Дорога в темноте

— Стой, слабак! Стой, кому говорю! Собачий сын! Латиф стоял, опираясь только на кулак и пальцы одной ноги. Рубаха на нем промокла от пота, с носа на раскаленный песок стекал целый ручей. Учитель время от времени принимался орать прямо в ухо, когда дрожь в конечностях становилась совсем уж позорной. Рядом в той же позе стояли еще с пару десятков мальчишек — зеленые, едва начинающие взрослеть мальцы. Они не смотрели друг на друга: вперили взгляды в песок, сосредоточившись только на том, чтобы сохранить равновесие и не расслабить случайно мышцы. Упадешь до того, как учителю наскучит смотреть на трясущиеся тела юных рекрутов — схлопочешь палкой вдоль хребта. — Ладно, подставляйте остальные конечности, собачьи дети, — с досадой в голосе скомандовал учитель. — Но пресс держать! Спину! Ноги! Не то я вам все ребра переломаю! На четырех опорах стоять было немного легче. Но очень хотелось упасть лицом в песок, и только перспектива наказания мешала это сделать. — Тяжко, — не сдержавшись прохрипел Латиф. — Этот урод просто издевается, а? Ему никто не ответил, и он продолжил: — Засунуть бы ему эту палку прямо в зад и провернуть пару раз, что думаете? Прямо поглубже, чтобы… На спину ему обрушился удар деревянного посоха, заставив рухнуть всем телом на землю. — Я не разрешал трепаться, сучье отродье! — заорал учитель, осыпая Латифа тумаками. — Всем встать! Три круга вокруг крепости, в темпе! Сучьи дети, я вас научу дисциплине! *** — Чтоб тебе пусто было, Латиф-ибн-безмозглый-осёл, — бурчал на ходу Мухаммед, один из новобранцев, который ненавидел бегать и обожал ворчать. — Не мог держать свою болтливую пасть закрытой? На тебя что, понос напал? — Ты прав, мой отец тот еще осёл, — язвительно отозвался Латиф. — Он… и так… отправил бы нас… круги… наматывать, — задыхаясь, выдавил Саид, тщедушный большеглазый паренек, тащившийся за ними. В отличие от других новобранцев, он не снял верхнюю одежду, и теперь, умирая от жары, пытался успевать за всеми. — Надеюсь… успеем… к ужину. — Можешь утешиться тем, что учитель хорошенько меня поколотил, — добавил Латиф и, игнорируя недовольное бормотание Мухаммеда, обернулся к товарищу. — Ты бы скинул одежду, глядишь, полегче бы стало. — Мне… И так… Хорошо! Пот тек с него в три ручья, его одежда промокла насквозь, и было очевидно, что ему совсем не хорошо — и все же спорить с ним Латиф не стал. За те пару месяцев, что они уже провели в крепости, он уже уяснил, что Саид невыносимо упрям. И хотя тот беспрекословно слушался учителей, переубедить его в чем-то было все равно, что пытаться пробить стену головой. — Если ты упадешь в обморок, я тебя на своем горбу тащить не стану, — заявил Латиф. Саид не ответил — лишь продолжил упрямо бежать вперед. *** Все новички были совсем юными, но уже не детьми. Ассасины воспитывали себе замену из подростков, сильных телом, чтобы не сломаться от тренировок и тяжелой работы, и слабых духом. Новобранцам, среди которых оказался Латиф, было от 12 до 18 лет — мало кто из них точно знал свой возраст. Два десятка худых, черных от солнца мальчиков и юношей, совершенно одиноких и никому не нужных — их, беспризорных, лишенных семьи и крова, находили на улицах и обещали накормить. Оголодавшие, как котята, они соглашались на все, лишь бы укрыться где-нибудь — и попадали в Масиаф. В первые пару дней их только кормили и оставляли в жилом крыле, покидать которое им было запрещено. Сразу после прибытия в крепость рекрутам выдали одежду. Они были одеты одинаково — в рубахи и штаны из хорошего полотна и обувь из мягкой кожи, явно рассчитанную на растущих юношей — ее можно было подгонять под свой размер. Приставленные к ним наставники рассказали, что скоро им предстоит встретиться с повелителем Масиафа и главой братства ассасинов. Его имя — Альтаир — они произносили с благоговением. Глава братства встретился с ними утром третьего дня. Латиф почему-то думал, что это будет старец с седой бородой и взглядом, метающим молнии, который будет вещать им с высокого помоста. Но его ожидания оказались обмануты самым удивительным образом. Когда рекрутов вывели на тренировочную площадку перед крепостью, он беседовал с другим ассасином. Альтаир скинул капюшон, и Латиф увидел, что владыка крепости, величайший ассассин своего времени, Альтаир ибн-Ла-Ахад оказался молодым, крепким мужчиной, высоким и стройным. Заметив рекрутов, он оживился, его лицо просветлело. А когда их выстроили в две шеренги, Альтаир с минуту внимательно вглядывался в их лица. Он встретился взглядом и с Латифом, и юношу поразили его янтарные, пытливые глаза, которые словно светились изнутри. Рассмотрев каждое из юных лиц, Альтаир наконец заговорил. — Приветствую вас в крепости Масиаф. Теперь вы под защитой и опекой Братства ассасинов. Каждый из находящихся здесь, — он обвел рукой стоящих рядом с ним ассасинов-наставников, — теперь ваш ближайший соратник. Ваш брат. Он сделал короткую паузу, и последнее слово — брат — зазвенело в воздухе. — В этой крепости вы будете учиться древнему мастерству ассасинов, — продолжил Альтаир. — Вы должны беспрекословно подчиняться своим наставникам. Любое произнесенное ими слово, любое задание и любое наказание вы должны считать уроком, который откроет для вас дорогу к мудрости. Учитесь прилежно, жаждите знаний и будете вознаграждены. Латиф завороженно смотрел на Альтаира. На вид ему было едва за тридцать, но во взгляде его было что-то куда более взрослое, мудрое, древнее. Он почти физически ощущал ореол силы, окружавший лидера ассасинов. — Я — лишь один из ваших учителей, — спокойно продолжил Альтаир. — Я не ваш хозяин, я не владею вами, и я даю вам волю выбирать ваш путь под крылом Братства. Не все из вас рождены воинами — одни станут врачевателями, другие найдут себя в изучении наук, третьи придут на смену собственным наставникам. Но я хочу, чтобы отныне и навсегда вы накрепко запомнили кредо, которое будет вести вас, какой бы путь вы ни выбрали. Владыка Масиафа обвел пронзительным взглядом всех присутствующих, прежде чем заговорить снова. — Первое — не позволяйте вашему клинку сразить невиновного. Второе — скрывайтесь у всех на виду. Третье — ни при каких условиях не подставляйте Братство под удар. Эти правила могут показаться вам простыми, и навыки, которым вы будете обучены, позволят вам соблюдать. Но в простоте скрыта великая сила, и вы не должны ее недооценивать. Напоследок вновь заглянув в глаза каждому — и старшим ассасинам, и ученикам — Альтаир вдруг мягко улыбнулся и слегка поклонился. — Мира и покоя вам, друзья, — произнес он и, развернувшись, зашагал в крепость. Каждое произнесенное Альтаиром слово накрепко вонзилось в разум Латифа, как стрела в мишень. Уже позже, вновь вернувшись мыслями к встрече с лидером ассасинов, юноша понял: никогда и ни перед кем прежде он не чувствовал такого почтительного трепета. *** Саид и Латиф оказались в крепости почти одновременно. Латиф по привычке попробовал разговорить мрачного паренька. Навык располагающей болтовни он приобрел на улицах Дамаска: Латиф до такой степени забалтывал торговцев, богатых горожан и стражу, что те были готовы пойти на что угодно, только бы он от них отвязался. Многие верили в его россказни о несчастных младших братьях и давали ему еду или деньги, а Латиф, довольный, набивал пузо в одиночку. Несмотря на свою говорливость, он всегда держался в отчуждении от банд беспризорников, так как не хотел ни с кем делиться добычей. Однако со всеми, с кого он мог поиметь хоть какую-то выгоду, Латиф старался поддерживать благожелательные отношения. Он научился втираться в доверие даже самым отпетым хулиганам, которые не чурались убить какого-нибудь пьянчугу в подворотне. Несмотря на все мастерство Латифа, Саид оказался крепким орешком. Он был нем, как могила, а на Латифа смотрел только с опаской и недоверием всякий раз, когда тот пытался заговорить. Он даже имени своего никому не называл, и первые недели ходил безымянной тенью. За едой с ним поговорить тем более не получалось: Саид быстро сметал все до последней крошки, настороженно глядя по сторонам огромными черными глазами. Он всегда пододвигал тарелку очень близко к себе и прикрывал ее руками, как будто кто-то мог отобрать у него пищу. Латифу удалось пробиться через его нелюдимость благодаря случаю. Однажды на ужин им выдали сушеный инжир. Латиф его просто ненавидел: его выворачивало от звука, с которым многочисленные зернышки трещали на зубах, словно он жует не фрукт, а горсть жуков. Он с отвращением отодвинул от себя лакомство и продолжил есть остальное. — Ты не будешь? — вдруг послышался высокий голос. Осматриваясь в поисках источника звука, Латиф наткнулся на прямой взгляд огромных глаз. Саид смотрел прямо на него и указывал ложкой на брезгливо отложенный инжир. — Так ты все-таки разговариваешь? Я думал, у тебя рот только для еды открывается, — съязвил Латиф, но его колкость не пошевелила ни мускула на лице Саида. — Забирай, я такое не ем. Инжир исчез со стола за мгновение ока, а Саид снова уткнулся в свою тарелку. Это навело Латифа на мысль, что молчуна можно задобрить едой — это было единственное, к чему он явно проявлял склонность. И, как ни странно, это сработало: Саид выглядел довольным, когда Латиф угощал его чем-нибудь, неважно чем — сушеным фруктом, куском хлеба или яблоком. Желание наладить дружбу с самым нелюдимым из новобранцев для Латифа было вызвано спортивным интересом профессионального переговорщика (таким он себя, во всяком случае, считал). Но, наблюдая за Саидом каждый день в поисках хоть какой-то зацепки для «раскручивания», Латиф постепенно узнавал этого странного паренька все лучше. Выяснилось, что Саид только внешне казался хилым. Однажды учитель по фехтованию ради забавы поставил их в пару — высокого, широкоплечего Латифа и крошечного Саида, который едва доходил ему до плеча. Латиф было расслабился — мальчишка не выглядел угрожающим, скорее, наоборот. Он думал, что эта тренировка будет для него проще некуда, пока на него не обрушился целый град стремительных ударов. Саид бил не очень сильно, но отбиться от всех его тычков Латиф не смог — и очень скоро схлопотал деревянным мечом под дых. — Мертв, — мрачно объявил учитель. — Еще раз. Во второй заход Латиф продержался едва ли на мгновение дольше. В этот раз меч прилетел ему в ухо. — Ай, больно же! — воскликнул Латиф, потирая ушибленное место. Саид, явно испуганный, опустил меч, с тревогой уставившись своими огромными глазами на товарища, но тут же схлопотал замечание от учителя. Тот грубым жестом заставил его вернуться в боевую стойку. — Никогда не опускать меч, если противник не мертв или не обезврежен, — рявкнул он. — Он может сражаться без уха, носа или глаза и он все еще может тебя убить. Если только он не такой же медлительный, как этот. Тогда бояться нечего — его и пятилетний ребенок тростинкой забьет насмерть. Со всех сторон послышались смешки, и Латиф покраснел от злости. Он вновь поднял глаза на Саида и увидел, что тот не смеется — лишь смотрит на него все с тем же беспокойством. — Чего уставился? Бей! — рыкнул Латиф. Все повторилось снова. Саид нападал, Латиф едва успевал отбиваться, пропускал удар — и учитель объявлял его мертвым. Снова. И снова. — Двигайся, ну же! Ноги тебе зачем? — крикнул, наконец, учитель, явно уставший наблюдать это унижение. — Или так нравится проигрывать задохлику? Латиф послушался: отшагнул в сторону, и удар, нацеленный ему в шею, пролетел мимо. Ликуя, Латиф начал кружить вокруг соперника — так отбиваться от него стало куда легче. Ощутив, что удары, и так не очень сильные, стали слабеть, Латиф принял меч противника на основание лезвия и мощно оттолкнул его. Саид потерял равновесие и шлепнулся в пыль — и меч Латифа оказался у его шеи. — Мертв, — с мрачным удовлетворением произнес Латиф. Замешательство в глазах Саида, вызванное внезапной контратакой, сменилось чем-то, что Латиф расценил как уважение. Мальчишка не злился на него — даже наоборот, как будто гордился им. Это было приятно, и Латиф, не задумываясь, протянул противнику руку. Тот с готовностью подал ее, позволяя поднять себя на ноги — и тренировка продолжилась. Но теперь она напоминала Латифу игру — в нем искрился азарт, и тот же лукавый блезс он замечал в черных глазах Саида. С тренировки они ушли молча, но плечом к плечу — как равные. *** Постепенно, понемногу, он начал говорить. Так Латиф узнал, что Саид родился в Иерусалиме и что ему недавно исполнилось четырнадцать. Ему не нравилось, когда на обед давали похлебку — впрочем, он все равно съедал ее до остатка. Привычка быстро есть появилась, когда мальчик начал жить на улице — там еда была ценнее всего на свете. — Тебе все-таки нужно есть помедленнее, — сказал он однажды, когда Саид подавился куском лепешки и начал яростно кашлять. — Иначе испортишь желудок. Ну или подавишься и умрешь. Саид, наконец, прокашлялся и продолжил есть. Латифу показалось, что в этот раз парнишка орудовал ложкой не так торопливо. В какой-то момент Латиф понял, что Саид почти все время находится где-то неподалеку. Он был не против: парнишка ему нравился, хоть и странностей в нем было немало. И хотя он пообещал себе не заводить друзей, особенно в Масиафе, Саид казался ему надежным — хотя бы потому, что он не разговаривал больше ни с кем, кроме Латифа. Они были разные, как солнце и луна. Латиф — высокий, плечистый, даже несмотря на юный возраст. Его светло-каштановые волосы мелко вились, а глаза — ярко-зеленые, как речная вода — помогали ему выпросить что угодно у кого угодно. Саид ростом не отличался, как и телосложением: он был отчаянно худой, с острым, резковатым лицом. У него были короткие черные, как смоль, волосы и черные же глаза — пронзительные, колдовские. Из-за них Латиф дразнил Саида джинном. — Странная вы парочка, — пробормотал однажды ворчун Мухаммед. Они и еще несколько новобранцев намывали пол в библиотеке; Саид вызвался пойти за водой. — Мы не парочка, — возразил Латиф. — У нас взаимовыгодный союз. — Он же задохлик. От него толку как с козла молока, — фыркнул Мухаммед. В то же мгновение вонючая, пропитанная грязной водой тряпка шлепнулась ему на лицо. — Ой, рука соскользнула, — голос Латифа звучал безмятежно, но даже дурак услышал бы в нем угрозу. Мухаммед хотел начать ссору, но тут между полок зазвучали тяжелые шаги учителя, и он умолк, сердито пыхтя. Латиф же про себя отметил неведомое ему ранее желание защитить ближнего. Всю свою недолгую пока жизнь он провел на улице и рано понял, что каждый должен быть сам за себя. По этому принципу он планировал жить до конца своих дней. Однако несправедливость по отношению к Саиду обожгла его, как раскаленный прут. А ошарашенное лицо Мухаммеда, получившего по лицу грязной тряпкой, заставило его чувствовать странное удовлетворение. Когда Саид бухнул рядом с ними ведро с водой и принялся за работу, Мухаммед лишь бросил на него мрачный взгляд, потом такой же — на Латифа, и ничего не сказал.