Для Элиз

Она промерзла до костей и отставала от Марины, пока они шли по обледенелым тропинкам в Хогсмид. Сапоги звучно захрустывали выпавший с утра снег. Небосвод полусветом отделял тени, делал их по-зимнему плоскими и невыразительными. Январские морозы растрескали рукава рек, и вода перевалилась через слои намерзшего льда. — Эта дрянь пыталась напугать меня своим полозом! — Марина всю дорогу ругалась, размахивая мохнатыми рукавицами и сбивая в сторону факультетский шарф, затем тут же его поправляла. — Она мне сказала, что Джейк больше подходит ЕЙ, видите ли, она с ним первее познакомилась… Элиз покручивала кисточки собственного шарфа, бросала взгляды по сторонам, бесконечно белым и унылым. Ей не нравилась зима. — …Имельда точит на меня зуб. Половина Хогвартса хочет спихнуть меня с моего же места! Кто здесь виноват? Я? Ни черта! — А ты почаще напоминай ВСЕМ на совместных занятиях, что Портер твоя трофейная медалька, — смешок распался в седом облаке. Элиз почувствовала, как с трудом сгибались замерзшие пальцы, посмотрела на недовольно косящуюся Марину. — Он не трофей. — Не хочу тебя расстраивать, но твои объятья и прилюдные поцелуи в щеку — прекрасный способ показать свою власть над страдающими, и это выглядит абсолютно неискренне. Не поступай так с Джейком, ты ему интересна по-настоящему, — Элиз оглядела подругу тяжелым взглядом, отвернулась. Марина вдруг остановилась, наставила на неё рукавицу, возмущенная; на бледном лице золотом осыпались веснушки, ресницы запорхали, подкрученные на концах. — Ты меня осуждаешь? — она зашипела, из-под шапки выбились светлые завитки волос. В её взгляде было столько недоумения, что Элиз прошла ещё пару шагов вперед, оборачиваясь через плечо на подругу, прежде чем остановилась. — Мне нравится Джейк! Всегда нравился! Я не использую его и не собиралась никогда этого делать. Я… я поняла! Ты всё еще злишься на меня из-за фиалок, да? Холод искусал колени под не плотной тканью колготок. Элиз страшно хотелось дойти до Трех метел и со вкусом наесться чего-то горячего, и выпить сливочного пива с имбирем, а тут Марина. Она выдохнула, сизое облако расплылось над головой, подумала, что правда ещё злилась на Марину. Слегка. — Нет, — соврала, спрятала окоченевшие ладони в карманах дубленки. — Злишься, — Марина сощурилась, поджала губы. Они возобновили путь, сметая под ногами пышный ковер из снега. — Мне хотелось помочь. Я бы обязательно рассказала тебе об этом. Я же вижу, как ты куксишься с самого начала года и следишь за слизеринским столом в Большом зале… — Тебе померещилось, — Элиз не хотела уступать и признаваться в чём-то подруге. Она не могла признаться СЕБЕ, о чём тут вообще речь! — Ты влюбилась в Мракса, — в голосе Марины послышалась улыбка, но Элиз смотрела вперед, к приближающимся каменным бокам Хогсмида, к многолюдным улицам и сероватым клубам печного дыма. — Я не влюбилась, Марина, и хватить двигать на меня стрелки, — она качнула головой, не переставая хмурилась, и задышала глубже при Маринином «ты влюбилась в Мракса». — Не понимаю, почему ты так реагируешь на это, — Марина завозилась с рукавицами, рассовала их по карманам, поправила шапку, подворачивая на нужную им улицу. Элиз услышала обиду в её голосе, но не взглянула, только сглотнула невысказанное я тоже не понимаю; наверное, мне не хочется строить ложных надежд; я ровно столько же не понимаю в себе, сколько ты в рунах. Петли двери натянулись, визгливо скрипнули. Марина вошла первая, придерживая дверь для Элиз, повела её к дальним столам, но дойти они не успели. — Марина! Элиз! Они одновременно повернулись на голос, присутствующие в пабе тоже, повкидывали взгляды на них и вернулись к своим кружкам. Элиз медленно стянула с шеи прохладную удавку шарфа, сейчас ей всё казалось до той степени резкости тесным и не помещающимся в её маленькой голове. Джейк махнул им, подзывая к своему столу, рядом сидел Оминис. Они почти не общались с Рождества, не пересекались на каникулах, даже в Большом зале. Элиз подумала, что Оминис всё же уехал, и не переставала размышлять о том вечере Сочельника. — Привет, мальчики! — Марина была в том самом раздражающе приподнятом настроении и тут же потянулась пальцами к щеке Джейка. — Я соскучилась. — И я, — он окинул её томным взглядом, улыбнулся по-особенному обольстительно; так умел только Портер, это неоднократно подтверждали все девчонки; коснулся губами её руки. Элиз демонстративно отвернула голову, замечая на губах Оминиса легкую усмешку. Она почувствовала себя причастной к его мысли, она была почти уверена, что он подумал о том же, о чём она. — Выпьем за встречу? — спросил Оминис, продолжая усмехаться в свою кружку. — У вас сливочное пиво? — она услышала себя со стороны — сухой тон, увидела — хмурый взгляд, закрытая поза. Тут же незаметно выдохнула весь остаток разговора с Мариной, постаралась не слишком волноваться. Но сердце волновалось. Взгляд сам собой останавливался на Оминисе, и она заключила про себя и не только: — Я буду медовуху… По крепости застеленных туч по небу, Элиз решила, что снова выпадет снег; по крепости сладкой медовухи она определила, что все волнения никуда не исчезли, а забродили пуще пивных дрожжей. Она медленно вышагивала под упавшим на дорогу оконным светом. Рядом шёл Оминис. Джейк и Марина чуть впереди, как бы ненамеренно, уплывая всё дальше от них. Они молчаливо шли от паба. Хрустко сдавливался подошвами снег. До них долетали обрывки голосов и смеха впереди идущих друзей. — Можно задать вопрос? — заговорил Оминис, встряхнул палочкой в воздухе, рассекая алым бликом силуэты деревьев. Элиз почувствовала слабость в груди. — Конечно, — отозвалась, разглядывая перед ногами вытоптанные, лиловатые в вечернем освещении тропы. — Ты весь вечер была не в настроении. Это как-то связано с Мариной и Джейком? — голос Оминиса был неопределенным. Элиз повернулась к нему. На загустевшем вечернем фоне его бледность отливала болезненной белизною, лицо было непроницаемым, словно фарфоровым, застывшим в одной эмоции — и её Элиз не могла определить. — Может быть. — Ты… ревнуешь Джейка к Марине? Она резко остановилась. Сердце упало в раскрытую пропасть желудка. Захотелось проваливаться сквозь землю. Неужели до Оминиса дошли те грязные, фальшивые слухи о том, что Марина увела Джейка у Элиз? Их распространяли какие-то девчонки с их же факультета. — Нет! — Элиз горячо замахала руками, завертела головой так сильно, что шапка сбилась набок. — Джейк меня вообще не интересует! Оминис развернулся боком к ней, останавливаясь. Тихо хмыкнул, проезжаясь рукой, обтянутой черной кожей, по волосам. — Мне показалось, что ты злилась за что-то на Марину. — Я всегда немного зла на неё. Сегодня исключительно такой день, когда я злюсь на неё чуть больше. Они снова зашагали рядом. Элиз пыталась придумать, как заполнить эту вспоротую неловкостью вопроса тишину. — Можно мне тебя спросить? — заговорила она, чуть смутившись своей глупой, абсолютно бестактной мысли. Но ей хотелось знать. Оминис кивнул. — Как ты ориентируешься с помощью волшебной палочки? Оминис слегка качнул головой, и Элиз посчитала, что ему стало неприятно, поспешила отступить: — Извини, это не моё дело. — Всё нормально, Элиз, я просто… не знаю, как тебе объяснить, — Оминис задумчиво устремил слепой взгляд перед собой. Палочка в его пальцах импульсивно рассыпалась искрами, словно понимала, что говорили о ней. Он шел ровно, уверенно. Элиз бы никогда не догадалась, что рядом идущий с ней парень абсолютно слеп, если бы не знала Оминиса. — Я постараюсь пояснить, — его голос стал глубоким, приглушенным. Ей показалось, что он волнуется. — У палочки есть своё сознание, она даёт мне понять, где что находится, всё происходит на особом, тонком уровне моего восприятия окружающего мира. Я чувствую людей рядом с собой, предметы, залы и кабинеты. Она передаёт, когда мне стоит поднимать ноги, когда лучше выбрать обходной путь и как не сталкиваться с людьми в многолюдных местах. Это всё как импульсы в моей голове, сильное предчувствие. К тому же, у меня отменный слух, и я умею определять по шагам тех, с кем уже давно знаком… Они начали взбираться по небольшому пригорку, промерзшему до земли, и нога Оминиса внезапно соскользнула. Элиз спохватилась, поймала его за предплечье. — Спасибо. Как видишь, от подобного, даже с разумной палочкой, я не застрахован, — он слабо улыбался. Его руки поправили шарф, и Элиз осторожно отпустила Оминиса. — А что насчет книг? — это её увлекло, ей нравилось наблюдать за тем, как лицо Оминиса оживлялось при её вопросах. Он снова улыбнулся, уже увереннее, вскинул брови. — У меня есть издания, маггловские, написанные шрифтом Брайля. Очень занимательные, шрифт совсем не сложен в изучении, это были первые прочитанные мной книги. Но после появления волшебной палочки, мой навык чтения вышел на новый уровень. Хочешь знать, как это работает? — Хочу, — она почувствовала себя такой легкой, невероятно счастливой. Оминис делился С НЕЙ, она не могла представить, что этот момент настанет. — Я подношу палочку к странице, и она читает мне, слова возникают в голове моим собственным внутренним голосом. Так я могу чувствовать, представлять текст. Конечно, многие слова для меня лишь слова на бумаге. Я не знаю цветов и что они из себя представляют, но мне нравится думать, что я могу научиться чувствовать окружающее меня пространство намного глубже и выразительнее у себя в сознании при прочтении. В этом было что-то чарующее, совершенно интимное, что Оминис делился с ней этим. Элиз ощутила прилив невыносимой нежности и изумления от той силы, которая штормила в её крови. Ей хотелось прижать Оминиса к себе, очень крепко, пригладить шелк волос, припасть губами к его щекам, завладеть им всем. Она чувствовала это влечение, как импульс, пальцы сами собой выкручивали шарф на шее, вертели горячие сикли в кармане. — У тебя, наверное, и говорящее зеркало есть, — она сказала это в шутку, но Оминис утвердительно кивнул. — Я еще ни от кого не получал столько комплиментов, как от зеркала, — хмыкнул, описав алую дугу палочкой. Элиз тяжело сглотнула. — Зеркало не врет, — сказала она и, не сдержавшись, бросила взгляд на Оминиса. Он неопределённо повёл бровью, улыбнулся. Что-то внутри явственно выражало желание коснуться его лица, смахнуть со лба нависшую прядь, поправить ворот пальто. На вспученном от туч небе, разливался остатком закат. Снег казался шероховатым, как кошма, лежал ровно по наростам сугробов. Вечер сгущался, путался в длинных силуэтах разбитой рощи, у нависших башен Хогвартса. В окнах замка разливался свет, как топленое масло, и в этом сумраке Хогвартс ощущался ещё привычнее и роднее. Элиз любила это место. В любое время года. Джейк и Марина исчезли из виду. Только их тени вытягивались далеко впереди, около школьного двора. — Оминис, — позвала она его, когда они вошли в замок, отстучали под ботинками снег и остановились возле лестниц. Оминис наклонил голову. Его лицо было мягким и очаровательно участливым, он прислушивался к тому, что она хотела сказать. — Мне… — Какого черта вы еще не в своих гостиных? — кто-то из старост с громким стуком спустился к ним. Староста её факультета. Высокая, темноглазая девушка, с тонким росчерком губ, никогда не улыбалась, словно вокруг рта наросло недостаточно кожи. Элиз скривилась, отворачивая голову. От огорчения хотелось развалить весь холл и надавать пинков мерзкой злыдне Когтеврана. — Минус пять очков Когтеврану. Немедленно возвращайтесь в гостиные. Элиз тяжело вздохнула, почувствовала, как покраснело лицо. Она сгорала от сожаления, ей хотелось поблагодарить Оминиса за то, что он доверился ей. Но вместо этого она осторожно дотронулась его плеча, сжала. — До встречи, Оминис. — До встречи, Элиз. Она застучала каблуками по ступеням башни. Вверх. Вверх. Пальцы размякли, едва сжимая перила. Она прокручивала в голове их разговор по дороге и эпизодами Три метлы. Снова подумала о его врожденной слепоте, что Оминис никогда не знал, даже понятия не имеет, как выглядит мир, как он устроен. Только со слов посторонних и из книг. Оминис не представлял, насколько могло быть необъятное, — шумное и солёное для него, — море, как оно отливало зеленой в ясный день, а в шторм чернело. Как каждый месяц рождалась луна, от рогатого полумесяца до ослепительной завершенности круга. Как выцветали до сухостоя полевые луга — летом многоцветные, осенью поблёклые, отгоревшие на солнце. Элиз застыла. Воздух сшибло неожиданно возникшей мыслью. Орёл бормотал над ухом загадку, и Элиз ответила почти не задумываясь. «Чем больше этого есть, тем меньше вы можете видеть». — Темнота. Она с размаху влетела в комнату, раскрасневшаяся, с блеском в глазах. — Мерлин! — вздрогнула Марина, рассыпала из рук букет, ваза растеклась по подоконнику водой. — Элиз, что за чёрт? Элиз рывками стянула дублёнку, сапоги, скидала всё в одну кучу. Торжественно улыбнулась. — Марина, я должна с тобой поделиться! — взмахнула рукавом блузки, расстегивая пуговицы, стянула петлю галстука. Марина наблюдала за ней через плечо, заливая в вазу пролитую воду, расправила стебли нарциссов, любуясь. Остановилась на пару секунд, словно что-то осознала, и тут же с визгом подпрыгнула. — Вы поцеловались? Элиз встряхнула головой, с напускным недовольством зыркнула на подругу. — Нет. Слушай, мне нужно придумать, как помочь ему увидеть то, что видим мы. Темнота — это то, что он видит с рождения. Точнее, ничего! Я хочу это исправить. Подруга подошла к зеркалу. Отражение Марины вскинуло бровь. Губы вздрагивали в улыбке. Она смотрела на Элиз через зеркальную поверхность, расплетала волосы, стягивала с белых коленей колготки. Элиз нужно было заручиться чей-то поддержкой и одобрением. Настолько нереальной казалась ей идея. Она не спрашивала себя зачем это делала, вместо неё была Марина. Мрак заволок углы, когда свет по взмаху палочки погас. Они заползли под одеяла, прислушиваясь к воющей за окном башни метели, как и предполагала Элиз. — Слепота Оминиса неизлечима, Элиз, — заговорила Марина. — Я знаю. Но я и не собиралась его лечить. Мне просто нужно… нужно, чтобы он имел хотя бы небольшое представление о том, что его окружает, — её голос звучал отчаянно, она сама не заметила, как сминала пальцами пододеяльник, всматривалась в снежную крупу за стеклом. — Элиз? — Что? — Для тебя это важно, правда? Элиз сглотнула, разомкнула сухие губы. — Правда. — Почему? Она молчала почти минуту. Снег прилипал узорчатым отпечатком к стеклу, сердито выл ветер. Почему? Дело в том, что… — …я влюбилась в Оминиса Мракса.

***

Снег сошел с выпяченных горных хребтов. Реки забурлили талыми водами по округе. Март расцветал подснежными оврагами вблизи сопок, островками примулы, дикими гиацинтами под тенистыми лапами лесных исполинов. Для Элиз весна пришла ещё раньше. Зацвела в душе магнолиями и незабудками, космеями, сорной травой, словно она носила в себе не любовь, а огромное, дикое поле с цветами. Влюбилась; слово обжигало губы, имело привкус липкого ириса и пряного, горячего молока. Захотелось разом перечитать все маггловские романы, где любовь, как высшее, светлое чувство, искреннее, взаимное, но от этого не менее мучительное. Ей нравилось маггловское видение мира, особенно когда они писали о чем-то важном и ценном для них. В конце концов, будь ты маггл или волшебник — любовь одинаково безумна и сильна в обоих мирах. Её подпитывало это чувство. В ней хватило смелости проскользнуть в Запретную секцию библиотеки, поискать старые фолианты с ценными заметками. Она читала много, спала в обнимку с украденными книгами, просыпала завтраки, несмотря на уловки Марины клянусь, Арно, я вытряхну тебя в окно, поднимайся! Она думала об Оминисе в свободные от учебы и чтения минуты, ей приходилось сдержанно здороваться с ним и вести себя как ни в чем не бывало. После осознания, казалось, этой простой истины, ей теперь мерещилось, что КАЖДЫЙ знал о её тайне. Что каждый замечал её долгие, изучающие взгляды в сторону Мракса. Теперь всё ощущалось иначе, и ее волновало только одно… — …ты думаешь, он влюбится в тебя? — неприятным ознобом заползли за шиворот смешки. Элиз отвлеклась от книги, подняла глаза к раскинутому внизу полю для квиддича и наступающую на Марину толпу девчонок из слизеринской команды. Совместные тренировки приводили к стычкам между парнями, но никак не девчонками. Вспыхнул под солнечным светом хвост Марины. Она, расправив плечи, крутила в руке метлу и пыталась казаться беззаботной, но Элиз заметила, что подруга близка к срыву. Еще пара секунд и Марина нашлет на нахалок сглаз. — Какие слухи про тебя ходят, Крофтон… — Потаскушка… — Не совестно тебе за распутство?.. Элиз твердо зашагала вниз, подбирая руками длинную юбку. Ей не терпелось поставить их на место. Руки тряслись от гнева, а лицо горело. Она почти дошла до Марины, прежде чем случилось это. — Сколько не вертись возле него, Имельда, он всегда будет выбирать меня, — голос Марины звенел от напряжения, но она улыбалась. Имельде Рейес это не понравилось. Она, с перекошенным от злости лицом, вынула палочку и навела на Марину. Элиз едва успела подхватить подругу, но не ожидала, что они начнут падать. Каблук зацепился за подол юбки, и Элиз почувствовала, как летит назад. В затылке резко запекло. Мысли выбило внезапной болью. Небо накренилось, солнце пролилось засветом, алой каймой обтянуло чей-то силуэт. Элиз не соображала. Между глаз тяжелым клином вбивалась боль. Дышалось труднее раза в три, словно воздух выкручивал из глотки хрящи. Она пыталась держаться в сознании, но холод подползал к шее, приливал к голове и рукам. Провал тени расширялся. Сознание соскользнуло в разбухшую от боли тьму. Крик Марины было последнее, что она услышала: — Элиз, не закрывай глаза!

***

— Не открывай глаза слишком резко, будет больно, — застучал в черепном своде чей-то голос. Она завязла руками в складках. Слабость размяла кости до неспособности гнуться. Элиз очень медленно приходила в себя, стараясь дотянуться до гудящей головы. — Что… — рот будто распух, голос переходил в сухой шепот. Элиз приоткрыла один глаз, поддевая плотную повязку на лбу. Бровь чесалась. Руки затекшие, подергивались. Она чувствовала себя опухшей, как губа от пчелиного укуса, и болезненно пульсирующей в каждой конечности. — …случилось? Элиз присмотрелась к расплывчатому окружению. Рядом с койкой сидел Оминис, уперев руки в колени, растрепанный, жилетка расстегнута, без мантии и галстука. Всё в его виде было для Элиз странным. Он прислушивался к её дыханию, к ёрзанию, смыкая и размыкая пальцы в замок. Элиз попыталась сесть, но передумала. Голова была тяжелой, под завязку налитой болью. — Ты ударилась головой о трибуны. К нашему огромному счастью и везению, Марина сумела вовремя оказать первую помощь, — сказал Оминис, откинулся на спинку стула, небрежно стряхнув упавшие на лоб пряди. Он был по-особенному бледен и напряжен. — Долго я была без сознания? — Элиз почему-то стало беспокойно на душе. Руки вяло перетянули сползшую сорочку на плечо. Она всматривалась в лицо Оминиса. Почему он был так напряжен? — В чём дело, Оминис? Он устало выдохнул, качнул головой. — Тебя перенесли в госпиталь пару часов назад. Твоим родителям отправили домой сову сразу же, их еще не было. — Они в Болонье, в Италии, — медленно заговорила Элиз, вспоминая. — А где Марина? — Послушай, Элиз, Марина нарушила ряд школьных правил, она чуть не убила Имельду, — голос Оминиса был тихим и размеренным. — Ты получила очень серьезную травму головы. — Я… где она? — её собственный голос сорвался. Она почувствовала, как паника подкатывала жгучей волной к горлу. — Созвали большой совет. Она там. Джейк с ней. Элиз завозилась, скидывая с себя одеяло, подползла к краю койки. Оминис поднялся. — Стой, тебе нельзя напрягаться, — он мягко перехватил её плечи, укладывая на подушку. — Я должна там быть! Я расскажу, как всё было на самом деле… Я могу… — перед глазами засверкали искры, и Элиз онемела от вспыхнувшей боли. — Нельзя, Элиз. Ты должна оставаться здесь. Я пообещал о тебе позаботиться, пока твои родители не приедут, — Оминис обеспокоенно заводил руками по койке, нащупывая края одеяла, и накинул на неё. — Что случилось после того, как я потеряла сознание? — слабо спросила. Распахнутое окно выдувало мыльным пузырем тюль. День разливался солнечный, безоблачный, кучным валом ветра катился по зеленеющим полям и не растаявшим, сахарным верхушкам гор. Оминис сидел в расплавленном свете солнца. Казался задумчивым, словно вырисованная на фреске фигура, золотая, охровая, чуть потертая по контуру. — Отвечу со слов Джейка и очевидцев, — обреченно вздохнул Оминис, смахивая ладонью солнечные засветы с волос. — Имельда наслала сглаз, сбивающий с ног. Марина свалилась на тебя, а ты упала и раскроила голову. Ты начала терять много крови. Марина применила целительские навыки и у неё все отлично вышло. Но когда её старший брат принес тебя сюда, выяснилось, что травма достаточно серьёзная… — Я ведь жива и неплохо соображаю, — она нахмурилась, рассматривая Оминиса. Он слабо кивнул ей. — Это Маринина заслуга, если бы она не знала что делать, ты могла потерять зрение в ту же секунду на поле. — Что?.. — Элиз испуганно дотронулась до головы. Под повязкой было жарко, лоб чесался. — Ты хорошо видишь? — спросил Оминис сильно хмурясь. Элиз сморгнула мыльную плёнку картинки, покрутила глазами в разные стороны. Школьный госпиталь, белые простыни, белые ширмы, тошнотворный, больничный запах. — Я прекрасно вижу. Что в итоге произошло? — голос просел. Она почувствовала, как пенилось в груди волнение, как пальцы подрагивали, сжимая тонкую простынь. Оминис качнулся на стуле, откинулся назад, заметно ослабив напряженные плечи. Сидел к ней боком, уперев слепой взгляд в белое полотно заставленной ширмы. Выдохнул, кожа на угловатой челюсти натянулась, родинки заметнее проглядывались на бледных щеках. — Джейк сказал, как только Марина услышала об этом, то осатанела. Ни Палмер, ни он не смогли её остановить. Она нашла Имельду… а потом созвали совет, — развёл руками, закатав рукава рубашки до локтей. Длинные ноги затерялись под проемом койки. — Слухи разлетелись быстро, сначала я услышал от посторонних, но меня нашёл Джейк и всё пояснил. Я остался ждать, когда ты очнешься. Он замолчал, наклонил голову вбок, прислушиваясь к шумным вздохам Элиз. Ей хотелось заплакать. Боль нестерпимо бурила в затылке дыры, словно под бинтами елозили древесные пчелы, выгрызая себе ходы. — Её могут исключить… Под сухим взглядом размывались очертания госпиталя. Руки Оминиса лежали на коленях, покручивая волшебную палочку, выкручивая торчащие нитки из распахнутого жилета. — Она не сделала ничего непростительного. По крайней мере, все остались живы и, в целом, невредимы, — его слова не успокоили. Оминис, словно почувствовав, наощупь потянулся к рукам Элиз, склонившись над ней. — Элиз, тебе нужно отдыхать. Его пальцы, прохладные, осторожные, огладили вздутые нити вен на запястьях, её мягкие, трясущиеся ладони, сомкнули их вместе, и Оминис отпустил её. Элиз зачарованно вглядывалась в лицо с неразличимой эмоцией. В его бледную линию губ и вздернутый кончик носа. В широкие, темнее на тон волос, брови, которые он хмурил. В пробивающуюся щетину на щеках. Оминис казался теперь даже взрослее, чем в начале года. Он относился к тому типу мальчишек, которые выглядели старше своих лет. Возрасту ему придавали высокий рост и мрачная серьезность лица (иногда, глядя на Оминиса, Элиз видела взрослого мужчину, запертого в теле юноши). В нём была своя отличимая особенность, в его манерах, в том, как он говорил, в его свободной походке; порой, если не знать о том, что Оминис не видел, он производил впечатление уверенного, заурядного парня, почти не выбивающегося из толпы. Только мутный, ни на чем не фокусирующийся взгляд выдавали в нём слепого. Некоторые девушки с её факультета имели наглость шутить о его слепоте и внешней привлекательности. Элиз это злило больше всего на свете. — Он и на другую-то не взглянет, ха!.. — Красивый, но я бы не рискнула связать свою жизнь со слепым. Да и его семья… В такие моменты она была готова убивать. Она завозилась на кровати, сглатывая возникшую в горле сухость. Ей так хотелось, чтобы Оминис не отпускал её, хотелось почувствовать себя нужной для него, необходимой. Элиз понимала, что привязанность Оминиса ограничивалась определенными рамками, и она всё еще вспоминала его подарок на Рождество. Иногда она долго думала над этим, выворачивая в своей голове на множество теорий, догадок, но всё было куда проще; как и сказал Оминис — он платил той же монетой, добром на добро, своеобразная благодарность за её внимание и чуткость. — Хочешь что-то спросить? — донеслось до Элиз, и она вынырнула из омута. В пульсирующей от мыслей и боли голове осталась вязкая каша. Она часто заморгала, прослеживая взглядом линию его руки до сморщенного валика рубашки у локтя. — Я чувствую, как ты на меня смотришь и мнешься. Спрашивай, что хотела. Она пристыженно отвернулась, заворошила одеяло ногами, и вдруг заметила на тумбе то, что не увидела раньше. Ярко-желтое облако в хрустале вазы. Узкие листья замялись под весом пушистых веток, воды ровно половина, цветы заняли почти всю тумбу. Элиз не могла отвести глаз от их ослепительной, режущей глаза красоты. Мимоза источала нежный аромат весны, прошлого года. — Откуда здесь мимоза? — спросила, дотягиваясь рукой до махровых веток. Её наполнило чувство надежды, весомое ощущение, что всё будет в порядке, что Марину простят и вынесут не самое жесткое наказание. — Это… — Оминис облизнул губы, на несколько секунд смешавшись. — Это я принёс. Мой проект по травологии. Шорох сквозящего тюля разламывал тишину госпиталя. В окнах, таких же желтых и мягких от солнца, виднелось ясное небо. Весна тянула с улицы сырой запах земли и тепла. Элиз, захваченная в собственную мысль, разглядывала желтые шарики мимозы. — Как тебе удалось? — она привстала на локте, пытаясь взбить подушку, но с тихим вздохом упала обратно. Оминис напряженно придвинулся ближе к койке; заговорил спустя пару секунд, укладывая локти себе на колени: — Мимоза очень прихотливая. Пришлось здорово с ней повозиться, профессор Чесноук меня курировала и помогала со всем. Я посеял семена в декабре и каждый день ходил проверять, выходит у меня или нет. В феврале мимоза зацвела. Это небольшой куст, но, по словам профессора Чесноук, он может прижиться в нашем школьном палисаднике. Её пронзило воспоминание, тот самый вечер Сочельника. Теперь картинка легла на другую — грязные ногти Оминиса, запах земли и прохлада улицы. — Это твои семена, Элиз. Мне их дала Мирабель. Ей показалось, что она не сможет, не удержит свое израненное от нежности сердце. Оно билось так сильно, что заболела грудь. Горло сдавило в непроходимом вздохе. — Я подумал тебе будет приятно узнать, что они вовсе не пустышки. ДА, хотелось крикнуть ей, вскарабкаться к нему по коленям, обнять. Но Элиз осталась лежать, онемевшая от его слов. Из уголков глаз пролились слёзы, закатились в раковины ушей. Ей было нестерпимо больно, не только из-за раны. Оминис. Он был так близко, она могла коснуться его, не прилагая особых усилий, но вместе с этим он был недостижимым, угасающим миражем. Есть ли у них шанс, малейший, самый возможный из невозможных? — Мне приятно, — сдавленно прошептала, сглатывая горечь. Оминис прислушался к её прерывистому дыханию, качнулся вперед, заслоняя собой пролитый из окна свет. — Я расстроил тебя? — в его голосе послышалось беспокойство. По лицу скользнула тень тревоги. Оминис хмурился, настороженно прислушиваясь. — У меня ужасно болит голова, — Элиз судорожно вздохнула, покрываясь липким чувством омерзения к себе. Ей не нравилось всё, что она себе напридумывала. Это отравляло её, и ей приходилось мириться с тем, насколько она наивна и глупа. Когтевран славился не глупостью, а ясным умом и мудростью. Элиз словно на время забыла к какому факультету принадлежала. — Я сейчас кого-нибудь позову, — сказал Оминис, поднялся. Палочка вспыхнула гранатовой гроздью и рассыпалась бликами вокруг Оминиса, отмечая места, куда ему следовать. Элиз ощутила, как холод снова расползался под сердцем, поселился там мучительной тяжестью зимы, путаясь снежными сомнениями. Весна пришла рано.

***

— Пришла, смотри, — голоса, смех затихли, стоило каблукам Элиз пересечь порог. Она остановилась, жадные взгляды прилипли к ней; кто-то кривился в нескрываемой неприязни, кто-то скалился в усмешке. Надо же, смела заявиться на занятия после всех раздутых по школе слухов. Элиз тяжело выдохнула. Вскипевшая злость выминала ремешок почтальонки до скрипа кожи. Марину исключили из команды по квиддичу и запретили посещать занятия до конца года. Факультеты разбились на несколько лагерей, кто поддерживал Элиз и Марину, и те, кто открыто их осуждал. Когтевранцы, на удивление, оказались самыми беспощадными. За то, что факультет потерял двести с лишним очков из-за конфликта, Элиз затравили, и теперь нахождение в Хогвартсе стало мучительной пыткой. Она окинула всех присутствующих холодным взглядом, скривилась при виде недовольных лиц когтевранской элитной сборной по сплетням (седьмой курс никто в этом не переплюнет, но эти девчонки распускали слухи куда грязнее). Сердце болезненно сокращалось, от злости тряслись руки. Свободных мест не оказалось — для Элиз, конечно; все заставили пустующие места рядом с собой сумками, портфелями, смотрели с вызовом, с гадкими улыбками, как маленькие дети, радостно ухмыляющиеся своим проказам. Элиз подошла к единственной свободной парте, за которой не выворачивали голову и не посмеивались над ней. — Привет, Элиз, — Оминис легко улыбнулся ей. От облегчения сердце размякло. Было приятно видеть Оминиса и его улыбку. Он был с ней. Он был за неё. — Привет, — присела рядом, не переставая думала о том, как не потерять контроль над собой. Её трясло так сильно, что она не могла держать перо в руках. За эти три дня Хогвартс перестал казаться ей безопасным. Без подруги стало пусто, невероятно горько, она чувствовала свою вину. — Ты издеваешься? Это я должна перед тобой извиниться, — говорила Марина, обхватывая её трясущиеся от рыданий плечи. Небрежно скидывала вещи в чемодан, перекладывала из одной сумки в другую. Марина уезжала. — Они не могут так поступить. Это несправедливо, — Элиз с трудом выговаривала слова, утирала руками опухшие щеки, мокрые от слёз глаза. — Я сама виновата, Элиз, я раскаялась… Остаться в Хогвартсе без Марины приравнивалось к истязанию. Они всегда были вместе, от начала первого курса, делили одну комнату и, периодически, отбывали наказания. Оминис расслабленно сидел рядом и внимательно прислушивался к лекции, самопишущее перо скребло перед ним пергамент. Элиз безуспешно старалась взять себя в руки. Словно в куполе из своих тревог, постепенно сменяющихся на дрожь в пальцах, она поневоле вслушивалась в дальние парты. — …Портер теперь с ней встречается. Я видела, как он её обнимал в госпитале… — …я еще в прошлом году заметила, она к нему прямо на занятии прижималась… — …уверена? Она же вроде с Мраксом. Я их после отбоя видела, и в госпиталь он ей цветы приносил, весь день сидел возле неё… — …может быть, он не знает, что Джейк и Элиз вместе… Шёпот заползал за горловину джемпера мерзким ознобом. Кожа покрывалась горячей, липкой испариной. Выслушивать всё это было противно. Элиз наклонилась вперед, края парты впечатались в рёбра, руки припали к груди. Нога непроизвольно дергалась в нервном приступе. Она не знала, не могла; как прекратить слушать, как замкнуться на чём-то одном, отвлечься; голоса словно были в её голове, ввинчивались иглой, выцарапывая на кости все её пороки. — …а Портер, представь, ушёл из команды Гриффиндора! Сегодня утром услышала. Всё из-за этой подлянки Крофтон… Уши заложило. Гул в голове нарастал с каждым вдохом. Пергаментный лист замялся под локтем. — …Мракс заткнул Имельду при всех в нашей гостиной вчера. Заступался за них… От щёк отливал цвет. Под горлом ширилось холодеющее чувство тошноты. Рука Оминиса легла на её подрагивающую коленку. Всё внезапно закончилось, голоса отступили. — Прекрати слушать, — тихо проговорил он, сжимая пальцы на её ноге. Элиз почувствовала, как захрустело в позвонках, когда она повернула голову. — Расслабься. Он говорил вполголоса, мягко. Тепло его ладони прижигало расцарапанную сомнениями рану в груди. Элиз всматривалась в ровный профиль; адамово яблоко скользило под кожей; несколько светлых прядей выбилось, рассекая бровь. Лицо Оминиса было бесстрастным, слепой взгляд оставался на страницах открытого учебника. Он убрал руку, прикладываясь локтями к парте. — Мне неприятно, — сдавленно прошептала Элиз, отворачиваясь от него. Оминис коротко кивнул и тут же громко сказал: — Профессор, позволите украсть пару минут? — У вас для нас что-то важное, мистер Мракс? — профессор привстала со своего места, щурясь. Элиз испуганно потянулась к его рукаву. Все уже смотрели на их стол. К щекам приливала кровь, глаза нашли интереснейшую строчку в учебнике, только бы куда-то их спрятать. — Разумеется, — по его губам скользнула холодная улыбка. Оминис прижал руку к груди. — Хочу озвучить одну важную проблему. — Слушаем вас, мистер Мракс. — Злословие, профессор. Большинству учащихся не достает чувства такта научиться не распространять откровенно лживые и вздорные суждения. Лезть в частную жизнь, так как своя, наверняка, не сложилась, и злорадствовать по каждой нелепой причине. Правильно ли я говорю, профессор? Оминис придвинул колено ближе к Элиз. С его лица не сходила холодная усмешка, глаза смотрели перед собой, но голос, как треск наледи на реке, громкий, резкий. Элиз ощутила твердую ладонь на своей, лишь мгновение. — Пожалуй, я соглашусь с вами, Оминис. Распускать сплетни — это неподобающее занятие для молодых людей, и это стоило бы пресечь, — профессор задумчиво покивала. В аудитории стало тихо, взгляды перемещались между их столом и профессорским. Элиз покусывала губу, чувствуя всю тяжесть чужих взоров. Ей не нравилось, зато Оминис, похоже, ощущал триумф. — Полностью согласен с вами, профессор. Словом можно ранить не меньше, чем заклинанием. — Верно, мистер Мракс. Я полагаю, нам стоит провести лекцию о хороших манерах. В следующий раз. А пока, вы свободны. Спасибо, — профессор взмахнула палочкой, двери аудитории отворились, и все, как ошпаренные, повскакивали со своих мест, косясь в сторону Элиз. Она выдохнула, свалила в сумку измятые пергаменты, учебник, ощущая нереальность действий. Они с Оминисом вышли последние. — Зачем ты это сделал? — спросила, останавливаясь напротив него. В глубине коридора, поворотов слышались шаги, скачущий от стен смех. Элиз злилась, шумно выдыхая. Хотелось ломать вещи, кричать во всё горло или свалиться на пол кулем и провести тут остаток года. Она была раздавлена. — Им стоило бы поучиться манерам, разве нет? — он пошарил рукой сбоку от себя и прижался плечом к выступу в стене. На его губах была еле заметная улыбка, но она тут же медленно сползла, когда Элиз ничего не ответила. Стояла понурая, зеленые глаза воспалились, под ними пролегли синеватые полукружия. Волосы растрепались крупными волнами под железной заколкой. Бледная, замученная, настолько, что ей вообще не хотелось появляться на занятиях. Красные пятна медленно сходили с щёк. — Элиз, — Оминис осторожно, наощупь, дотронулся до её плеча, потянул на себя. Она молчала, оглядывая тусклую заводь света за его плечами. В окно билась мартовская сырость со снегом, зима не хотела уходить из их краев. Его руки мягко заскользили по ней, останавливаясь на предплечьях. Она подалась вперед, застигнутая в разворот его плеч. Оминис несмело прижал её к себе, теснее, крепче, пропуская сквозь пальцы длинные пряди, оставил руки на уровне выпирающих лопаток. Элиз чувствовала его скованность, нарочитую аккуратность, словно она была хрупким стеклом в его руках. Под рёбрами завозилось горячее чувство, липнущее ко всему нутру. Она примкнула теплой щекой к его, вслушиваясь в гулкое сердцебиение Оминиса. От него исходил жар, опаляющий её скованное холодом сердце. Они простояли так, пока это стало казаться чем-то непозволительно долгим. Элиз отстранилась первая, скручивая волосы в жгут и закалывая заколкой. Её лицо пылало, как закатное небо, грудь дрожала от прилива чувств. Она была в легкой панике, в странном, вязнущем ощущении нереальности. — В Большой зал? — хрипло спросил Оминис, протягивая ей локоть. Элиз улыбнулась, нырнув рукой под его руку, и повела через коридоры, лестницы, ощущая себя правильно. Оминис шёл без палочки. Он ей доверял, когтевранке, которая вела его за собой. Она испытывала притупленную радость, не в полной мере расцветшую, словно было что-то, что мешалось. Большой зал гремел издалека — голосами, столовой посудой, детским смехом. Дубовые двери были распахнуты. Они вошли. От гриффиндорского стола откололась фигура. Джейк. Он шел прямо к ним. В его руке виднелся лист пергамента. — Вот вы где, — лицо было бескровным, глаза тревожно блестели. Элиз напряглась. — Оминис, мне нужно тебе кое-что сообщить… Оминис молча кивнул, сжимая челюсть. Элиз и Джейк переглянулись, он передал ей лист, прежде чем сказал это: — Оминис, Анна скончалась сегодня.