***
Расстройства пищевого поведения — это серьезные психические заболевания, а не выбор образа жизни. Деми Ловато
Находиться в завязке тяжело. Безумно тяжело. Каждый день превращается в борьбу, отчаянные попытки держать себя в руках и не срываться. Каждый день становится пыткой, в ходе которой так тяжело убедить себя в том, что возвращаться в исходное состояние нельзя. Каждый день ненависть к себе приходится душить, прятать в глубины сознания и игнорировать. Каждый день нужно убеждать себя в том, что «новая» жизнь намного-намного лучше старой. Головой Лёва понимает — он сейчас здоров, полон сил и выглядит хорошо. Конечно, рёбра больше не торчат, глаза не блекнут, а скулы не обтягивает кожа. У Лёвы нормальный вес здорового человека, у которого в жизни всё по-настоящему хорошо. Тут жаловаться — грех! Никакие набранные килограммы не отнимут этого. Нужно просто радоваться жизни и не думать о весах. Новые килограммы принесли за собой какое-то душевное умиротворение и спокойствие. Лёва больше не срывается на всех и вся по пустякам. Его не раздражает каждый шорох и люди, которые с аппетитом едят. На них Лёве всё равно. Он пытается убедить себя в этом и просто не смотрит, когда кто-то жуёт. А положительные изменения в характере подмечают все, кому не лень. «Ты теперь не похож на злобную чихуахуа!» — говорит Ян и смеётся, и Лёва честно пытается поддержать чужое веселье. Злобы нет. Есть только бесконечная пустота и ненависть к себе. Волосы с набором веса больше не сыпятся, на коже нет противной сыпи. Зато у Лёвы есть растяжки на животе. Это вполне естественно для человека, который сперва весил, как скелет, а потом стал набирать. Да только от знания нормальности не становится легче. Ненависть к себе никуда не уходит. Она кусает сердце с новой силой, когда Лёва смотрится в зеркало без футболок. Тогда растяжки особенно хорошо видны. Их можно обвести маркером, и увидеть, что они покрыли почти весь живот. Возможно, Лёва преувеличивает, но он больше не снимает футболки в компаниях и предпочитает мучиться от жары, чем демонстрировать своё тело, исполосованное растяжками. Высчитывать калории не нужно. Теперь есть возможность просто жевать и не думать. Правда, мысли о калорийности никуда не уходят. Лёва жуёт и мысленно представляет, сколько часов ему нужно заниматься, чтобы сжечь набранную массу. Вина грызёт, она постоянно шепчет, что Лёва не заслуживает есть так много, что он уже превышает норму, что ему лучше зашить нормы и не объедать близких людей, что он должен снова питаться по одному разу в день. Игнорировать эти мысли безумно тяжело, но Лёва старается. Правда старается. Зубы не крошатся и не болят. Только порой Лёва готов вырвать их всех плоскогубцами, лишь бы больше никогда не есть. Кажется, будто от тяги к пище остановит только радикальное вмешательство. Голод мучает, не покидает тело ни на секунду, скручивает желудок и заставляет живот позорно урчать. Лёва не может сдерживать себя и раз за разом идёт к холодильнику и буквально впихивает в себя еду. Мерзко. Позорно. Неправильно. Незаслуженно. Чтобы убедить себя в идеальности «новой» жизни, Лёва постоянно просматривает свои старые фотографии. Там он больше напоминает оживший труп, чем здорового человека. Сейчас Лёва выглядит хорошо, но он не может не примерять на себя прошлый облик. Тот, несмотря на все недостатки, продолжает казаться верхом идеала, к которому нужно стремиться. Это определённо убьёт, но маленькие цифры на весах всё продолжают манить к себе. Взвешиваться каждый час нет необходимости да и возможности — тоже. Шура спрятал куда-то весы и не говорит в какой место. «Нам незачем постоянно взвешиваться», — говорит Шура, и Лёва вынужденно с ним соглашается. Действительно, следить за весом, по сути, незачем. Но у Лёвы самая настоящая зависимость. Он чисто физически не способен не хотеть взвешиваться. Это зависимость. Как у какого-то наркомана. Только наркотики убивают внешне, а весы — морально. Теперь необходимо есть по три раза в день, как минимум. Никто, в том числе и Шура, не в курсе, что Лёве чаще всего приходится силой впихивать в себя завтраки, обеды и ужины. Шура хвалит за хороший аппетит, а Лёва улыбается, думая, как не выблевать еду прямо на стол. Нельзя очищать желудок. Нельзя просто так переводить продукты. Нельзя бесконечно жалеть себя. Всё рано или поздно рушится. Для этого достаточно простой фразы, брошенной ради шутки. В случае Лёвы комментарии о его весе способны довести до беззвучной истерики. Если о килограммах говорит кто-то чужой — в голове ничего не щёлкает, но если о весе рассуждает близкий человек — в мозгах происходит эдакий взрыв, побуждающий выть во всю глотку до сорванного голоса. Из зеркала на Лёву больше не смотрит безобразный боров, несмотря на очевидное прибавление в теле. Просто Лёва научился принимать себя. Ну он верит в это. Старается верить и игнорировать противный шёпот комплексов. Они не унимаются, говорят, что человеческого в Лёве всё меньше и меньше, что он вновь обязан сесть на те диеты из кефира и опустошения желудка при помощи рвоты. Отправной точкой для срыва Лёвы становится Ян. Он не хотел обидеть, когда говорил, что теперь Лёве не приходится фотошопить щёки. Тут определённо звучала своеобразная похвала. Она заслужена, ведь борьба с внутренними демонами длилась так долго. Однако Лёве всё равно стало безумно больно от услышанного. Ему едва хватило сил, чтобы не наорать на Яна и не сбежать подальше ото всех. У Лёвы вышло выдавить из себя самую широкую улыбку. Ночью же Лёву прорвало. Он тихо покинул свою с Шурой спальню и стал тихо-тихо искать весы. Они обнаружились в вещах, предназначенных для нового года. С замиранием сердца Лёва отнёс вещь в ванну и впервые за долгое время измеряет свой вес. Стрелка показывают нормальные цифры для здорового человека, но слишком большие для Лёвы. Он с ужасом смотрит на несчастные весы и чувствует, как к горлу подкрадывается истерика, смешанная с паникой. Противный голос в голове принимается обзывать свиньёй, утверждать, что Лёва урод, напоминать, какие люди нравятся Шуре. Лёва не выдерживает. Поток мыслей бьёт по мозгам, заставляет трястись и упасть на колени. Они болят, ноют, но Лёва игнорирует повреждения. Ему сейчас слишком плохо. Он кусает ребро ладони и тихо-тихо воет. Лёва переносится мысленно в прошлое. Тогда, во времена Австралии, в отношениях с Шурой ничего не было понятным. Лёва не мог разобрать, нравится ли он Шуре. Зато Лёва постоянно видел, как объект его обожания встречается с идеально худыми девушками. После очередного такого зрелища в голове Лёвы что-то щёлкнуло, и он упал в самое глубокое болото, носящее название «расстройство пищевого поведения». Весы показывают ноль: на них нет никакого веса. Лёва невольно вспоминает, как раньше стремился к тому, чтобы стрелки показывали как можно меньше. Правда, результат никогда, буквально никогда не устраивал. Он всегда казался слишком большим, и Лёва думал: «Осталось совсем-совсем чуть-чуть, и я, наконец, смогу добиться своей цели». Эта цель, на самом деле, с каждым днём становилась всё туманнее и туманнее. Лёва банально не знал, на какой отметке цель находилась. Вина расплывается по телу. Она прожигает вены, сковывает лёгкие и вынуждает беззвучно реветь. Унять слёзы не удаётся, несмотря на постоянные попытки убедить себя в том, что плакать нельзя. Телу сейчас явно глубоко плевать на желания и убеждения Лёвы. Сейчас царствует истерика. Она напоминает о прошлом, о первых диетах и времени, когда вес был сильно далёким от нормы. Лёва стискивает зубы до скрежета и щупает бока. Рёбра больше не выпирают. Горькая вина бьёт и по этому, комплексы принимаются нещадно морально избивать. Больно. Вот невыносимо больно и мерзко от самого себя. Кажется, что проблемы, от которых Лёва так отчаянно убегал, настигли и решили отомстить за игнорирование и попытки забыть раз и навсегда. Перед глазами картины времён проживания в Австралии. Лёва видит, как Шура обнимает худую девушку за талию, как шепчет ей на ухо что-то ласковое, как нежно смотрит. Снова мерзко. Снова Лёве кажется, что он набрал слишком много. Он чересчур далеко отошёл по весу от тех худеньких девушек. Всхлип выходит слишком громким. Чересчур громким. Лёва на минуту замолкает, искренне надеясь, что Шура не слышит этой истерики. Он не должен знать. Лёва и так слишком часто его дёргает и беспокоит своими проблемами. Сейчас Шура должен хорошо выспаться, а Лёва — разобраться с проблемами. Лёва встаёт на дрожащие ноги и смотрит в зеркало. То снова демонстрирует борова, отвратительного борова. По его шее нужно провести острым лезвием бритвы, чтобы избавить мир от столь отвратительного существа. Лёве тошно, что он и является этим ужасным боровом. Отражение вызывает рвоту. Её не выходит проглотить, и Лёва срывается с места и бежит в туалет, где очищает содержимое желудка. На дне унитаза оказываются остатки вегетарианского супа, так любимого Шурой. Перед ним особенно стыдно: он же так сильно старался, когда готовил. Лёва обнимает себя за плечи, прислоняется спиной к стене, сидя на холодном кафеле, и беззвучно ревёт. Взять себя в руки не выходит. Рвота принесла слишком много эмоций: вину, стыд, отвращение и некое облегчение. Оно обусловлено неосознанным стремлением к вечному сбросу веса. Эта погоня никогда не закончится. Финиш является смертью от истощения но даже тогда, умирая от недовеса, Лёва будет уверен, что весит чересчур много, что нужно срочно сбросить ещё пару килограмм. Внезапно Лёва чувствует тепло от чужих объятий. Он поворачивает голову в сторону источника и видит рядом Шуру. Он заспанный, уставший и обеспокоенный. Лёва принимается извиняться за то, что посмел разбудить. Слова мешаются со всхлипами и в конце концов Лёва замолкает. Он закрывает лицо руками и уже открыто воет. По-звериному так. Отчаянно. — Не извиняйся, — Шура прижимает к себе Лёву. — Просто не извиняйся и не сдерживай себя, а то хуже будет. И Лёва больше не сдерживается. Он бьётся в истерике, кусает губы и прижимается к Шуре. Тот никогда не говорил, что предпочитает худых, как скелет, людей. Лёва в молодости сделал все выводы сам. Теперь идёт расплата за трусость, молчание и паранойю. Только разбираться с последствиями Лёва будет не один, Шура рядом. Он никуда не собирается уходить.***