Purple and Yellow

      Дурацкая привычка. Абсолютно невыносимая!       У Дона была просто дурацкая привычка: высовывать язык, когда увлечён работой. Закручивая, паяя и сваривая, разбирая и собирая, слишком погружённый в собственный мир деталей и инструментов, не делающий перерыв ни на что.       Мягкотелый всегда сидел, увлечённо высунув язык; Эйприл это всегда забавило и раздражало одновременно. Этот кончик языка, как усмешка, это отсутствующее из-за погружения выражение…       …почти приглашение.       Искра. буря. безумие.       Подобраться к Донни незамеченной, когда он увлечён — проще простого, даже если двигаться на него максимально в лоб и громко. Но Эйприл была ниндзя, по крайней мере жила и тренировалась пару лет с таковыми, так что расклад был неплохой: девушка-ниндзя — одна штука; ничего не подозревающая жертва с высунутым языком — тоже одна штука.       Её имя вибрировало меж губами, в отсутствии пространства между кожей. Донни сам напросился — нечего ее раздражать. Кончики языков соприкоснулись чем-то электрическим, углубляя поцелуй.       Дон, густо покрытый румянцем — прелестное зрелище. Слишком смущённый, чтобы смотреть на неё: он так забавно впадал в ступор, не отвечая ей, но и не сопротивляясь, не деревенея. Осторожно обхватив скулы руками, девушка вдавила губы теснее, и отклик не заставил себя ждать.       Влажный стон, движение губ, прищуренные глаза, будто парень бросался в бездну, прямо в огонь. Всё ещё неуверенно, всё ещё сомневаясь и опасаясь.       Но Эйприл слишком наслаждалась моментом. Ей нравилось целоваться с ним: непередаваемое ощущение его кожи, мягкости его языка, трущегося о ее. Губы, соприкасающиеся так плотно, смазанный выдох и его взгляд — старшеклассница не могла просто так упустить такое.       — Эйприл… — слабо попытался он, немного отстранившись, как между ними образовалась тонкая, словно паутина, полоска слюны.       Горячее дыхание у щёк распаляло её, а этот смущённый голос? Умилительное лицо с потемневшими щеками и слегка затуманенным взглядом. Он пытался взять себя в руки, вернее, закрыться ими, силился свести брови вместе, чтобы выглядеть хоть сколько-нибудь серьезно. Но О’Нил провести было трудно: она видела, куда был направлен его взгляд. И его глаза были гораздо честнее с желаниями.       …даже несмотря на то, что порой понимать взгляды Донни — тот ещё геморрой. Матешу понять проще: не смотрит в глаза толком, а при разговоре может уткнуться взглядом в любую точку, и это означало вовсе не то, что он пялился. Мальчишки объяснили позже, что Донни смотрит иначе на мир — буквально — и может просто «думать на предмет», уткнувшись в него взглядом.       …по сути, у Эйприл имелся зелёный кот с мягким панцирем, залипнувший на рандомный предмет (сравнимо с пустым углом) расширенными зрачками.       Но сейчас фиолетовые глаза смотрели совсем иначе: различие было в оттенках, почти неуловимых, но при близком знакомстве орущих как сирены вместе с клаксонами, как весь иерихонский хор с трубами.       — Это… эт-то неправильно, Эйприл, — его слабые протесты тонули в мягких, опьяневших от тепла фиалках глаз. Настолько выразительные, что Эйприл ощущала фантомное прикосновение, скользящее, будто бархатистые лепестки по оголенной коже. Его слова протеста заглушались ёрзаньем о пол, тем, как он теребил пальцы, а также зубами, не дававших покоя зелёным губам.       И его слабые, нетвёрдые слова замерли с её поцелуями. Лёгкими, непринуждёнными: щёки — лоб — уголки глаз — нос — уголки губ, так рядом и близко, но не в сами губы, словно дразня. Подбородок, щёки, уголок губ — она не и не думала останавливаться.       Он сдавленно издал звук, тут же обрубив его, поджав губы. Трёхпалые ладони легли на её плечи, создавая пространство между ними. Ускоренное, пыхтящее дыхание, которое медленно, но верно томилось в его глотке, под жаром трансформируясь в чудесный и тихий, жидко-вельветовый «чиррр». Почти соскользнул на лопатку языка, как Донателло дёрнулся, отстраняясь и закрывая губы руками и несильно шмякнув саму Эйприл по лицу.       …осторожно, Эйприл, не перегни палку. Ниндзя стоит быть последовательной: перегруз — это последнее, с чем Эйприл хотелось иметь дело сегодня.       — То есть, тебе не нравится, — хитро, по-лисьи спросила она, пытаясь звучать невинно, скользнув пальчиками по трехпалой ладони.       Жилистая, с выпуклыми, но нежными венами. Длинные пальцы в мелких шрамах разной формы, рассыпанные, как звёзды по небосводу — в его руках таилось множество историй. А ещё его ладони пахли металлом, ментолом и припоем с канифолью, запах смешивался на ладошках.       Донателло дышал, пытаясь вернуться к прежнему состоянию, прежнему себе. С трудом сглотнул — острый кадык явственно скользнул завораживающей волной: вверх. вниз. Мягкотелый жевал губы, неловко их облизнув.       Блин, перестаралась. Его коротнуло от эмоций, коротнуло от переизбытка тактильных ощущений. Девушка осматривала Донателло, давая ему пространство.       Но его руки легли на плечи: не то затем, чтобы удержать её, не то затем, чтобы удержать от приближения.       — Мы же друзья, Эйприл, — умоляющим, слабым голосом произнес он с трудом. — Друзья так не поступают. Это все так неправильно!       — Но зато так приятно, — его пальцы дрожали на плечах, стиснув их, щёки залились краской ещё пуще, губы вновь были прикушены. — Разве тебе не нравится?       Его губы, боже, как она любила их.       Эйприл обожала целоваться, но эти губы были просто чем-то, что сносило ей голову. Мгновенно и бесповоротно.       — Я т-так не могу, — от этого уверенного плохиша не осталось и следа: в сухом остатке был лишь её смущённый, сомневающийся Донателло, которого она знала все эти годы. — Эйприл, прошу —       — Отключи свою умную головку хоть на секунду, — елейным голосочком произнесла Эйприл, когда его руки сдались, позволяя ей подобраться ближе без видимого возмущения с его стороны. — Скажи мне честно. Если тебе не нравится, так и скажи — я перестану.       Донни не думал отстраняться, но девушка не двигалась, чтобы сократить расстояние. Но они сидели достаточно близко, чтобы дыхание, жаркое и взволнованное, было уловимо, чтобы оно заставляло пульс О’Нил подпрыгивать в кульбитах и мёртвых петлях.       Дон теребил пальцы, сведя узко бедра, избегая взглядом. Щеки, всё ещё помутневшие от румянца, все ещё пышащие теплом, были умилительны; Эйприл едва сдерживала улыбку, чтобы не раствориться в очаровательности его отрицания.       Наверное, то, чем они занимались, было не совсем правильным; но о какой правильности шла речь, если Донни мог спокойно взломать электронный дневник, чтобы подправить для Эйприл некоторые оценки, да ещё и так, что учитель не заметила? О какой правильности шла речь, если Дон сделал панцирь лишь для них двоих, о какой правильности шла речь, если оставшись с ней наедине он, увлекшись разговором, мог взять её за руку и переплести пальцы?       Взгляд, не зафиксировавший алых флажочков вроде быстрого передергивания пальцами или трогания лица, мягко соскользнул вниз. По изгибам шеи стекал ниже, осторожно касаясь чёткой, скульптурной очерченности линий и выпуклости движущегося кадыка по мере того, как он сглатывал в попытке перебороть смущение.       Эйприл не могла ничего поделать: адамово яблоко гипнотизировало её ровно с того момента, как оно явно выступило вперед чуть больше полутора лет назад. У Донни не слишком сильно изменился голос, просто стал более выразительным и плавным, несколько ниже, но боже, кадык. Донни из мягкого, щупленького мальчика стал подростком с более очерченными мышцами, широкими плечами, стал выше и воспринимать его, как раньше стало гораздо сложнее.       Из спонтанных поцелуев в благодарность, когда они были одни, это вылилось в нечто совершенно… другое. Впрочем, за всё то время, что она экспериментировала, до шеи коснуться так и не довелось. Торопиться было нельзя, не в случае Донни; Эйприл была последовательна в своих изысканиях, максимально деликатно (насколько могла) раздвигая границы возможного, постепенно давая им обоим привыкнуть.       Этот неспешный темп ей и самой нравился, впрочем. Для Донни он тоже был комфортен, по всей видимости. Тихое шлепанье соскользнуло в комнату и тут же замерло — мягкотелый переменил позу, сев несколько выше, приподнимая бедра, чтобы подмять под себя лодыжки. Его хвост реагировал.       Поэтому было важно дать Донателло свыкнуться. Давать ему передышку, время на анализ собственных ощущений, ведь юноша напротив отличался от неё всем: начиная с пола и заканчивая видом и мозгом, который работал как угодно, но не нормально. Атипично, во, верное слово.       Эйприл сделала глубокий выдох, стараясь отвлечься от чудесных и совсем не совращающих видов на шею, ибо эта гравитация между её губами и этими чертовыми венами возрастала, набухая пульсом.       Но вместо того, чтобы упасть губами на шею, Эйприл держалась и ждала, рассматривая знакомую до оскомины его комнату. Каждый уголок, фотография и трещинка на стене, каждый файл на столе и ступенька его двухярусной кровати. Девушка моргнула, а затем распахнула глаза от удивления — её притянули к себе, утягивая в поцелуй со скромным стоном.       Он тоже этого хотел, улыбнулась Эйприл.       — К тому же, — сбито прошептала девушка с видом лисицы, когда ей пришлось отстраниться, чтобы захватить кислород. Донни был гораздо выносливее и гораздо смущённее. — Друзья ведь… целуют друг друга, — Эйприл пожала плечами, стараясь отдышаться. — Это… довольно — ых… распространено.       — Не… так, — выдохнул он, практически простонав, сжимая ее майку у воротника. Девушка улыбнулась, поймав губами ладонь, позволяя Дону упасть на раскиданные на полу подушки в этакой попытке сбежать.       Эйприл нависла над ним, осторожно лавируя между деталями на полу. Дон манил, мерцая бескрайней пурпурной туманностью своего взгляда, звёздным и чувственным, как звёзды плавно перекатились пригоршней за позвоночник прямо к талии: трехпалые ладони аккуратно легли по бокам, немного стискивая. Улыбка скользнула на губы сама собой, потому что две сияющие крабовидные туманности описали абрис её губ. Как бы Донни не скрывался, лгать с ней наедине у него получалось до отвратительного плохо, особенно телом — сильные руки притянули её прямо на пластрон, обхватывая так, чтобы О’Нил точно никуда не сдвинулась.       — Ох, — выдала лишь Эйприл, смотря на его неоднозначное лицо. — Значит, друзья так не делают, — задумчиво произнесла девушка, обнимая его в ответ. — Интересно. Тогда как они делают?       Разумеется, она его дразнила. Этот возмущенный взгляд — навряд ли Эйприл могла без него долго жить, точно так же, как без этой безграничной теплоты в них, когда они были наедине.       — Может, вот так? — его верхняя губа была плотно поймана ее собственными, когда девушка начала мягко двигаться, слегка, неопосредованно, через кожу прикусывая его. Эйприл не успела вставить «Или, быть может, вот так?», как длинный и гибкий язык проник внутрь рта, по-хозяйски неторопливо изучая пространство внутри, чтобы вызвать на танец ее саму. Эйприл таяла под стискивающей хваткой рук, близости к пластрону и его сердцу, движений языка и губ, что отправляли её прямо в стратосферу. Дон промычал, требуя больше внимания к себе. — Ведь ты сам в прошлый раз опробовал на мне, — она улыбнулась, едва получилось разъединиться и проморгнуть звёзды в глазах, напомнив ему про их предыдущий раз. — Мы ведь остались друзьями, да?       Дон нахмурился.       Вообще, он никогда не целовался первым. Проявлять инициативу, быть первым — не его стезя по характеру; но это вовсе не означало, что Эйприл принуждала мягкотелого. Она бы скорее удавилась, чем продолжила его мучать, да и потом — у Донателло были свои способы показать свои нужды. Тонкие намеки, что Эйприл научилась читать, сравнивая его поведение в быту, когда он не замечал ее присутствия и вел себя раскованно, с братьями, и с ней отдельно. И ведь эта гениальная голова вела себя по-разному. С мальчишками он становился более дерзким и отстраненным, малотактильным, не считая нужным вербально и невербально привлекать внимание к себе. Но даже так — на миссиях, в быту, проскальзывали намёки, которые утверждали, что Эйприл это всё не придумала и не разыграла в своей голове.       То, как каждый раз, когда Эйприл забиралась на панцирь, Донни слегка стискивал её бедро, подсаживая. Не то, чтобы это было часто, но Дон компенсировал каждую потерянную возможность после. Если О’Нил обнимала его, Донателло делал все возможное, чтобы не показывать братьям то, что он стискивает её чуть крепче и чуть дольше, чем друзьям положено. И, например тот факт, что трионикс позволял Эйприл опираться или держаться за его плечи, ничего не говоря и будто не замечая, что его личное пространство было нарушено.       А ещё Дон использовал свою особенность со взглядом, делая вид, что думает, искусственно увеличивая длительность зрительного контакта. Это не было раздеванием или чем-то вызывающим, скорее — та форма интимности, которая не вызывала бы лишнего внимания со стороны его семьи и была удобна для обоих. Или — наоборот, упрямо избегал взгляда, неловко потирая пальцы. Стимы при разном виде возбуждения были разными, но отчего-то парни, хоть и было сведущи в особенностях брата, упрямо не замечали. Потому что ох-хох, Эйприл заметила бы это во взгляде двух засранцев в лице Лео и Майки.       Ох, и синяки на хвосте от боевого панциря, которые Дон никогда не признает.       И Эйприл знала причину, почему соприкосновение об искусственный карапакс было бесшумным, а вся поверхность поглощала звук клацанья о металл. Да-да, поглощение удара. Да-да, потому что Дон часто роняет панцирь с себя, когда лень снимать нормально, а так не будет грохота по всему логову. Именно. Оно самое.       И в тот раз мало чего изменилось, за исключением того факта, что Эйприл практически умерла, потому что Донни проявил инициативу с а м.       Если подумать, уже были звоночки, едва она вошла в логово. Да, Дон (умница), нашел тот хитровывороченный документальный фильм, который Эйприл требовался по учебе. Способности старшеклассницы просто выдали жестокий сбой, потому что проклятого фильма просто нигде не было, но Донателло — птица, ээээ, черепах говорливый: отличался умом и сообразительностью. Умом и сообразительностью, а так же суперкомпьютером, навыками кулхацкера и знанием где искать скрытые библиотеки с файлами.       Но о звоночках: он был нервным. Более нервным, чем обычно, хотя мягкотелый достаточно плавно и ненапряжно провел её в свою спальню, избавившись от каких-либо подозрений (Лео бросил что-то про задротов и ботаников, лениво удалившись в виду потери интереса). Донни поглаживал предплечье, встряхнул руками даже — он был нетерпелив. Эйприл наивно расценила это как желание гения похвастаться и получить долю своего дневного одобрения в ее лице, или возможно, у него были проекты, о которых он жаждал поведать, и потому «подслащивал» пилюлю, задобрив ее в начале.       … С другой стороны это выглядело, кстати, так, словно не мог дождаться, когда же они останутся наедине.       Всё шло вроде как обычно: они заняли его гостевой диван (само его существование уже кричало в мегафон о многом), плед, услужливо подготовленная содовая из холодильника, полумрак; Эйприл морально готовилась вести записи в блокноте на телефоне — фильм начался.       О’Нил просто прильнула к его плечу удобства и тепла ради — в его комнате всегда было несколько прохладнее, чем в других частях логова. Мягкое и сильное плечо приятно согревало, пока скучный диктор рассказывал про жизнь писательницы из двадцатого века. Рука скользнула за его панцирь сама собой, когда её схватили.       Едва Эйприл успела извиниться за собственную импульсивность, как в неё буквально шмякнулись, будто в попытке оглушить, девушка даже опешила на мгновение, чуть не ударив, как все действие адреналина смягчилось, вымывшись: руки стиснули ее плечи, а сквозь губы к ней проскользнул язычок, неуверенный, но все ещё жаждущий.       Поцелуй получился скомканный, смазанный — больше неосознанный, словно Дон сам не понял, что сделал.       Эйприл, впрочем, была слишком поражена, чтобы как-то адекватно отреагировать, как из транса её вывел звонок от родителей.       Фильм давно закончился. А Донни уже не было.       Они не поднимала эту тему — мягкопанцирный сторонился ее, на миссиях вызывался идти с Майки (последний, кстати, и передал флешку с фильмом), да даже с Лео, но только не с ней; ночёвки избегались (ох, она знала, когда Донни уходил в режим избегания: у него вдруг резко возникали непредвиденные дела, а потом он делает самоочищающуюся зубочистку. Дней десять. Ну да).       Так что Эйприл просто дала ему время разобраться с самим собой.       Даже если это несколько её задевало. С другой стороны, этот батат сам проявил инициативу, и это уже было слишком для его гениального разума.       Все знают, что чтобы дождаться цветения батата, нужно терпение. Много.       Спокойно, Эйприл, вдох-выдох: добычу крупнее и жирнее забирает тот, кто умеет ждать.       Все же, благодаря своему терпению, девушка вообще смогла вытащить эту костолобую черепаху из своего панциря, благодаря ей этот их подростковый секрет существовал.       Окей, ладно, её гормоны сходили с ума, заставляя творить глупости. Но Эйприл, признаться, было страшно пересечь эту грань с кем-то из одноклассников или парнями со школы, а с Донни… было спокойно. Не было паники, не было тревожности, было лишь желание сделать что-то до абсурдности неправильное, но в то же время — приятное и невинное. То, что они могли сделать наедине, не вовлекая в это посторонних.       Если бы ему не нравилось, он бы явно дал знак. Ведь так? Сто процентов дал, Дон не из тех, кто терпит.       Что и говорить — парень в её объятьях был критически плох во лжи, но у него, тем не менее, получалось хорошо держать секреты — так же хорошо, как и целоваться. Потому что Донни — неудивительно — быстро учился, чтобы поспевать.       Это всегда так интересно ощущалось, когда её смуглые пальцы обхватывали черепашье лицо. То, какое ощущение возникало, когда её кожа соприкасалась с его, то, как менялся фиалковый взгляд и смягчалась, согревалась мимика. Эйприл было совершенно не жаль того времени, что пролетало, пока она кропотливо и внимательно изучала каждую деталь.       Парень, лежащий под ней, плотно заперший её в замок сильных рук, смущённый и сбитый с толку — какое прекрасное и занимательное зрелище. Ох, и этот взгляд аметистовых глаз, когда он хотел что-то получить, но не мог: такой мягкий и чувственный, но в тоже время с выраженной терпкой горечью обиженного и задетого эго гения. Девушка хорошо знала этот взгляд — взгляд, требующий продолжения, пусть и не напрямую.       Потому что Дон всегда считал, что они друзья. Это было важно для него — сохранять их дружбу, пусть и дружба их перетекала во что-то аморфное и явно абстрактное. Футуристическое. Кубическое. Супрематическое. По всей видимости, этот факт гения пугал, поскольку это был выход из его зоны комфорта. Напрямую. На околосветовой скорости. Трионикс не был сторонником отношений, относился к ним презрительно, потому что верил, что абсолютно все отношения одинаковые: пропитанные лепестками роз и дешёвых свечей, со слащавыми прозвищами и вульгарными поцелуями на публику.       Донателло был язвителен, его сарказм — едкий и практически токсичный. Он сам, вываливая тонны своей бравады в секунду, пытался возводить барьер. Держаться подальше. И получалось — честно — у него из рук вон плохо. Мягкотелый неизменно и стабильно, как число Авагадра, оказывался на её орбите, неловко пытаясь возобновить общение и загладить вину.       А ещё девушка была внимательной настолько, что видела его взгляд, сквозивший по отношению к тем парочкам, которых он пытался урезонить едкими комментариями. Как менялся его взгляд, когда на экране была химия другого разлива, неявная, но всё ещё ощутимая, как аромат любимых духов.       Порой — Эйприл прикусила губу — ей и впрямь было неловко. Разница в возрасте на два года; статус человека и близкого друга черепашье-крысино-рыбной семьи (хэй, Пеструшка тоже была частью семью, точка) не сильно развязывал ей руки. Эйприл была скорее сестрой для парней и дочерью для Сплинтса. А Донателло был милым мальчиком-черепахой, которому только-только исполнилось четырнадцать.       Градус неправильности определенно был, окей. Хороший такой градус.       Хотя, Дон ни разу не тянул на свой возраст — ни внешне, ни поведением. Самый матёрый и предусмотрительный из братьев, да и потом, кому какая разница?       …она ведь соблазнила его, да? Впрочем, технически, возраст согласия был важен, если бы у них с Доном что-то произошло, ну, более серьёзное, чем тайные объятия и поцелуи.       И к тому, нельзя быть таким… Притягательным. Это незаконно! О’Нил была уверена, что если она тщательно покопается в законах штата Нью-Йорк и прошерстит законы округа Бронкс, она найдет законное основание обвинить Донателло в чем-нибудь нелегальном… помимо титана и взлома, окей.       Эйприл деликатно целовала, не встречая сопротивления. Просто лёгкие, как пёрышко прикосновения губами к коже, и более длительные — к его губам.       Может, всё дело было в этом лучистом спокойствии где-то между сердцем и солнечным сплетением, что Донни вызывал собой. Может, дело было в его нервных ужимках, порою достаточно забавных; но было в мягкотелом что-то такое, что очаровывало Эйприл. Что-то, что толкнуло её губы навстречу его коже тогда, в самый первый раз, когда они были младше.       Это была благодарность, порыв эмоций, но ей тогда понравилось. Невинный поцелуй в щёку и его реакция: он не был смущён, он не отреагировал с отвращением, он просто впал в ступор. Завис, как компьютер, чья оперативка была сверх-овер-перегружена. Порыв эмоций сменился азартом — длинная очередь поцелуев покрыла кожу, пока он не пришел в себя и смущённо не попросил помиловать его (так делать было нельзя, но теперь девушка знала больше).       Возможно, дело было в поцелуях: все знают, что это приятно. Эйприл была ласковым ребенком: она любила, когда мама, после щекотки, зацеловывала её, когда папа целовал в лоб перед сном. Впрочем, она и сама обожала целовать родителей, ощущать это теплоту внутри своей груди, которая распирает рёбра и заставляет улыбку растягиваться на лице.       С парнями же всё было несколько… иначе. Майки целовал её в щеку и любил объятья, Лео предпочитал групповые обнимашки, а Раф обожал их дарить, но Донни? Донни был особым случаем.       Его хотелось целовать. Хотелось прикоснуться.       Будто это была какая-то очень старая потребность, которая была забыта до времён лучших. Девушка даже не сразу поняла, что это так — взаимодействия с Донни были естественными. Они не грузили мозг О’Нил вопросами «как», «зачем» и «в какой последовательности», и уж тем более, прости Господи, «а что если она облажалась».       И уж тем более, Эйприл не могла точно определить, когда это стало привычным — целовать Дона, как сейчас, наслаждаться звуком его выдохов и прещебетания, застрявшего в горле чем-то густым и вибрирующим. Когда это стало привычным и естественным — находить эту его глупую привычку высовывать язык притягательной.       Возможно, так было с самого начала. В тоже время, то, что девушка ощущала с Донателло, сильно отличалось от того, что она ощущала с его братьями.       Раф тоже порой высовывал язык, когда был сосредоточен, но у Эйприл никогда не было и мысли поцеловать его в такие моменты. Она находила это умилительным, да; но она не хотела его целовать из-за того, что он лишь высунул язык.       Лео легко было развести на крепкие и солидные объятья, у Майки была приятная на ощупь кожа, но… всё это было не то. Совсем не то.       Губы начинали припухать от количества поцелуев, но Эйприл едва ли могла остановиться, мягко впечатываясь в его лицо. И ещё, ещё, ещё, ещё — она усыпала всё лицо, пока Донни стискивал её к себе ближе, раскрывая шею, стараясь прильнуть ближе.       Сейчас Дон «отмирал», возвращаясь обратно в реальность после ступора.       — Тебе нравится так, Донни? — без всякой задней мысли поинтересовалась Эйприл, скользнув за грань его скулы, ниже.       Донни пришел в себя — не сильно дернулся, после чего отвёл глаза в сторону. Девушка терпеливо ожидала ответа, не рискуя двигаться дальше.       Заворошившись, он дал понять, что хочет отстраниться. О’Нил не препятствовала, вглядываясь в его реакцию.       — Тебе… не нравится? — уточнила Эйприл медленно и тихо. Пульс всё ещё отзывался теплом его кожи на губах, но её тело напряглось: лицо. Лицо, в котором читались раненные чувства.       — Я… Эйприл, это неправильно. — Мягкотелый отполз дальше, обняв свои колени, тихо покачнувшись. — Я правда не могу так больше.       — …Почему?       — Потому что друзья не ведут себя так! — вновь заладил он, словно мантру. — Это так чертовски неправильно! Ты — часть семьи, и ты просто, просто… — Дон захлебывался в словах, начинал в них захлёбываться, пытаясь найти себе путь сквозь толщи эмоций.       Донни всегда было трудно с собственными эмоциями, чужие же его не трогали — в большинстве случаев.       Мягкопанцирный поднялся, поглаживая себя за плечи, начав ходить по кругу. Эйприл могла лишь осесть и наблюдать за тем, как он пытается успокоиться, перенаправляя свое возбуждение в другую сторону. Стимы. Чёрт, она опять довела его до стимов.       Убитый голос пронзил её сознание почти так же, как теплые капли пропитывают снег, безжалостно заставляя его терять твёрдость и белизну.       -… делаешь мне больно, — отрывистое и нечеткое донеслось с его уст.       -…Больно? — Эйприл тут же последовала за ним.       Эйприл старалась не быть эгоисткой. Она думала о Донни, могла поклясться в этом хоть деве Марии, следила за его сигналами —       Этого оказалось недостаточно. Потому что она всё равно умудрилась причинить ему боль.       Но как? Как она не заметила? Как —       — Ты ведь играешься со мной, да? — горечь цедилась сквозь плотно сжатые скулы. — При семье ты говоришь, что мы лучшие друзья. Я знаю, что ты меня везде так представляешь. Но стоит нам остаться наедине, как что-то… меняется. Ты постоянно сбиваешь меня с толку, ты — ты — ты заставляешь меня чувствовать себя незнающим. Тупым.       Ох нет.       Донни, все не -       — Я не понимаю, чего ты ждёшь, я ненавижу, когда я не знаю, что меня ждёт! Всё такое зыбкое, ненадёжное, но меня тянет к этому, — он всплеснул руками, сжав кулаки.       Дерьмо.       — Я словно… Кукла в твоих руках. Я не могу сказать тебе «нет», ты знаешь: для тебя — всё, что угодно, Эйприл. Я не могу тебе противиться, даже если я ругаюсь с тобой! И — и — и ты этим пользуешься, — в его голосе звучали слезы. — Пользуешься моим незнанием. Пользуешься, чтобы сделать хорошо, и тут же исчезнуть, будто ничего не было. Будто мне привиделось! Я не понимаю! Я не понимаю тебя! Я не хочу, я не хочу терять нашу дружбу! Э-это самое ценное, что у меня есть, — губы дрожали, поджимаясь, — но ведь это уже не дружба! Я не понимаю, что это такое, и что мне с этим делать! И эти — эти эмоции, которые ты заставляешь меня чувствовать! Это твоя вина!       Эйприл прошибло холодом: Дон думает, что она его использует.       — Донни, — четко и твердо позвала Эйприл, приподнимаясь.       Осторожно и аккуратно. Не усугубить его состояние ещё сильнее, потому что Донателло, по всей видимости, перестимулировал себя мыслями. Но держался, держался молодцом.       — Не нужно бояться. Просто давай поговорим. Спокойно. Донни, послушай меня. Мне… Можно тебя коснуться?       Донателло недоверчиво посмотрел на неё, раненный и сомневающийся, но не отдернул руку, давая ей шанс коснуться. Мягкие, податливые мышцы. Нет попытки вырваться. Никакого одеревенения. Отлично.       — Ты считаешь, что я тебя использую, — спокойно разъясняя, продолжила Эйприл, понижая тон. — Но ведь это не так. И ты это знаешь. Подумай. Это не так.       Эйприл мягко и ненавязчиво сокращала расстояние, отслеживая его реакцию. Не спугнуть, не навредить, не нанести рану ещё глубже.       — А как тогда это описать?! Эйприл, ты можешь одурачить моих братьев, ты можешь воспользоваться нашей неосведомленностью в человеческой культуре, потому что мы мутанты, живущие в канализации, но я знаю достаточно о людях, чтобы сказать, что это неправильно.       — Почему ты считаешь это неправильным? — Эйприл аккуратно поглаживала его пальцы. Обхватывая его руку так, чтобы он смог выполнить аутостимуляцию, для него свойственную. — Потому что я сестра для парней? Потому что это не укладывается в твое понимание отношений?       — Я не хочу отношений, Эйприл, — прорычал он. — Ты знаешь, насколько мне мерзко от —       Он замер: слова кончились. Буквально. От гнева. Твою мать, Донни.       — Ох, Донни, — улыбнулась девушка. — Давай присядем и я спокойно тебе всё разъясню. Идёт?       Он слабо кивнул, позволяя усадить его на диван. Эйприл могла лишь скрестить руки на его груди, облокотившись на мягкий панцирь. Мягкий и беззащитный панцирь, что он не скрывал при ней.       Прижаться всем телом. Прижаться щекой к затылку, пока он неловко гладил ее руку.       — Дыши, Донни. Не забывай дышать, хорошо? — он кивнул. — Всё очень просто. Мне просто нравится касаться до тебя. Сидеть рядом с тобой в обнимку, когда мы смотрим фильмы. Целовать тебя. Я понимаю, что это уже не втиснуть в понятие «дружбы», но мне плевать, Донни, как это можно назвать. Я никак не называла то, что происходит, потому что тебе претит мысль об отношениях… И что ж, ты прав. Это действительно моя вина, — обняв его крепче, отозвалась Эйприл. — Потому что я знаю, как тебе не нравится неопределенность, и это сильный стресс для тебя.       Он уткнулся в ее руку, все ещё обиженно дуясь.       Ох, он был очарователен. Чертила. Маленький дьявольский батат.       — Всё, что между мной и тобой происходит… Это что-то очень естественное для меня. Мне очень комфортно и спокойно с тобой, поэтому я не сильно задумывалась, к чему это может привести. Ты правда… очаровываешь меня тем, что я ощущаю рядом с тобой. И меня уносило. Прости, если я… ранила тебя этим. Просто… ты не давал мне никаких знаков, что тебе больно или неприятно, и я расценивала это как согласие. Я не буду делать такого впредь, если тебе это причиняет боль и неудобства. Прости, Ди. Мне правда жаль, что я все поняла неправильно. Тем более, тебе, по всей видимости, было дискомфортно обсудить это со мной, — Эйприл аккуратно отстранилась, но ей не дали — скрещенные руки удерживали, не давая ей двигаться дальше. -…Ди?       — Ты ведь знаешь, что дело не в физической боли? — отозвался он забитым голосом, несколько мучительных мгновений тишины спустя.       Эйприл дернулась.       — Ты говоришь мне, что это естественно. Что ты очарована, — решительно ответил он, мотнув головой вбок, выдавая свой гнев, разжимая руки прежде, чем он стиснул её слишком сильно, позволяя девушке отойти. — Ты просто играешься с моими чувствами, прекрасно о них зная!       — Что?.. — глухо отозвалась Эйприл поглаживая запястья.       Ей не было больно от его хватки. Но ей определенно было больно от такого обвинения. Учитывая, что она доверилась ему столь важную правду.       — Ох, не делай такое лицо, милая Эйприл. Ты знала, что ты мне нравишься! Знала и использовала это, я не мог противиться тебе!       — Я… Тебе нравлюсь, — повторила Эйприл спокойно. Внешне спокойно.       Внутри всё в ней рухнуло от шока. Слишком много эмоций ударили в голову, оставляя внутри лишь пустоту.       Она и впрямь ему нравится.       Донателло признал это вслух.       — Да, чёрт возьми! — Дон был в гневе, слёзы выступили на его глазах. — Не просто нравишься, я люблю тебя, чтоб меня! Как бы я хотел никогда не чувствовать —       Эйприл лишь улыбнулась, забирая его руку в свою, мягко переплетая.       — Ну и дурашка, — подняв голову на замершего гения, отозвалась О’Нил. — Если бы я не любила тебя, я бы не делала всего этого. Разве я сделала что-то против твоей воли?       -…нет, — тихо пробубнил Донателло, с трудом признавая свою неправоту.       — Или, быть может, я не прислушивалась к тебе? Игнорировала твой дискомфорт?       — …нет, — ещё тише и слабже отозвался мягкотелый, явно смущённый.       — Я лишь хотела, чтобы ты сам это принял. Со временем. Постепенно, так, как тебе самому удобно.       Он нагнулся к ней, сияя своим по-хорошему уязвимым взглядом. Таким трогательным и чувственным, наполненным искристой и искренней, почти детской радостью, уткнувшись в щеку клювом. Эйприл хохотнула, чмокнув его в отместку, но трехпалая ладонь тут же перекрыла её губам путь.       — Хватит, — буркнул он, уже смягчившись.       — Посмотри на меня, Донни, — она коснулась тыльной стороной ладони его лица. Его взгляд тут же уткнулся в неё. Такой мягкий и разговорчивый. — Просто прими правду: мы друг другу нравимся.       — И это неправильно, — отозвался он тише, с сожалением.       — Тебе это неприятно?       — …нет, — пожал плечами он, немного подумав. — Я просто не хочу… Всей этой чепухи —       — Нам и не надо. Отношения бывают разными, Донни. Они все отличаются, а то, что показано в фильмах, не имеет никакого отношения к реальности, или… почти никакого. Для нас это признание ничего не меняет. Мы можем заниматься ровно тем же самым, чем и раньше. Смотреть фильмы… — пять пальцев переплетались с тремя. — Ходить на миссии. Играть во всё, что подвернётся под руку. Целоваться и обниматься, когда нам хочется… По факту, мы уже были в отношениях, Донни. Ровно с того момента, как ты сам поцеловал меня в ответ, когда ответил мне.       …ошибка Windows. Перезагрузите, пожалуйста, систему.       Ох, Донни.       — Так что я люблю тебя, бестолковка, — прошептала она в тыл его ладони, так, чтобы трионикс мог услышать.       — …любишь меня, — полувопросительным и неверящим эхом отозвался мягкотелый.       — Да, даже несмотря на то, что ты зануда. И обвинил меня в потребительском отношении.       Он лишь хлопнул глазами. Эйприл не могла удержаться, ущипнув за сильное, отмеченное фиолетовой меткой предплечье.       — Ауч!       — Ты не спишь, Ди, — предвосхищая его реакцию, улыбнулась Эйприл в ответ.       Донни сглотнул.       — …но…       — Если хочешь, я могу оставить тебя подумать над этим вопросом.       — …не уходи, — отозвался он. — …можно мы посидим на диване?       — Конечно.       — …то есть… мы можем оставить всё так… как и было?       — Если тебе так комфортно, — кивнула девушка, ощущая, как его руки аккуратно придвинули её за талию ближе. Улыбка сама скользнула на лицо. — Поэтому давай обсудим это… Как ты будешь готов, — для Эйприл было трудно не сжимать его ладони и не подарить его подвисающему лицу чукотский поцелуй. Прямо в клюв, вырвав слабое и короткое мурлыканье из его гортани. — Просто помни: я категорически против всего, что против твоей воли.       — А по тебе и не скажешь, — ухмыльнулся он, придя в себя.       — Туше́. Тем не менее. Наш обоюдный комфорт мне важен, Ди. Как и ты сам.       — …ох.       — Если хочешь, мы можем отложить разговор.       — …мне нужно подумать, — согласился мягкотелый, нервно сглотнув.       — Мне уйти?       — Отрицательно, — обняв крепче и уткнувшись в плечо, отозвался Донателло тихо. Как вздрогнул. — …я же могу так сделать, да?       — Конечно можешь, глупый, — погладив его по скуле, отозвалась Эйприл.       — Но как я должен узнать, когда…       — Спросить. Ртом. Задействуя слова. Я серьёзно, Донни.       — Принято к сведению, — улыбнулся гений. — Можно я так посижу ещё немного? — Его голос понизился до шёпота, но девушка всё равно могла разобрать слова. — …всегда мечтал это сделать…       — Я рада, что ты радуешься, — улыбнулась Эйприл, поглаживая его руку.       — …может, мы посмотрим «Атомную детку»?.. Там новый спецвыпуск…       — Недолго, мне скоро уходить, — не скрывая улыбки, отозвалась О’Нил. — До половины восьмого, — посмотрев на смартфон, уточнила она. — До тех пор — я в полном вашем распоряжении.       — Мне нравится, как это звучит, — самодовольно хмыкнул юноша. Серьёзно, куда делся тот скромный, как дева Мария, батат?       Донателло стиснул ее руку, прежде чем опуститься до подушки на полу.       — …знаешь, — отозвался он, когда Эйприл помогла привести ему в порядок мало-мальски комнату. — Мне правда легче, что нам ничего не нужно менять.       — Я поклонница комфорта, — повторилась девушка. — И терпеть не могу ваниль. Она слащавая. Мне по вкусу больше батат. Фиолетовый. Он не такой приторный, — усмехнулась девушка.       — Я учту, — усаживая ее к себе поближе, отозвался Донателло, приглушая LED-подсветку и включая на ноутбуке серию. — Спасибо, Эйприл.       — Смотри уже, — хихикнула она, опустив голову на плечо.       Такое развитие событий ей определенно нравилось.       Картошку покрупнее и рассыпчатей всегда возделывает тот, у кого много терпения и силы.