Облепиховый чай

      Лукас не знал, кем были его родители, и уж тем более ему не было известно живы ли они или кто-то из них уже покинул этот мир. Впрочем, если быть до конца честным, это его не так уж и сильно интересовало. За всю сознательную жизнь у него ни разу не возникло желания покинуть храм и отправиться на их поиски, чтобы узнать причины их решения оставить своего ребёнка. Всевозможные оправдания, по сути, совершенно чужих ему людей мало его волновали, ведь, по итогу, он смог обрести семью в лице послушников храма.       Однако, настоятель храма, в какой-то момент пришедший к мысли, что Лукасу всё же стоит знать хотя бы обстоятельства своего появления в храме, однажды поведал ему историю о том, как одним ранним утром на пороге их храма он обнаружил еле слышно лепечущего младенца, лежавшего в небольшой плетённой корзинке. Сразу поняв, что того им просто-напросто «подбросили», мужчина, отнеся ребёнка внутрь храма и передав его одному из послушников, тщательно обыскал корзину, но так и не смог отыскать хотя бы небольшой обрывок записки, в которой было бы упомянуто имя оставленного дитя или же день его рождения.       Перед настоятелем встал отнюдь не простой вопрос: как поступить с ребёнком? Дать на него ответ оказалось не так просто, как это могло бы показаться на первый взгляд. Основная трудность заключалась в том, что так исторически сложилось, что в их храме Владык жили одни лишь только мужчины, которые мало что мыслили в заботе и воспитании детей. Но не оставить его в храме настоятель не мог, ведь в Бадархане не было ни единого приюта, который мог бы взять на себя заботу о ребёнке. То есть, отказавшись от мальчика, они фактически обрекали его на судьбу городского беспризорника и попрошайки. Таким образом, тщательно всё обдумав, настоятель пришёл к единственно верному решению оставить его в храме.       Помимо этого, настоятель же оказался тем, кто дал мальчику имя, Лукас, что в их краях означало «родившийся на рассвете». Со смущённой улыбкой на лице мужчина обосновал юноше такой выбор имени тем, что тот был найден им на пороге храма на рассвете. Уже многим и многим позже рассказа настоятеля, уже в более сознательном возрасте от других послушников Лукас случайно узнал другую, более «вероятную» или даже «истинную», причину того, почему ему было дано именно такое имя.       Оказалось, что когда-то давным-давно, ещё до того, как тот стал настоятелем храма Владык в Бадархане, у мужчины родился сын, который вскоре после рождения умер из-за тяжёлой врождённой болезни. Однако, он и его жена успели дать имя ребёнку, и имя то было «Лукас». Обменивающиеся сплетнями послушники были уверены в том, что, взяв на себя заботу о подброшенном младенце, настоятель «заменил» тем своего умершего сына. Видел ли настоятель в юноше самого юношу или же только замену своего не прожившего и нескольких дней сына? Это был вопрос, на который знал ответ только сам настоятель.       Удивительно, но случайно подслушавший разговор двух послушников Лукас не посчитал даже возможность того, что настоятель видел в нём лишь замену своего погибшего сына, как нечто оскорбительное для себя. В своё время настоятель храма Владык решил взять на себя заботу о нём: дал ему крышу над головой, еду, научил сначала ходить и говорить, а потом - читать и писать. Он даровал ему свою любовь, вложил в его воспитание немало своих усилий. За одно только это юноша был безмерно ему благодарен. И тогда какая, собственно, разница, в честь кого его назвали? Тем более, юноше очень нравилось это имя. Да и жизнь в храме Владык была ему по душе.       Каждый день Лукаса неспешно перетекал в следующий. Он прекрасно знал, что будет делать сегодня, а какие дела у него запланированы на завтрашний день, и это его полностью устраивало. Если так подумать, то прежде его никогда особенно не тянуло на приключения, как многих других мальчишек одного с ним возраста. У него никогда не появлялось желания всё бросить и отправиться на поиски более лучшей жизни в один из сотен городов по всему континенту. Его устраивал и его родной город, Бадархан, со всеми его многочисленными как достоинствами, так и недостатками.       Лукас от рождения был довольно миролюбив, всячески стараясь не ввязываться ни в какие споры или драки. К слову, для этого ему не приходилось слишком сильно стараться. С самого начала как-то так сложилось, что он практически не общался с детьми своего возраста, проживавшими за пределами храма и склонными к этим самым дракам, предпочитая общество более взрослых людей, чаще всего других послушников или же посетителей храма. С взрослыми людьми ему всегда удавалось найти общий язык гораздо быстрее и легче, чем с детьми, за что его часто с улыбкой называли «маленьким взрослым». Такое положение дел его самого мало волновало, можно было сказать, что ему даже нравился такой расклад вещей.       Пожалуй, единственное, что нарушало размеренное течение его спокойной мирной жизни, так это приходящая вслед за тихим днём будоражащая его кровь ночь. Если быть точнее, то не сама ночь, а сновидения, которые приходили к нему, стоило ему закрыть глаза и погрузиться в сон. В тот же миг ему начинали сниться самые разные люди. Нет, это только поначалу Лукас считал, что это несколько разных, никоем образом не связанных друг с другом людей, однако в одно утро его неожиданно настигло осознание того, что он всё это время сильно ошибался. Всё это время то был один и тот же человек: серьёзный, порядком уставший отчего-то мужчина, на лице которого каждая слабая полуулыбка – невиданное сокровище, которое следовало трепетно хранить в своём сердце, и вечно ухмыляющийся молодой мужчина, улыбка которого редко сходила с его лица. К искреннему смущению Лукаса, к этим образам также присоединилась фигура очаровательной девушки с длинными вьющимися волосами, танцевавшей посреди пустой городской площади в ярком красном платье.       В первое время его сны, если можно так сказать, были довольно-таки «спокойными». Чаще всего ему снилась следующая картина: сам он сидит, удобно устроившись на полу, а толстую книгу уважительно положив на кровать, и очень вдумчиво читает написанный мелким убористым почерком текст, изредка отрывая взгляд от практически не отличавшихся друг от друга строк и задавая серьёзному мужчине всевозможные вопросы. Тот в это время по своему обыкновению также оказывался занят чтением, однако выбранные им книги были столь сложны для понимания мальчика, что тот, сколько бы ни вглядывался, не мог понять и тени смысла написанных на их страницах фраз.       Мужчина отвечал на его многочисленные вопросы редко. Казалось, будто он старательно выбирал из всего этого вороха один-единственный вопрос, который по-настоящему требовал его подробных разъяснений. Услышав от мальчика «тот самый вопрос», мужчина закрывал книгу и клал её себе на колени, после чего направлял взгляд своих зелёных глаз в его сторону и пускался в объяснения. Его речь всегда была длинной, очень подробной, но не полной «воды» и пространных размышлений, а структурированной, содержавшей не только ответ, но и причину того, что это «происходит так, а не иначе». Пусть и не вполне осознавая это, мужчина будто по привычке объяснял всё так, чтобы у того точно в будущем не возникло по этому поводу вопросов. А Лукас, в свою очередь, слушал да кивал. Ему всегда нравилось слушать его объяснения.       Бывали сны, когда серьёзный мужчина при взгляде на него неожиданно начинал хмуриться. Тогда Лукас сразу понимал, что являлось причиной его недовольства. Обычно это означало, что мальчик накануне снова «поспорил» с кем-то из старших соучеников, из-за чего, по итогу, на его лице появлялись очередные ссадины. Впрочем, Лукас, к собственному же стыду, глубоко в своём сердце радовался, когда такое происходило. Потому что именно в такие мгновения серьёзный мужчина, отложив книгу в сторону, протягивал к нему руку и, холодными пальцами коснувшись его щеки, вмиг залечивал все его ссадины ли царапины. Невольно прикрыв от наслаждения глаза, мальчик ощущал, как по всему его телу, пробегала тёплая волна, которая, возвращаясь к щеке, на один короткий миг замирала близ его сердца. Когда лечение подходило к концу, а сам мужчина приступал к зачитыванию одних и тех же совершенно одинаковых нотаций, Лукас, глядя на того в ответ, невольно сжимал руки в кулаки, желая, но не смея просить его продлить это, можно сказать, ласковое прикосновение.       Когда Лукас уже в некотором смысле даже прикипел душой к этому незнакомому, но отчего-то необъяснимо близкому ему человеку из снов, образ серьёзного мужчины неожиданно сменился другим. Во сны юноши самовольно принялась наведываться девушка, которую тот также ни разу в жизни не встречал, но ей это, казалось, совершенно не мешало вести себя с ним как со своим давним другом. Мальчику же при одном только взгляде на неё начинало казаться, будто она, одетая в ярко-красное платье, была единственным огоньком в тёмную, совершенно беззвёздную ночь, укутавшую незнакомый ему город.       Бывало, ему снилось, как они уже вдвоём танцуют на главной городской площади, где никого, кроме их двоих, не было. Переплетя их пальцы, девушка прижималась к нему всем своим телом, тихо нашёптывая ему на ухо следующее танцевальное движение и искренне нахваливая, когда оно ему давалось. Бойкая музыка наполняла собой всё пространство, но в те мгновения он всё равно слышал только её тихий голос. Юноша не знал, удалось ли ей заметить, как он с трудом сдерживал дрожь, когда его уха легонько касалось её тёплое дыхание. В такие мгновения его сердце начинало биться быстрее.       Как-то раз, покинув храм по поручению настоятеля, Лукасу случайно довелось услышать один весьма примечательный разговор юношей, которые были немногим старше его самого. Они, совершенно ничего не стесняясь и не смущаясь, в голос обсуждали кому какие «необычные» сны снятся. Как оказалось, одному часто снилась молодая симпатичная девушка, проживавшая на соседней улице, другому - ярко накрашенная дама, которая с радостью предоставляла свои «услуги» мужчинам в порту, третьему – и вовсе совершенно незнакомая девица, которую тот лишь раз увидел в Бадархане, - у каждого из них объект сна отличался, однако то, чем, по итогу, сон оканчивался… Концовка всегда была схожей и ограничивалась лишь их неопытностью и довольно-таки бедной фантазией.       Узнав, что подобные сны бывают не только у него, но и у других юношей, Лукас успокоился, решив, что приснившаяся ему девушка – всего лишь схожий с теми снами сон. Однако уверенность в собственном предположении чуть пошатнулась, стоило ему уловить некоторое несоответствие: между ним и той девушкой никогда ничего из того, что описывали другие юноши, не происходило… Впрочем, как показало дальнейшее развитие событий, это всё было лишь вопросом времени. Ему всё же приснился сон по смыслу весьма походящий на те, содержание которых ему как-то удалось подслушать. Но, к его собственному неописуемому удивлению, главная роль в нём была отведена вовсе не той девушке в красном платье.       Тогда ему приснился молодой мужчина, который, крепко заснув, откинулся на спинку мягкого кресла, слегка свесив растрёпанную голову. К своей груди он ослабевшими из-за сна руками прижимал раскрытую книгу, но Лукас даже из любопытства не посмотрел в её сторону, ведь в то мгновение его куда больше волновало нечто совершенно иное. Приблизившись к спавшему мужчине, он протянул к нему слегка подрагивающую от волнения руку, после некоторого промедления с осторожностью прикоснувшись к его лицу. Ощутив тепло и мягкость его кожи, Лукас в растерянности замер. Его сердце вмиг охватили незнакомые ему волнение и трепет, однако на этом всё не окончилось. С каждым последующим мгновением они постепенно начали становиться всё сильнее и сильнее, буквально переворачивая его колеблющуюся душу на изнанку. Его дыхание сбилось.       Не зная, что с этим всем делать, как справиться с переполнявшими его чувствами, Лукас приблизился к лицу мужчины и сделал очередной порывистый, почти судорожный вдох. В это мгновение он уловил слабый, с трудом ощутимый, но необъяснимо знакомый ему запах облепихи. Всякое волнение в тот же миг отступило, сменившись спокойствием и, казалось бы, не имевшим какой-то определённой причины удовлетворением. Лукас медленно прикрыл глаза и прижался к губам неизвестного ему мужчины, поддавшись желанию не только вдыхать этот чудесный аромат, но и почувствовать его вкус. И внезапно это ему и правда удалось. Сладкий привкус наполнил его рот, а всё ещё сонный мужчина, который словно и не думал о том, чтобы противиться его напору, прижался ещё крепче к нему, послушно отдавая себя в его владение. Не находившие себя места руки юноши, пересилив смущение, осторожно опустились на чужие плечи и чуть с большей силой, чем следовало бы, сжали их, отражая охватившее того возбуждение. - Ничего не бойся, мой маленький спаситель, - когда их поцелуй вынужденно прервался, до ушей юноши донёсся мягкий, слегка насмешливый голос мужчины. Впрочем, Лукас неожиданно понял, что тот прозвучал с небольшой, но ощутимой, несвойственной ему тяжестью, с головой выдавшей чувства своего владельца.       Юноша, ощущая жгучую смесь из страха и стыда, резко отпрянул от него, с удивлением увидев перед собой уже не того неизвестного мужчину с книгой, а серьёзного зеленоглазого мужчину из его более ранних снов. Разве что выглядел тот теперь будто самую малость иначе: зелёные, слегка прищуренные глаза смотрели лишь на него одного, в то время как губы растянулись в столь непривычную для юноши широкую открытую улыбку. Глядя на него, Лукас в тот момент неожиданно поймал себя на одной весьма жадной мысли. Он хотел бы, чтобы эта улыбка и её обладатель сопровождали его всю жизнь. Он всем сердцем хотел бы, чтобы обладатель этой улыбки был всегда счастлив, и тогда он, видя это, тоже обязательно будет счастлив. Это нельзя было объяснить словами, но юноша отчего-то был совершенно уверен в этом.       Ему сказали «не бояться», и Лукас, словно послушный ученик, последовал его словам. Собрав всю свою смелость в кулак, юноша прильнул к нему, губами поймав его тихий смех. Этот смех будто «перебежал» от того к нему, спрятавшись где-то в глубине его сердца, что с силой ударялось о грудь, эхом отдаваясь в ушах. Ещё более его сердцебиение ускорилось, стоило рукам другого человека опуститься на его шею и приобнять, пальцами невесомо пробежав вдоль края ворота его рубашки. В это мгновение Лукаса со всех сторон окружило тепло, которое он никогда прежде в своей жизни не ощущал. А потом это тепло сменилось на чувство сладостной истомы, полувздохом-полустоном сорвавшееся с его губ.       На следующее утро Лукас впервые ощутил столь гремучую смесь из самых разных чувств: стыд, смущение, растерянность и даже небольшая злость. И если причины первых трёх чувств были ему предельно ясны, то вот последнее… На кого именно он в тот момент так злился? На самого себя из-за своей слишком уж бурной фантазии? Вот же, ведь ему приснился человек, которого он в жизни-то своей никогда прежде не видел. Или же он злился на этого совершенно незнакомого ему человека, что столь уверенно проникал в его сны, приводя его в столь странное, волнительное и в то же время необъяснимо приятное состояние? Может, и то, и другое, а, может, и ничего из этого. В любом случае Лукас предпочитал считать, что всё это лишь самые обыкновенные сны, которые, собственно говоря, никоем образом не влияли на течение его жизни в храме Владык.       В один летний день приморский город Бадархан поразила неожиданная весть: некто неизвестный посмел посреди бела дня похитить дочь Дэйя, хорошо знакомого каждому жителю города работорговца. Пусть это внезапное происшествие и не коснулось напрямую самого Лукаса, но стоило ему впервые услышать об этом, как его сердце отчего-то начало биться быстрее. Его посетило, по своей сути, совершенно необоснованное предчувствие того, что это похищение станет предвестником каких-то важных изменений в его собственной жизни. Он чувствовал, что в скором времени что-то обязательно должно произойти. Лукас жил с этим ощущением вплоть до этого утра, пока не встретил воина Владыки Войны Идвига.       Прибывший в их город с целью проведения расследования Хату являлся одним из воинов войска Владыки Войны, хотя по нему, если быть до конца честным, этого было и не сказать. Хотя он и был столь же высок и широкоплеч, как и все остальные его сослуживцы, да только нрав его был заметно более мягок, чем у тех. К слову, о непростом характере того же Владыки Войны Идвига ходили многочисленные легенды, столь твёрд и решителен тот был не только в своих словах, но и действиях.       Вместе с тем, однако, Лукас смог разглядеть скрывавшиеся в глазах у Хату непреклонность и жёсткость, которые можно было увидеть лишь у истинного воина. Познакомившись с ним и немного поговорив, юноша уверился в том, что мужчине обязательно удастся разобраться с серией исчезновений, потрясших весь город. Впрочем, даже появление воина войска Владыки Войны не дало ему того ощущения перемен, о которых ему столь упрямо твердило его предчувствие. Вероятно, по этой самой причине ещё днём он неожиданно, в первую очередь, для самого себя направился к настоятелю и попросил у того разрешение помочь воину в его расследовании.       Размышляя об этом позже, Лукас со вздохом признался самому себе, что своей просьбой к настоятелю позволил пробиться наружу, казалось бы, несвойственному ему нетерпению. А ведь стоило ему лишь немного подождать, и то самое «ощущение перемен» настигло бы его уже с наступлением вечера этого же дня. Именно тогда отыскавший в храме приют Хату неожиданно привёл с собой юношу, который был поразительно похож на того самого человека, который посещал его сны на протяжении стольких лет.       После короткого разговора с Хату Лукас направился обратно в свою небольшую комнатушку, на ходу раздумывая о личности своего нового знакомого, Сирина. Знали ли они друг друга прежде? Нет, он бы точно не смог забыть столь яркого человека. Виделись ли они случайно на улицах города раньше? Вероятнее всего, ведь в ином случае его лицо не отпечаталось бы так хорошо в памяти Лукаса. Единственное, что не сходилось в цепочке его заключений, так это само лицо приснившегося ему человека. Почему человек из его снов был старше повстречавшегося ему юноши? Могло ли быть такое, что тот являлся старшим родственником Сирина?       Подробно расспросить об этом юношу Лукас, к сожалению, права не имел. Да и что бы он ему сказал? Как объяснил причину своего интереса? Нет, это ему самому казалось странным и даже местами глупым. Глупо делиться с едва знакомым человеком тем, что ему уже давно снится, вероятно, его близкий родственник.       Вернувшись в комнату, Лукас первым делом вперился взглядом в фигуру, расслабленно развалившуюся на соседней с его кровати. Поспешно посмотрев в другую сторону, он судорожно вздохнул, сцепив руки в замок. В этот момент юноша должен был хотя бы перед самим собой честно признаться в том, что этим вечером позорно сбежал от Сирина.       Собственно говоря, у него не было совершенно никакой и уж тем более острой нужды в том, чтобы именно этим вечером побежать вслед за Хату в главный зал и рассказать ему о своём решении помочь в расследовании. Ему ничего не стоило дождаться наступления следующего утра и за завтраком объявить ему о своём намерении. Однако, стоило ему остаться в своей комнате наедине с Сирином, как его внезапно охватили необъяснимое смущение и неясное ему самому волнение, которые хоть и ощущались им прежде при взгляде на юношу, но всё же не были столь сильны, буквально захлёстывая его с головой. Именно по их вине, проводив Сирина до своей комнаты, Лукас на скорую руку объяснил ему, где можно найти чистые одеяло с подушкой, после чего позорно сбежал, отправившись на поиски Хату.       Оставшись в одиночестве посреди чужой комнаты, Сирин, вероятнее всего, пришёл к простому выводу, что ему после многих ночей, проведённых под открытым небом, и без одела с подушкой будет отлично спаться, потому, скинув с себя рубаху со штанами, в одних портках улёгся на постель, после чего сразу заснул. К моменту возвращения Лукаса тот уже крепко спал, лежа на животе так, что левые рука и нога немного свисали с кровати. Послушник храма Владык, медленным шагом приблизившись к нему, на последних шагах с силой сжал руки в кулаки. Казалось, оголённая спина юноши была хорошо ему знакома, он будто уже не раз видел её, возможно, даже касался её. Да, это всё и правда происходило, правда, лишь в его сновидениях, а не в действительности.       Все эти странные мысли хоть и пугали его, но в то же время вызывали необъяснимую радость. Человек, который в течение стольких лет из ночи в ночь приходил к нему во снах, всё же существовал. Это означало, что он при желании мог наяву прикоснуться к нему, ощутить тепло его тела. Да, он и правда был тёплым. Лукас за сегодняшний вечер уже не раз смог в этом убедиться.       Резко мотнув головой, в которой промелькнули весьма смущающие картины, Лукас прижал руки к раскрасневшимся щекам, после чего, резко развернувшись на пятках, скорым шагом вышел из комнаты. Постепенно всё больше и больше ускоряя свой шаг, юноша попеременно то неустанно ругал самого себя, то невнятно бормотал что-то о том, что «не дело это, спать без спальных принадлежностей».       Пусть за окном и был самый разгар лета, однако даже в это тёплое время года в храме Владык было довольно-таки прохладно по ночам. Что, если юноша замёрзнет и заболеет? В таком случае Лукас… Его обязательно вылечит? Пусть его познания во врачевании и не были столь обширными и глубокими, но он обязательно сделал бы всё, чтобы тот как можно скорее выздоровел. Но зачем лечить в будущем, если уже сейчас можно приложить все свои силы к тому, чтобы предупредить заболевание? Именно с этой «благой» целью он лично сходил до кладовой, выбрал наиболее опрятные и чистые одеяло с подушкой, после чего отнёс их в комнату.       Вновь приблизившись к крепко спавшему юноше, Лукас, слегка приподняв его голову, с осторожностью подложил под неё подушку, на мгновение прикоснувшись к его тёплой и мягкой щеке. Такой же, как и в его снах. В тот же миг испуганно отшатнувшись, тот посмотрел сначала на свою руку, а потом – на продолжавшего мирно дремать юношу. Благо, он спал достаточно крепко, чтобы Лукас своими резкими движениями не разбудил его.       Стараясь на этот раз действовать аккуратнее, Лукас с прежде несвойственной ко всем своим остальным соседям по комнате заботой накрыл того одеялом, после чего, немного помявшись, даже слегка подоткнул его. Сирин, ощутив его движения, тут же завернулся поглубже в одеяло, что-то невнятно при этом пробормотав. Решив, что это, вероятнее всего, были слова благодарности, Лукас и сам по-быстрому разделся и улёгся в постель, затушив освещавшую комнату свечу.       Словно прознав о том, что главный предмет всех его мечтаний находится на расстоянии вытянутой руки от него, в эту ночь сон в течение долгого времени отказывался приходить к юноше. Не в силах ни погрузиться в полноценный сон, ни окончательно проснуться, Лукас пребывал в пограничном состоянии, пока не ощутил, как его кровать неожиданно прогнулась под весом ещё одного человека. Юношу вмиг окружил хорошо знакомый ему аромат, тут же подаривший ему приятное ощущение спокойствия. Его руки сами по себе потянулись к этому человеку и крепко обняли его, ещё сильнее сокращая расстояние между ними. Тот, в свою очередь, не противился этому, вместо этого лишь приняв более удобное положение в его руках. - Дай угадать, из-за всех тех наших совместных путешествий ты тоже совершенно разучился спать в одиночестве? Так и быть поделюсь с тобой одним своим секретом, на самом деле мне тоже спится куда спокойнее, когда я лежу рядом с тобой, - его ушей достиг тихий смех, после чего Лукас окончательно погрузился в безмятежные сновидения. *** - Я могу тебе чем-нибудь помочь? – не сумев стерпеть пристального взгляда, вперившегося в него, Владыка Целительства всё-таки поднял взгляд и посмотрел на того в ответ. Сохель, встретившись с ним взглядом, тут же довольно улыбнулся. - Признайся честно, неужели ты и правда собираешься весь вечер провести за подписанием всех этих бесполезных бумажек? Тебе что ли совсем-совсем нечем заняться? – перевернувшись со спины на живот, поинтересовался тот.       Собрание Владык должно было произойти только на следующий день. Таким образом, у Князя Хвори неожиданно появился один свободный вечер, во время которого тот со спокойной душой занимался «ничего неделаньем». Впрочем, покой его ленивого лежания на диване то и дело нарушался из-за звука пролистывания бумаг, да и вид трудящегося Владыки, если честно, угнетал его. Немного подумав, Сохель, настроение которого в тот момент определённо было весьма игривым, принялся всеми правдами и неправдами отвлекать того от работы. Заниматься «ничего неделаньем» куда веселее в компании, разве не так? - У меня есть… определённые обязанности, - будто оправдываясь перед ним, объяснил тот, после чего слабо нахмурился. – Ты хочешь о чём-то поговорить со мной?       Лежавший на диване молодой мужчина в тот момент не носил личину его ученика, однако на нём всё ещё была надета светлая ученическая форма, которая, к слову, ему очень шла. Впрочем, Сохель мог с гордостью заявить, что ему шла практически любая одежда, которую он носил. - Поговорить, - протянул Сохель, подняв взгляд к потолку и всерьёз над этим задумавшись. – Иасон, вот ответь мне, какие у тебя, к примеру, предпочтения в еде? – услышав его вопрос и порядком ему удивившись, Владыка Целительства слегка приподнял светлые брови. – Ну вот я по своей сути совершенно всеяден, но откровенную гадость живот у меня переваривает с большим трудом. А тебе что нравится? Есть ли у тебя любимые блюда? - …Не знаю, - было видно, что из-за его вопроса Владыка Целительства самую малость растерялся, однако вскоре он смог вернуть себе душевное равновесие и ответить на его вопрос. – Я довольно редко готовлю сам и других не так уж и часто прошу себе готовить.       Стоило ему услышать его ответ, как глаза Сохеля тут же округлились от удивления. Широко улыбнувшись, Князь слегка приподнялся, подавшись вперёд и упёршись грудью о подлокотник дивана. - Получается, что в тот раз, в Закатной Долине, мне несказанно повезло отведать твою стряпню? – получив неуверенный кивок в ответ, Сохель коротко рассмеялся. – Знаешь, пусть ты готовишь редко, но, как говорится, метко. Признаюсь, хоть меня и нельзя назвать главным любителем всевозможных каш, но даже мне твоя каша показалась вкусной, - щедро похвалил тот его. – Ох, как же это хорошо, когда умеешь делать что-то этакое. Вот я из тех людей, которым категорически запрещено что-то готовить без надзора… Скажем так, более опытного в этих вопросах человека. В ином случае я точно сожгу всё вокруг и, может, даже самого себя при этом задену. А если, допустим, и не сожгу, то точно разозлюсь и использую одно из самых простых кулинарных заклинаний, чтобы всё быстренько приготовилось само по себе, с моим минимальным участием, - покачав головой, честно признался тот, тем самым ещё раз похвалив мастерство Иасона. - А что бы ты хотел приготовить? – когда, казалось бы, их разговор должен был подойти к концу, неожиданно осторожно поинтересовался у того Владыка Целительства. Князь Хвори, посмотрев на него, удивлённо приподнял брови. Он неправильно того понял или же это и правда было скрытое предложение приготовить что-нибудь вместе? - Под твоим строгим контролем я готов попытаться приготовить всё, что угодно, - усмехнувшись, честно ответил Сохель. – В таком случае, может, чего приличного и получилось бы. Я… Да, я хотел бы, чтобы у нас получилось приготовить что-нибудь вкусное. Тогда мы бы смогли вместе потом это съесть… Ух, как мне по душе эта идея. Всё, решено. Владыка, официально приглашаю вас в своё скромное поместье на ужин, который мы вместе и приготовим, - торжественным тоном пригласил тот его. - Думаю, после собрания у нас обоих обязательно найдётся для этого хотя бы один свободный вечерок… ***       Впервые за очень длительное время Лукас совершенно не помнил, что ему снилось. Обычно все его сны были необычайно чёткими, запоминающимися, отчего ему не составляло особого труда пересказать их от начала и до самого конца, однако в этот раз после долгой ночи у него сохранилось лишь смутное, ускользающее ощущение тепла и странной нежности.       Сквозь сон он, казалось, чувствовал, как обнимает кого-то, кто в ответ не постеснялся удобно устроиться в его объятиях. В какой-то момент юноша даже услышал тихое фырканье и слабый смех, но всё это не смогло разбудить его. Послушник думал, что всё это было всего лишь частью его сна. Это же относилось и к с трудом уловимому запаху облепихи, исходящему от чужого тела. Столь хорошо ему знакомый. Прежде тот ощущал его только во сне, потому и теперь первым делом подумал, что тот был частью очередного его сна.       В этот день объятия сна оказались для него столь пленительными, что Лукас с явной неохотой заставил себя подняться на следующее утро, сонно нахмурившись и бездумно уставившись перед собой. - О, и ты сразу проснулся? Небось, это дурацкое солнце тоже прямо в глаза светило? – раздался голос с противоположной кровати.       Лукас с лёгким удивлением перевёл взгляд в его сторону. Спросонья он даже позабыл о том, что этой ночью у него впервые за несколько последних месяцев был сосед по комнате. Сирин же, наполовину собравшись, сидел, свесив ноги, на кровати. К тому времени он уже успел натянуть на себя штаны, однако рубашка упрямо отказывалась поддаваться его многочисленным усилиям. Впрочем, это, похоже, совсем не волновало его. Отчаянно зевая, Сирин то застёгивал, то расстёгивал одну и ту же пуговицу. По всему его виду было ясно, что хоть внешне и могло показаться, что он проснулся, однако на самом деле тот всё ещё продолжал крепко спать. Лукас при взгляде на него невольно улыбнулся. - Доброе утро, - продолжая улыбаться, ответил ему Лукас.       Сонный вид другого человека неожиданно оказался ему необычайно приятен. Как жаль, что он не мог позволить себе слишком долго на него смотреть. Вдруг Сирин заметит его взгляд? Как ему, в таком случае, объяснить свой интерес? Смутившись из-за заданных им же самим вопросов, Лукас резко вскочил с кровати, ловко заправил постель и принялся быстро-быстро одеваться.       Вопреки судорожным движениям разволновавшегося Лукаса, Сирин продолжал двигаться лениво, явно никуда особенно не спеша. К тому моменту, когда послушник уже успел полностью одеться и направиться к выходу из комнаты, тот лишь закончил страдать над своей рубашкой, принявшись сонными глазами наблюдать за без конца суетящимся Лукасом. Одновременно с этим он медленно провёл по своим чёрным волосам руками, пальцами силясь заменить отсутствующую у него расчёску. Выходило это у него, если честно, так себе. Гнездо его волос упрямо отказывалось распутываться, что вскоре оказалось замечено Лукасом. Не выдержав этого зрелища, тот собрался с силами и неуверенно предложил ему свою помощь. - Да, если я так и дальше продолжу, то за этим делом весь день и проведу. Раз предлагаешь, то отказываться от руки помощи не буду. Я волосы обычно заколками закрепляю, чтобы не мешались. Буду рад, если ты мне и с ними немного подсобишь. Они на прикроватной тумбочке лежат, - даже для вида не попытавшись отказаться от его помощи, Сирин с готовностью развернулся к нему спиной, лицом уткнувшись в стену. – Знаешь, честное слово, давно бы обрезал их, да две беды: первая, ножницы нормальные днём с огнём не отыщешь, вторая, руки, что у меня самого, что у всех моих знакомых, растут откуда угодно, но не из того места, из которого хотелось бы. - У тебя довольно хорошие волосы, зря ты так, – приблизившись к нему, Лукас с удивлением вновь ощутил слабый, но столь приятный для него аромат облепихи. - …И пахнут они тоже приятно, - быстрее, чем тот подумал над своими словами, сорвалось с его языка.       Послушник тут же смущённо покраснел и замолк, мысленно принявшись отчаянно отчитывать самого себя. И что это такое только что было? Какое ещё «пахнут приятно»?! Как он мог сказать другому мужчине нечто настолько смущающее? Разозлится ли теперь на него из-за этого Сирин? Скажи он это кому другому, например, из послушников, то его наверняка ожидала бы знатная трёпка, но повернувшийся к нему в пол-оборота юноша, казалось, отнёсся к подобному «комплементу» на удивление благодушно. - Оу, какой ты, оказывается, красноречивый, Лукас, - протянул тот, еле слышно усмехнувшись, после чего добавил. – Вот тебе мой совет, юный послушник храма Владык: лучше прибереги свои очаровательные комплименты для какой-нибудь впечатлительной барышни. Хотя, признаюсь честно, мне было приятно это услышать, пусть и непонятно, что ты там такого особенного унюхать умудрился. Знаешь, у одного моего хорошего знакомого брат работает в общественной бане. Он частенько по вечерам пускает нас там попариться. Может, тебе запах мыла так понравился? - Всё возможно, - расплывчато ответил на его предположение Лукас.       По какой-то неизвестной ему причине послушнику, впрочем, казалось, что никакое такое мыло всё-таки тут было не причём. Юноша не мог объяснить это ощущение словами, однако отчего-то он был совершенно уверен в том, что этот запах шёл даже не от самого тела Сирина, а откуда-то изнутри. Лёгкий, с трудом уловимый, но столь хорошо знакомый Лукасу аромат облепихи, почему-то заставлявший его сердце биться самую малость быстрее.       Хотя поначалу на голове у Сирина и творился жутчайший беспорядок, однако волосы у него, на удивление, оказались куда более послушными, чем могло показаться на первый взгляд. Стоило Лукасу взять в руки свою расчёску и провести ею несколько раз по спутанным волосам, как те тут же поддались его усилиям. Тщательно расчесав волосы, юноша, обернувшись, потянулся к лежавшим на прикроватной тумбочке заколкам, невольно замерев при взгляде на них.       Одна из них, что немного толще другой, была выстрогана из очень тёмной, почти чёрной породы дерева. Казалось, будто от неё исходила еле уловимая, но в то же время подавляющая сила, которая, впрочем, так и не смогла обратить на себя внимание послушника. Куда более интересной ему показалась вторая заколка, что была из светлой породы дерева. В один её конец в качестве небольшого украшения был вставлен маленький бело-голубой камешек, красиво переливающийся на свету. Отчего-то эта заколка показалась юноше смутно знакомой, но в то же время в ней словно было что-то не так. Что-то в ней ему казалось неправильным. Возможно, даже то, у кого в руках эта заколка теперь находилась. - Что-то случилось? Почему ты остановился? – Сирин слегка мотнул головой, после чего обернулся к нему. Его взгляд тут же проследил за взглядом юноши, остановившимся на заколке. На его лице на миг отразились сложные эмоции, которые тот, впрочем, довольно скоро успешно подавил, широко улыбнувшись замершему на месте Лукасу. – Неужели она тебе понравилась? Красивая, да? Она мне тоже очень нравится. Это… Подарок, впрочем, я не уверен в том, правильно ли её так называть. Понимаешь, мне хотели её подарить, но я умудрился отыскать её до того, как даритель успел это сделать. - Обстоятельства её получения, насколько я могу понять, не так уж и просты, - прочистив горло, произнёс юноша. Отчего-то, заметив смягчившийся при упоминании «дарителя» тон Сирина, он ощутил небольшую тяжесть, опустившуюся камнем на его сердце. - Знаешь, что это за камень? – увидев, как тот слабо покачал головой, Сирин, отвернувшись, принялся увлечённо рассказывать ему. - Это лунный камень. В народе говорят, что, благодаря ему, его обладатель должен стать более «сдержанным».       Последовавший за этим короткий смешок показался Лукасу даже слишком уж двусмысленным, но это оказалось ничто перед словами, что прозвучали после этого. Сирин неожиданно запрокинул голову, тут же встретившись с ним взглядом. Зелёные глаза юноши, казалось, приковали к себе всё его внимание, не давая и на мгновение подумать о чём или ком-либо, помимо их обладателя. - А ещё лунный камень считается любовным талисманом, который, вроде как приближает день встречи с возлюбленным, - усмехнувшись, поведал тот.       Его губы растянулись в улыбке, из-за чего глаза чуть прищурились. Казалось бы, из-за этого их необъяснимое очарование должно было тут же рассеяться, отпустив попавшего в их плен юношу, однако Лукас неожиданно с ужасом осознал, что его взгляд теперь остановился вовсе не на глазах, а на растянутых в хитрой улыбке губах. Таков ли в жизни их вкус, каким был во сне?.. Даже чересчур резко опустив руку на его голову и надавив на неё, Лукас заставил того вновь посмотреть в стену. Лицо послушника пылало от смущения, а дыхание предательски участилось. О чём он только сейчас посмел подумать?! - Это… Твоя возлюбленная хотела подарить тебе эту заколку? – не глядя схватив чёрную заколку и закрепив с её помощью пучок, неуверенно поинтересовался Лукас, всеми силами пытаясь сдержать охватившее его волнение.       Послушник храма отстранённо удивился тому, что с виду крепкая тёмная заколка с трудом удерживала причёску, в то время как вторая, из светлого дерева, хоть и выглядела более тонкой и оттого менее надёжной, но справлялась со своей основной задачей заметно лучше. - Возлюбленная, говоришь, - задумчиво протянул Сирин, чувствуя, как от волнения замедлилось на этих словах дыхание Лукаса. – Знаешь, возможно, прежний обладатель этой заколки и правда любил меня, но он мне об этом так ни разу и не сказал. Но ты не подумай, что он негодяй какой, это всё определённо из-за его природной стеснительности, – донельзя убеждённым голосом произнёс тот. - А ты… Ты любил этого «дарителя»? – пересилив себя, осторожно поинтересовался послушник. Отчего-то ему было жизненно необходимо узнать ответ на этот вопрос. Сирин, не удержавшись, вновь запрокинул голову. - …Неужели ты стал смелее? – удивлённо пробормотал тот, глядя прямо на него. Послушник, не поняв таящийся в его словах смысл, ответил на его взгляд немым удивлением. – Так как там поживает моя причёска? Ты уже закончил? – выпрямившись, он поднял руки, собираясь прикоснуться к своим волосам, но вместо этого случайно прикоснувшись к руке Лукаса. На мгновение и тот, и другой замерли. В том месте, где их ладони соприкоснулись, они оба явственно ощутили всколыхнувшее их сердца тепло, которому, однако, не удалось просуществовать долго. – Ну так что? Пойдём завтракать? Я проголодался.       Взяв его руку в свою, Сирин развернулся к нему лицом и вновь широко улыбнулся. Пожалуй, это было лучшее его утро за последние несколько десятилетий. Мирный сон в объятиях Владыки и его неосознанная ревность к самому же себе, чего ещё Сирин мог пожелать? ***       В тот знаменательный весенний день, явившись на Собрание Владык, Сирин в полной мере осознал, что ситуация в подвластном ему мире сложилась куда хуже, чем он изначально предполагал. Ждать в соответствии с правилами «круговорота жизни» он позволить себе больше не мог, ему было необходимо как можно скорее начать действовать. В ином случае Ведающий больше не мог быть уверен не только в безопасности всех тех, кого он знал лично, но и всего этого сколь любимого, столь же и ненавидимого им мира.       В зимнем саду дворца Величайшего Сирин в первые за всю свою очень долгую жизнь воочию увидел того, кого тут же с нескрываемым презрением назвал «паразитом». Он никогда прежде даже и не думал о том, что когда-нибудь однажды на его пути встанет столь гнусное по своей природе создание, подобные которому, насколько он знал, встречались чрезвычайно редко. Лишь раз Ведающему довелось вскользь услышать об их существовании от своего наставника, да и то это произошло по большей части случайно. Сирин был в самом настоящем бешенстве. Сам факт появление этого могущественного существа в столь нестабильном мире не сулил ничего хорошего, так ещё и Перт, окончательно тронувшись умом, отчего-то принял его под своё крыло!       Некогда наложенное на Сирина Величайшим заклятие, которое существенно ограничивало его возможность переродиться, к тому моменту всё ещё недостаточно ослабло, в дополнение к основополагающим законам мира и «круговорота жизни» не позволяя ему переродиться. Из-за этого Ведающий оказался вынужден пойти на серьёзный риск и своими собственными руками «немного подправить» написанные им же законы мироздания.       Да, риск был, и был он весьма серьёзен. Для мира, который существовал лишь благодаря жёстким рамкам, изменение хотя бы одного такого закона могло привести к немедленному разрушению его всего вплоть до самого основания. По этой причине Ведающему пришлось действовать необычайно аккуратно и осторожно, из-за чего перерождение и заняло у него на порядок больше времени, чем он изначально предполагал. Но он всё же достиг успеха, наконец-то ступив по земле на своих собственных ногах и прикоснувшись к траве своими собственными руками.       Однако радость от успеха не длилась долго. Вскоре после своего возвращения он узнал, что Владыка Целительства неожиданно решил «добровольно» пройти через церемонию передачи титула. Официальным обоснованием этого решения стало то, что Иасон, видите ли, банально «устал после нескольких столетий руководства обителью». «Он чувствовал, что более не способен в должной мере исполнять свои обязанности, поэтому им было принято решение передать свои силы следующему поколению, а самому отправиться вслед за остальными Владыками своего поколения на покой».       В течение месяца после этого заявления Величайшим была проведена церемония, которая, к всеобщему удивлению, окончилась для её участников самой настоящей катастрофой. Ставшее уже привычным процессом в руках придумавшего этот метод разделение души и перенос двух её третей не удалось. Тело Владыки оказалось абсолютно мертво, в то время как не поддавшаяся разделению душа просто «где-то случайно затерялась». По этой причине новый «Иасон» так и не был «рождён», а обитель Владыки Целительства оказалась лишена своего хозяина.       Сирин как никто другой знал, что его маленький целитель явно принял участие в церемонии не по своему желанию. Вероятнее всего, на его решение каким-то образом смог повлиять Величайший, в результате чего они теперь имели то, что имели. Душа Иасона оказалась в самом прямом смысле этого слова «потеряна». Не было известно, отправилась ли она на следующий круг перерождения или в поисках своего тела и по сей день бесцельно скиталась по миру, не находя упокоения. И одна только мысль о возможности такой судьбы для Владыки Целительства приводила Сирина в самое настоящее бешенство.       Пожалуй, если бы его не удалось успокоить Князю Познания, Неемии, то Сирин наверняка повторил бы свою прошлую ошибку. Он бы вновь отправился прямо во дворец Величайшего, чтобы как следует выбить всю дурь из головы Перта, и было совершенно неясно, чем бы эта встреча окончилась для них обоих на этот раз. Возможно, тогда ему бы не удалось узнать, что его стеснительный целитель всё-таки смог благополучно переродиться.       Сирин даже вспоминать не хотел, как много времени и сил у него ушло на то, чтобы среди тысяч и тысяч тускло мерцающих душ отыскать ту самую, что могла бы действительно принадлежать Иасону. К большому сожалению Ведающего, приморский городок, в котором, как тот предполагал, проживало перерождение Иасона, оказался густонаселён. Среди ярко мерцавших, сливавшихся друг с другом душ ему было тяжело отыскать ту самую, да и, увы, во всю пользоваться своими силами он не мог, дабы раньше времени не повстречаться с Пертом и всё-таки не опуститься до очередной драки с ним.       Благо, в Бадархане Сирин неожиданно повстречал двух своих старых знакомых, Князя Лени и Владыку Труда, которых за всё то время, которое он провёл, будучи Князем Хвори, так ни разу и не увидел. Стоило заметить, что они всегда представляли из себя крайне странную парочку, которая редко общалась с остальными ещё в те стародавние времена, когда Сирин был ещё жив, а после его смерти и вовсе будто сквозь землю провалились. И вот теперь он внезапно столкнулся с ними в этом городе. Именно они стали теми, кто по случайности или, возможно, по воле самой судьбы, но помогли ему отыскать того, кого он так долго безуспешно искал.       Увы, Иасон совсем не помнил ни его самого, ни то время, что они провели с ним бок о бок. И всё же в сердце послушника храма Владык таились определённые сомнения. Сирин видел это, ловя каждый его случайный взгляд, замечая, как тому, на самом деле, нравились его прикосновения. Даже когда тот предыдущей ночью не выдержал и, плюнув на всё и вся, забрался к тому под одеяло, мальчишка спросонья не прогнал его, вместо этого в смутно знакомом жесте прижав того поближе к себе.       Только в этот момент Сирин осознал, что годы его поисков наконец-то подошли к своему долгожданному концу. Наступил короткий миг передышки, после которого он соберётся с силами и сделает свой последний рывок. А до этого он будет и дальше дразнить смущённого Владыку Целительства, замечая в его глазах тщательно скрываемую ревность. Ему так неописуемо приятно было видеть того ещё ребёнком, который не научился скрывать свои чувства за хмурым лицом или холодным взглядом. Увы, когда память вернётся к Иасону, это всё перестанет быть для него доступным.