Тебе кажется

      — Ну и чего? — Димин вопрос повисает в воздухе, и никто явно не имеет представления, как на него отвечать.              Вся беда в том, что вопрос слишком обширный: чего делать дальше? чего теперь с этими дураками? чего мы добились, наорав друг на друга посреди пыльной деревенской дороги?              Когда Антон с Арсением скрываются из вида, ни у кого не возникает желания отправиться за ними или хотя бы окрикнуть, чтобы вернуть.              — Вот пидор, блядь, — цедит Серёжа Арсению вслед, но быстро оборачивается на оставшихся, чтобы пояснить, — не в смысле, что… а ну в плане… ну вы поняли.              Позов флегматично пожимает плечами:              — Ты же понимаешь, что это одинаково гомофобное слово вне зависимости от значения, которое ты туда вкладываешь?              — Ничего я не понимаю, — отмахивается Матвиенко. — Мы ж у вас тупые, грамоте не обучены, в твиттерах не сидим.              — Ну всё, всё, — примирительно машет руками Стас. — Давайте не усугублять.              Они мнутся на месте, топчутся, поднимают клубы пыли, и никто не трогается с места и не говорит ничего. Снова проверяют телефоны, только чтобы удостовериться, что связь магическим образом не появилась.              — Ну чего, давай, хозяин, хозяйничай, — усмехается Дима, хлопая Шеминова по плечу. — Какие наши планы дальше? Только давай, чур, без угонов.              — Без угонов не обещаю, — натянуто улыбается Стас. — Но если прям надо, я не знаю… Мож, попробуем наш микроавтобус перевернуть? Вдруг он на ходу ещё.              — Хуя себе оптимизм! — веселится Серёжа.              Стоять на месте и пинать траву не хочется, поэтому Дима решает продюсера поддержать:              — Да не, реально, может, чё и выйдет ещё. Давай-давай. Не торчать же тут весь день, что-то надо делать.              Когда они возвращаются к указателю, к которому привёз их Харитон, Дима последний раз оглядывается, чтобы убедиться, что две долговязые фигуры не маячат на горизонте. Они же найдутся потом все снова? Не заблудятся в трёх соснах?              Поэтому все трое, мрачно шаркая ногами, направляются к дороге, которую расчертили широкие шины грузовиков и внедорожников.              Серёжа плетётся рядом, какой-то смурной, убрав руки в карманы и напряжённо разглядывая свои кроссовки.              — Ты чего? — Позов щёлкает его по козырьку кепки. — Задело? Ну, то, что Арс сказал.              — Да н-нахуй… — начинает Серёжа, но сам себя обрубает. — Может, конечно, и есть там в его словах какое-то зерно истины…              — Да ну какой там, — морщится Дима. — Ты ж его знаешь, он что угодно скажет, чтобы задеть побольнее. Даже если так не думает.              — Ну, думает, выходит, если у него эти мысли как-то в голове оказались, — сопит Матвиенко.              Стас, идущий впереди, поворачивает голову так, чтобы всё слышать, но в разговор вступать не торопится. Даже тут предпочитает от Арсения держаться подальше.              — Да не, не, — отмахивается Дима. — Не бери в голову. Он просто первое, что попало говорит, пальцем в небо. Ты же тоже, ну, не имеешь в виду вот прям, что он должен кому-то что-то про свою личную жизнь рассказывать, правильно?              — Почему? — внезапно возмущается Серёжа. — Имею.              Стас ничего не комментирует, но фыркает и бурчит себе что-то под нос.              Матвиенко начинает махать руками, объясняя:              — Нет, я искренне считаю, что он был бы свободнее и счастливее, если бы ему не нужно было постоянно врать.              — Где, блядь? — усмехается Позов, качая головой. — В Швеции? В Канаде?              — Ну ясен хуй, я говорю в целом, абстрактно, — ворчит Серёжа.              — Ну а мы-то не в абстракции живём. А во вполне себе конкретном аду. Ты мне хочешь сказать, это безопасное место, чтобы быть открытым геем?              Дима красноречиво обводит рукой пространство вокруг себя, а то словно подыгрывает, выставляя себя в максимально нелестном свете. На обочине ржавеет брошенное кем-то дырявое корыто, вдалеке отдыхает упавший на землю забор, и только борщевик наслаждается жизнью, гордо расправив свои смертоносные зонтики.              — Давай, короче, сойдёмся на том, что мы все друг другу хуйни наговорили, — вздыхает Позов, примирительно хлопая Серёжу по плечу. — Арс ещё наверняка из-за сотряса раздражительный…              Серёжа хмурится:              — А чего ты его отпустил-то?              Ишь ты, хороша претензия!              — Ну что он, маленький, что ли? — возмущается Дима, пиная разлёгшийся на дороге камень. — Сам он всё прекрасно знает: что делать, что не делать… а если ему плохо станет, там Шаст рядом. Не сахарный, короче.              Ещё какое-то время они снова бредут в тишине, шаркая подошвами фирменных кроссовок по дороге. Солнце шпарит, и Дима с надеждой смотрит на группу облаков где-то у горизонта, рассчитывая на какую-никакую передышку, когда они подплывут поближе.              — Чё, как думаешь, они того? — неожиданно продолжает разговор Серёжа, на какое-то время нырнувший в поток своих мыслей.              Выкручиваться и делать вид, что не понял, настроения нет, но Позов всё равно морщится:              — Я предпочитаю не думать о личной жизни своих коллег.              Врёт, конечно. Очень удобно дистанцироваться, называть их коллегами, убеждать себя, что их отношения чисто рабочие. Но они же не бумажки в офисе перекладывают, их работа буквально зависит от того, сколько между ними всеми химии и слаженности. Друзья они, конечно, как ни крути. И как ни крути, Диме приходится думать о личной жизни тех, с кем он связан дюжиной общих контрактов, если он не хочет упустить момент, когда пиздец подкрадётся и накроет их с головой, словно лавина.              А Матвиенко продолжает, пытаясь сгладить формулировку:              — Да я ж и не говорю, что они ебутся. Просто, ну… Что-то там же есть? Я же не ебанулся?              — Ага, иди ещё фанфики про это писать начни, — отмахивается Дима, хотя сам не знает, почему выбирает на словах так упорно отрицать очевидное.              Все же видят. Все же знают. Весь офис красноречиво переглядывается, когда Антон подскакивает на месте, слыша, что Арсений приехал. Когда его глаза загораются, стоит Арсению начать говорить. Когда он остаётся допоздна, если Арсений засиживается в офисе, и уезжает домой пораньше, если Арсения нет. Они все коллективно приняли эту политику невмешательства, как в дикой природе — только там оператор смотрит, как детёныша мартышки поедает пантера, а тут они все смотрят, как Антона Шастуна поедают его собственные чувства.              — Даже если там что-то и есть, — наконец, сдаётся Позов, — я надеюсь, им хватит благоразумия эту тему не развивать, ну или ладно, хотя бы быть максимально осторожными.              — Ну и вот, мы опять вернулись к этому вопросу, — подхватывает Матвиенко. — Почему никого не ебёт, с кем я трахаюсь, но типа если они вместе, то всё — скандал и закрытие шоу?              Дима смеётся и машет головой:              — Не-не-не, дело не в том, что они. Я тебя уверяю, если вдруг выяснится, что мы с тобой ебёмся, тут тако-ое начнётся…              — Блядь, я вас умоляю, дождитесь моей смерти и ебитесь с кем хотите, — внезапно подаёт голос молчавший доселе Стас.              Пару секунд Дима себя ощущает на метафорической развилке — он может отшутиться сейчас, как всегда. Может назвать Шеминова дедом, сказать, что недолго ждать придётся, увести это всё в дебри глупых приколов. Но раз уж они говорят сейчас обо всём этом откровенно, он позволяет себе ответить более-менее серьёзно:              — Стас, ты же понимаешь, что люди будут ебаться вне зависимости от того, одобряешь ты это или нет.              — А были бы мы эти, японские певички, у нас бы в контракте было прописано ни с кем не ебаться, — внезапно вставляет свои пять копеек Матвиенко. — Но мы же не они.              Дима кивает:              — Не они.              Шорох обуви по песку начинает звучать как-то напряжённо.              Серёжа пытается занять какую-то промежуточную позицию:              — Не, я понимаю, почему ты за Иру переживал, когда они расставались, они тебе как семья, все дела, но они же взрос…              — Да не переживал он ни за какую Иру, — фыркает Позов, внимательно следя за реакцией Стаса. — За свою жопу он переживал.              Шеминов даже не оборачивается, идёт себе впереди показательно ровно, чтобы нельзя было даже вполоборота понять, что у него на лице. Молчит. Не пререкается. Что странно.              — И я за свою тоже переживаю, — продолжает Дима. — Ты не представляешь, как меня бесит то, что над всей моей карьерой постоянно висит этот дамоклов меч из-за чего-то, что вообще не в моей власти. Узнают ли люди сегодня про личную жизнь моих коллег? Закроют ли из-за этого наше шоу во второй, блядь, раз? Потеряем ли мы рекламные контракты только потому, что кому-то там не поебать, какая там у кого ориентация?              Серёжа, кажется, тоже решает, что раз уж они начали вскрывать старые нарывы, нужно не отставать:              — Не-не-не, там ещё знаешь чё? Сказать? Пока Шаст рядом, он, типа, под присмотром. Под крылышком. В их… э-эм, вашей, извините, воронежской тусовке. Дойная коровка пасётся на лужайке около дома.              — Да что ты несёшь… — негромко цедит Стас, так и не оборачиваясь.              Но Серёжу это не останавливает, он продолжает свою мысль развивать:              — Если он после Ирки с кем-то левым начнёт встречаться, это ещё полбеды. Но с Арсом! Ты что-о, это катастрофа. Это же сразу у Арсения на него будет больше влияния, чем у Стаса, прикинь? А как им рулить тогда, если он не постоянно на виду? Как ему внушать, что надо делать всё, что папочка скажет? Короче, если они сейчас поговорят и решат мутить, это значит, что мы все умерли в той аварии и попали в персональный ад Стаса.              — Чёт ты в какие-то теории заговора ушёл, — не соглашается Позов. — Я думаю, там всё проще — просто Стас Арса не любит, вот и всё.              — Да ну не не люблю я его! — взрывается Шеминов и, наконец, оборачивается, чтобы кинуть на обоих раздражённый взгляд. — Просто он… Ну, блядь, что я вам, объяснять, что ли, буду? Арсений сложный человек, с ним сложно работать. Вы это прекрасно сами знаете, чё вы доебались до меня?              Серёжа отзывается бодрым хохотом:              — Прикинь, чё скажу? Артисты — они такие. Если тебе нужен кто-то, кто будет выделяться, у него будет характер. Если тебе нужна послушная серая моль, у неё харизмы не будет.              — Ну с вами-то у меня нет таких проблем, — ворчит Стас в ответ.              Позов пожимает плечами:              — Но ты бы с четырьмя Димами каши не сварил. И с четырьмя Серёжами.              — Да ну я же и не против с ним работать! — раздражённо машет руками Шеминов, как будто от назойливой мошкары отмахивается. — Вот доебались, а! Всё у нас хорошо!              Ага, ага, как говорил классик: «я прекрасно себя чувствую».              — Ладно, всё-у-нас-хорошо, — вздыхает Матвиенко, — ты мне лучше скажи, как мы планировали перейти реку без КАМАЗа в этот раз?              Перед ними и правда снова вырастает та река, которая озадачила их в прошлый раз, и Дима с удивлением отмечает, что за неприятной беседой время пролетает так же незаметно, как и за приятной.              Позов озадаченно чешет нос — это точно то место, где им пришлось прокатиться на «катафалке», но шума воды он не слышит. Пройдя ещё десяток метров, он замирает у берега, глядя на пересохшее русло.              — А… как?              Ещё вчера тут была река, точно была, и они ещё прикидывали, что воды там где-то по пояс и без последствий перейти её вброд не получится. Как она успела пересохнуть за сутки? Да так, что даже ила не осталось, один сухой песок. Да, солнце жарит, но как оно умудрилось так быстро уничтожить вполне себе живой водоём?              Стас и Серёжа тоже подтягиваются, и они удивлены не меньше.              — Чё за хуйня? — настороженно спрашивает Матвиенко таким тоном, будто всё это какой-то пранк и реку спиздили лично у него.              — Не, ну нам же легче, — пожимает плечами Шеминов, начиная осторожно спускаться по склону к руслу.              — Нам-то легче, но это не отменяет того, что тут какая херня творится. Лоси, бабки, кладбища, реки вот теперь…              — Может, мы во времени переместились? — предполагает Серёжа, начиная спускаться вслед за продюсером, и шутки в его голосе чуть меньше, чем хотелось бы слышать в такой ситуации.              — Назад или вперёд? — уточняет Позов.              Серёжа хмурится:              — Хер его зна… наверное, вперёд. Если тут наши могилы.              В мрачном молчании они по очереди спускаются в ложбину, которая буквально вчера не давала им пройти, и перебираются на другой берег — если его, конечно, можно так назвать. То ли тенистая аллея за рекой даёт передышку от палящего солнца, то ли облачка наконец-то добегают до них с горизонта, но идти становится чуть выносимее, когда не жаришься на ходу. Позов тратит всю силу воли, чтобы мысленно не добавить к этой фразе «как чёрт на сковородке». Почему-то теперь, когда они зависли в этом странном междумирье с могилами из будущего и пузырями в пространстве, такие поговорки кажутся неуместными. Вдруг они… и правда в аду?              Аллея длится подозрительно долго, а микроавтобус на горизонте всё никак не вырастает. Дима начинает нервничать сам и почти физически ощущает, как нервничают другие. Они же не могли пройти мимо? Как пройдёшь мимо целого микроавтобуса, драматично лежащего на крыше? Да и эвакуировать его не могли в такой глуши. А если всё же эвакуировали — что ж, они дураки, и нужно было дождаться эвакуатора.              — Так, а мы точно так долго шли? — Серёжа, кажется, тоже начинает сомневаться.              — Мы были в шоковом состоянии, — отрезает Стас. — Не могли адекватно оценить расстояние.              — Да я из него, если честно, так и не вышел, — бурчит Дима себе под нос. — До сих пор хожу в ахуе.              Они всё идут, и идут, и идут, и дорога всё не кончается, а микроавтобуса всё нет. Позов начинает что-то подозревать, когда впереди грунтовка раздваивается, и они видят ту самую отворотку, к которой так и не решились вернуться вчера.              — Так, стоп, — Серёжа говорит это и мгновенно останавливается сам. — Ну явно же мы прошли?              — Да как мы могли пройти?! — злится Стас. — Это же не ботинок в кустах!              — Ну а чего тогда? — Матвиенко разворачивается и агрессивно топает назад, поднимая под ногами клубы пыли. — Вот смотри, мы тут проезжали?              Шеминов устало кивает:              — Ну.              — Ну и чего «ну»? Вот мы должны были на этом отрезке тогда его найти. А его нет.              — Да тут хуета какая-то творится, — вставляет Дима, как будто это сейчас чем-то поможет.              Хуета хуетой, а делать-то что?              Они возвращаются к месту, где вчера началось всё это злоключение — борозды на песке и куски битого стекла на обочине всё-таки выдают в этой точке место аварии.              — Спиздили, — коротко резюмирует Серёжа.              — Значит, он всё-таки на ходу был, — вздыхает Стас, оглядываясь по сторонам.              Позов хлопает его по плечу:              — Это тебе это, кармическое воздаяние за угон.              Шеминов ничего не отвечает, но кидает на него взгляд, который и без того сообщает, что эту ремарку он не оценил.              Обратная дорога проходит в напряжённом молчании, и Дима ловит себя на мысли, что лучше бы сейчас обсуждал напряжённую социополитическую обстановку в родном государстве и её влияние на личную жизнь его коллег, чем слушал это напряжённое пыхтение. И собственные мысли, распирающие черепушку изнутри — их бы он сейчас тоже не против чем-то заглушить, потому что они копошатся у него в голове, как куча мерзких опарышей, и не дают толком отвлечься.              Они безнадёжно потеряны, завалились за подкладку реальности, очутились в каком-то страшном сне и не могут из него выбраться.              Или умерли.              Все они умерли, и тогда пропажа Оксаны — это меньшая из их проблем.              Реки на обратном пути всё ещё нет, а Топи есть — стоят себе, бодро чернеют покосившимися домишками, встречают блудных путников родной затхлостью и разложением.              — А ну, — Матвиенко останавливается так резко, что Дима буквально спотыкается о него и влетает в его спину.              — Чего? — безынициативно вздыхает Позов.              — Вон там, два двора отсюда, видишь?              Стас первым понимает, что Серёжа имеет в виду, и присвистывает, упирая руки в бёдра:              — Ах ты ж ебать.              Дима остаётся последним, кто не понимает, и продолжает растерянно мотать головой, пока Серёжа не указывает пальцем на двор, в котором над косым забором возвышается подозрительно знакомая бежевая крыша микроавтобуса.              — Да ну, не может быть, — мотает головой Позов, и все трое торопливо приближаются к этому загадочному объекту, чтобы убедиться: нет, может.              Когда они подходят ближе, становится очевидно, что это таки их микроавтобус, только вот выглядит он, как будто провёл здесь куда больше времени, чем они: колёса сняты, окна заделаны полиэтиленовой плёнкой, под открытым капотом ни следа двигателя, зато стоит ящик с картошкой.              — Это что… теплица у них такая? — ошарашенно интересуется Дима, пытаясь рассмотреть этот арт-объект, не заходя в чужой двор.              — Скорее беседка, — чешет бороду Серёжа. — Или сарай для граблей.              Стаса нарушение границ чужой собственности волнует мало, он раздражённо пинает и так дышащую на ладан калитку, врываясь во двор:              — Э! Хозяева! Есть кто?              Он подлетает к покосившемуся домику и бесцеремонно дёргает за дверь, но та не поддаётся, несмотря на свою внешнюю хлипкость.              — А что ты хочешь сделать, обратно у них машину отжать? — интересуется Серёжа. — Без двигателя?              — Я хочу поинтересоваться, какого хера они вообще берут чужие вещи! — рычит Шеминов, обходя дом и пытаясь заглянуть в немытые окна.              — Я тебе честно скажу, мне как-то поебать на их мотивацию, — признаётся Позов. — Мы уже явно на этом отсюда не уедем, так какой смысл скандалить?              — Какой смысл? — взрывается Стас. — Какой смысл?! А у чего сейчас вообще есть хоть какой-то смысл?              Дима старается, чтобы его голос звучал максимально спокойно и убедительно, с детскими истериками это работало, а кричать в ответ не работало никогда.              — Сейчас есть смысл вернуться к дому баб Нюры и посмотреть, не вернулись ли Шаст с Арсом из монастыря своего. Времени уже прошло — вагон и маленькая тележка, может, они уже десять раз успели найти, где ловит, и позвать на помощь.              По лицу Стаса видно, что он хочет продолжать злиться, но и надеяться то, что слова Позова окажутся правдой, хочет не меньше. Он несколько секунд ещё нерешительно стоит на чужом крыльце, а потом всё же спускается и идёт к калитке, по пути позволив себе раздосадовано пнуть бампер микроавтобуса, переквалифицировавшегося в беседку.              У дома бабы Нюры оставшейся половины коллектива «Импровизаторы» не обнаруживается, зато обнаруживается утренний дед Вениамин, подставляющий обтянутые кожей рёбра под солнечные лучи.              — Вениамин Алексеич, — подаёт голос Серёжа. — А подскажите, пожалуйста, вы давно сидите? Ребят наших не видели тут? Которые высокие такие.              Дед пожимает своими пугающе худыми плечами:              — Ну они же ваши ребята, вы их и должны были видеть.              — Да они пошли к монастырю, связь искать, — зачем-то оправдывается Матвиенко. — И вот мы разминулись, теперь ищем их.              Кривая и какая-то зловещая ухмылка расчерчивает сухое морщинистое лицо.              — Эх, москвичи, — скрипуче отзывается дед. — Всё-то вы бегаете, суетитесь… как курицы с отрубленной головой, которые не понимают, что они уже мертвы.              Серёжа хмурится, оборачиваясь на ребят в поисках поддержки и объяснений, но Дима только выразительно поднимает брови, а Стас машет рукой, показывая, что потерял всякую надежду добиться от местных чего-то хоть немного полезного.              Они, не сговариваясь, отходят в сторону и останавливаются на обочине в тени большой старой яблони. Серёжа протягивает руку, срывает одно из яблок и обтирает его об одежду, прежде чем смачно откусить.              — А вот ты мне скажи, — начинает Позов своим традиционным доёбчивым тоном. — Если ты нам сам рассказывал про могилы вот эти, если мы, ну, прямым текстом обсуждали, что это может быть всё какой-то хернёй, которая происходит после смерти… ты нахуя тут ешь?              — А чего такого? — хлопает глазами Серёжа.              Дима вздыхает, словно опять приходится объяснять очевидные вещи маленьким детям:              — Ну, типа, Персефона поела в мире мёртвых и осталась там навсегда. Не? Не читал?              — Это ты у нас по греческим мифам, — отмахивается Серёжа, снова, словно назло, откусывая яблоко. — Я только про молодильные яблочки сказки помню.              — Да какая, в жопу, разница, — раздражённо рычит Стас. — Всё равно все уже вчера тут и ели, и пили, и… Что толку-то обсуждать это? Мы же хер поймём в любом случае, что происходит: умерли, не умерли… Лично я себя мёртвым не чувствую. Я чувствую, что мы просто попали в аномальную зону и должны понять, как из неё выбраться.              — Да как? — Позов раздосадовано всплескивает руками. — Ты ж у нас хозяином назвался? Давай, рули процессом, как нам покинуть горизонт событий этой жопы?              — Отличный повод сбросить с себя ответственность под видом претензий ко мне, — фыркает Стас. — Я, по крайней мере, что-то делаю, а не только душню бесконечно.              — Мужики, мне кажется, вы просто злые, потому что голодные, — вмешивается Матвиенко. — Давайте все по яблочку, а?              — Нет аппетита, — отмахивается Позов. — Хочется сначала хотя бы с чем-то определиться — с транспортом, со связью, ребят найти, в конце концов.              Серёжа пожимает плечами и выкидывает огрызок в кусты:              — Может, они и не хотят, чтобы их находили. Злятся там до сих пор. Или… ну вы поняли.              Позов бросает быстрый взгляд на Стаса, пытаясь уловить его реакцию на последних словах. Тот морщится и нервно поправляет кепку. Реально же, наверное, предпочёл бы предположить, что на них медведь напал, чем допустить мысль, что им наедине сейчас лучше, чем с остальными.              — Да плевать уже, кто на кого злится, — вздыхает Дима. — Главное, что нам сейчас безопаснее всего держаться вместе, а мы разделились, как дураки.              — О, о! — неожиданно подскакивает на месте Серёжа. — Вон мужик идёт, я его помню, он рыбачил у речки утром, может, видел их, а?              На дороге и правда показывается грузная фигура в жёлтом дождевике, и выглядывающее из капюшона этого дождевика лицо заставляет Диму подумать, что в другой ситуации он бы к такому человеку не подошёл. Но сейчас любой прохожий, обладающий даром связной речи, на вес золота, так что, переступив через все гремящие в голове звоночки и красные флаги, Позов направляется к рыбаку.              — Добрый день, извините.              Мужик останавливается, с интересом разглядывая компанию перед собой. В руке у него ведро с живой ещё рыбой. Две серебристые рыбины бессмысленно хватают ртом воздух, выпучив налитые кровью глаза. Дима замирает, загипнотизированный их мерзкими взглядами, на ходу забывая, что хотел спросить.              — С речки иду, — хвастается мужик, приподнимая ведро с уловом, — всего двоих поймал, но смотри, какие длинные попались.              Дима растерянно хлопает глазами, а странный мужик всё продолжает зачем-то делиться своими мыслями:              — Тут места вообще хорошие, и для охоты, и для рыбалки. Я так-то и то, и то люблю, но охота… Охота — это искусство. А рыбалка так, отдых. Рыба, она же глупая, сама крючок глотает, её даже загонять не нужно.              Что-то есть в его манере общения, мерзкое и завораживающее одновременно, и Диме себя приходится себя сознательно выдернуть из транса, чтобы спросить:              — Э-э, да… Мы вот что спросить хотели, вы тут в окрестностях не видели двух молодых людей? Высокие такие. Мы просто… разминулись с товарищами и теперь найти их не можем.              Рыбак сально усмехается:              — Да тут у нас места такие… небезопасные. Если ваши товарищи через лес пошли, то они, почитай, в нём и сгинули. Либо на корм зверям пошли, либо в ловушку попали. У нас охотники там делают ловушки… лучше, конечно, приезжим не соваться туда.              — Вы серьёзно? — брови Позова ползут наверх. — Звери? Ловушки?              — Такие места у нас, — пожимает плечами мужик. — Это не Москва вам, тут свои правила. Вы их если искать пойдёте, смотрите сами живыми вернитесь ещё. Тут… пропадают человечки, бывает.              — Так, может, у вас тут это, — вклинивается в разговор Серёжа, — не звери, а маньяки?              — Может, и маньяки, — равнодушно пожимает плечами мужик.              Стас поджимает губы:              — И вы так спокойно об этом говорите?              Рыбак начинает выглядеть раздражённым:              — А что я должен, плакать? В природе всё подчиняется законам пищевой цепи: кто-то ест, кого-то едят. Если вы меня спросите, ваших ребят, может, и смысла искать уже нет, только сами с…              — Монастырь в ту сторону? — перебивает его Стас, указывая примерно туда, куда в последний раз направлялись Арсений с Антоном.              — В ту, в ту, — отмахивается мужик. — Смотрите, ноги не переломайте только.              Но ещё до того, как он успевает договорить, Шеминов срывается с места, на ходу закинув рюкзак на плечо. Диме с Серёжей ничего не остаётся, кроме как следовать за ним, потому что разделяться ещё больше в этом ёбнутом зазеркалье кажется идеей совсем самоубийственной.              — Куда ты так втопил? — ворчит Дима, нагоняя его.              — Чем быстрее мы их найдём, тем меньше потратим время, волнуясь, что их сожрали волки.              — Или маньяки, — услужливо напоминает семенящий следом с двумя рюкзаками Серёжа.              — Или маньяки, — мрачно соглашается Стас.              Он уверенно продолжает идти вперёд, как будто точно знает, где искать ребят, но у самой кромки леса эта уверенность спадает. Стас сворачивает на уходящую в тень тропинку, и Диме с Серёжей ничего не остаётся, кроме как переглянуться и последовать за ним. Сбавь они темп, всё это сошло бы за успокаивающую прогулку на природе, но торопливые шаги и мерзкий привкус тревоги не дают наслаждаться окружением. Постоянно кажется, что они то ли за чем-то гонятся, то ли от чего-то убегают.              Солнце скрывается за деревьями, ноги в лёгких кроссовках промокают за те пару раз, что Позов наступает на подозрительно влажные кочки, а в боку предательски колет от неожиданной физической нагрузки. Но Стас упрямо тянет их вперёд, как неугомонный буксир, отказываясь останавливаться.              У какого-то лесного перекрёстка вырастает доска объявлений, и Дима хочет задержаться подольше, чтобы рассмотреть её, но такой возможности ему не дают, поэтому он только успевает отметить, что на паре объявлений вроде как написано, что кто-то пропал. Ещё бы, в такой глуши проще пропасть, чем не пропасть.              Ноги переключаются на автопилот, а в голову начинают лезть дурные мысли. Кажется, что уже не только Оксану они не найдут, но и Шаста с Арсом тоже, и сами себя не найдут, останутся слоняться по этой локации, как герои игры, которые не могут понять, как им справиться с очередным квестом. Всё кажется таким далёким: концерт в Архангельске, Москва, съёмки, настоящая жизнь… настоящая ли она была? или приснилось всё? Может, вся эта «Импровизация» была иллюзией, а он на самом деле спит или головой ударился и в коме лежит, вот-вот придёт в себя и пойдёт зубрить основные симптомы пульпита.              Стас резко останавливается на тропинке:              — Слышите?              Позов мотает головой — он не слышит ничего. Серёжа пожимает плечами.              — Как будто голоса где-то вдалеке, — Шеминов прищуривается, как будто так лучше слышно. — Не? Не слышите? Вон там, в лесу.              Идея идти в лес кажется откровенно дурацкой, о чём Дима и сообщает Стасу, для верности ухватив его за край футболки, чтобы убедиться, что он не убежит в лес один.              — А ты что предлагаешь, а? — злится Шеминов, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Просто пройтись до монастыря, не найти их и успокоиться на этом? Вы меня сколько раз обвиняли в том, что я что-то для вида делаю? Вот я не для вида — я реально хочу их найти, даже если для этого в лес придётся зайти. Ты же всё требовал, чтобы я что-то решил, что-то сделал?              Крыть нечем, и Дима поджимает губы, позволяя ткани чужой футболки выскользнуть из пальцев. Стас показательно то ли кивает, то ли кланяется и ступает в сторону с тропинки, отправляясь навстречу голосам, которые слышит только он.              Что, если ему просто кажется?              Хвоя и ветки хрустят под ногами, кроссовки промокают ещё сильнее, но Дима послушно идёт вперёд, сверля взглядом затылок в кепке перед собой. В какой-то момент он тоже начинает слышать голоса — совсем далёкие, приглушённые, но, кажется, реальные. Ноги сами собой ускоряют темп.              Все трое вертят головами, пытаясь понять, откуда идёт звук. Если ребята в лесу, то они что тут могут делать? Устроили привал, чтобы отдохнуть? Забрались на дерево, спасаясь от зверей?              Но ничего подобного не видно, даже когда они подходят так близко, что в голосе можно различить тембр Арсения. А ещё через несколько метров — слова:              — …и вот я стою мелкий в этом болоньевом комбинезоне, реву, всё лицо в соплях, а папа ко мне подходит и говорит…              — Арс? — с надеждой в голосе зовёт Серёжа, и голос впереди настороженно затихает.              — Мы тут! — неожиданно раздаётся впереди полный радости голос Антона. — Тут! Только под ноги смотрите, мы внизу!              — Внизу? — хмурится Матвиенко, растерянно оглядываясь по сторонам. — Внизу, где?              — Да в яме, блядь, — раздражённо отзывается Шастун. — Идите на голос. Только осторожно!              Дима изо всех сил таращит глаза, рассматривая землю под ногами в какой-то момент действительно замечает какое-то подозрительное нагромождение веток, которое осторожно трогает носком кроссовка. Оно ненадёжно трещит и прогибается.              — Сюда, сюда! — раздаётся голос Арсения из-под еловых лап. — Мы в яме!              С обратной стороны от веток и правда обнаруживается яма, на удивление глубокая и пугающе усыпанная кольями. Из ямы им улыбаются два знакомых измученных лица.              — Это что за херня? — хмурится Стас, осматривая ловушку. — Это разве законно?              Позов фыркает:              — Ну да, а то браконьерам так важно закон соблюдать.              — Беру свои слова обратно, — нервно смеётся Серёжа. — Кажется, мы всё-таки не в будущее попали, а в какие-то средние века.              Стас озадаченно замирает на краю ямы, прикидывая, как вытаскивать оттуда людей, которые явно не смогли выбраться сами, пока Матвиенко уже суетится и ищет рядом палку попрочнее.              — И давно вы тут сидите? — бодро интересуется Дима, не в силах скрыть в голосе радость от того, что любимые дятлы нашлись живыми и на первый взгляд невредимыми.              Антон задумчиво надувает щёки, выпуская из них воздух, словно сдувающийся шарик:              — Да не знаю. Пару часов? У меня телефон сел.              — Это оказалась довольно терапевтическая яма, — подозрительно умиротворённо улыбается Арсений со дна. — Мы о многом успели поговорить. Я решил уйти из шоу.              — А на кой хер мне тогда тебя вытаскивать? — ворчит Стас в ответ.              Ворчит, но всё равно забирает у Серёжи найденную палку и примеряется, как лучше достать ребят из ямы. Даже для троих мужчин это оказывается нетривиальная задача: глинистые стенки скользят, уцепиться у края толком не за что, а у Арсения, судя по всему, ещё и нога как-то травмирована, потому что опирается он на неё очень неуверенно.              Требуется несколько мучительных попыток, в ходе которых из ловушки поднимают сначала Арсения, а затем и отчаянно соскальзывающего назад Антона. Оба выглядят так, словно участвовали в боях на выживание в бассейнах с грязью: растрёпанные, перепачканные, измождённые.              — Связь хоть нашли? — с надеждой интересуется Позов.              Оба синхронно качают головами.              — Только ментальную, — слабо улыбается Арсений, принимая из рук Серёжи упаковку влажных салфеток.              И пока Попов увлечённо оттирает грязь и глину со лба, Стас не менее увлечённо рассматривает его, наклонив голову набок.              — Ты же так несмешно пошутил, да? — наконец, уточняет Шеминов, в его голосе слышна нервная уязвимость.              — Не пошутил, — подчёркнуто спокойно отзывается Арсений, методично протирая ухо. — Когда мы отсюда выберемся, я всё. Отсниму все рекламы, которые по контракту должен, запишу всё, что уже запланировано — и в театр уйду. Когда думаешь, что можешь скоро умереть, приоритеты забавно подсвечиваются. И я вот понял, что не могу больше так.              Дима закусывает губу и как будто весь сжимается внутри в ожидании шторма — и шторм приходит.              — Ты ебанулся? — как будто бы даже искренне интересуется Стас.              — Я заебался, — вздыхает Арсений. — Я хочу быть собой и не хочу, чтобы это вас компрометировало.              Шеминов оборачивается, обжигая гневным взглядом Серёжу, с которого, видимо, по его мнению, всё это началось.              — Ну да конечно, блядь, а твой уход нас не скомпрометирует, ага! Давай это, без импульсивных решений. До города доберёмся — там и обсудим.              — Это не импульсивное решение, — настаивает Арсений. — Я давно об этом думал, просто сейчас… некоторые факторы поменялись.              Он бросает быстрый, едва уловимый взгляд на Антона, но именно эта неуловимость и делает всё недосказанное оглушительно громким.              — Ну охуеть теперь! — Стас упирает руки в бёдра. — Я думал, я за эти годы повидал все возможные проявления твоего эгоизма, но это просто первый приз, гран-при уебанских решений.              — Ребят, — робко зовёт Серёжа откуда-то из кустов, но остаётся незамеченным.              Вечно он пытается сгладить углы, смягчить все удары, но этот шторм, кажется, для него слишком разрушительный.              — А какие решения не уебанские? — теряет своё напускное спокойствие Арсений. — До конца жизни ебашить на одних условиях, даже когда делаешь вид, что что-то изменилось? Одно и то же, одни и те же игры, одни и те же ограничения? Что уебанского в том, чтобы хотеть развиваться?              — Развиваться?! — прыскает Стас. — Ты, блядь, без меня зайчиков с Зоханом будешь в детских спектаклях играть за три копейки, такое развитие ты хочешь?              Арсений агрессивно пихает оставшиеся в пачке влажные салфетки ему в руки, по всему его языку тела видно, что он держится из последних сил, чтобы не въебать продюсеру.              — Без тебя?! Да ты палец о палец не ударил, чтобы мне хоть один проект найти! У тебя времени нет ни на кого из нас, потому что ты слишком занят, чтобы вокруг Шаста квохтать. Так что не надо мне тут делать вид, что я тебе хоть чем-то за рамками импры обязан!              — Ребят, — уже настойчивее зовёт Матвиенко. — Тут какая-то хуйня…              Но даже это уточнение не приносит желаемого результата, потому что Стас с Арсением слишком увлечены тем, что, кажется, собираются перегрызть друг другу глотки.              — Да ты просто бесишься, что не ты в коем-то веке самый красивый, самый талантливый и самый умный, — отмахивается Шеминов, не менее агрессивно убирая салфетки обратно в сумку. — Как только кто-то другой выходит на первый план, ты ливаешь!              Но Попов и с этим не соглашается:              — «Как только»?! Да сколько лет своей жизни я должен просидеть на вторых ролях? Сколько лет я должен актёрскую карьеру откладывать ради твоих проектов?              — Да не из-за моих проектов у тебя карьеры нет! — разводит руками Стас. — А потому что хуёвый ты актёр, Арс! Все это знают, просто вслух никто не говорит!              Арсений дёргается вперёд, и в этом движении явно угадывается желание ударить Стаса. Его останавливает только вовремя лёгшая на плечо рука Антона — она не столько держит, сколько предостерегает, заземляет, не даёт Попову окончательно слететь с катушек.              — Да, блядь, ребят, — наконец теряет самообладание Серёжа. — Там за кустами какой-то тип, судя по всему, кровавые жертвоприношения это… жертвоприносит.              И только теперь все его слушают.