***
Он перестал беспокоиться, но зато начинал иногда понемногу скучать. Аксаков С. Т., Семейная хроника
— Ну чего ты там себе место не находишь? — Шура отрывает взгляд от экрана телефона и смотрит на Лёву. Тот, перестав мерить комнату шагами, останавливается и кусает губы. Нервничает и не может найти себе место. Всё самое страшное позади, теперь можно расслабленно выдохнуть, отпустив тяжёлый груз проблем. Правда, Лёва не может так легко забыть и отдыхать, как Шура. — Ты… ты опять вспомнил об этом? — Шура выключает телефон и устало потирает переносицу. —Ты же знаешь — я не могу не думать об этом… Наша дочка же… — Лёва резко замолкает и садится на кровать к Шуре. Тот сам садится и укладывает ладонь на плечо супруга. Последний поджимает губы, упорно продолжая молчать. Он не знает, как подобрать слова и построить их в предложения, чтобы это не звучало чересчур банально. В конце концов, Шура уже не в первый раз слышит переживания о дочери и её уходе. Подобное невозможно долго слушать: рано или поздно откровенное нытьё надоест. — Знаю, но пора бы уже отпустить, Лёв, — уже в который раз произносит Шура, терпеливо поглаживая мужа по спине. — Я понимаю — тяжело, но что хорошего в том, чтобы просто страдать? Так ни ты, ни я никому не поможем. Мы только себе нервы растреплем и поседеем вдобавок. — Я понимаю, понимаю, но не могу ничего сделать! — Вымученно вздыхает Лёва, который сам безумно устал от собственных переживаний. — Но как можно успокоиться? Она же не с нами… Мы сейчас одни сидим, без неё… Не могу привыкнуть к тому, что она не сидит в соседней комнате. Шура приобнимает Лёву одной рукой. Сам Шура переживает не меньше, но у него более умело выходит держать в узде эмоции. Последние не хило так скачут: от безудержной радости и от эдакой свободы и до дикой паники от понимания того, что дочка больше не заглянет в спальню вечером и не попросит помочь с домашними заданиями, не спросит о настроении и не предложит вместе посмотреть фильм. Теперь Шура и Лёва одни в большом доме. — Лёвчик, ну она же не могла постоянно быть с нами? Все рано или поздно уходят, — Шура утешает больше себя, чем супруга. — Вот и наше поздно всё-таки настало, нравится нам это или нет. — Это поздно наступило слишком рано… — Обречённо говорит Лёва. — Ну вот не могло оно подождать ещё лет десять? На мгновение Шуре становится плохо: ему кажется, будто Лёва говорит о ком-то погибшем. Слишком уж много траура и печали в голове. Легко складывается чувство, что речь не идёт о взрослой восемнадцатилетней девушке, уехавшей учиться в другой город. Ничего по-настоящему страшного не произошло на самом деле. Просто Лёва слишком сильно скучает, как и Шура. Только первый напрочь игнорирует юношеское желание поскорее стать самостоятельнее и упорно продолжает видеть не студентку, а маленькую девочку. Лёва забыл, каким был в возрасте Киры. Поэтому и бухтит, что она «слишком маленькая, чтобы жить одной». — Ну ты же не стал ждать десять лет, чтобы потом поехать в Израиль? Ты полетел в другую страну, не предупредив родителей, примерно в возрасте Киры, — напоминает Шура, наблюдая за тем, как меняется лицо Лёвы. — Ну ты сравнил, конечно, меня и Киру… Меня в Израиле ты ждал, а кто там у неё есть в том городе? Никого! — Принимается препираться Лёва. — Мы так далеко… Да даже помочь не удастся в случае чего. — У Киры есть там друзья, и мы сможем приехать, если нужно будет. Не говори так, будто она живёт за тридевять земель от нас! Она, к счастью, не похожа на тебя: не уехала в другую страну, оставив записку, — не выдерживает и улыбается Шуры, после чего мягко щипает супруга. Тот неловко хихикает и немного отползает. По лицу Лёвы видно, что ему неловко вспоминать себя в восемнадцать лет. Тогда юношеский максимализм бил через край и выливался в самые безумные поступки. С Кирой подобного никогда не было, потому что Шура с Лёвой не душили запретами и старались поддержать каждое увлечение, даже если понимали, что скоро Кира его забросит. — Ты специально меня стыдишь? Я уже миллион раз извинился перед матерью, а ты всё напоминаешь и напоминаешь… В конце концов, я тогда был взрослым человеком со своей головой на плечах, — Лёва опять пододвигается к Шуре, с чьего лица не сходит беззлобная усмешка. — Так вы с Кирой ровесники, получается, поэтому прекрати называть себя «взрослым», а её «ребёнком». Лёвчик, ей уже целых восемнадцать лет, она учится, общается с друзьями и ищет своё место в жизни. Мы не имеем право держать Киру рядом с собой вечность, — Шура снова приобнимает мужа. — Я сам не могу поверить в то, что она выросла и не хочу её отпускать… Но и жизнь её нельзя рушить. Пусть набьёт себе шишек, а мы, если что, всегда поможем. Лёва затихает и задумывается. Шура определённо прав, но голос в голове всё продолжает твердить, что любимая дочка совсем одна, и ей необходима защита от всего мира. Любые хорошие родители должны оберегать своих детей, и Лёва боится, что ему этого не удастся сделать. — Наверное, ты прав… — Сдаётся Лёва и получает в ответ слабый тычок в бок и взгляд «Я, вообще-то всегда прав». Шура треплет Лёву по волосам и прикрывает глаза. В доме, как ни крути, стало тоскливо после отъезда Киры. Раньше Шуре казалось, что после разлуки откроются новые возможности, появится шанс вновь погрузиться в молодость, во время. Когда не было детей. Шура же часто шутил, что переделает комнату Киры под новый кабинет для гитар. А что в итоге? А в итоге в спальне по-прежнему лежат старые вещи дочки, а на стенах плакаты с персонажами фильмов. Тоскливо без Киры, но всё равно нельзя вечно держать её рядом с собой. — Да и в конце концов она звонит нам каждый вечер… — Тихо добавляет Шура, а уже через несколько минут его телефон начинает звонить.***