dear you,

Хёнджин собирает вещи после урока, когда одно за другим случаются три происшествия: 1. Давний краш Хёнджина и товарищ по танцевальной команде Феликс летней грозой врывается в класс: тёплый и сумбурный. На его лице сияет улыбка, когда он проносится мимо парт и останавливается перед столом Хёнджина, опираясь на него маленькими ладошками. — Ф-феликс? — лепечет он. — Хёнджин, привет, — он улыбается во все тридцать два. Мозг Хёнджина только-только начинает работать, как 2. Из-за плеча Феликса внезапно появляется его лучший друг Сынмин. Высокий и вечно серьёзный Сынмин, ещё более хмурый, чем обычно, и Хёнджин даже не задумывается, почему он так выглядит, пока не замечает нечто розовое. В тот же миг его взгляд приковывает предмет в руках Сынмина, слегка помятый оттого, что Хёнджину пришлось повозиться, просовывая его через дверцу шкафчика. Он узнаёт знакомый розовый конверт. Точнее, он узнаёт свой розовый конверт. А затем Сынмин говорит своим монотонным голосом: — Твоё признание, — его собранность даёт трещину, он нервно облизывает губы, уголки его рта приподнимаются в улыбке, — я принимаю его. В попытке встать и вырвать конверт у него из рук 3. Нога Хёнджина запутывается в лямках рюкзака, и он тут же падает. Он вытягивает руки вперёд, чтобы смягчить удар — и правую руку вмиг пронзает боль. В этот же момент Хёнджин отключается. То ли от нарастающей боли, то ли от потрясения при виде любовного послания для Феликса в руках Сынмина — он точно не знает.

♡

Когда Хёнджин приходит в себя — секунд через двадцать — оказывается, что в ближайшую больницу с ним поедет именно Сынмин. Они забираются на заднее сиденье такси, оставив Феликса в школе, потому что у него ещё тренировка. Если бы не стремительно отекающая рука, Хёнджин был бы сейчас там же и в перерывах между прогонами любовался учеником по обмену. Он оборачивается и с заднего сиденья машины смотрит на то, как им машет постепенно отдаляющийся Феликс, а когда машина сворачивает на другую улицу, он и вовсе пропадает из виду. Хёнджин сокрушается, что из-за разворачивающейся катастрофы и молчаливого, нахмурившегося по правую от него сторону парня он не может пойти на тренировку вместе с Феликсом. Сынмин что-то сосредоточенно читает в телефоне, и Хёнджин бы мог разглядеть отражение в его очках, но, учитывая отсутствие тем для разговора и нежелание его начинать, он предпочитает откинуться на спинку сиденья и уныло смотреть на проносящиеся мимо улицы. Хёнджин коротает время, тренируя контроль сознания и безуспешно пытаясь унять пульсирующую боль. Она едва утихает, когда они наконец подъезжают к дверям больницы. Сынмин спокойно расплачивается за такси и оформляет своего спутника в регистратуре. Хёнджин из тех людей, кому неуютно в больничной обстановке и тяжело проводить в ней хоть сколько-то времени. Впрочем, рассматривая очертания широкой спины Сынмина, излучающего надёжность своим спокойным и уверенным видом, Хёнджин ловит себя на мысли, что ему комфортно. Раньше он шутил, что Сынмина собрали на том же заводе, где производят суперкомпьютеры, и на самом деле он робот, однако глядя на своего одноклассника сейчас, Хёнджин в каком-то смысле восхищается его организованностью и методичностью. Уж лучше робот, чем тот кавардак, который бы устроил Хёнджин, если бы ему пришлось делать это всё самому. Сынмин возвращается с листом бумаги и ручкой. — Нужно заполнить кое-какие документы для приёма. Но я могу сам записать ответы, если ты не против, — он многозначительно смотрит на рабочую руку Хёнджина, которой тот поддерживает быстро пунцовеющую вторую. — Да, конечно. Сынмин кивает. — Имя? Хёнджин косится на второго парня. — Сынмин, ты знаешь моё имя. Сынмин пожимает плечами. — Просто проверяю, не ударился ли ты головой. Он вздыхает и смягчается. — Хван Хёнджин. — Дата рождения? — 20 марта 2000. — Семейное положение? — Холост. — Половую жизнь ведешь? — А предлагаешь? Он следит за тем, как чужая рука застывает над уже обведённым крестиком, чернила от ручки размазываются по бумаге, а сам Сынмин замирает. Хёнджин заворожён румянцем, ползущим по шее одноклассника и контрастирующим с чёрными, немного вьющимися на затылке прядями. — Поверить не могу, что подловил тебя на такой заезженной шутке, — посмеивается он. — Хёнджин, у тебя, возможно, рука сломана, сейчас не время для шуток! По идее, это упрёк, но Сынмин довольно заметно надул губы — строгость его слов сократилась вдвое — и покраснел до кончиков ушей — не осталось и намёка на серьёзность. Это самая яркая эмоция, которую Хёнджин когда-либо видел у этого парня, и его поразило не только само её появление, но и то, насколько она очаровательна. Хёнджин прежде не замечал, однако с некоторых ракурсов Сынмин, вроде бы, совсем чуть-чуть, но милый? Он даже представить не мог, что эта мысль когда-нибудь придёт ему в голову. Хёнджин промаргивается и отводит глаза. — Так что там дальше? Они с лёгкостью заполняют оставшуюся часть бланка, проворно перепрыгивая от вопроса к вопросу, пока не доходят до конца. Между тем Хёнджин замечает яркие всполохи розового на щеках Сынмина и неестественность, с которой он старается не смотреть на него. В больнице немноголюдно, поэтому Хёнджина почти сразу же приглашают на приём к врачу, пожилому мужчине с пигментными пятнами на редеющей линии роста волос. Хоть у него и добрая улыбка, Хёнджин всё равно настороженно относится к врачам, и у него заплетается язык, когда его просят рассказать что произошло. Он тотчас поворачивается к Сынмину с просьбой во взгляде, словно всегда так и делал. Сынмин, сидя справа от Хёнджина, вздыхает. — Он споткнулся и, пытаясь смягчить падение, неосторожно приземлился на руку. Однако не думаю, что он что-то сломал. По пути сюда я поискал информацию и полагаю, что это просто сильное растяжение, хотя нельзя исключать вероятность того, что это трещина. Ох, — думает Хёнджин, рассматривая Сынмина, — так вот, что он так внимательно читал в машине. Оказывается, Сынмин игнорировал его не намеренно, и ему становится спокойнее от этой мысли, но он пытается об этом не думать. Сынмин говорит с врачом так же серьёзно, как и всегда, разве что теперь в его голосе слышится ещё и беспокойство, проявляющееся в том, как он хмурит брови, тщательно объясняя ситуацию. Отключившись от окружающего мира, Хёнджин задумывается, всегда ли помимо обычного выражения лица у Сынмина были и другие эмоции, незаметные на первый взгляд, но очевидные, если только присмотреться. Врач задумчиво потирает подбородок. — Я бы хотел кое-что проверить, просто чтобы убедиться, — говорит он. После того, как Хёнджина потыкали, подёргали, сводили на рентген, а затем заставили прождать бо́льшую часть часа, они наконец получили результаты. Как и предполагал Сынмин, рука не сломана, и это действительно всего лишь сильное растяжение. Хёнджину придётся в течение недели носить бандаж и избегать нагрузок. При этой мысли его сердце падает в пятки. — Значит, о танцах не может быть и речи? Врач кивает. — О танцах не может быть и речи. Максимум допустимой физической нагрузки — это лёгкая растяжка. Лицо Хёнджина заметно мрачнеет, пока он делает мысленные подсчёты. Он не может позволить себе пропустить неделю тренировок и пару часов, что он выделяет по выходным. Не сейчас, когда на носу летний концерт и первое соло Хёнджина. Он неделями отрабатывал танец, его друзья и семья выложили деньги за билеты, а его тётя прилетает с Чеджу. Хёнджину кажется, что он вот-вот заплачет. Чувствуя его смятение, Сынмин кладёт ему руку на плечо, передавая утешение кончиками пальцев и мягкими подбадривающими прикосновениями. — Ты и так много работаешь. Позволь себе немного отдохнуть и восстановиться. Я уверен, всё будет хорошо. Хёнджин не понимает, как ему удалось прочесть его мысли и замешана ли в этом магия; может быть, глубоко в душе он волшебник? Заверения Сынмина кажутся нерушимыми. Как будто если Сынмин так сказал, то это обязано быть правдой. А может, Хёнджин просто отчаянно хочет, чтобы это было правдой. — Только неделю? — спрашивает он, едва сдерживая дрожь в голосе. — Приблизительно, — говорит врач. Хёнджин в последний раз бросает взгляд на свою руку, ослабевшую и покрытую жёлто-фиолетово пятнами, и шепчет: — Надеюсь, всё обойдётся

♡

— Я потянул руку, Сынмин, а не ногу сломал. Я вполне уверен, что смогу добраться до дома самостоятельно, — Хёнджин закидывает на плечо рюкзак, из-за которого и произошла вся эта дурацкая ситуация. Они стоят на ближайшей к больнице автобусной остановке, наблюдая за проезжающими по широкой улице машинами и куда-то спешащими пешеходами. Сынмин внимательно осматривает Хёнджина и выглядит так, будто слова Хёнджина не полностью его убедили. — Просто на всякий случай, — настаивает он. — Мне будет спокойнее, если ты разрешишь мне проводить тебя до дома. Отчасти это ведь и моя вина, что так вышло. — Ты же не толкнул меня, — подмечает Хёнджин. — Но это из-за меня ты споткнулся, — Сынмин краснеет. Впервые за всё это время Хёнджин вспоминает, что письмо с его признанием для Феликса каким-то образом оказалось у Сынмина. Хёнджин всегда неуклюже обращался со словами: порой предложения выходят такими неоднозначными, что не получается донести смысл, или же такими пространными, что теряется суть сказанного. Кажется, в голове у него одни слова, а произносит он совсем другие. Хуже только, когда он вообще ничего не пытается сказать. Так он и пришёл к идее признания в письме, ибо так можно улучшить и доработать свои мысли, прежде чем донести их до адресата. Это идеальный вариант, — думает он, — я напишу Феликсу письмо. Письмо — это невероятно романтично! Это, конечно, мило и оригинально, но только теперь он осознаёт, что фразы в его письме настолько расплывчаты, что могут быть адресованы кому угодно, и теперь Хёнджину нужно придумать, как сказать Сынмину, что письмо предназначается не ему. — Насчёт этого, — бормочет Хёнджин. Если бы его правая рука не была травмирована, он бы, вероятно, заламывал пальцы от волнения. Это любовное послание предназначено не тебе, на самом деле оно для твоего лучшего друга. Но — чёрт, господи, боже, — ты думаешь, что оно для тебя, и ты его принял. Что… Значит, я тебе нравлюсь? Как парень? О боже, пожалуйста, только не говори, что я тебе нравлюсь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не надо. Всего-то нужно произнести монолог вслух. — Эм… — он колеблется слишком долго и тем самым побуждает Сынмина заполнить тишину. — Знаешь, я был поражён, когда нашёл письмо у себя в шкафчике. Я не знал, что ты думаешь обо мне не только как о друге Феликса, да и вообще в принципе обо мне думаешь. Ты всегда был просто вежливым, когда мы пересекались. Поэтому, как я и сказал, я был немного удивлён. Но в то же время немного рад, — Сынмин понижает голос и наклоняется ближе, достаточно близко, чтобы Хёнджин заметил тень волнение в его глазах. — Честно говоря, мне никогда раньше не признавались в любви. Он делает шаг назад и расплывается в улыбке. Вот дерьмо. Хёнджин не может признаться ему теперь, не после того, как Сынмин радостно улыбнулся и мило наклонил голову, так сильно напоминая щеночка, что язык не поворачивается сказать правду: Сынмину всё ещё никогда не признавались в любви, потому что признание предназначалось не ему. Оно предназначалось его лучшему другу, Ли Феликсу. Хёнджин нервно сглатывает, чувствуя себя слишком виноватым, чтобы смотреть Сынмину в глаза. — Я был ровно так же удивлён, что ты принял его, — до этого они лишь несколько раз обменивались неловкими приветствиями и зрительными подтверждениями присутствия друг друга. — Ох, правда? — спрашивает Сынмин. — Ты, наверное, самый популярный парень в школе. К тому же, думаю, ты очень красив, когда танцуешь. Ты в принципе красивый, но я всегда считал тебя самым привлекательным, учитывая, сколько усилий ты прикладываешь к изучению хореографии, и как усердно всегда работаешь. Хёнджин вспыхивает оттого, как спокойно Сынмин это сказал, а теперь медленно, лениво моргает. Такой искренний. — Какого чёрта? — Хёнджин прячет лицо. Он может разве что представить, как его лицо стремительно становится ярко-красным, как спелый помидор. Чувство такое, будто у него жар. — Как ты можешь так спокойно говорить такие вещи? — Какие «такие»? — Такие смущающие! — О? Я просто был честен. Я не пытался, эм, смутить тебя или что-то в этом духе. — Это ещё хуже! — промычал Хёнджин. Сынмин посмеивается, и, к своему удивлению, Хёнджин обнаруживает, что ему очень нравится этот звук. — Если я пообещаю не говорить ничего смущающего, могу я проводить тебя до дома? Он понимает: согласиться и оттягивать неизбежное — это плохая затея. Хёнджин должен пресечь это на корню и сказать Сынмину, что всё это — лишь одно большое недоразумение, что Хёнджин повредил руку вовсе не по его вине, и Сынмин ничего ему не должен кроме пожеланий удачи. Они разойдутся как в море корабли, вновь станут просто одноклассниками едва ли более близкими, чем обычные знакомые, и всё будет отлично. В высшей степени отлично. Он чувствует, как внутри что-то сжимается от мысли, что Сынмин станет прежним Сынмином, а не останется улыбающимся, ярким Сынмином, что стоит перед ним сейчас. Я должен сказать ему. Я должен сказать ему прямо сейчас… Вот только Хёнджин вдруг понимает, что забыл наушники в шкафчике, а он ненавидит идти в тишине. Кроме того, что, если по дороге домой его ограбят? А он не сможет отбиться от нападающего, ибо максимум, что ему разрешено, это «лёгкая растяжка»? Хотя Сынмин выглядит так, будто и от встречного ветра не отобьётся, куда уж там от вора, но по крайней мере, будет кому вызвать полицию, пока Хёнджин будет оправляться от шока после нападения. — Эм, ага, — отвечает он после продолжительных раздумий, — ты можешь проводить меня до дома… наверное. Хёнджин всегда может сказать ему позже, верно? Может, по дороге до дома он продумает, что именно скажет. Ему не хочется ранить чувства Сынмина или расстаться, поссорившись, тем более, он всё ещё лучший друг Феликса и, судя по произошедшему сегодня, просто хороший парень. — Итак, где ты живёшь? — спрашивает Сынмин, стягивая с плеча Хёнджина рюкзак и надевая его задом наперёд так, что теперь он находится у него на груди, помимо ещё и своего на спине — Ты похож на мороженое-сэндвич, — рассеянно комментирует Хёнджин. — Надеюсь, я твой любимый вкус. Хёнджин заливается краской. — Окей, в этот раз это точно было намеренно, — где, чёрт возьми, Ким Сынмин научился флиртовать? — Ладно, виноват. Но правда, где ты живёшь? — В Чхонджине, рядом со старым кинотеатром. — О, классно, — после небольшой паузы Сынмин продолжает. — Я живу неподалёку. Хёнджин задумывается, как это возможно, что он никогда раньше не сталкивался с Сынмином на улицах или у магазина на углу, доставая баночку Melona из холодильника снаружи. Его район небольшой, поэтому все друг друга знают и много сплетничают о незнакомцах. С другой стороны, Хёнджин — абсолютный домосед со странноватым графиком свободного времени, когда он не занят на факультативах или танцах. — Значит, нам повезло. Вот и наш автобус. Как и следовало ожидать, автобус переполнен даже под конец часа пик; несколько форточек распахнуты, чтобы впускать внутрь свежий воздух. Один из пассажиров, заметив бандаж на руке Хёнджина, уступает ему место, а люди вокруг освобождают пространство для Сынмина, чтобы тот мог стоять рядом, ухватившись руками-макаронинами за поручень над головой. Хёнджин в очередной раз избавлен от тяжёлой участи поддержания разговора о погоде, поскольку все сидят в тишине и растворяются в городском шуме, расслабляясь после напряжённого рабочего дня или отдыхая перед дополнительными занятиями. Поскольку они всё ещё едут по центральной дороге и не свернули в жилые районы, людей заходит гораздо больше, нежели выходит. Сынмина толкают из стороны в сторону, пока он отчаянно пытается сохранить свободное пространство для Хёнджина, упершись в его колени своими и не двигаясь ни на шаг, чтобы тот мог хотя бы спокойно дышать, несмотря на то, что каждые тридцать секунд в Сынмина врезается какой-то тип с пятнами на подмышках. Несмотря на переполненность автобуса, на следующей остановке в него втискиваются всё новые и новые люди. Из чувства сострадания Хёнджин усаживает Сынмина к себе на колени. Не исключено, что это из-за его Бёдер Танцора™, но он почти не чувствует веса Сынмина. — Всё нормально? — спрашивает он. Сынмин колеблется, а затем кивает. Однако не расслабляется. — Ты там хоть дышишь? — спрашивает он, подмечая, что Сынмин выглядит напряжённым, как натянутая струна. Он застыл на коленях Хёнджина будто изваяние. — Боюсь ненароком задеть твою руку. — Всё в порядке. Я всё ещё под обезболивающим и не буду чувствовать боль ещё несколько часов. — Ну всё равно… Хёнджин шутливо тычет Сынмина в бок, как бы упрекая его, но обнаруживает, что тот боится щекотки. Сынмин рефлекторно вздрагивает от прикосновения. — Я же сказал: всё в порядке. — Точно? Он не знает, что заставило его это сказать: секундное помутнение рассудка или дурацкая романтическая натура, — но Хёнджин беззаботно отвечает: — Неужели нельзя уже спокойно пообниматься со своим новым парнем? Он жалеет об этом, как только слова слетают с губ. — Л-ладно, — говорит Сынмин и отворачивается, безуспешно пытаясь скрыть густой румянец. Хёнджин поражён, что ему удалось смутить Сынмина так сильно, что тот даже начал заикаться; но потом удивление сменяется ужасом от осознания, что он только усугубил ситуацию. Как Хёнджину выкручиваться теперь? После того, как он назвал Сынмина своим «новым парнем»? План Б: Хёнджин выжидает. Он позволит их отношениями развиваться своим чередом. Они совершенно разные, и, разумеется, Сынмин слишком практичен, чтобы встречаться с кем-то, с кем он не представляет долгосрочных отношений. У него уйдёт два дня, максимум три, чтобы понять, насколько они несовместимы как пара, и тогда всё благополучно закончится. Хёнджину не придётся делать ничего особенного, кроме как быть самим собой. Вишенкой на торте будет тот факт, что Сынмин оставит его признание, и у Хёнджина по-прежнему будет шанс встречаться с Феликсом в будущем, так как они с Сынмином не ввяжутся в эдакий затяжной развод. Это беспроигрышный вариант, — думает он за секунду до того, как автобус резко останавливается, чтобы не сбить пешехода, а здоровая рука Хёнджина инстинктивно обхватывает талию Сынмина, чтобы не дать ему пролететь через весь проход и врезаться в толпу тел. Сопротивляясь инерции, он притягивает Сынмина ближе, прижимая его к своей груди, и когда Сынмин поворачивает к нему лицо, их носы случайно сталкиваются. — Спасибо, — говорит Сынмин, затаив дыхание. И в этот момент Хёнджин вообще перестаёт думать.

♡

Наступает утро субботы, и Чонин, не стесняясь в выражениях, заявляет: — Это ужасно, чрезвычайно Плохая Идея. Вероятно, худшая за всю твою жизнь. Это о многом говорит, учитывая, что в средней школе ты был за Джейкоба. — Эй, — вяло протестует Хёнджин. Чонин смягчил свой упрёк шуткой, но Хёнджин всё равно чувствует его прикрытое неодобрение. Трудно будет убедить своего лучшего друга, что это оптимальный вариант развития событий для всех сторон. Он слезает с кровати и устраивается рядом с Чонином в кресле-мешке напротив. Они устроили марафон «Сорвиголовы», чтобы отвлечься от того, что Хёнджин не может сегодня как обычно заниматься в студии. Вчера вечером он рассказал Яну по телефону всю историю, включая свой Основной План, так что у Чонина было время, чтобы всё обдумать. — Одно свидание, — говорит Хёнджин, набивая рот попкорном вместо завтрака, — Сынмину хватит всего одного свидания, чтобы понять, что мы абсолютно разные и совершенно не подходим друг другу. Вдруг он вспоминает вчерашний день: остаток дороги они сидели так близко, что Хёнджин не видел ничего, кроме ресниц Сынмина. Ни один из них не предпринял попытки отстраниться друг от друга несмотря на то, как гладко прошла остальная часть поездки. Хёнджин трясёт головой, чтобы избавиться от этих мыслей, но не может так же избавиться от трепета в сердце. — Одно свидание, и он со мной порвёт, — он проглатывает подозрение, что он скорее пытается убедить самого себя, нежели чем Чонина. Ян хмурится. — Хён, мне кажется, ты недооцениваешь, насколько обаятельным можешь быть. Хёнджин наклоняется вперёд и стискивает щёки Чонина в своих ладонях. — Ты что, правда сделал мне комплимент, Йени? — Нет, — доносится бурчание из сплюснутых губ Чонина, — я сказал «раздражающим». Ты недооцениваешь, насколько раздражающим можешь быть. Сынмин-сонбэ бросит тебя ещё до первого свидания! — Надеюсь, — отвечает Хёнджин, но слово кажется каким-то пустым. Оно слетает с языка подобно мыльному пузырю.

♡

Пока Хёнджин откусывает шоколадный круассан, ему приходит несколько сообщений с незнакомого номера в KakaoTalk. [Незнакомый номер]: Привет, это Сынмин. [Незнакомый номер]: Надеюсь, ничего страшного, что я взял твой номер у Феликса. [Незнакомый номер]: Просто хотел узнать, всё ли у тебя в порядке? Хёнджин давится с полным ртом хлеба. Приходится выпить полтора стакана апельсинового сока, чтобы избавиться от кусочка выпечки, попавшего не в то горло. Сынмин, вероятно заметил, что Хёнджин мгновенно прочитал сообщения, но у него уходит целых десять минут на то, чтобы снова начать нормально дышать. Ещё десять уходит на то, чтобы сформулировать ответ, как минимум потому, что он всё ещё не пришёл в себя, удивившись самому наличию этих сообщений. До пятницы Ким Сынмина не существовало за пределами школы. Теперь же он проникает в повседневную жизнь Хёнджина, поскольку тот уже думает о Сынмине каждый раз, когда у него внезапно начинает болеть рука или он испытывает неудобства из-за её неработоспособности. В общем, в последнее время Хёнджин много думает о Сынмине. Эти сообщения лишь подтверждают, что Сынмин настоящий, и их отношения, хотя они шаткие и неокрепшие, в какой-то мере тоже настоящие. У Хёнджина до этого не было отношений, так что для него это будет впервые. Первые разы всегда отличаются своей волнительностью. И это никак не связано с тем, что ему пишет именно Сынмин, ведь так? HHJ: быть левшой УЖАСНО HHJ: как люди ЖИВУТ ТАК HHJ: в остальном всё норм, спасибо, что поинтересовался По правде говоря, он ожидает, что на этом разговор закончится. Он ожидает, что Сынмин окажется из тех, кто пишет сухо. Чего он не ожидает, так это того, что они весь день будут перекидываться сообщениями, и каждый раз это будет выливаться в полноценный диалог, а не отрывистые комментарии, напоминающие вылезших из куколки и тут же умирающих мотыльков. Некоторые сообщения вызывают у Хёнджина улыбку, когда он перечитывает их перед сном. Сынмин часто отправляет стикеры к своим ответам. Эти забавные зверюшки похожи на него, — думает Хёнджин. В конце концов их затягивает в очередной разговор, не прекращающийся часами. Хёнджин даже не осознаёт, сколько времени прошло с тех пор, как они увязли в споре о достоинствах твёрдых и мягких бананов и странных сочетаниях продуктов, которые им нравятся; впрочем, они поклялись хранить тайны друг друга до гробовой доски (Хёнджин любит окунать пиццу в соус для цезаря, а Сынмин считает, что макать картофель фри в мороженое экзотично и забавно). [Незнакомый номер]: К сожалению, мне пора идти спать. HHJ: уже? сейчас всего 1 [Незнакомый номер]: Извини ㅠㅠ [Незнакомый номер]: Просто обычно я ложусь спать в 10 HHJ: БОЖЕ, тогда извини, что задержал тебя допоздна >.< [Незнакомый номер]: Всё в порядке, я сам захотел [Незнакомый номер]: Сладких снов, Хёнджин <3 Хёнджин глазеет на это сердечко гораздо дольше, чем необходимо и чем можно было бы признаться себе или кому-либо ещё. Он сохраняет номер Сынмина, и после минутного колебания добавляет к его имени сердечко.

♡

Сынмин настаивает на том, чтобы в понедельник они пошли в школу вместе, даже если только для того, чтобы донести рюкзак Хёнджина: он подходит к этому так же серьёзно, как и ко всему остальному. — Разве тебе как старосте не нужно на какие-то мероприятия и всё такое? — Хёнджин вспоминает слова Феликса о том, что Сынмин всегда приходит на двадцать минут раньше, чтобы убедиться, что всё готово к учебному дню. — Всё в порядке, Дэхви подменяет меня на этой неделе. — Да ты, оказывается, лентяй. — Извини, что тебе пришлось узнать об этом таким образом. Надеюсь, это не разрушит твоё представление обо мне. Хёнджин прыскает. На удивление Сынмин забавный. — Не беспокойся, в моём представлении ты всегда так или иначе будешь Офигеть Каким Ботаном. — Это, эм… — Сынмин поглядывает на него сбоку, пытаясь идти с Хёнджином в одном темпе. У Хёнджина ноги длиннее, но Сынмин ходит быстрее. На его лице и шее расцветает румянец. — Это то, что тебе нравится во мне? Я всё думал об этом, поскольку в письме не было написано ничего особо конкретного. Вот в этом-то и проблема. Хёнджин не представляет, как такой романтик как он, умудрился написать признание в любви, которое могло бы быть адресовано буквально кому угодно, даже после того, как он часами ломал над ним голову: в ящике его рабочего стола до сих пор лежит куча черновиков. Он не хочет врать Сынмину, по крайней мере больше, чем уже успел, позволив поверить, что письмо предназначалось ему. Солгать, чтобы не ранить чужие чувства, это не то же самое, что солгать, чтобы уберечь свою задницу. — Мне нравится, что ты… надёжный, — это, по крайней мере, похоже на правду. Хёнджин хватается за эту мысль, сочиняя на ходу, но обнаруживает, что предложения складываются проще, чем он ожидал. — Я сейчас понял, что так и не поблагодарил тебя за всё, что ты сделал в пятницу: за то, что разобрался с документами и прочим. За то, что проводил меня до дома. И за всё, что делаешь сейчас. Если честно, раньше ты мне несколько напоминал робота. Безупречные оценки, безупречные манеры, безупречная посещаемость. Я помню все эти школьные мероприятия, где мы сидели без дела, а ты торжественно шёл к сцене, чтобы получить очередную награду за лучшую успеваемость. Теперь же я понимаю: это просто потому, что ты безгранично искренен, что бы ты ни делал. Сынмин прокашливается. Лицо у него такое красное, словно он обгорел на солнце. — Ты думал, я робот? — пытается он скрыть своё смущение. — Да, но очень миленький! — спешит уточнить Хёнджин, цепляясь за смену темы как за спасательный круг. Он чувствует себя слишком уязвимым, хотя Сынмин даже не нравится Хёнджину в том смысле. — Как Валл-и. — Если кто-нибудь спросит, не мог бы ты, пожалуйста, назвать кого-нибудь покруче, Оптимуса Прайма, например? — дуется Сынмин. Сынмин определённо не настолько крут, чтобы сравнивать его с Оптимусом Праймом. Затянувшееся молчание Хёнджина красноречиво свидетельствует об этом. — Ладно, — уступает он, — тогда R2-D2. — Это из «Звёздного пути»? — Из «Звёздных войн». — Хорошо. Без проблем. Ты можешь быть R2-D2 или кем-нибудь ещё, — отмахивается Хёнджин. А потом хихикает себе под нос. — Ты Офигеть Какой Ботан. После этого они погружаются в дружеское молчание. Изредка Хёнджин улавливает, как Сынмин что-то напевает, и если узнаёт песню, то подпевает. Удивительно, но с Сынмином легко. Есть что-то в его присутствии, что-то успокаивающее, благодаря чему Хёнджин не пытается судорожно придумать тему для разговора, как порой бывает с Феликсом, когда он отчаянно хочет выглядеть и классным, и интересным, и приветливым перед своим крашем. Но и с Сынмином Хёнджину не совсем комфортно: он до сих пор чувствует трепещущее волнение между ударами сердца, которое бьётся несколько сильнее, чем раньше, напоминая скорее гонг, чем барабан; он никогда прежде не чувствовал такой гул, десятикратно увеличивающийся, когда он чувствует, как Сынмин обхватывает пальцами его здоровое запястье. — Быстрее! Скоро зелёный! — он тянет Хёнджина за руку, они пролетают через перекрёсток и притормаживают, лишь пройдя школьные ворота, в тот же момент, когда раздаётся предупреждающий звонок. — Ты… всегда… приходишь так поздно? — Сынмин пыхтит и отдувается. — Нет, — отвечает Хёнджин, сдерживая улыбку из-за того, как сильно Сынмин запыхался: раскрасневшийся, со вздымающейся грудью и выглядывающим кончиком языка, даже если бы он попытался, то не смог бы походить на щеночка ещё больше, — обычно я опаздываю. Даже после того, как Сынмин отпустил его запястье, на нём осталось тепло. Возвращая рюкзак, Сынмин спрашивает, могут ли они вместе посидеть за обедом. — Сынмин, я могу поесть сам, — протестует Хёнджин. — Я знаю. Я просто хочу поесть с тобой, — это не флирт, но сердце Хёнджина колотится так, будто это он и есть. — Прекрати! — хнычет он. Улыбка Сынмина влияет на него слишком сильно. — О, я снова сказал что-то смущающее? Я не нарочно. И хуже всего то, что Хёнджин верит. Он начинает понимать, что просто Сынмин такой: в равной степени обезоруживающий и сокрушительный, часто в одну и ту же секунду, на одном и том же выдохе. — Какого чёрта, — бормочет он, но следом неохотно соглашается. Сынмин просит позвать ещё и друзей Хёнджина. — Я хочу с ними познакомиться. — Никто не должен добровольно хотеть встретиться с Хан Джисоном. — Твою ж налево, Хёнджин вспоминает, что так и не рассказал это всё Джисону. Он исправляет это на классном часе перед уроками, пересказывая Джисону все события пятницы и последствия, возникшие за выходные. Больше всего Джисона беспокоит тот факт, что первым узнал Чонин, а не он. — Прошу прощения? Я тоже твой лучший друг. — Ты был в Ильсане у родственников. А Чонин живёт через дорогу. — А телефоны, значит, существуют только тогда, когда ты целыми днями чатишься с парнем, которому случайно признался в любви и с которым собираешься порвать? — Тише ты, — шикает Хёнджин, когда учитель начинает озвучивать итоги посещаемости. В ответ Джисон пихает его локтем в живот. Хёнджин морщится, но скорее ради драмы, чем от боли. — Ты худший, — говорит Джисон, а когда Хёнджин украдкой достаёт телефон, чтобы написать Чонину о новых планах на обед, добавляет: — Отвали. Джисон скоро перестанет злиться. Хёнджина куда больше волнует, возьмёт ли Сынмин с собой Феликса. Он не представляет, как ему себя вести, если там будут и его парень, и краш. Один только факт, что Хёнджин использует словосочетание «парень и краш», говоря о двух разных людях, уже какой-то бред. Он не хочет изображать заботливого и безумно влюблённого парня, чтобы у Сынмина не сложилось впечатление, будто Хёнджин серьёзно настроен насчёт их отношений, но также он не хочет, чтобы Феликс подумал, что это не так. Он же ответственный парень, в самом-то деле. По крайней мере, он был бы таким, если бы на месте Сынмина был Феликс. От одной мысли об этом Хёнджин испытывает тошнотворный ужас, от которого внутри всё холодеет. Сынмин не заслуживает этого. Сынмин заслуживает гораздо лучшего. С этим мрачным настроением он отстаивает всю очередь к буфету, увязнув в трясине своих мыслей и работая на автопилоте, пока Сынмин не садится рядом с ним за их с Чонином и Джисоном стол в самом центре. — Такое чувство, будто на нас все глазеют, — говорит Сынмин вместо приветствия. Джисон в ответ усмехается. — Не парься. Они пялятся на меня, потому что я красавчик, — он протягивает руку. — Привет, я Хан Джисон. Ско– — Короче, — вклинивается Чонин, пока Джисон не напугал Сынмина всякой чушью, извергающейся из его рта. — Я Чонин. Я на год младше. Сынмин улыбается и робко представляется, а следом спрашивает, как получилось, что они трое так близки. — Мы с Чонинни выросли вместе, — объясняет Хёнджин, — а Джисон несколько лет назад перевёлся сюда из какой-то школы в Малайзии. Он был таким необщительным и неловким лузером, что мы пожалели его и разрешили дружить с нами. — Родители учили нас быть милосердными, — подхватывает Чонин. — Ну вы и паршивцы, — говорит Джисон с полным ртом полупережёванного риса и прилипшим к щеке зёрнышком. — Я дар небес, ниспосланный вам, недостойным придуркам. — Как мило, — саркастично протягивает Сынмин, однако в его взгляде рябит искорка веселья. — Эй, Хван Хёнджин! И как это ты уже умудрился настроить своего парня против меня? Чонин закатывает глаза. — Хён, ты и сам прекрасно справился. Хёнджин наклоняется, чтобы спросить Сынмина: — А где Феликс? На лице Сынмина мелькает и так же быстро исчезает нечто, что Хёнджин не успевает распознать. — Ликс приболел. Он на выходных подхватил желудочную инфекцию или что-то в этом роде, — говорит Сынмин. — Ох, надеюсь, у него всё нормально. — Он в порядке, — заверяет его Сынмин. — Ему просто нужно соблюдать постельный режим и пить побольше жидкости. По словам врача, всё пройдёт через несколько дней, но Ликс решил оставаться дома всю неделю на случай, если это заразно. Хёнджин задумывается, расстанутся ли они с Сынмином к тому времени. Он представляет всевозможные сценарии: когда изучать друг друга станет не так интересно, иссякнут темы для разговора, или Сынмин устанет от эмоциональной нестабильности Хёнджина и потребует больше личного пространства. Может, они поспорят из-за какой-то глупости, и ссора быстро выйдет из-под контроля, или они устанут друг от друга и начнут отдаляться день за днём. Люди всё время расстаются по самым разным причинам, это случается даже с парами несравнимо более совместимыми, чем они с Сынмином. Вероятно, это потому, что Хёнджин в принципе сентиментален, но ему немного грустно, что для его первых отношений уже всё предрешено. Сынмин скоро всё поймёт. Это лишь вопрос времени. — Что тебе сделали баклажаны? — спрашивает Сынмин, смотря на то, как Хёнджин рассеянно ковыряет палочками небольшую кучку овощей. Получившаяся кашица попадает на картофельный салат, так что теперь Хёнджин не сможет съесть и его. — Я ненавижу баклажаны. Они мерзкие на вкус. — У Хёнджин-хёна вкусы как у малого дитя, — самодовольно сообщает Чонин. — Говорит тот, кто как Кирби тянет в рот всё, что видит, — фыркает Хёнджин. Сынмин заговорщически наклоняет голову к Хёнджину. — Мне тоже не особо нравятся баклажаны, но мама научила меня одной хитрости: если завернуть их в кимчи и сушёные водоросли, вкус скрадывается, и есть их становится легче. Хёнджин готов поклясться, что Сынмин использует какую-то особую интонацию, заклинание, произнесённое на частоте, щекочущей определённую часть его мозга, потому что он в очередной раз беспрекословно верит ему несмотря на то, что увиливал от всех других попыток уговорить его расширить свой кулинарный кругозор и считает это одной из самых раздражающих тем. Хёнджин привередлив к еде, так что разумеется, он много раз пытался. Его личная философия состоит в том, что жизнь слишком коротка, чтобы есть отвратительную пищу. — Правда? — спрашивает Хёнджин. Будь это кто-нибудь другой, он бы сразу пресёк разговор. Сынмин кивает и принимается за баклажановую стряпню, используя ингредиенты со своего подноса. Чонин и Джисон с восхищением наблюдают за тем, как Сынмин прячет баклажаны в аккуратном свёртке, но их восхищение вмиг превращается в отвращение, когда Хёнджин открывает рот и Сынмин кормит своего парня. — Какая мерзость, — жалуется Джисон. — Поверить не могу, что за вопиющий фаворитизм? Одна из самых крупных за всю нашу дружбу ссор началась из-за того, что я случайно дал ему сэндвич с луком, а он откусил от него маленький кусочек. Он бы мне руку отгрыз, окажись я на месте Сынмина. — Как думаешь, съел бы он камни с рук сонбэ? — Вау! — залившись краской, восклицает Хёнджин в попытке отвлечь внимание от жалоб Джисона и Чонина. — Так и не скажешь, что тут есть баклажаны. Сынмин выглядит довольным и чуть застенчивым, когда кормит Хёнджина следующим свёртком, а Джисон при этом виде сдерживает рвотные позывы. А вот что думает Чонин, сказать не так легко. Младший наблюдает за происходящим с нечитаемым выражением лица. Именно это и ничто другое оставляет во рту Хёнджина отвратительное послевкусие.

♡

У Хёнджина нет времени горевать по количеству тренировок, которые он пропускает, ибо эти часы заполняются Сынмином. Утром его парень — слово, что Хёнджин начинает использовать всё чаще и чаще, но почему-то всё равно пробуждающее чувство лёгкости в груди — встречает его и они вместе идут в школу. Сынмин вытаскивает Хёнджина из постели раньше, чтобы им не приходилось бежать изо всех сил, стараясь успеть на урок до того, как закроют ворота. Мама Хёнджина от удивления буквально прыскает чёрным кофе, который теперь впитывается в бизнес-колонку газеты в её руках, когда Хёнджин спускается по лестнице на двадцать минут раньше обычного, прыгая через две ступеньки, полноценно завтракает, а потом встречает Сынмина снаружи. Дорога до школы сопровождается непринуждённой болтовнёй, а в моменты тишины в наушниках Хёнджина играет какая-нибудь песня, которая нравится им обоим. Они с Сынмином потратили добрую часть часа, однажды вечером составляя плейлист, и теперь по утрам кажется вполне естественным передавать левый наушник Сынмину, пока сам Хёнджин вставляет правый, это словно мышечная память. — Сколько в этом плейлисте песен Квон Чжины? — спрашивает Хёнджин. — Вся её дискография. Хёнджин фыркает. Они расходятся по кабинетам и вновь встречаются на большой перемене. После зрелища в понедельник Джисон и Чонин всеми силами отнекиваются от совместного обеда ради сохранения собственного аппетита, а поскольку погода в последние дни стоит особенно хорошая, Сынмин обычно предлагает поесть снаружи. Они устраиваются на излюбленном месте в тени вяза рядом с бейсбольным полем. — Я раньше играл в команде, — делится Ким. — О, точно, — в памяти Хёнджина всплывает смутное воспоминание о Сынмине в форме, стоящем около их танцевальной студии и ждущем Феликса, так как их тренировки обычно заканчивались в одно и то же время. — Что случилось? Почему ты ушёл? — Вынужденная мера. Я сломал руку прошлым летом. Она довольно быстро зажила, но из-за обязанностей старосты, подготовки к поступлению и клубной деятельности у меня не было времени должным образом реабилитироваться и подготовиться к отборочным. Я до сих пор не могу бросить мяч так, как раньше. — Полный отстой. Мне жаль. — Я смирился. К тому же не сломай бы я руку, в прошлую пятницу я бы не знал, что делать и как себя вести в больнице. — О боже, — стонет Хёнджин, вспоминая спокойную уверенность в действиях Сынмина. Была ли за этим упрятана тихая скорбь, незамеченная Хёнджином? — Мне стыдно, что я напомнил тебе о твоей травме. — Ты же не нарочно повредил руку, — отмечает он, — да и мне было куда важнее убедиться, что с тобой всё в порядке. К счастью, оказалось, что это просто растяжение. — А я всегда хотел гипс, — признаётся Хёнджин и покачивает почти полностью восстановившейся рукой в бандаже, судя по тому, что он почти не чувствует боли. — Бандажи отстойные. Помню, я страшно завидовал Джисону, когда он в шестом классе сломал ногу, пытаясь съехать по лестнице на кроссовках с колёсиками, а девочка, которая мне нравилась тогда, подписала его гипс и нарисовала большое сердечко рядом со своим именем: Чхве Йена. Уф. Джисон до сих пор мне это припоминает! Сынмин просто смеётся. После школы они вместе идут домой. Оправившись от утреннего шока, мама Хёнджина, будто подгадав, сталкивается с ними, когда Сынмин ещё не ушёл, и настойчиво предлагает ему зайти к ним. У неё в руках пакет со свининой к ужину и сладкими, спелыми мандаринами с Чеджу. Сынмин бросает на Хёнджина взгляд в поисках молчаливого согласия, которое Хенджин даёт, ибо чувствует, что мама с него кожу снимет и зажарит рядом со свининой лишь за мысль о том, чтобы отказать гостю. Так они и оказались в комнате Хёнджина, пытаясь убить время, пока его мама занимается гарниром и кимчи. Хёнджин извиняется, так как он не в том состоянии, чтобы развлекать Сынмина. — Если я плохо напишу завтрашний тест, то завалю весь раздел. — Что за предмет? — Статистика. Тест по хи-квадратам, — сокрушается Хёнджин, уткнувшись в свои сложенные руки как в подушку. — Я, эм, — Сынмин неловко кашляет в кулак, — на самом деле я получил 100/100 за этот тест. — Минни, сейчас не самый подходящий момент, чтобы хвастаться, — прозвище легко слетает с его губ. Хёнджин не придаёт этому значения, пока не замечает, что лицо Сынмина приобретает насыщенный алый оттенок. — Нет! — восклицает он, а затем уже тише повторяет: — Нет. Я просто имел в виду, что неплохо разбираюсь в этой теме, если тебе нужна помощь или кто-то, кто может ответить на твои вопросы. — Правда? — спрашивает Хёнджин, оживляясь при этой мысли. Сынмин неизменно входит в пятёрку лучших по параллели и в десятку лучших по всей школе. Хёнджин же неизменно болтается где-то на последних строках, куда более озабоченный доработкой своего портфолио и записью хорошего видео для прослушивания. И хотя его внимание никогда не было сосредоточено исключительно на оценках, от разницы между C и D за один предмет зависят шансы поступить на отделение танцев в университет в Сеуле. Чтобы заниматься с Хёнджином, нужны необычайные способности, и, как выяснилось, у Сынмина они есть: он достаточно терпелив, чтобы не поддаваться жалобам и постоянным попыткам отвлечься. Он мгновенно придумывает минимум семь разных способов объяснить ошибку и как её исправить, пока не находит тот, что срабатывает. Он внимателен, легко подстраивается и ободряет одним лишь своим присутствием. Простого «Удачи! Ты справишься!», отправленного Сынмином перед тестом, достаточно, чтобы уверенность Хёнджина улетела в космос. Поскольку это тест, Хёнджин получает результат прямо на месте: 85. Его учительница рисует смайлик в восьмёрке. — Отличная работа! — говорит она, протягивая ему лист бумаги. Хёнджин с рекордной скоростью сгребает вещи и вылетает из класса. Он чуть ли не сбивает с ног Сынмина, ждущего его у главных ворот. Заходящее солнце окрашивает его глаза в самый тёплый шоколадно-коричневый оттенок. От радости Хёнджин притягивает своего парня, обнимает его одной рукой и оставляет влажный, звучный поцелуй на его щеке. — Минни! Я сделал это! У меня 85! Сынмин мягко улыбается и потирает место, на котором осталось немного гигиенической помады. — Я знал, что у тебя получится. — Поможешь мне ещё и с литературой? — С чем угодно, — легко отвечает Сынмин с безграничной нежностью во взгляде. С нежностью к Хёнджину, для Хёнджина, неприкрытой и совершенно очевидной. От этого его сердце наполняется теплом, распирающим грудную клетку; он чувствует себя таким лёгким, будто может взмыть высоко-высоко, а затем унестись прочь. — Спасибо, Сынмин, — он вкладывает в эти слова всю возможную искренность. Сынмин что-то нащупывает в сумке. — Чуть не забыл. У меня есть для тебя награда. — Награда? — вторит он. — Но как? Ты же не мог знать, что я хорошо справлюсь. — Но я-то репетитор от бога, — хмыкает Сынмин. — А ещё это был утешительный подарок на случай, если ты завалишь. Хёнджин шутливо толкает его в плечо. — Твоя вера в меня просто поражает. Сынмин расстёгивает передний карман и выуживает с его дна две булавки и красную нашивку на термоклее. На сердце из ткани Хёнджин замечает нарисованные маркером буквы КСМ. — Я думал о том, что ты сказал на днях, — бормочет Сынмин, такой сосредоточенный на том, чтобы аккуратно приколоть нашивку, что не поднимает на Хёнджина глаз. Его пальцы бережно сжимают хлопок бандажа и прокалывают его кончиком булавки, прижимая сердце ко внутренней стороне запястья. Хёнджину любопытно, специально ли Сынмин выбрал именно это место: деталь не будет видно, пока он намеренно не повернёт руку, а в остальное время она будет покоиться у его бока, умиротворённо впитывая тепло. Закончив, Сынмин улыбается и отходит, чтобы осмотреть свою работу. — Знаю, я не Чхве Йена, но, надеюсь, буду хорошей альтернативой. Хёнджина переполняют эмоции, которым он не знает названия, которые он никогда прежде не испытывал, или же они не были столь сильны. Эта губительная смесь чувств сродни нежности, привязанности и волнительного предвкушения. Побочные эффекты включают потерю речи, учащённое сердцебиение, температуру тела, повышенную настолько, что кровь в венах кипит, и выработку дофамина в таком количестве, что даже игрушек на Северном Полюсе в Рождество изготавливают меньше. — Тебе нравится? — спрашивает Сынмин. За целую минуту Хёнджин так ничего и не сказал, даже не пошевелился, и оттого ситуация становится неловкой. Он не знает, как сказать Сынмину, что он лучше. Невообразимо лучше. Слова застревают в горле. Он касается пальцами сердца, ведёт ими по инициалам Сынмина. — Какой смысл в нашивке на клее, если всё равно прикрепляешь её булавкой? Сынмин отводит взгляд. — Я просто подумал, что раз уж ты скоро снимешь бандаж, то сможешь переместить её на что-то более постоянное. — Как практично с твоей стороны. — Вообще-то я пытался быть романтичным, — дуется Сынмин, — разве ты не чувствуешь витающую в воздухе романтику? Хёнджин хихикает и ласково щёлкает его по носу. — Да, Минни, чувствую.

♡

В субботу, через неделю с начала их злополучных отношений, Сынмин приглашает Хёнджина на настоящее, полноценное свидание. — Куда мы пойдём? — Хёнджин спрашивает из любопытства, но также потому, что уже начал подбирать наряд. Пару дней назад Чонин купил новую рубашку, которую Хёнджин мог бы одолжить и/или попросту украсть. — Подруга моей семьи открывает кафе неподалёку от Мёндона. В выходные первые дни работы, и она попросила меня сделать пару фотографий для рекламы в обмен на бесплатную еду и напитки. — Я не знал, что ты фотографируешь. — Просто хобби. — Это классно. Я всегда хотел попробовать, особенно снимать на плёнку, — делится Хёнджин. — К тому же чем лучше моя насмотренность, тем лучше из меня творец. Если честно, просто хочется говорить людям «о, извини, не могу сегодня встретиться: мне нужно проявить плёнку». — Ты всегда был таким пафосным? — поддразнивает Сынмин. — Прошу прощения? Ты буквально читаешь книги для удовольствия. Сынмин соглашается зайти за ним в полдень, так что всё утро субботы Хёнджин роется в гардеробе Чонина в поисках чего-нибудь подходящего. Гардероб самого Хёнджина в основном состоит из оверсайза, больше подходящего для тренировок, чем для произведения впечатления. Учитывая, как сильно вдруг вырос Чонин за последний год, они носят одежду примерно одного размера, тем более Чонин всё равно лучше разбирается во всей этой теме. — Тебе всё идёт, хён. — Это жалоба или комплимент? Чонин пропускает это мимо ушей. — Зачем вообще наряжаться? — он достаёт футболку и шорты посимпатичней и вручает их Хёнджину. — Если только это не будет нечто вроде последней трапезы перед тем, как ты расстанешься с Сынмин-хёном после свидания. — Я что, еда в этой аналогии? — спрашивает он. — Хотя, знаешь, не отвечай. И вообще, это не я расстанусь с Сынмином, а он расстанется со мной, — при этой мысли у Хёнджина ёкает сердце. — Как странно, — думает он. Чонин закатывает глаза, глядя на отражение Хёнджина в зеркале. — Ну да, и ты считаешь, что потом будет не так странно подкатывать к Феликсу. Хёнджин вздыхает. — Почему сегодня утром ты такой вредный? — Чонин всю неделю такой вредный. Хёнджин постоянно получает укоризненные взгляды от лучшего друга. У него от этого каждый раз мороз по коже. — Если я особенно вредный, то только потому, что ты особенно тупой. — Давай выкладывай уже, — ворчит Хёнджин. — Что ты хочешь сказать на самом деле? — он откладывает вешалки и садится на край кровати. Чонин складывает руки на груди и откидывается на спинку стула. Он говорит совершенно серьёзно: — Я думаю, тебе стоит сказать правду Сынмин-хёну. Пока не стало слишком поздно. — Уже слишком поздно, — подмечает он. — Я должен был сказать ему ещё в прошлую пятницу. — Только в прошлую пятницу ты не был в него влюблён, — как ни в чём не бывало говорит Чонин. — Я не… Что? — поперхнулся озадаченный Хёнджин. Он недоумённо хлопает глазами. — Окей, может, это не любовь. Пока что. Но он явно тебе очень нравится. Каждый раз, когда ты рассказываешь историю, начинающуюся с «Минни вчера такую смешную штуку сказал!», и хихикаешь, накручивая на палец прядь волос, мы с Джисон-хёном можем претендовать на финансовую компенсацию. — Я не хихикаю и не накручиваю на палец прядь волос! Мы просто друзья, — настаивает Хёнджин, сгорая от стыда и расползающегося под футболкой жара, — Сынмин не нравится мне в этом смысле. Если я и веду себя странно, то только потому, что это мои первые настоящие отношения. Я бы с кем угодно вёл себя так. — Притворюсь, что я поверил — а я тебе, кстати, не верю — но сделаем вид, что это так. Тебе не кажется, что как друг ты должен сказать правду Сынмин-хёну? Ведь чем дольше ты будешь тянуть, тем труднее будет простить тебя. Не лучше ли начать с чистого листа, чем рисовать на уже запачканном и помятом? По правде говоря, идея сказать правду тысячи раз посещала мысли Хёнджина. И каждый раз он был почти готов сознаться. — А если я скажу ему сейчас, чтобы не тянуть время, а он всё равно не простит меня? — бормочет Хёнджин. А если он уже прошёл точку невозврата, и теперь лишь остаётся оттягивать неизбежное? — Раз я не могу быть с Сынмином вечно, я лучше проведу с ним как можно больше времени сейчас, чтобы вспоминать это потом. Губы Чонина кривятся в осуждении, однако в некоторой мере он понимает точку зрения Хёнджина. Он расслабляет руки. — Я всё ещё думаю, что ты тупой, — отвечает Чонин, — но больше не буду поднимать эту тему. Делай, как считаешь правильным. Хёнджин понятия не имеет, что правильно. Он не ожидал, что всё зайдёт так далеко или что они так хорошо поладят. Во многом они полные противоположности, но Сынмин такой терпеливый, такой понимающий и такой добродушный ко всему вокруг, что Хёнджин не может ничего поделать с желанием показать ему свою лучшую сторону. Он старается хотя бы сгладить свои наиболее отталкивающие черты, если не избавиться от них. Благодаря Сынмину он хочет стать лучше, стать тем, кто достоин называть его своим другом и парнем до тех пор, пока Сынмин будет рядом. — О чём задумался? — спрашивает Сынмин, пока они направляются к станции метро. Хёнджин покинул квартиру Чонина не только с новым нарядом, но и с тревогой на сердце. Дилемма тяжёлым грузом лежит на его совести. Он честно отвечает: — О тебе. Сынмин в свою очередь поднимает брови так, что они почти исчезают под чёлкой. — И это меня ты ещё обвиняешь, что у меня полно пикап фразочек? — Потому что так и есть, флиртун. — Да я и близко ничего не понимаю в флирте! — Сынмин смеётся, и с его губ слетает несколько «ха-ха-ха», быстро ставших одним из любимых звуков Хёнджина. — Вот! Что это такое? — Хёнджин укоризненно тычет пальцем на своего парня. — Это флирт. — Что? Мой смех? Хёнджин кивает. — И когда ты смотришь мне в глаза — это тоже флирт. — Джинни… — Это прозвище! Это флирт! Это мухлёж! — Но ты же сам начал! — восклицает Сынмин и ловит палец Хёнджина, которым тот для пущей выразительности размахивает у него перед лицом. Он плавно опускает его руку, поворачивая её так, что его собственные пальцы проскальзывают между чужими. И вот они вдруг держатся за руки. Сынмин сжимает его ладонь. — Да и сам со мной флиртуешь. Хёнджин считает, что его не так уж легко смутить, но то ли Сынмин подходит к делу крайне серьёзно, то ли Хёнджин особенно слаб перед его вниманием. Оба варианта настораживают. — Ну ты паршивец, — говорит он. На станции полно народу — ожидаемо для субботнего дня. Сынмин наконец выпускает его руку, чтобы положить деньги на транспортную карту. Хёнджин нависает над ним, пока Сынмин скармливает деньги автомату, и отступает на полшага, когда Сынмин заканчивает. Они проходят через турникеты и спускаются на платформу. Он немного огорчён тем, что Сынмин не предпринимает попыток снова взять его за руку, отчего она кажется беззащитной и одинокой. Хёнджин дуется: уголки его рта опущены, а пухлая нижняя губа будто даже выглядывает за кончик носа. Он исправляет это. Я хочу взять Сынмина за руку. Если бы всё было так просто. Хёнджин придерживается более пассивного подхода. Он знает, что мог бы проявить инициативу и протянуть руку первым, но не делает этого. Он многое мог бы сделать первым, но не делает. Это к лучшему, — думает он. На задворках сознания вновь раздаётся голос, напоминающий, что ему всё ещё нравится Феликс, что ему не следует развивать отношения с Сынмином и подталкивать его к действиям. — Это с Феликсом ты должен хотеть держаться за руки, ходить на свидания, смеяться и делиться мимолётными мыслями. О чем говорит разверзающаяся в глубине его желудка яма, когда он пытается представить Феликса на месте Сынмина? Почему яркости Феликса не хватает, чтобы осветить дно этой пропасти? Несмотря на это, Хёнджин не представляет, как бы он с Феликсом говорил или делал многое из того, что делает вместе с Сынмином. Главным образом потому, что не знает, как вести себя рядом с Феликсом. Из-за влюблённости в блондина он так нервничает, что не может расслабиться и быть самим собой. С Сынмином ему за неделю стало комфортнее, чем с Феликсом за два года. — Хёнджин? — зовёт Сынмин, когда поезд подъезжает к платформе, а Хёнджин так и не двигается с места. Люди вокруг него бросаются к открывшимся дверям, а Сынмин терпеливо ждёт, пока Хёнджин его догонит. Люди в вагоне стоят как селёдки в бочке, но им с Сынмином удаётся отыскать местечко возле поручня, за который Хёнджин крепко держится, чтобы не потерять равновесие, когда поезд начинает набирать скорость. Несколько рук бросается к поручню, тоже хватаясь за него. Медленно подойдя ближе, Сынмин незаметно прикасается большим пальцем к мизинцу Хёнджина и берёт его ладонь в свою, пока незнакомцы вокруг борются за клочки пространства. Сынмин мягко улыбается ему. Голос в голове Хёнджина становится всё тише, а потом и вовсе затухает.

♡

Кафе неподалёку от Мёндона оформлено в духе волшебного леса, оно очень милое, но это просто очередное расхваленное в инстаграме местечко, где в том числе делают кофе. Хёнджин садится в кресло, выглядящее как гриб, и за столик в форме бревна. Огоньки гирлянд рассыпаны по искусственным веткам и листьям, пластмассовая зелень сплетена в парящую над головой сеть, а из динамиков доносится звук журчащего ручья. Выбор фонового шума то ли усыпляет, то ли побуждает сходить в туалет. — Сынминни, — приветствует их низкий и мелодичный голос. Женщина, судя по всему подруга семьи, о которой говорил Сынмин, выныривает из-за прилавка — круглой конструкции в центре зала, в которую вписан гигантский ствол дерева. Одна из искусственных веток достаточно велика, чтобы на ней поместилось чучело сипухи с круглыми, похожими на луну глазами. — Джейми-нуна. Привет. Хёнджин хихикает, так как они оба, похоже, не любят обниматься. Сынмин чуть кланяется, а Джейми неловко похлопывает его по плечу. Несмотря на это, кажется, они близки. — Я так рада, что ты смог прийти, — говорит она. Её губы почти не двигаются, а вот глаза едва ли не сверкают. Они притягивают к себе всё внимание. Сынмин кивает и говорит: — Поздравляю с открытием. — Поздравляю с горячим парнем, — отвечает Джейми. Она поворачивается к Хёнджину, наконец отмечая его присутствие. Он пытается не съёжиться под её пристальным взглядом. — Привет, — говорит он. — Я Хёнджин. Джейми вглядывается в него, будто рассматривая картину в музее и подбираясь вплотную, чтобы оценить каждую деталь. — И по фотографиям было понятно, что ты красивый, но разве возможно выглядеть так, будто на тебе фильтр в реальной жизни? — Фотографиям? — вторит Хёнджин. — Каким фотографиям? — Нуна, не надо. Джейми не сдерживается и расплывается в улыбке, от которой в уголках её глаз собираются морщинки. — Тем трагичным, что Сынминни показал мне, когда я увидела глупое выражение лица, непременно означающее, что в деле замешан парень. — Ты фотографируешь меня? Сынмин в смятении открывает рот, чтобы ответить. Джейми делает это за него. Она заговорщически придвигается ближе. — Он делает это исподтишка. Ни на одном из снимков ты не смотришь в камеру, а то и вовсе получаешься слегка размазанным. Будто Сынминни каким-то образом сумел заснять призрака. — Я делаю много обыденных фотографий в течение дня. И на некоторых из них оказываешься ты, — объясняет Сынмин. — В твоём парне совершенно ничего обыденного, малыш. — Можно посмотреть? — спрашивает Хёнджин. Он и раньше замечал, что Сынмин фотографирует всякое разное. Много раз на пути в школу и из неё Сынмин просил притормозить на обочине, потому что ему нравилось, как на скамейку в парке падает свет, или он видел особенно интересную тень. Ни разу Хёнджин не замечал, чтобы телефон был направлен на него. — Там ничего особенного, — предупреждает Сынмин, доставая телефон из заднего кармана. Он открывает галерею и передаёт телефон Хёнджину. В фотографиях, которые он находит, есть нечто очаровательно обыденное. Хёнджин не принимает красивых поз, а фон не захватывает дух, и ни на одном из снимков он не делает ничего чрезвычайно интересного. Вот он уснул на учебнике и крепко спит; вот в магазине, в глубоких раздумьях постукивая пальцем по подбородку, пытается выбрать, каким молоком запить снэк: банановым или клубничным; вот он присел на корточки, и его пытается зализать до смерти полчище крохотных болонок, с которыми они пересеклись по дороге домой. Тихие моменты, так и кричащие о чём-то родном и ещё не появившиеся в инстаграм-аккаунте Сынмина по той причине, что до сих пор он делал и хранил все эти фотографии в тайне. Маленькое сердечко в нижней части экрана свидетельствует о том, что Сынмин отметил эти фотографии Хёнджина как свои любимые. Сердце Хёнджина колотится в груди. Джейми спрашивает: — Есть что-то завораживающее в его взгляде на мир, да? Он кивает, не торопясь возвращать телефон, ибо вдруг их пальцы соприкоснутся, и Сынмин почувствует его бешеный пульс? Такое чувство, будто каждый сантиметр его тела радиоактивен, что он может сгореть и распасться. Такое чувство, будто он бежит марафон. Такое чувство, будто Хёнджину только что признались в любви. Сынмин выхватывает телефон из рук Хёнджина, совсем не прикасаясь к нему, и поворачивается к Джейми с пылающим лицом. — Нужно сфотографировать что-то конкретное? — он постукивает по камере Canon на перекинутом через шею ремне. — Что-нибудь бросающееся в глаза. Заметные вещи, вроде ствола дерева у прилавка, и сами по себе будут создавать достаточно контента благодаря новым посетителям, я бы хотела, чтобы ты показал нечто не столь приметное. О, и более качественные фотографии твоего парня. — Нуна! — предупреждающе восклицает Сынмин. — Я не пытаюсь поддразнить тебя, клянусь. Просто я думаю, что фотографии Хёнджинни, наслаждающегося в моём кафе чашечкой кофе и чизкейком, заставят людей стекаться сюда вне зависимости от того, захотят они сделать такой же снимок или найти собственного Хёнджинни. Но только, конечно, если ты не против? — она адресует вопрос Хёнджину, одновременно искренне и с абсолютной уверенностью, что он согласится. И вполне справедливо, по мнению Хёнджина. Очень трудно отказать кому-то вроде Джейми. Сынмин спрашивает его: — Ты уверен? — Всегда рад помочь, — отвечает Хёнджин, — но немного дополнительной мотивации не помешает. У Джейми уходит не больше пары секунд, чтобы придумать нечто для равноценного обмена. — У меня целый вагон неловких фотографий маленького Сынминни. — О боже, ИДЁТ.

♡

Прежде чем разойтись перед домом Хёнджина по окончании свидания, Сынмин вдруг спрашивает, может ли он поцеловать его. Первое желание Хёнджина — сказать «да», такое же и второе, и третье, и четвёртое. Он ужасно хочет, чтобы Сынмин поцеловал его. Но затем на задворках сознания снова раздаётся голос: «Ты не можешь — он не может». Хёнджин должен сказать «нет». Сынмин не будет на него давить или расспрашивать, если он скажет «нет». Только дело в том, что Хёнджин очень, очень хочет сказать «да». Поэтому он идёт на компромисс. — В щёчку? — тихо шепчет он в надежде, что Сынмин примет это за застенчивость. — Могу ли я поцеловать тебя в щёчку? — ни секунды не медля уточняет Сынмин. Не похоже, что такой вариант его разочаровал. В его глазах по-прежнему плещется надежда и волнение. У Сынмина такие красивые глаза. Хёнджин говорит ему: — Да. Сынмин делает шаг вперёд, затем ещё один, поворачивая подбородок. Хёнджин чувствует, как на его бедро ложится рука, тёплая и влажная даже несмотря на хлопковую ткань под ней: Сынмин нервничает. Он пахнет кондиционером для белья и мандаринами с Чеджу. Поцелуй длится меньше секунды, это едва ощутимый чмок в щеку. Жаль, что Сынмин не целился хотя бы в скулу: кожа там более тонкая, так что Хёнджин смог бы лучше почувствовать прикосновение, почувствовать лёгкое напряжение губ. Поцелуй несколько разочаровывает. Тем не менее у Хёнджина колотится сердце. — В губы, — говорит он. — Что? — Сынмин кажется ошеломлённым. Хёнджин вспыхивает. — Ты можешь поцеловать меня и в губы. Всё в порядке, Хёнджин снова идёт на уступку. Всё будет в порядке, пока Хёнджин не будет отвечать на поцелуй. Проще сказать, чем сделать, когда Сынмин сокращает оставшееся между ними расстояние, а его губы, пожалуй, самое мягкое, что когда-либо чувствовал Хёнджин. Едва ли есть какая-то техника в нежном прикосновении губ друг к другу: это первый поцелуй как для него, так и для Сынмина, но он идеален. Хёнджин закрывает глаза и погружается в ощущения. Сынмин чуть отстраняется и вновь прижимается. Рука, покоящаяся на бедре Хёнджина, обвивает талию и ложится на поясницу, притягивая его ещё ближе. От такой близости у Хёнджина кружится голова. Или это потому, что он до сих пор не сделал вдох? Я уже в раю? — думает он. Однажды Хёнджин прочитал, что губы в 100 раз чувствительнее подушечек пальцев, потому что в них более миллиона нервных окончаний. Как он должен оставаться неподвижным при такой сенсорной перегрузке? Это невозможно с научной точки зрения. Но Хёнджин ведь не идиот. Не будет же он спорить с наукой. Поэтому, конечно, отвечает на поцелуй.

♡

За недели и месяцы легко забыть о причине, по которой Хёнджин поначалу держался на расстоянии. Стоит признать: не то чтобы у него хорошо получалось, но он, по крайней мере, пытался. Теперь же Хёнджин просто позволяет их отношениям плыть по течению, убрав руки с вёсел и наблюдая, как они подбираются к точке невозврата всё ближе и ближе. Даже появление в школе Феликса не особо сдерживает растущую привязанность к Сынмину, хотя Хёнджин всегда будет относиться к веснушчатому блондину с некоторым благоговением. В конце концов, Феликс нравился Хёнджину на протяжении двух лет, буквально всю старшую школу, и он всё ещё довольно часто видит его, учитывая, что они в одной танцевальной команде. Хёнджин по умолчанию испытывает много чувств, и все те чувства, что он взрастил в себе вплоть до того, что написал письмо с признанием в любви, не исчезнут в одночасье. Он ощущает их, как ощущал бы постепенно слабеющие после землетрясения толчки. — Мне так не хватало общения с людьми, — наигранно всхлипывает Феликс за обедом в понедельник, когда он возвращается. — Но какой ценой? — спрашивает Джисон. — Попытками запомнить сраного башизеблерога? Я бы уж лучше был прикован к постели. — В таком случае ты бы не по собственному желанию провёл всю жизнь в горизонтальном положении, — отвечает Хёнджин. — Зуб даю, что твоя кровать усеяна крошками от чипсов. — Разумеется. Это заначка. — Ты отвратительный. Хёнджин поворачивается к Феликсу. — Я рад, что тебе стало лучше, — говорит он без задней мысли. Это приятная нейтральная банальность, которую Феликс слышит на протяжении всего дня и которую Хёнджин сказал бы любому другому человеку, будь он на месте Феликса. Тем не менее Хёнджин чувствует странный укол вины. Наверное, ему просто почудилось, что палочки в руке Сынмина на мгновение замерли, пока тот тянулся за омлетом. Феликс улыбается ему и говорит: — Спасибо. Сердце Хёнджина не пропускает удар, как могло бы две недели назад, но он всё равно немного краснеет. Возвращение Феликса также сопровождается изменениями в сложившемся распорядке Хёнджина и Сынмина. Дэхви не может заменять Сынмина вечно, а Хёнджину разрешают вернуться к тренировкам. Было бы вполне естественно, если бы они начали постепенно отдаляться, однако они приспособились и подстраиваются друг под друга. Если они видятся, то потому, что оба прилагают к этому усилия. Кроме того, Хёнджину кажется, что он умрёт, если не поцелует Сынмина хотя бы раз в течение дня. А без двух раз он начинает дуться. Это навязчивая идея, граничащая с зависимостью. Хёнджину нравится целоваться, и он жаждет любых поцелуев: от быстрых чмоков в коридоре — потому что Джисон угрожает насилием каждый раз, когда ему приходится быть свидетелем проявления чувств — до томных поцелуев в спальне Хёнджина в качестве награды за выполнение домашнего задания. Понимание, что всё, что они делают, для них обоих впервые, пробуждает в нём собственнические чувства, а то, как Сынмин целуется, выработав определённые техники, весьма далёкие от простого прикосновения губ, буквально сводит Хёнджина с ума. В свою очередь Хёнджин во время поцелуев выплёскивает чувства, говоря «ты мне нравишься» таким образом. Он хочет сказать Сынмину, правда хочет. Порой кажется, что слова вот-вот сорвутся с губ, но сознание этому противится. Потому что Хёнджину хотелось бы, чтобы в первый раз слова признания прозвучали в правильный момент, но также он не может заставить себя сказать Сынмину правду о письме, особенно с учётом, что оно предназначалось его лучшему другу. Он не может сказать Сынмину, что их отношения начались из-за ошибки, впоследствии подкреплённой ложью. Но одним июньским утром Сынмин пишет: KSM ♥: У нас сегодня 100 дней вместе! KSM ♥: На обеденной перемене мне нужно закончить кое-какие дела в клубе, так что мы увидимся только после школы ㅠㅠ KSM ♥: Я был счастлив с тобой 100 дней, KSM ♥: Давай будем вместе 100 лет! И вдруг Хёнджин понимает: так продолжаться не может. Он не может быть с Сынмином 100 лет и по-прежнему молчать о письме. Это будет сжирать его изнутри. И, что самое главное, Сынмин заслуживает лучшего, даже если это лучшее никак не связано с Хёнджином. Хёнджин решает сказать Сынмину… завтра. Он не хочет портить годовщину, ибо уже выпроводил маму на сегодняшний вечер, а Сынмин кажется таким счастливым и взволнованным празднованием 100 дней в качестве пары. Хёнджин тоже хочет отпраздновать эту особенную дату, раз она может стать для них последней после того, как он расскажет правду. Однако всё идёт не по плану. Они даже не успевают поужинать, как всё разваливается. В ожидании доставки еды они пытаются смастерить бумажные цветы для поделки. Хёнджин измельчает цветную бумагу, чтобы сделать пионы, а Сынмин вносит финальные штрихи в композицию из роз и веточки гипсофилы. — У тебя есть клей-карандаш? — спрашивает Сынмин. — Ага, — говорит Хёнджин, уже заканчивая работу и стараясь не порезаться в процессе, — наверху, в моей спальне. Он лежит в нижнем левом ящике стола. Я храню там всю канцелярию и штуки для рисования. И можешь ещё захватить немного бумаги? — Конечно. Прежде чем уйти наверх, Сынмин целует Хёнджина в макушку. Хёнджин доделывает второй стебель и начинает задумываться, куда делся Сынмин. Почему он так долго? По мере того, как Хёнджин поднимается по лестнице, в нём нарастает необъяснимый страх. В коридоре около его спальни темно, и тишина, нарушаемая лишь звуком его шагов, пробирается морозом под кожу. Он распахивает дверь и заходит внутрь. Искрящийся на языке вопрос тут же замирает и угасает при взгляде на спину Сынмина, сгорбившегося за столом и читающего стопку знакомых пергаментных листов кремового цвета. В руках Сынмина десятки написанных и забракованных Хёнджином черновиков. Все с обращением Дорогой Феликс, Дорогой Ликси, Дорогой Ангел, и один или два черновика с тем, на чём Хёнджин остановился в конечном счёте: Дорогой Ты. Он по глупости посчитал это поэтичным. Сынмин поворачивается к нему. У Хёнджина в голове проносится миллион разных мыслей. Слова и извинения рассыпаются прежде, чем он успевает облечь их в звуки. Что нужно говорить в такой ситуации? — Ты не должен был узнать так. Определённо не так. Хёнджин проклинает свой талант подбирать самые неподходящие слова. Сынмин смотрит на стопку писем, а затем поднимает взгляд. Его лицо отображает всё, всю его боль. — А должен ли был вообще узнать? Или ты так и собирался держать меня в неведении? — Я собирался сказать тебе завтра, клянусь! Я просто не хотел портить праздник. — А что-то бы изменилось? — Минни… — Нет, — предупреждает Сынмин. Это плохо, потому что он не повышает голос, не обрушивает на Хёнджина заслуженные оскорбления; его пальцы не дрожат от желания схватить ближайшую вещь и разбить её вдребезги. Он просто сидит совершенно неподвижный, совершенно спокойный, совершенно пустой. Хуже того, он выглядит как прежний Сынмин, похожий на бездушного робота. Он держится на расстоянии, окоченевший, как погребённый под двумя метрами земли труп. Он не смотрит на Хёнджина с обожанием в глазах. Он вообще не смотрит на Хёнджина, скорее мимо него. Сквозь него. Они вновь два незнакомца. — Сынмин, скажи что-нибудь, — умоляет Хёнджин, когда тишина становится слишком гнетущей, слишком удушающей. — Например? Его прорывает: — Что ты ненавидишь меня. Что я плохой человек, раз пудрил тебе мозги. Что ты больше не хочешь меня видеть. — Даже если это всё не так? — спрашивает Сынмин. Голос надламывается, но он решительно продолжает. — Я не ненавижу тебя, ты не плохой человек, и я всё ещё хочу видеть тебя. Я хочу видеть тебя и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Я хочу видеть тебя, пусть даже будет больно. Это звучит почти как прощение. Хёнджин смеет надеяться, а потом– — Но я не хочу быть с тобой. Не теперь. — Прости, — говорит Хёнджин, пытаясь сдержать слёзы, чтобы хотя бы извиниться. Сынмин всегда смягчается, когда он плачет, и целует его. У Хёнджина нет права плакать или чувствовать боль, когда он сам причиняет боль тому, кого любит. Хёнджин любит Сынмина. Хуже момента для осознания и не придумаешь. — Я должен был сказать тебе в тот же день, но не сказал. Я должен был сказать тебе в какой-то из этих ста дней, но не сказал. И мне очень, очень жаль. — Почему ты не сказал? — тихо, но решительно спрашивает Сынмин. Он хочет знать всю правду и ни каплей меньше, даже если будет больно. Хёнджин должен был понимать, что Сынмин гораздо сильнее, чем считает Хёнджин, что Сынмин может справиться с чем угодно. Но осознаёт он это только теперь. — Это не подкат, — предупреждает Хёнджин, — но потому, что твоя улыбка делает меня слабым. Ты так широко улыбался в тот день, Минни. Это была одна из тех улыбок, которые ты иногда прикрываешь рукой, потому что стесняешься своих зубов, но ты был так рад тому письму, тому, что тебе впервые признались в любви, что даже не думал об этом. Я люблю эту улыбку. Я хотел уберечь её. Это и причина, и оправдание. Глядя на него, Сынмин прищуривает глаза. — И что с того? Ты собирался вечно встречаться с тем, кто тебе даже не нравится? Пока не пересохнет колодец жалости, и я тебе не надоем окончательно? Когда ты собирался провести черту? — Я думал, что это я надоем тебе, — Хёнджин с досадой взъерошивает волосы. — Обычно так и происходит. Обычно люди не замечают ничего кроме моей внешности. А мы такие разные, поэтому я предположил, что мы просто не сойдёмся. Я думал, мы расстанемся через неделю или около того и будем если не друзьями, то хотя бы приветливыми бывшими. Типа, что было, то было. — А Феликс? — …А что с ним? — Он тебе нравится? Он нравился тебе всё то время, что мы встречались? — руки Сынмина сжаты в кулаки. Его взгляд устремлён в угол комнаты. — Это сложно, — говорит он. — Хёнджин, нам всего восемнадцать. Разве это может быть настолько сложно? Он открывает рот, намереваясь что-нибудь сказать, но затем закрывает. Он не хочет снова ляпнуть что-то не то. Вдруг он только усугубит ситуацию, если не сможет донести свои чувства должным образом? Сынмин расценивает его молчание как ответ. — Думаю, я всегда подозревал. Ты не очень-то и старался это скрывать. Едва ли ты обращал на меня внимание, когда рядом был Феликс, а без него и подавно. Можешь пригласить его на свидание, если хочешь. У тебя есть моё благословение. Не то чтобы оно тебе было нужно. У меня нет на тебя права, — Сынмин горько усмехается, прежде чем подойти к двери и, не оглядываясь, добавить: — думаю, у меня никогда его и не было.

♡

Это не похоже на расставание. Не совсем. Не когда Феликс по-прежнему каждый день обедает с ними, и, кажется, не имеет ни малейшего представления о произошедшем, поскольку Сынмин как обычно занят клубной деятельностью, а сейчас проводит больше времени за учёбой, поскольку экзамены уже не за горами. — Если уж на то пошло, было куда бы более странно, если бы он давал себе хоть сколько-нибудь времени на отдых, но, думаю, именно так и бывает, когда ты отвратительно сильно влюблён, да? — Феликс приподнимает брови, смотря на Хёнджина. Очевидно, Сынмин пока ещё не сказал своему лучшему другу. Хёнджин втайне чувствует облегчение. Сынмин выглядел таким непоколебимым, уходя в тот день, словно всё кончено. Но вместо того чтобы забить последний гвоздь в крышку гроба, оба тянут время. Сынмин ничего не сказал, так что и Хёнджин не станет. Вероятно, Чонин чувствует, что между ними что-то произошло, но нехотя придерживается своего обещания не поднимать эту тему. Проходят дни, и чем дольше Сынмин молчит, тем больше Хёнджин надеется. Он попросту не может двигаться дальше, пока Сынмин не скажет Феликсу, что всё кончено. Хёнджин хочет верить, что таким образом Сынмин неосознанно пытается взять паузу. Может, где-то в глубине души Сынмин даже готов принять его обратно. Однако решать Сынмину. К сожалению, Сынмин бежит от него как от чумы и игнорирует все сообщения и звонки. После пятидесятимиллионной попытки связаться с ним, вместо того чтобы бесцеремонно заблокировать номер Хёнджина, Сынмин находит в себе милость написать сообщение с просьбой позволить ему побыть наедине с собой, даже если блокировка — это то, чего Хёнджин заслуживает. После школы Сынмин даже не ходит в том же направлении. Должно быть, он делает большой крюк, чтобы не наткнуться на Хёнджина. Эта странная неопределённость длится до тех пор, пока однажды после тренировки Феликс не подходит к нему с хмурым видом. — Почему я получил от Сынмина сообщение с просьбой пригласить тебя завтра на свидание? У Хёнджина сердце падает в пятки. — Он так и написал? Феликс пихает ему в лицо телефон. С экрана на него смотрят два сообщения. Первое — просьба. Второе — одно слово: «пожалуйста». — Что происходит? Неужели теперь всё кончено? При этой мысли Хёнджин чувствует себя разбито. Та непрочная нить, за которую он держался, официально оборвана. Он хочет сползти на пол и стать с ним одним целым. Позже на него набредут уборщики и попросят подняться, но заметят, в каком он жалком состоянии, и ограничатся тем, что помоют пространство вокруг него. Не прошло и двух секунд, как он получает от Сынмина сообщение, из-за которого чувствует себя только хуже. KSM ♥: Развлекайся. — Он что, издевается надо мной? — шипит Хёнджин, желая, чтобы слова перестроились во что-нибудь другое. — Хёнджин! — рявкает Феликс. Что-то в нём каменеет. — Ты хочешь завтра пойти со мной на свидание? — Что? — Свидание. Завтра. Со мной. Хочешь пойти в какое-то конкретное место? Хёнджин угрюмо убирает телефон в карман. Феликс топает ногой. Его найки скрипят о наполированный деревянный пол. — Хёнджин, прекрати странно себя вести и скажи, что у вас произошло. — Мы расстались, и теперь он хочет, чтобы ты замутил со мной в качестве утешения, — Хёнджин знает, что ведёт себя несправедливо. Он знает. Но ещё ему больно, и потому он неспособен признать свою ошибку. Разве не этого ты хотел? Слышится ему в голове голосом Сынмина. Возможно, голосом, искренним и полным благих намерений, но для Хёнджина он звучит жестоко. Сынмин ведёт себя жестоко. — Вы расстались? — Феликс моргает. — Похоже на то, — бормочет Хёнджин. — И Сынмин именно меня просит пригласить тебя на свидание… потому что? Хёнджин не стесняется признать это: — Это ты должен был получить письмо в тот день. Должно быть, я от волнения перепутал шкафчики. Мне показалось, что кто-то идёт, и я не хотел, чтобы меня застукали. — Я тебе нравился? — Некоторое время, да. — Я всё ещё нравлюсь тебе? Хёнджин по умолчанию отвечает: — Это сложно. — Окей. — Окей…? — Окей, я пойду с тобой на свидание завтра, — Феликс улыбается. — Зайди за мной в полдень. Я помогу тебе всё упростить.

♡

Хёнджин набрасывает футболку и джинсы и встречает Феликса у его дома в Окчхоне. Добраться до туда — целое испытание, ибо это достаточно далеко, чтобы пропало всякое желание идти пешком, но также туда не ходит ни один прямой автобус, так что по дороге приходится сделать пересадку. Когда он добирается, у него потеют ладони, но он не уверен, от летней жары и спешки или от нервов. Феликс ждёт его на ступеньках подъезда и оживляется, когда видит выходящего из-за угла Хёнджина. Он начинает энергично махать рукой, когда Хёнджин преодолевает половину пути. Хёнджин машет в ответ, но несколько неловко. Он понятия не имеет, что его ждёт, так как Феликс сказал, что сам всё подготовит. Хёнджин благодарен, поскольку, несмотря на всё время, проведённое за фантазиями о том, каково было бы встречаться с Феликсом, он никогда не задумывался о буквальной логистике отношений с ним: куда бы они ходили, что бы делали, о чём бы говорили и тому подобное. — Готов? — спрашивает Феликс. — Эм, конечно? — Хёнджину неудобно и досадно, что его ответ звучит как вопрос. Как оказалось, представление Феликса о свиданиях не так уж далеко от того, что Хёнджин бы делал вместе с Сынмином. Первое место, куда они отправляются — кафе неподалёку. Даже не задумываясь, Хёнджин называет их с Сынмином обычный заказ, пока Феликсу не приходится вмешаться и сказать: — На самом деле, можете сделать латте крем-брюле вместо второго американо со льдом? — Ох. И-извини, — заикается Хёнджин. Он начинает объясняться, но затем понимает, что будет невежливо сослаться на то, что он на мгновение забыл о присутствии Феликса, — просто… извини. — Всё нормально. Привычка, да? — Ага, — тихо признаёт Хёнджин. Они берут свои напитки и направляются во внутренний дворик, занимая столик около ограды, отделяющей кафе от уютной старинной улицы, утопающей в зелени. Мимо проходит довольно много пешеходов, и, когда разговор себя исчерпывает, Хёнджин возвращается к рассматриванию прохожих. В самом по себе свидании нет ничего ужасного. Феликс, как и всегда, невероятно очарователен. Он расспрашивает Хёнджина о его жизни, внимательно слушает и живо реагирует на его слова. Хёнджин по-прежнему смущается от прикосновения рук, когда Феликс передаёт ему свой телефон, чтобы показать коллекцию фото с Бонди-бич. Хёнджин по-прежнему считает Феликса одним из самых милых парней на всём белом свете. Он объективно хорошо проводит время. Но именно на долгожданном свидании с Феликсом Хёнджин наконец понимает, что это совсем не то, чего он хочет. Ибо все его мысли заполнены только Сынмином. — Это не то же самое, да? — спрашивает Феликс, когда замечает, как Хёнджин проверяет уведомление о новом посте в инстаграм-аккаунте кафе Джейми. С момента открытия она стабильно выкладывает контент, только это не одна из фотографий, сделанных Сынмином для промо-материала во время их первого свидания. — Быть со мной и быть с Сынминни. Хёнджин не может оторвать взгляд от экрана. Когда Джейми успела сделать это фото? Они с Сынмином сидят на креслах и уплетают один чизкейк на двоих, переплетя ноги под столом, едва вмещающим двоих. Сынмин кормит Хёнджина кусочком чизкейка несмотря на то, что его рука почти восстановилась, и он более чем способен поесть самостоятельно. Просто, по мнению Хёнджина, еда становится вкуснее, когда он ест её с рук Сынмина. На фото его глаза зажмурены и изогнуты подобно полумесяцам, а рот широко открыт. Джейми подписала пост: «Я оставляю за собой право выгнать из моего кафе любого, кто заставит меня чувствовать себя так же одиноко, как эти двое». За всё время их отношений они не сделали ни одного фото вместе; невероятно с учётом того, что их галереи забиты фотографиями друг друга, но нет ни одной, где они оба в кадре. Что-то в совместных фотографиях казалось Хёнджину слишком постоянным, а Сынмин, вероятно, подсознательно почувствовал эту нерешительность. К тому же они проводили вместе столько времени, что это было не важно. Когда всё закончилось, у Хёнджина не оказалось ничего, на что можно тоскливо смотреть либо катарсически удалить, таким образом метафорично удаляя Сынмина из своей жизни. Они всегда существовали в каком-то туманном промежуточном состоянии, не имея возможности двигаться дальше из-за того, что всё время были привязаны ко лжи Хёнджина. — Это свидание упростило тебе ситуацию? Хёнджин, впервые за долгое время почувствовавший настоящее облегчение, смотрящий на Феликса и видящий в нём только друга и ничего более, отвечает: — Да.

♡

Хёнджин плох в выборе слов, но он старается. Он пишет десятки писем и ещё десятки выбрасывает. У него сводит руку, и он опасается, что травма вновь даст о себе знать, но продолжает строчить, как только боль хоть немного утихает. Он думает, что предложения складываются легче, потому что все они написаны от сердца. Теперь он не заботится об идеальности, а сосредотачивается на том, чтобы каждое слово было искренним. Чтобы Сынмин знал, что покрывающие страницу чернила впитали в себя каждую каплю чувств, которыми он истекает. Каждое письмо начинается одинаково: Дорогой Ты, Он не пишет имя Сынмина, но в этот раз не потому, что пытается быть поэтичным, а потому что его письма настолько конкретные, что адресат у них может быть только один. Для Хёнджина существует только Сынмин. Никто и сравниться не может. Хёнджин заполняет шкафчик Сынмина письмами. По письму в день, как по часам. Можно было бы подумать, что через какое-то время у Хёнджина закончатся идеи, но этого не происходит. Также можно было бы подумать, что Хёнджин пишет письма зря, но это не так. Феликс говорит ему по секрету: — Он хранит каждое из них в папке в рюкзаке. Он притворяется, что подолгу копается в нём в поисках чего-то на дне. На деле же ему просто нравится водить пальцем по краям конвертов. Так что Хёнджин не сдаётся. Он представляет, как с каждым днём броня Сынмина слабеет. Он бросает в шкафчик двадцать второе письмо, когда Сынмин застаёт его в процессе. — Сколько ты ещё собираешься это делать? — спрашивает Сынмин, наблюдая за тем, как Хёнджин удивлённо вскрикивает, а письмо застревает в вентиляционных прорезях шкафчика. Возникшие на поверхности замины напоминают то первое письмо. Первое письмо, с которого всё началось. — Я буду признаваться тебе каждый день, пока ты не примешь меня, а затем каждый день после того: для пущей убедительности. Или пока ты не скажешь мне прекратить, — Хёнджин хмурится и делает шаг от шкафчика. Он поворачивается к Сынмину. — Ты пришёл, чтобы сказать мне прекратить? — Нет. — Ты хочешь, чтобы я прекратил? — …Нет. Всё тело Хёнджина начинает пульсировать. Он горит желанием протянуть руки и заключить Сынмина в объятия. — Если бы я попросил обнять тебя прямо сейчас, ты бы отказался? Сынмин краснеет, но не отвечает. — Пожалуйста, Минни? Хотя бы на секунду? — …Хорошо, — Сынмин кивает. Хёнджину приходится буквально сдерживать себя, чтобы не броситься на него. Он двигается медленно, касаясь пальцами подола рубашки Сынмина и притягивая того ближе. Его подбородок находит пристанище в изгибе шеи Сынмина, он вдыхает его запах, приникая к месту чуть ниже уха. Сынмин сначала напрягается от прикосновения, но затем постепенно расслабляется. Хёнджин обвивает руками его тонкую талию. Он не сжимает его изо всех сил, хотя отчаянно этого хочет. Его объятия не очень крепкие, так что Сынмин может легко отстраниться. — Я скучаю по тебе, — говорит Хёнджин, когда проходит несколько секунд, а Сынмин не пытается высвободиться. Хёнджин отходит первым, поскольку у него кружится голова от близости Сынмина, а ему нужно ясное сознание для того, что он намеревается сказать. Он расправляет плечи и делает глубокий вдох. — Я люблю тебя, — объявляет Хёнджин. — Мне жаль, что я не сказал этого раньше. Мне жаль, что я не понимал этого и причинил тебе боль, пока пытался разобраться. Но теперь я знаю, что ты для меня значишь, а значишь ты для меня всё. Так что позволь мне ещё раз стать первым человеком, который признается тебе в чувствах. Я люблю тебя, Ким Сынмин. Мгновение между тем, как Хёнджин закончил свою речь, и тем, как Сынмин снова сокращает пространство между ними, кажется целой вечностью. Он надеется, что каждый их поцелуй будет длиться вечность. Он хочет провести с Сынмином несколько вечностей. Сынмин улыбается Хёнджину в губы. — Ты любишь меня больше, чем любил Чхве Йену? — Окей, давай не будем забегать вперёд. — Я тоже тебя люблю.