В летописях не значатся

Кто поглядит под пепел лет: Мой путь далёк на сотни лиг. Но сердце остаётся здесь, На этом берегу земли… (с) Айрэ и Саруман. Гордо высится Амон-Сул над взгорьем, прямая и строгая, из серо-стального камня, словно вырастающая из гранитного лба высокой горы. Зорко глядят с вершины стражи. Когда-то на вершине, под нарядной черепичной крышей, в ненастные ночи горел огонь – для всех заплутавших. Теперь даже в бурю башня темна, а воины Артедайна щурятся против ветра, снега и дождя – мало ли кто… мало ли – что. Это во времена славы Арнора башня стояла в центре северных королевских земель, где лихие люди и те досадной случайностью считались, а теперь, когда от славного королевства осталось три княжества, да с Рудауром в соседях, чего только не ждёшь. Последние дунаданы из Рудаура уходили чуть ли не в чём есть, бросая всё, что не унесёшь в руках да не увезёшь в седельных сумках. И рассказывали всякое. Комендант башни покачал головой. Не кончится это добром. Если раньше Рудаур просто разбойников привечал, даже не столько привечал, сколько «не замечал», теперь как бы не война настоящая намечалась. По всему, продался рудаурский князь, или как он там себя теперь именует, Ангмарскому Чародею. Вот в Ангмаре «всякое» творилось так часто и с таким размахом, что беженцы оттуда даже шёпотом и с оглядкой рассказывать порой опасались. Недоброе время, к тому же на Амон-Сул, кроме Рудаура, и Кардолан облизывается: ещё бы, кто сидит в башне, тот хозяин дороги, а это и защита, и нападение, и торговые караваны. И, если с Кардоланом можно договорится по-хорошему, не забылось ещё, как их пограничников во время зимних бурь в крепость пускали и вместе с ними медовуху после дозора пили, то с этими, из холмов, на одной горе под кусты лучше не присаживаться. И не в том дело, что чужой крови – в Артедайне треть народа к дунаданам отношение имеет только то, что бок о бок дома ставят, но служат не за страх, за совесть. А в том, что живут в Рудауре по поганеньким законам. По Вражьим, если уж не замалчивать, законам они там живут. - Комендант Таргон! – в люк высунулся отрок, который в этом году за комендантом оруженосцем ходил. Дозорные напряглись и прислушались, но смотреть в снежные сумерки не перестали. Другие отроки, к крепости приписанные, только вздыхали завистливо. Таргона по всей границе знали и уважали, а он спокойно это признавал и дальше службу нёс. - Что? - Там наш чудик с арфой пришёл, вас просит. Комендант вздохнул. Да-а, гонять мальчишку ещё и гонять. Без отдыха и продыха. - Во-первых, не чудик с арфой, а следопыт Раниар, во-вторых, спустись на пролёт, поднимись и доложи по форме. Голова исчезла, горький вздох даже закрывающийся люк не заглушил. Ближайший дозорный откровенно ухмылялся в шарф, где-то за спиной раздался смешок. - Да ладно, командир, прав же. Раниар тот ещё чудик. - К лучшему нашему следопыту можно и побольше уважения, - буркнул Таргон, прислушиваясь. Ага, идёт оруженосец, шаг чеканит, топая от усердия. – Ты знаешь, что он насмотрелся, когда их крепость вымерла? – выдержал многозначительную паузу. – И я не знаю. Ангмарская граница, сам подумай. Дозорный пристыженно замолк. Конечно, думал Таргон уже на лестнице, назвать Раниара «их» следопытом можно с натяжкой. Шатался он вдоль всей «внутренней» границы, порой пропадал на годы, и снова приходил в сторожевые крепости. На изумлённые расспросы пожимал плечами и равнодушно говорил, что ходил в Ангмар. Угу, ходил он. В Ангмар. Дунадан прямо-таки образцовый. И живым вернулся. Насколько Таргон помнил, не постарел Раниар с его молодых лет нисколечко, это ж чуть не княжеской крови нужно быть. К слову, помнить было трудно: Раниар уходил, отдохнув и рассказав важное, а лицо его в памяти как-то стиралось. Ну, дунадан. Ну, волосы черные, а кожа светлая, и как не загорает. Глаза вроде бы синие… или серые? А может, вовсе темно-голубые. Красив, как распоследний эльф, впрочем, Таргон самих эльфов последний раз видел в детстве и мельком, на ангмарской границе, где он до перевода на Амон-Сул служил, их не водилось. Зато язык Старшего народа он знал, не только современный, но и староэльфийский. И подозревал, что Раниар – никакое не имя, а прозвище, вряд ли хорошие родители сына назовут Скитальцем, даже на древнем языке. Вот и думай, то ли правда княжий сын внебрачный, мало ли что в жизни бывает – то ли эльф, который не хочет, чтобы в него пальцем тыкали и вопросы задавали не по делу. Дело-то Раниар знал, как никто. Бывало, только добытые им сведения и наблюдения некоторые крепости спасали. - Мирной ночи, следопыт. - Спокойной стражи, комендант, - Раниар поднялся навстречу во весь свой немалый рост, протянул правую руку для северного воинского приветствия. На левой, как всегда, была тонкая кожаная перчатка с обрезанными пальцами. Ладонь, запястье и первые фаланги не видно, а на арфе играть не мешает. - Слушай, спросить неловко, но любопытство с самой ангмарской границы мучает: на кой тебе арфа-то в разведке? - Долго ты его сдерживал, - следопыт улыбнулся уголками губ. – Музыка там спасёт, где меч не поможет. - Это например? - Замаскироваться получше и в любое селение, что больше хутора и меньше города, дорога открыта. В Рудауре и спеть можно, в Ангмаре я простуженным притворялся и просто играл. Да, следопыт-то ещё сильнее с чудинкой, чем комендант раньше думал. Потрясающее нахальство и сумасбродная отвага, вот так по вражьей земле бродить. - С чем на этот раз? - Шли гонца к князю, комендант. Как только сможешь, так и шли. Рудаурское приграничье зашевелилось, на Амон-Сул они пока не выдвигаются и в целом молчат, как будто им речь заперли, но боюсь я, что они на вас не в прямую атаку пойдут. Вот дорогу где-то подальше отрезать могут. - Так, - Таргон недобро сощурился, сжал кулак. – Отрезать нас от зимних караванов, выбивать охотников, сжать осаду – а дальше мы либо будем пробиваться и оставим башню, либо от голода ослабеем и штурм не отобьём. А войско княжье боями связано и от Кардолана помощи никакой… - Если пообещать совместную стражу, может, и будет помощь, но веры им до внука нынешнего князя, а может, до сына. - И решают такое не один день, - согласился Таргон. – Что ж… в ночь завьюжит так, что по всему взгорью ни пройти, ни проехать, ни чародейством не пробиться, а как ослабнет, так гонца и пошлём, ты пока напиши подробно донесение, что и как. Раниар кивнул, без разрешения садясь и придвигая к себе чернильницу с бумагой. Отличной – на содержание этого гарнизона денег не жалели. Таргон дружески хлопнул следопыта по плечу и вышел, надо распорядиться о гонце и подготовить того к тяжёлой дороге. Они много лет друг друга знали и наедине особо не церемонились. Хотя… знал ли кто-нибудь действительно хорошо Раниара, следопыта из вымершей крепости? Вряд ли. Долго ему пришлось трудиться, чтобы заслужить полное доверие, ничего толком о себе не рассказывая. Нет, сегодня определённо был нерядовой вечер! Таргон не успел спуститься во двор, как увидел, что кто-то открывает конную дверцу в основных воротах. Сквозь открытую створку просочился первый снежный язык позёмки, грозящий вот-вот перерасти в лютую метель, но пока обманчиво-мягко стелющийся по неглубокому снегу. Тридцать лет назад о таких метелях вокруг Амон-Сул и не слышал никто, зимы были мягкие, тёплые и малоснежные, фермеры пшеницу сеяли. Теперь на полях одну рожь видишь, с другой стороны, можно без опаски озимые сеять. Открывали дверь так, словно приехал кто-то свой-дальше-некуда, и Таргон почти уверился, что увидит княжеского гонца. Но нет, во двор, кокетливо переступая, вошла кобылица сказочной красоты, светло-серая в яблоках, с ухоженной чёрной гривой и тёмно-серым неподрезанным хвостом. Это ж не лень хозяину такую красоту холить и вычёсывать? А, да не хозяину – хозяйке! Женщина неуловимо-текучим движением соскользнула на припорошенные плиты, откинула капюшон, стянула шапку, и суровый немолодой комендант оторопел, как мальчишка. Провалиться ему на месте – эльфа! Настоящая эльфа, этих раз увидишь, ни с кем не спутаешь. Правда, те, из детских воспоминаний, были светленькие, а у гостьи Амон-Сул волосы черней вороньих перьев, аж в синеву отливают в тусклом свете. - Приветствую дочь Старшего народа, - с изумлением он совладал быстро и пошёл приветствовать эльфу, как полагается. – Я комендант Таргон. Что привело тебя в Амон-Сул? - Спокойной стражи, воин, - она вежливо поклонилась, не чинясь. – Келеблин из Ривенделла, еду в Форност. Она устало стянула варежки, выглядевшие невероятно трогательно на этих дивной красоты руках: вот же, Старший народ, а мёрзнут и греются, как люди. Вязка вся в звёздах и косичках, видно, что с любовью кто-то сделал. Может, и сама постаралась. А эльфа неожиданно задорно улыбнулась, улыбка пробилась сквозь заметную усталость, как солнечный луч сквозь тучи: - Хорошо, что успела, за мной с гор такое идёт – оглядываться страшно. - С дозорной площадки спустился, видел, - комендант широко повёл рукой: - Будь гостьей, пока непогода не схлынет. Не иначе, сами Валар за артедайнским пограничьем приглядывают. Эльфы союзникам в помощи не отказывают, едет она и так в столицу, письмо следопыта вряд ли откажется отвезти. Эльфу с дороги не сбить, чарами её не заморочить, за лошадьми их всей рудаурской кодле не угнаться. Таргон привычным взглядом оценил снаряжение: хорошее снаряжение, ну да путешествует она наверняка дольше, чем он на свете живёт, а то и Артедайн стоит. На поясе парные мечи явно не для красоты и хвастовства привешены. Воин воина да не поймёт? К тому же, поверх тёмного плаща на меху какой-то инструмент в кофре на спину закинут, вроде лютни, но чересчур изгибистая и гриф длинноват. С Раниаром её, что ли, свести, тот вечно в угол отсаживается, а певец с певцом всегда найдут, о чём поговорить. …Следопыт сидел на окне, вглядываясь в то, что ещё можно было различить за мелкими стёклами, вставленными в толстую обрешётку. Места на широких подоконниках для двух Раниаров бы хватило, если потесниться, а было бы окно пошире, не бойницей, то и на трёх, стены клали на совесть. Вот он и разместился с комфортом, арфу походную на колено пристроил и что-то наигрывал тревожное, тихое, как дальнее эхо в пустошах. - Слезь, хватит комнату выстуживать. - О, прости, - он спрыгнул и посторонился, давая вдвинуть тяжёлую ставню в проём. – Кто приехал? - Не поверишь! Эльфа ривенделлская, в Форност едет. С мечами и какой-то лютней-переростком. Раниар как-то странно взглянул на коменданта, дёрнул губами и ровно произнёс: - Лучшего гонца тебе, Таргон, и не найти. Редко, когда судьба так на нашей стороне играет. - Вот! И я так думаю, что не откажет, дело-то серьёзное. Ангмар всем поперёк горла встрял, а Рудаур под их музыку подпевает. - Знал бы ты насколько, - полушёпотом согласился Раниар, показал на стол: - Для князя запечатано, для тебя переписал отдельно, чтобы с отправкой не тянуть. - Мог бы не торопиться, я раньше, чем через три дня, даже эту Келеблин за ворота не выпущу, будь она хоть из их Заморья. - Как?! - Что, зовут как? Келеблин, если не напутал. Раниар взялся какой-то дурнотной бледностью, сжал задрожавшие губы и отвернулся. Вроде даже что-то проговорил беззвучно, одно слово, но точно не имя гостьи – длиннее. Впрочем, по губам читать Таргон не умел. - Да ты её знаешь никак? Раниар помолчал, покачал головой и ответил невпопад: - Не напутал. Ну точно, с чудинкой следопыт. Знает же! Точно знает. Поблёк, ссутулился и смотрит так… с тоской смотрит. Да что в его жизни творилось-то?! Раз настоящей ривенделлской эльфе – и не рад… В общей трапезной на третьем этаже было тепло, шумно и весело, пахло густой мясной тушёнкой на овощах, свежим хлебом и травяным взваром с мёдом. Здесь, на Амон-Сул, всё было просто: вот товарищи по оружию, вот граница, вот дорога, которую надо защищать. Комендант, конечно, садился дальше всего от двери, чтобы и воинов своих видеть, и вход, но и только, стол и лавка были теми же, что и для всех. Приехал бы сам светлый князь Аргелеб, его б за тот же стол усадили и ту же тушёнку с тем же хлебом подали, разве что миску и кружку для взвара выбрали бы самые нарядные. И навек бы разочаровались, вздумай князь хоть поморщиться. В стенах Амон-Сул века назад самого Гил-Гэлада тем же порядком угощали, а тот улыбался и благодарил, не считая зазорным делить хлеб с простыми воинами. В Артедайне традиции арнорского пограничья блюли как бы не ревностней, чем в самом Арноре. Эльфа Келеблин, отмытая и переодевшаяся, арнорскую тушёнку ела с отменным аппетитом, хлебом тёплым закусывала и что-то весело любопытным сотрапезникам отвечала. Посмотрели бы рудаурцы, вмиг бы забыли свои глупости, что эльфы питаются звёздным светом, росой с цветов и чародейством. Таргон понимающе улыбнулся: молодёжь, забыв свои места за столами, расселись вокруг гостьи и наперебой ей то варенье предлагают на сладкое, то мёд, то взвар льют… в ту самую, нарядную кружку, и выпросили же у ключницы! Сам он поужинал с Раниаром прямо у себя, за столом с донесениями следопытов: видно же, что он бы голодным остался, а в общий зал не пошёл. Теперь стояли вдвоём на галерейке и наблюдали за ужином гарнизона. Таргон, правды ради, не столько на эльфу смотрел, сколько на следопыта. А тот в тень упрятался, в плащ завернулся, как в разведке, и глазами в гостью так и впился, ловил каждый жест с каждое долетающее слово, затаив дыхание. Нет, не вражда тут и не опаска, он вроде и счастлив до одури, и не хочет, чтобы его заметили. «Как есть чудик с арфой» - подумал Таргон с досадой. Развёл тут, понимаешь, секреты… - Спасибо за угощение и тепло! – девушка вроде бы и голос не сильно повысила, но как-то разом перекрыла ровный гул. – Вот только отблагодарить нечем, кроме песен. - С союзников плату за кров не спрашивают, - громко ответил командир одного из дозорных отрядов, которые дорогу патрулируют. Не в зимнюю бурю, само собой. – Но от песен кто ж откажется! Дружный смех и одобрительный стук кружек. Немногочисленные служанки и младшие отроки, вроде его оруженосца, быстро собрали пустые тарелки и котелки, торопясь отнести всё вниз на кухню: эльфа петь собралась, как такое пропустить! - Что улыбаешься-то? - Если б отказались, уговорила, - Раниар из-под капюшона улыбался легко, светло и немного безумно. – Ей здесь нравится. И гарнизон твой нравится. - Угу, они и мне нравятся. Тем временем гостью уговорили сесть за «комендантский», самый дальний стол, уверяя, что раз Таргон «к варенью» не вышел, то отдельно поел и на занятое место не обидится, а петь оттуда удобнее. Оттуда и говорить было удобнее, своды построили так, что голос отражался на всё немаленькое помещение. Келеблин расчехлила свою диковинную лютню, перебрала струны, проверяя настройку, одобрительно кивнула и как-то странно повела плечами. - В Ривенделле, - сказала она, прижав струны, - в вечера песен считают самым лучшим начать с радости, продолжить печалью и закончить надеждой. Не каждый раз, но чаще всего… - люди предвкушающе притихли, Келеблин тряхнула головой и закончила: - но тут пограничье, так что заменим печаль воинской доблестью. И перебрала струны, выводя всем известный зачин песни о фляге. Инструмент звучал звонче и резче, чем лютня, удивительно подходя к её голосу. Обычно задорное: «А ну, во флягу загляну!» - орали дружным хором так, что этажом выше и ниже слышно было через толстенную кладку и перекрытия, но сейчас люди только выбивали ритм, хлопая и притопывая. Перекрывать такой голос казалось преступлением, а совсем не поддержать не выходило, пение эльфы заражало весельем даже самых угрюмых. Келеблин – «серебряная песня». Или, возможно, «поющая серебро». Да, назвали её родители точнее не выдумаешь. С таким даром петь бы на звёздных полянах, в прекрасных эльфийских чертогах, в королевских дворцах. А она в пограничной крепости гарнизон веселит, и, Таргон был уверен, у походного костра добрым попутчикам так же спела бы, нос не воротя. А Раниар пальцами дёргает, словно струны арфы перебирает по памяти. Вот чьё пение комендант ни разу не слышал, хотя что-то наигрывал следопыт чуть не каждую свободную минуту. Жалеет небось, что не взял? Эльфа всё пела, Таргон перебрался к самым перила галереи, опираясь на них. Внизу заметили, но он поднял руку успокаивающим жестом: продолжайте, всё в порядке, отсюда хочу послушать. Заметил своего оруженосца: тот просочился в приоткрытую дверь к кухням, принёс кружку с питьём, подсунул подуставшей певице. Она поблагодарила, с некоторой растерянностью скользнула взглядом по галерее, вроде бы нахмурилась слегка. Поколебалась. - Ну что, о любви петь? - Пожалуйста! – кто-то из молодых пограничников. И она запела. По-своему. Спасибо, хоть не староэльфийский, но тут и современный их не то, чтоб многие знают, не королевские времена, когда основам эльфийского наравне со счётом и грамотой детей учили. Впрочем, такую пронзительно-нежную и светлую песню и без перевода можно понять. Приди ко мне, Через тьму и мрак Востока! Приди ко мне, Через бездну лиг, Через пропасть лет, Приди ко мне… Ох уж эти эльфы… по молодости было не раз, что Таргон влюблялся, вроде и взаимно, но до брачных обетов дело так и не дошло. Что уж о великой любви говорить, такой, как у них: чтобы на всю жизнь. Пограничье – его любовь, Амон-Сул – его жена, вряд ли что-то большее будет, но в груди тесно и глаза чешутся. Внизу совсем затихли, лица посветлели, у кого жены и невесты есть, те вовсе словно не здесь. Сразу стало понятно, что до этого Келеблин веселилась и шутила, теперь же началось то, о чём сказки рассказывают. А она, не дав выдохнуть, завела «Погребальную воинскую», про которую говорили, что её предки дунадан ещё в затонувшем Белерианде пели, в Нуменоре не забыв. Только переводили и перерифмовывали каждый раз, как старая речь переставала быть понятной. Завещание сражаться, не опуская рук, не впадая в отчаяние, пронесённое через тысячелетия. Пение завораживало, но не обернуться на судорожный вздох Таргон не мог. И понял, что не забудет не только услышанное сегодня ночью, но и увиденное. Над знакомым полжизни следопытом словно рвалась призрачная пелена, отводящая взгляд, не дающая точно запомнить лицо. Увидев раз эльфа, ни с кем его не спутаешь. Тем более этих, заморских, у кого ещё иссиня-чёрные волосы при такой светлой коже? Кто ещё может годами отводить глаза, прячась от досужего любопытства? Теперь следопыт не прятался, он стоял, привалившись к стене, и не вытирал медленно текущие слёзы. «Да кто ж она тебе, бедолага? И по кому ты сам эту песню пел… когда-то?» Раниар дёрнул дрогнувшими губами, вроде улыбку наметить пытался, качнул головой: - Не надо, дай послушать… пока могу… Синие. Синие у него глаза, яркие, ясные, как предвечернее небо на востоке в предчувствии звёзд. - Комендант! – взъерошенная эльфа стояла посреди лестницы и нервно сжимала ладони, - Скажи… там, на галерее, кто-то был? Был же?! - Чудик с арфой, - буркнул Таргон. Нет уж, пусть эти… старшие… сами со своими сложными родственными отношениями разбираются, а он простой артедайнский пограничник! – Раниар, следопыт. Думали, из наших, а оказалось, из ваших, он глаза отводил, пока тебя не послушал. А что? Келеблин рта открыть не успела, вверх по лестнице с топотом взлетел один из стражников при воротах: стаявший снег на одежде не высох, так торопился. - Комендант, прикажи остаться, нельзя сейчас уходить, помрёт сдуру! - Кто?! – хором спросили Таргон и Келеблин, не сговариваясь. - Да Раниар же! Девушка изменилась в лице и помчалась вниз, проскользнув мимо людей так ловко и быстро, что никого не толкнула, не задела, только чёрные пряди по рукаву коменданта скользнули. Таргон ругнулся и побежал следом, заметно проигрывая в скорости эльфе, которая легко прыгала через три ступени. И ногу сломать не боится! Да все они… чудики! Хоть с арфой, хоть с лютней… …Успели. Таргон выскочил на заметённые плиты крыльца (ох и работы будет по расчистке двора), когда эльфа была на полпути к воротам. Раниар спорил с оставшимися стражами, но те пока держались. Свет фонарей метался, путаясь в снежной пороше, но был достаточно ярким, чтобы разглядеть, как девушка бежит, перепрыгивая через снежные намёты. И зовёт уходящего срывающимся голосом. Тьелпелиндэ до последнего сомневалась. Может, ей просто померещилось. Может, это кто-то из разведчиков Элронда за границей присматривает, помогая сберечь последний осколок настоящего Арнора. Не бывает такой удачи, чтобы столетиями искать, срываясь на малейшие слухи, на слабый проблеск надежды, не находить – и просто заехать бурю переждать… Не померещилось. Пусть в ненастной снежной ночи. Пусть со спины. Пусть в неновой одежде арнорского следопыта. Как его не узнать?! - Папа!.. Только бы не исчез опять. Для него нетрудно проскользнуть под копьё одного стража, поставить подножку другому, дёрнуть засов - и сгинуть в зимней ночи ещё на пару-тройку тысячелетий. - Подожди! Бег она не замедлила до самых ворот. Налетела на отца всем телом с разгона, обхватила поперёк груди пошатнувшегося, но устоявшего на ногах, намертво вцепилась в одежду и замерла, прижавшись к спине и хватая воздух пополам со слезами. - Папочка… Плащ и волосы пахнут родным. Так же, как там и тогда. В лесных крепостях сгинувшего Оссирианда, под юным солнцем, когда ещё можно быть ребёнком, не смотря на войну, ещё можно пугаться ночного ветра и заползать в отцовскую постель под шерстяное одеяло, можно нежничать и чуть-чуть капризничать. Можно быть ребёнком в большой любящей семье. Отец стоял неподвижно, дыша через раз. Потом медленно-медленно поднял руки и накрыл её судорожно сжатые кулаки ладонями. Правая обнажённая, замёрзшая. Левая в перчатке. - Тьелпелиндэ… маленькая… Как мало осталось тех, для кого она Тьелпе-младшая. Была, есть и будет. - Я так искала… я ждала… почему ты не нашёлся? Как ты смел не найтись! Он бережно, по одному, отогнул пальцы дочери, обернулся, не разрывая объятий, и сам обхватил её за плечи. Прижал к плечу голову, погладил по волосам, в которые успел набиться снег. - Я лучше раз в тысячу лет издалека посмотрю на живую дочь, чем столетие проведу рядом и положу тебя в курган. Когда узнали, скрываться незачем, и то, чему даже величайший певец слов не вдруг подберёт, можно прочитать в обнажённой душе. Любовь и печаль, безграничную нежность и обречённую уверенность: последнему, несущему на себе проклятие, не должно вести в тень других. Суждено быть одному, последнему, так лучше самому уйти от любимых, чем смотреть, как рок настигает тех, кто мог бы выжить. «Ну, папа!.. Мне есть что рассказать…» В душе Тьелпе поднималась светлая ярость пополам с вдохновением. Ей говорили, что в такие минуты она пугающе похожа на своего великого деда, девушка пожимала плечами: в живых его не застала, сравнить не с чем, а гадать – похвала это, предостережение или простое наблюдение, не желает. Рассказывать не стала. Подняла глаза, поймав взгляд отца, и лавиной отпустила поток образов-воспоминаний. Вспышками картин, смешивая времена и порядок: озеро, пугающее своим спокойным величием, отражённые в нём звёзды. То же озеро, но ясным осенним днём, и встающие над хвойной зеленью острова башни, издалека похожие на кристаллы горного хрусталя. Дядя сидит на склоне холма среди степных трав и чему-то задумчиво улыбается. Он же, в непривычной и одновременно смутно знакомой одежде что-то показывает на карте – незнакомой карте – стоящим рядом людям. Полог привычного по всем войнам шатра для полководцев откидывается, на пороге незнакомый – тогда ещё незнакомый – нолдо, медно-рыжий, с яркими бирюзовыми глазами – ты помнишь, у кого были такие же глаза, да? Хельо с черноволосой девой дурачатся в прибое, брызгаясь и сквозь смех отплёвываясь от солёных брызг. Мы живы, мы живём, через тьму проклятия и память, через рок и пророчества, через всё неисполненное и неисполнимое, но живём, а ты – как ты смел не найтись?! Рука на волосах дрогнула. - Ты права, дочь. Тебе надо многое рассказать… а мне выслушать. Значит, не раньше, чем на третий день? Этот вопрос был задан через голову, после него Тьелпелиндэ заметила, что комендант её наконец-то догнал и стоит рядом с непередаваемым выражением лица. Как же расслабляет всего один вечер в дружеской крепости среди достойных людей. - Ну да. Или даже на четвёртый, - Таргон стёр с лица снег, скривился: - оно с одной стороны хорошо, а с другой, тут лучше раньше… и вообще, пошли в крепость, уши отморозите. Раниар… или как тебя теперь-то звать? - Так и зови. Не все имена стоит произносить вслух, не все истории вспоминать, особенно с таким соседом, как Ангмар, - отец хмыкнул и подтолкнул её в сторону входа в башню. – Хотя, знаешь, Таргон, я всё-таки вам завтра спою. И если после этого ты, сын хрониста, не догадаешься, очень удивлюсь.