***
Любовь приходит, когда мы её совсем не ждём. Луиза Хей
Лёва собирается ложиться спать, как к нему в «кабинет» заглядывает медсестра и объявляет о новом пациенте. Стоит только этой новости прозвучать, как Лёва, единственный врач на всю деревню, вымученно стонет. Он никуда не хочет идти, ему охота только укутаться в одеяло и хорошенько отоспаться. Сейчас нет никакого желания возиться с очередным пьяницей, засунувшим себе что-то в задний проход. Нет, не засунувшим, «пострадавший» наверняка скажет, что он «упал», чёрт его дери, на условную стеклянную бутылку, гуляя по дому без трусов. Лёва, несмотря на просьбу медсестры поторопиться, одевается медленно, позволяя себя «зависать» в пространстве. Сейчас нет никакого желания работать. Конечно, Лёва с утра до ночи пашет на всевозможных направлениях. Он и педиатр, и гинеколог, и хирург, и терапевт, и ещё много кто. Нет в этой деревне врачей, только старые медсёстры и один фельдшер, заставший в живых чуть ли не самого Ивана Грозного. Проще говоря, самый молодой тут – Лёва, и он пашет больше всех. От вида халата уже тошнит. Лёва никогда бы не подумал, что его будет тянуть блевать от работы, ради которой он так старательно учился. Ладно. Учился Лёва не очень-то старательно, зато с большим энтузиазмом. Тогда казалось, будто профессия врача благородна и восхитительна. Правда подобные мысли выветрились, стоило отправиться на практику в деревню, где никто не ходит к врачу лечить условный насморк. Тут люди вспоминают медицину, только если у них конечности гниют и отваливаются, глаза втекают и мутнеют, и работать совсем невозможно. Ну их это дело – запускать своё здоровье, только есть загвоздка – если врач не спасёт, то на него натравят всех собак и в переносном, и в буквальных смыслах! Ненависть к ночному пациенту прямо-таки бушует в венах, пусть его личность и остаётся пока что неизвестной. Да плевать Лёве, кого там к нему притащило. Этот человек нагло разрушил надежды на сон и отдых. Не будь Лёва хорошим специалистом, он бы послал пациента и стал бы спать дальше. Однако что-то мешает Лёве, наконец, искренне полюбить себя и послать всё и всех лечиться народными средствами и какой-нибудь там уринотерапией. К пациенту Лёва не торопится совершенно. Он бессовестно останавливается, чтобы повнимательнее рассмотреть давно знакомые картины, изученные вдоль и поперёк. Лёва специально медлит, чтобы проучить алкаша, явившегося поздней ночью. На самом деле, на дворе вовсе не ночь, но всё равно достаточно поздно, спать уже пора. Вообще, Лёве плевать, когда спать: он вечно усталый и готовый провалиться в сладкую «тьму» абсолютно везде, даже на полу. По коридору разносится громкий топот. Он на сто процентов принадлежит старшей медсестре, и она, судя по звукам, крайне недовольна. В любое другое время Лёве стало бы стыдно, но ему сейчас плевать буквально на всё. Он слишком взбешён и расстроен нарушенным сном. Лёва стоит с закрытыми глазами и проклинает буквально всё. Он готов убить себя за то, что много лет назад захотел стать врачом. Пошёл бы на учителя – проблем меньше было бы. По крайней мере, никто бы не направил в глушь, где для людей является целым открытием то, что зубы нужно чистить не только по праздникам и на свадьбу. Да тогда бы Лёва жил спокойно, а не плакал в туалете от перенапряжения и постоянных жалоб со всех сторон. Ходят люди в бесплатную клинику в деревне и ещё жалуются, что тут не всё, как в московской платной больнице. – Егор Михайлович, там уже истерика, а вас всё нет! – Возмущённо заявляет подошедшая Виолетта Сергеевна. – Я и Катерина Львовна уже не справляемся! Имейте же совесть, Егор Михайлович. Егор Михайлович, привыкший называть себя просто Лёвой, едва сдерживается от того, чтобы не заскулить. Ему хочется начать капризно канючить и вредничать, приговаривая: «Как же мне всё надоело, Виолетта Сергеевна! Я устал и хочу просто нормально поспать, а не заниматься ерундой! К чёрту этот ваш врачебный долг, никому я ничего не должен и никакие корни меня тут не сдерживают! Я завтра же уеду отсюда и больше в жизни не подойду к больницам!» – Да-да, уже иду, – лишь говорит Лёва и вымученно улыбается, внутренне рыдая и вопя от несправедливости. Поборов в себе всяческие соблазны, Лёва тяжело вздыхает и быстрым шагом направляется в «операционную», куда его ведёт Виолетта Сергеевна. Она, на удивление, выглядит обеспокоенной. Вроде бы она должна была лишиться всех эмоций благодаря работе в больнице, а вот до сих пор что-то да показывает на лице. Мелкая, но крайне любопытная деталь. Вообще, вся деревенская больница может называться красивой исключительно благодаря мелким деталям, которые так интересно иногда подробно рассматривать. В остальном же это место не имеет право называться больницей. Оно больше походит на клоповник, где все без исключения страдают. Например, сам Лёва мучается, его внутренний протекционист готов выпрыгнуть в окно, из-за того, что нормально операционной нет. Имеется лишь относительно большая комната, где делается буквально всё: и роды принимаются, и зубы вырываются, и раны зашиваются. Никто тут даже не думает, что для каждого дела должно быть отдельное помещение. «Это вам не Москва, Егор Михайлович» – сказал как-то старый фельдшер. – Недолго там хоть возиться? – Спрашивает Лёва, уже подходя ближе к «операционной». – Или опять проторчим до утра? Мысленно он, Лёва, молится, чтобы пациент был «несерьёзным» и занял максимум десять минут. Тогда время останется на сон и, возможно, даже удастся отдохнуть. Ох, эти сладкие мечты... Голова же понимает, что алкаши, особенно «ночные», ничего лёгкого не принесут, там будет только «пиздец». Никак культурно Лёва обозвать травмы «пострадавших» не сможет. – Не видели ещё. Он как начал вопить, чтобы вы пришли и лично всё осмотрели. Говорит, что никому ногу не доверит. Он её чем-то там обмотал и всё, дальше ничегошеньки не видно, – говорит Виолетта Сергеевна. – Столько шума от него, будто ему там достоинство откусили черти. Лёва сейчас сам готов стать тем самым чёртом, который откусит ночному пациенту «достоинство». У него, алкаша, наверняка там не страшная рана, а какая-нибудь заноза (воспоминания о других травмах ночных алкашей стираются на мгновение). Да с подобным «ранением» медсёстры сами смогут справиться, а помощь Лёвы тут не к чему. Он думает об этом и с каждой секундой расстраивается и злится всё больше и больше. От эмоций хочется выть. – Чувствую, что нам весело сегодня будет, – тяжело и устало вздыхает Лёва, мысленно готовясь к огромному алкашу. – Да где он! – Слышится возмущённый крик мужчины за дверь «операционной». – Почему его так долго нет! Тут Лёва резко останавливается. Если судить по голосу, то можно предположить, что ночной пациент достаточно молодой и, возможно, даже трезвый. Тут у Лёвы просыпается не желание работать, а любопытство. Лёва открывает дверь и видит мужчину с ребёнком на руках. Это явно отец и сын. Мальчишка доверчиво жмётся к груди родителя и постоянно шмыгает носом. Отец же паникует, его лицо бледное, а взгляд испуганный до чёртиков. Понятно, почему он возмущался из-за задержки. – Здравствуйте, что у вас там случилось? – Лёва как-то глупо улыбается, смотря на ночного «гостя». Того нельзя назвать самым красивым человеком на свете, но что-то притягательное в его внешности определённо есть. По крайней мере, Лёва в восторге от этих длинных волос, серьёзного взгляда и оттопыренных ушей. Плюсом в «копилочку симпатии» идёт и голос, такой приятный и ласкающий уши. – Мы это... – Отец усаживает сына на «операционный стол», но не отходит и продолжает держать ребёнка за руку. – Он на стекло наступил, мы на озеро поехали, а Миша в воду залез, а вышел оттуда с раной на половину ноги... Я там его обработал, но там слишком глубоко... Сами понимаете, что тут рисковать не хочется. Если бы я сам наступил – в жизни не приехал бы, а тут сын. Лёва тщательно моет руки, кивает и только после этого наспех начинает медленно разматывать ногу, обмотанную бинтом. Краем глаза Лёва замечает, что на пальце отца нет никакого обручального кольца. Значит, что мужчина не в браке, хотя... Многие не носят обручальные кольца, но об отсутствии жены говорит и то, что её нет рядом, и что телефон мужчины не разрывает от звонков. Так что Лёва может включать режим «великого соблазнителя». – Нам стоит ждать маму? – На всякие случай решает спросить Лёва, в чьи планы не входит разрушение семьи. Он просто хочет провести время с красивым мужчиной вне стен больницы и желательно где-нибудь в уютной обстановке. – Не стоит, тут только мы: я и Миша,– отец быстро отвечает, явно не думая над смыслом вопроса. Мысленно Лёва ликует: у него есть шанс, действительно, близко познакомиться с красивым мужчиной. Наличие ребёнка не смущает: Миша, судя по его внешности и поведению, ребёнок спокойный, трепать нервы «чужому дяде» не станет. Да и не против Лёва детей. В конце концов, можно будет заткнуть родителей, которые всё продолжают и продолжают спрашивать о внуках. – Как к вам можно обращаться? – Лёва поднимает взгляд на взволнованного мужчину, гладящего сына по волосам. – Шура, – почти моментально произносит Шура, чьи глаза «бегают» то к ноге сына, то к врачу, то к окну. – У него же нет аллергии на какие-то препараты? Всё можно колоть, – спрашивает «великий соблазнитель» на что получает ответ, что ребёнок сможет вытерпеть любые лекарства. Если оно нужно. Мысленно Лёва усмехается. Он уже мысленно репетирует речь, которую обрушит на ночного «гостя». После таких комплиментов никто не сможет отказать в свидании в уютной обстановке. — Ну, пиздец, — не выдерживает и выпаливает Лёва, смотря на порезанную ногу ребёнка, дрожащего и жмущегося к отцу. «Пиздец» не потому, что нога напоминает чёрти что, и не потому, что работы предстоит много. Всё дело в том, что Лёва просто не хочет снова работать. Да как можно шить, когда рядом такой красивый мужчина? Его только брать, валить, обнимать и спать с ним в обнимку до утра. – Всё настолько плохо?! – Голос Шуры невероятно сильно дрожит, а сам он, кажется, готов расплакаться. – Нет, не переживайте, я просто не ожидал... – Лёва некоторое время молчит. – Сможете уложить его на стол? Я сейчас зашивать всё буду. Он же знает, что такое швы? У мальчика умные глаза, прямо как у вас. Я уверен, что он всё-всё знает, и нам не придётся ничего объяснять. Шура комплимента не понимает и только выполняет просьбу, укладывая сына на живот. На самом деле, тут только сам Лёва понял, что прозвучал комплименты. Все остальные в комнате лишь непонимающе хлопают глазами. Да уж... деревенская больница явно выбила из Лёвы умение флиртовать. После обезбаливания Лёва принимается осторожно зашивать ногу Миши. Тот всё терпит и лишь изредка шмыгает носом. Обычно дети истерят и вырываются, и родителям чуть ли не силой приходится удерживать своё «чадо». Миша же просто держит Шуру за руку и тихонечко поскуливает. – У вашего сына очень красивые ступни и кожа, – вдруг заявляет Лёва, обращая на себя внимание медсестёр и Шуры. – Я уверен, что это он унаследовал от вас, – Лёва подмигивает и улыбается. Воцаряется гробовая тишина. Даже Миша перестаёт шмыгать носом и скулить. Все неловко смотрит на Лёву, и тот чувствует, как его щёки начинают пылать. Сейчас стало ясно, какую ерунду он сморозил. Какие ступни? Какая кожа? Это звучало, как мечты педофила или извращенца. – Виолетта Сергеевна, тут нужно уже заматывать ногу, – нарушает молчание сам Лёва, готовый провалиться сквозь землю. Виолетта Сергеевна отходит от эдакого ступора и помогает забинтовать Мишу. Последний не дёргается и только тяжело дышит. – Готово, – Лёва поджимает губы и начинает говорить Шуре, что именно он сделал с его сыном. Шура кивает и осторожно берёт мальчика на руки, глядя прямо в глаза говорящему. Последний предчувствует, что к нему вызовут наряд полиции, который обвинит в педофилии и засадит на добрые восемь лет. – Я вам советую вернуться завтра, мы посмотрим, что там с ногой, – подытоживает Лёва, понимая, что красивый Шура уйдёт в другую больницу вместе с сыном, там же никто не будет хвалить ступни. – Хорошо, Егор Михайлович, – Шура целует Мишу в макушку. – И я уверен, что ступни у вас тоже ничего такие. Можем убедиться в этом как-нибудь потом, в нерабочее время, – устало усмехается Шура. Лёва широко улыбается и тут же получает подмигивание от Шуры. Миша же только благодарит врача.***