***
В цирке всегда счастливы только зрители, но не артисты, вынужденные улыбаться, несмотря на горе в своей жизни. Так что давай улыбайся, молодой акробат, будь идеальным на публике, заставь её широко улыбаться и восхищаться тобой. А наедине с собой, молодой акробат, ты сможешь разреветься и стать настоящим. Но это всё будет потом, а пока поднимайся под купол цирка и начинай шоу.***
Стены трейлера, кажется, медленно съезжаются к середине, угрожая раздавить живущего здесь человека. Он был бы только рад, если бы подобное случилось, если бы стены просто убили его и лишили возможности существовать. Молодой человек не живёт, он просто старается протянуть от утра до ночи и поскорее погрузиться в сладкий сон, где есть тот, кого уже давно нет рядом. Здесь, в реальности, слишком серо и холодно. Согреться не помогает буквально ничего: ни толстые одеяла, ни старенький обогреватель, ни чай. Тело вроде бы находится в тепле, но противный мороз никуда не исчезает. Кажется, он забрался слишком глубоко, поселился в сердце и умудрился распространиться по всему телу. Оно требует чего-то тёплого, вызывает мурашки, а прогнать их невозможно. Молодой человек честно перепробовал буквально всё, но ничего не помогло. Его может спасти лишь один человек, чьи руки остыли в тот самый день. На самом деле, время во сне и в реальности протекает совершенно по-разному. Так, в жизни всё чересчур медленное, нудное и утомляющее. Буквально каждое действие, кажется, лишь оттягивает минуты. Дождаться ночи удаётся с трудом. Кто-то из окружения жалуется на нехватку времени. Молодой человек готов отдать своё, лишь бы ночь поскорее наступала и затягивала в свои цепкие объятия. Только ночью весь шум угасает. Все счастливые люди ложатся спать со своими вторыми половинками, а несчастливые могут отдаться воспоминаниям. Они, несчастные, включают старую музыку, забираются в кровать и смотрят в пустоту. Перед их глазами пробегают яркие картины прошлого. Тогда всё было либо приторно, аж до тошноты, хорошо, либо невероятно ужасно. Не так важно, каким было то самое прошлое, главное, что оно не отпускает и продолжает мучить душу. Несчастливые жалеют о многом, а особенно об ошибках, чьи последствия продолжают мучить. Кто-то страдает из-за украденных денег, кто-то – из-за убитого щенка, а молодой человек – из-за трёх несчастных сантиметров, убивших единственного, ради которого хотелось жить даже серым днём. Ночью молодой человек позволяет себе тихо плакать и вновь и вновь возвращаться в тот день, в то выступление, когда не хватило трёх несчастных сантиметров. В цифре молодой человек уверен на сто процентов: он потом смотрел на те проклятые фотографии в газетах и зачем-то высчитывал расстояние. Молодой человек обнимает подушку и смотрит на стену, где висит яркий, отвратительно-яркий плакат, где красуется большая ярко-красная надпись: «Шура и Лёва Би-2! Выступление без страховки. Не пропустите!» Плакат вызывает приступ тошноты, эту бумажку хочется разорвать и выкинуть, чтобы больше не видеть. Она напоминает об ошибке, об ужасной работе техников и о тех несчастных трёх сантиметрах. Совокупность всех этих факторов вгоняет в звериное отчаяние и заставляет тихо выть в подушку по ночам. Это то самое состояние, при котором тело и разум покидает всё человеческое, и на его смену приходит нечто совершенное иное, то, что имеет животное начало. Однако молодой человек не может заставить себя сделать это. Наверное, потому что не он вешал этот плакат. Это чужие глаза горели от восторга и предвкушения. Чужие губы так широко растягивались в улыбке. Тот, кто вешал чёртов плакат, горел выступлением без страховки и говорил, что всё пройдёт просто замечательно, что все зрители будут в восторге, что о номере напечатают в газетах. На стене, помимо ужасного плаката, красуются рисунки. Они неровные, их наносили не профессиональной краской, а детской гуашью, а чтобы она не слазила, приходилось постоянно обновлять рисунки. Правда, теперь их никто не спешит покрыть новым слоем краски. У молодого человека банально нет сил на подобное. Он и так с непосильным трудом каждое утро поднимается с постели и заставляет себя широко улыбаться. Молодой человек слишком устаёт играть на публике того, кто смирился с утратой и продолжает жить. О каких рисунках может идти речь? Китов на стенах очень любил человек, которому не хватило трёх сантиметров для спасения. Исключительно ради него художник продолжал обновлять картинки. Они же утратили всякий смысл после «того самого выступления». «То самое выступление» является настоящим проклятием молодого человека. Он не способен не вспоминать о нём, а всякие попытки «сбежать» приводят к сокрушительному провалу. «То самое выступление» должно было стать вершиной карьеры молодого человека и его напарника. Всё просто обязано было пройти, как минимум, идеально. Подготовка, действительно, способствовала этому. К сожалению, готовились только акробаты, но не те, кто закреплял трапеции. «Я что-то волнуюсь... Может нам стоит перепроверить крепление? Это всё выглядит слишком не надёжным...» «Бросай трусить! Всё пройдёт хорошо. Ты же знаешь наших ребят, они всегда всё делают идеально» Молодой человек издаёт хрипящий звук и вновь утыкается в подушку. Оказалось, что ребята не всегда работают идеально. Оказалось, что ребятам плевать на всю сложность трюков. Оказалось, что ребятам важнее недопитое пиво, чем жизнь человека. Оказалось, что ребята – те ещё твари. Говорят, что существует несколько стадий принятия: отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Молодой человек застрял на предпоследней стадии и всё не может выбраться из неё. Он очень долго отрицал смерть напарника, проклинал техников и по пьяни грозился убить каждого из них, торговал тоже долго. Наконец, настала депрессия. Она лишила способности радоваться, смотреть на мир через розовые очки. Те у молодого человека были разбиты стёклами внутрь. И он сомневается. Что ему удастся достать все стёкла и снова увидеть что-то хорошее. По правде говоря, молодой человек сомневается, что нечто хорошее существует. По крайней мере, подобное ушло из жизни молодого человека в тот момент, когда не хватило трёх сантиметров. Музыка помогает отвлечься от гнетущей тишины рядом, забыть об отсутствии чужого дыхания под боком. В конце концов старые песни заглушают противный хруст человеческих костей, сломавшихся о твёрдый пол цирка. Молодой человек прикрывает глаза и думает, насколько, оказывается, важны сантиметры. Всего три сантиметра могут не дать человеку умереть от пули, всего три сантиметра могут осчастливить больного раком, всего трёх сантиметров не хватило Лёве, чтобы поймать Шуру за руки. Лёва отказывается открывать глаза, он не желает возвращаться в реальность, где он один. Чувство вины сжирает изнутри, разъедая душу, как кислот металл. Да лучше бы Лёву что-то растворило, тогда он смог бы воссоединиться с тем, кого так и не смог спасти и уберечь от падения. «Лёва, ты не виноват!» - постоянно твердит Макс. Его слова Лёва не воспринимает серьёзно. Конечно, мешает жгучая зависть к чужому счастью. Парень Макса не умер, его хруста не слышал весь цирк, журналисты не лезли с вопросами, а директор цирка не просил «не убивать себя в трейлере». Так какое право Макс имеет рассуждать на тему смерти? Да никакого! Он должен заткнуться, обнять своего чёртового Борю. И не лезть со своими утешениями. Лёву тошнит от жалости. Не она ему нужна, а пуля в лоб или удар ножом в бок. Желательно, чтобы шансов выжить не было. Лёва с удовольствием бы наложил на себя руки, но он слишком труслив для этого. Он много-много раз пробовал вскрыть вены, но в итоге лишь превращал руки в фарш, оставляя самые важные части не тронутыми. Лёва никогда не резал слишком глубоко из-за трусости. Она сковывала, напоминала о возможности лишиться способности рисовать и играть на гитаре, напоминала, что именно это так сильно любил Шура. «Лёвчик, не паникуй ты! Мы с тобой сто раз выступали и страховка ни разу не понадобилась. Так почему это должно измениться? Мы же с тобой профессионалы!» - улыбался Шура ещё три месяца назад. Как оказалось, слишком многое может измениться. Например, трапецию плохо закрепят, и она банально не выдержит постоянных прыжков на ней, а ещё оборвётся в последний момент. Слёзы текут по щекам: они, оказывается, закончились ещё в тот день, когда трапеция под Шурой оборвалась, и Лёве не хватило всего трёх сантиметров чтобы поймать своего самого дорогого человека. В ушах до сих пор слышно тихое Шурино «прости», которое он каким-то чудом сумел бросить перед тем, как с оглушительным криком упасть вниз. Тогда весь шатёр замолчал и услышал, как громко хрустят человеческие кости. Ужасный звук, который продолжает преследовать, несмотря на прошедшее время. «Это выступление запомнят навсегда! О нём напишут в газетах!» - говорил Шура с горящими глазами перед начало исполнения. Он оказался прав: о выступлении, действительно, написали во всех местных газетах. «Ужасная смерть воздушного акробата омрачила праздник» - гласил заголовок статьи, а под ним была фотография, где Лёва беспомощно вытянул руку в попытках поймать падающего Шуру. Лёва кусает угол подушки и тихо-тихо воет от тоски, от бесконечной тоски, сковывающей сердце. Он думает о том, что всё же мог спасти Шуру, что нужно было вытянуться по лучше, что нужно было лично проверить работу техников, а не шептаться с Шурой о номере и верить в «идеальную работу ребят». Только разве мысли изменят реальность? Лёва понимает - ничего не поменяется, но продолжает представлять ту жизнь, которую уже никогда не увидит. В ней рядом, на кровати, лежит Шура и крепко-крепко обнимает, рассказывая, какое замечательное будущее ждёт впереди. У Лёвы его нет, у него нет никакого будущего без Шуры, любившего гуашь на стенах.***