы и не утаишь ничего. Абсолютно. Палец Смита тут же подцепливает подбородок Милли. Он заставляет ее повернуть к нему голову. Встретится с его ясными глазами. — Просто думаю о «связи». — Поделишься? Когда он говорит вот так, словно ничего важнее, кроме ее ответа нет в целом мире, Алкок только сильно зажмуривается. Она чувствует, как его палец сильнее надавливает, потом легко поглаживает кожу под линией челюсти. Вдруг становится, как впервые. За секунду. Слова он никогда еще ее не касался. Никогда на нее так не смотрел. Будто желает ее в самый первый раз, будто даже губами никогда не касался. Господи. А почему так с ним это происходит? Новая обстановка так действует? Ну, или же Милли все больше и больше в него влюбляется? Куда уже больше. А? — Поцелуй меня. — Как? — Как Бейлон бы поцеловал Алиссу. Ведь я знаю, как Деймон поцеловал бы Рейниру, хочется добавить. Она знает. Деймон и Рейнира — это крепкие руки на затылке, мокрые горячие губы и горячий язык. У нее во рту, делает все, чего только пожелает. Это искусанные губы в кровь, привкус меди. Жар, ползущий и лижущий ей внутренности. Это порок и полная власть. Желание. Полный огонь. Драконий импульс. Мэтт все еще рассматривает Милли. Палец так и не убирает, но почему-то он сам в одно мгновение застывает, напрягается. Ведет скулы, почти что зубы сцепливает. Ага, думает девушка. Я попала на больную точку. Только в чем же она? Где она? Расскажи, поделись со мной. В машине испаряется весь воздух. — Что случилось, Мэтт? — Я… слушай, я ведь помешанный на истории, ладно? Сама знаешь, сколько у меня этих вот книжек, записей, всего такого бумажного. Это… словно маленькое безумие. Читать о них, изучать их родословные. Быть, в каком-то смысле, может, ближе к их пониманию. Все равно, что это выдумки. Но- Милли подается чуть вперед. Кажется, она понимает. Понимает то, что Мэтт любит проектировать на себя. Персонажей, людей, неважно. Важно то, что он никому об этом не рассказывает, носится с этим знанием, словно с тайной, ну и тайком желает, чтобы он испытал что-то подобное. Это как мои романчики про любовь, думает Милли, пока изучает взглядом сжатую челюсть Смита. Это как мои романчики, где есть классный парень, который мне очень нравится, но он выдуманный, ненастоящий, но я все равно секретно желаю, чтобы мне такой в реальность попался. Чтобы я ощутила то, что ощущала главная героиня истории. — Ты боишься, что если сейчас почувствуешь себя Бейлоном, ну и поцелуешь меня, как он бы поцеловал Алиссу, то одно из твоих желаний наконец-то сбудется. И ты никогда больше не захочешь меня отпускать, да? Милли знает, что да. Для Мэтта это почти-что ритуально. Божечки. Алкок перехватывает его руку, наклоняется в его сторону еще ближе. Тянет Смита чуть на себя. И они (все-таки) сталкиваются лбами. Чувствуют дыхание друг друга. А сама тайна окутывает их целиком и полностью. — Все верно. — Тогда покажи мне «дом, полный огня», Мэтт. Пожалуйста. Сейчас же. И после этого мы сможем начать наше дорожное приключение. Потому что… у меня такое чувство, что оно еще даже не началось. Ведь мы с тобой… еще ни разу не «горели». Если честно, то горели, горели — ну и не раз. Но огонь этот заключался только в сексе, либо отдельно в эмоциях, грани иногда сами стирались, завязывались узелками, но никогда не было полного понимания. Всецелого. Всепоглощающего. Ритуального. Мэтт делает все так, как надо. Он не втягивает ее в безумный поцелуй, не перехватывает ее тело, чтобы усадить себе на колени. Нет. Он ловко выбирается с машины. Обходит ее, сам открывает двери для Милли. Помогает ей выбраться. Рука в руке, потом и щелкнуть раз ключами с сигналкой, (чтобы Пэдди не убил), ну и запросто пойти сперва в кафе за кофе, а потом по той маленькой извилистой дорожке к соленому морю. Пойти — ну и никогда не вернутся назад. Милли любит себе воображать вещи. 3. Они останавливаются просто на зеленом холме, перед самым пляжем и морем. Мэтт запросто обвивает Милли руками, прижимая ее спиной к своей груди. Ветер треплет ее белые волосы. Волны сталкиваются друг с другом возле прибоя, а шум воды доносится призрачным гулом. Телу — спокойно. Ровно, как и душе. Они стоят молча, наслаждаясь сплошным огромным присутствием. И тем, что они такие маленькие в это всем масштабном, но все еще слишком могущественные, ведь любовь в крови поет так громко, что запросто можно оглохнуть. Милли первая нарушает тонкое оцепенение. Она поворачивается к мужчине, а он тут же ловко становится перед ней на колени. Руками хватается за ее бедра. И так просто себе вообразить, что они посреди Дрифтмарка, ну или на Островах Веларионов, а в небе сами по себе кружатся Драконы. Не один из них их не тронет, больше нет — ни в кошмарах, ни наяву. Власть переходит в человеческие жизни. Только они могут ломать, ну или сами все возрождать. Милли смотрит в лицо Мэтту, а Мэтт буквально смотрит в лицо солнцу. Его белая футболка буквально выжигает сетчатку, буквально останавливает момент. А потом крепкие руки его стягивают ее трусики, они проникают под футболку, оглаживают кожу ее живота, ее ребра. Губы прикасаются с осторожностью, с полным восхищением. Они оставляют поцелуи-ожоги, они смазано ведут мокрые дорожки вниз, по линии ее тазовых косточек, по внутренней стороне ее бедра. Пальцы Алкок зарываются в непослушные волосы Мэтта. Она притягивает его ближе, она раздвигает перед ним ноги. Такое искусство, честное слово. THE BLAZE звучит где-то в черепной коробке. Милли почти-что заливается слезами. От какого-то мимолетного яркого счастья. И от осознания, что такое мгновение никогда не повторится. Ни в этой жизни. Не в следующих. Смит дышит ей на горячую кожу. Он в липком наваждении, в вязкой дымке. Сам ее ногу себе на плечо закидывает, руками фиксирует положение бедер, а потом языком берет и прикасается ей между ног. Откровение. И немного преданности, ведь так (Деймон просто показывает Рейнире то, что он ее навечно). Милли вздрагивает. Она цепляется за Смита, как за единственную точку опоры. Вот, где они — он на коленях, она над ним. Два небольших пятнышка посреди огромного пляжа, огромных холмов. Под необъятным небом. Мокро, мокро, слишком идеально. Мэтт ведет влажную дорожку, он всасывает ее клитор. Он не может молится, он не знает ни единой молитвы, он не верит в бога, но он молится. Моя, моя, моя, навечно. Никто не заберет. Никто не поймет. Не сможет. Моя, моя, моя. Милли громко всхлипывает. Бедрами ему навстречу подается. Мало. Даже когда он свои пальцы добавляет — мало; Движет ими, как одержимый, проникает ими внутрь ее. Ищет что-то, какой-то смысл. Но он итак перед ними — люби меня, люби в ответ белым огнем, будь со мной рядом, все время будь со мной рядом. Стоны, кажется, перекрикивают сам ветер. Мэтт прикасается к ее внутренним стенкам, пока его липкий язык продолжает эту пытку. — Хорошая девочка, моя маленькая девочка, моя, — шепчет он, прерываясь на быстрее поцелуи. — Так прекрасно чувствуешь меня внутри, так хорошо ощущать то, какая ты для меня мокрая, как ты мои пальцы обхватываешь. Не сдерживайся. Будь громкой. Никто не услышит, кроме меня. Никому нельзя слышать, кроме меня. Никогда. Милли кусает губы. А Мэтт ее доводит до оргазма, потом до еще одного, а когда стоять уже сил нет — он опускается следом за ней на зеленую траву, а губы его находят ее губы с такой придурочной легкостью, что становится аж дурно. Поистине. И он сам не спешит. Сперва сплетается с ней языком, потом обхватывает ее лицо. Поцелуй глубокий, сладкий, развязный. Слишком другой, вообще не рваный. От такого поцелуя не грех и задохнуться. <Вот, как целовал Бейлон Алиссу, думается Милли. Вот, сейчас мы сплетемся телами, станем Таргариенами, всеми ими одновременно. Как пламя и кровь. Как дом, полный огня. Где-то на подкорке сознания появляется еще одна далекая, но очень важная мысль. Она бьет в голову, как молния. Она могла бы вырастить с ним ребенка. Взаправду. Маленького такого человечка с непослушными волосами, с глазами, полными приключений, как и у его отца, ну или девочку, маленькую прекрасную девочку, как она сама. Но не сейчас. И не через пять лет. Когда-то. А если они с Мэттом разойдутся, потеряются, ну или же просто жизнь их бросит в разные стороны, то Милли назовет своего сына Мэттом. В честь своей первой любви. Неважно — от кого. Важно, что хоть так частичка Смита останется с ней. И от этих мыслей становится так отчаянно, что еще чуть чуть — ну и можно сдохнуть. Алкок практически задыхается. — Что не так? — Мэтт ловит ее волнение, он чуть отстраняется, опирается на руки, чтобы ей не было тяжело под его весом. Заглядывает в глаза, пытливо, целенаправленно. А рукой щеку ее поглаживает, тепло удерживает. — Я думала о… о ребенке. Смит на мгновение хмурится. Его брови смыкаются в одну полоску. На скулах появляются красные пятна. Он мысленно спрашивает что-то. Милли подается бедрами ему навстречу. — Ты хочешь?.. — Нет, — девушка смыкает их руки вместе. Она смущенно прикусывает губы. — Конечно, что нет. Не сейчас. Просто подумалось, если бы у нас- И вдруг: — Кого бы ты хотела? — Осторожно, почти полу-шепотом. Где-то в район ключицы. — Не знаю, — Милли говорит правду. Она задумывается. Какая разница, ну вот правда, если ребенок стал бы долгожданным, однозначно. Мэтт ласково целует светловолосую в губы. — А ты? — Девочку, — тут же выдает Мэтт, искренне улыбаясь в ответ. Он опять становится таким очаровательным, что аж больно смотреть. — Мне теперь хочется назвать ребенка именем валирийским, вот, что со мной сделал этот сериал. Представляешь? Милли хихикает. Она тянется за еще одним поцелуем. — Ты был бы прекрасным отцом, знаешь. Что-то щелкает в мозгу. Мэтт сильно-сильно зажмуривается. Потом ничего не отвечает, только подается ближе, вперед, ну и впечатывается в рот Милли. Он тянет ее нижнюю губу, руками разрывая нахрен ее футболку. Черт, они скоро угробят всю одежду, факты. Большие ладони тут же накрывают ее грудь, сжимают. Пальцы играются с розовыми сосками, а поцелуи-ожоги переходят на шею — всасывают кожу, оставляют после себя метки. Мы. Никто больше. Никогда. Милли обхватывает Мэтта ногами. Они создают имитацию движения — она чувствует его твердый член. И ждать долго не нужно, по правде. Нужно только скользнуть в нее, ведь она уже мокрая, уже слишком сильно желает. Нужно начать толкаться внутрь ее огня. И никогда не останавливаться. Слушать ее вскрики, ее полу-всхлипы, чувствовать, как туго и влажно она тебя внутри удерживает. Как ногтями впивается тебе в плечи. Вот так, вот именно так, никак иначе. — Я тебя так люблю, — громко и отчетливо говорит Мэтт ей на ушко, когда буквально сам пронзает ее тело, вбивается все сильнее, ну и сильнее. — Так тебя люблю, ты даже сама не представляешь. Не сможешь себе вообразить. Я уже с тобой намертво завязан судьбой. Если когда-то разойдемся, то рубать придется такую связь вместе с головой. Милли не сдерживает громкий-громкий стон, когда Смит входит в нее опять, а она сама оказывается лежать на боку. Его мокрые губы целуют ее спину, зубы впиваются в кожу. Становится хорошо и невыносимо. Одновременно. Только такие мокрые, мокрые, мокрые толчки, только сумасшедшая такая заполненность, только счастье. Алкок забывает даже вдохнуть. — И я тебя люблю, — она чувствует, как приближается оргазм. Как током замыкает ее нервы. — Я сейчас, кажется- Он все понимает. Только ускоряется, рукой пробирается ей между ног, прикасается к клитору, делает несколько движений, ну и светловолосая вся сжимается, резко ртом воздух глотает. И ему приходится переждать волну ее оргазма, быть в ней дальше, а только потом отстранится, кончить ей на бедра. Господи, ну и сумасшествие. Они умеют, конечно. В следующий раз нужно не забыть про презервативы. А то реально ребенок появится. Дедушка Мейгор был бы в восторге, отвечаю. Они обнимаются, подставив лица и тела солнцу. Море солью обливается, когда все это видит. Главное, чтобы оно солью с ними не поделилось, ни солью, ни слезами. А то пропадут, умрут. И никто не поможет, никто — вообще. Милли утыкается носом в шею Мэтта, чуть ниже линии челюсти. Сейчас они вот так полежат, правда-правда, а потом начнут свое дорожное приключение, дайте хоть пять минут. Немножко, ага. Просто чтобы полежать. Любовь погреть свою в руках. Милли просит Мэтта рассказать ей еще одну историю валирийскую, пока внутри нее все плещется, словно дом, который в огне.