Третьего раза не будет

Kim Hyun Joong – Oasis

      Джи Ху физически ощущал, как умирает с каждым судорожным вдохом, с каждой секундой затянувшегося молчания Чан Ди. Ему казалось, воздух в комнате просто пульсирует напряжением и удары приходятся прямо в виски. Дробно. Прицельно. Мстительно.       Он же… Он же не произнёс это вслух? Или…       «Кто тянул тебя за язык, идиот? Кто?!»       Чан Ди смотрела куда-то в сторону, и только губы её чуть подрагивали и сжимались пальцы в замке на коленях, выдавая волнение.       От ожидания болезненно заходилось сердце, но, когда Джи Ху уже решил, что сейчас Чан Ди встанет и уйдёт, та вдруг подняла на него глаза, спокойные и ясные, отчего внутри у него всё перевернулось.       – Хорошо, – кивнула она.       – Что? – сипло выдохнул он, не сомневаясь, что ослышался.       – Я не уйду. Только… у меня вещей никаких нет. Я чемодан в аэропорту оставила, когда к тебе поспешила. Вчера ночью.       Всё ещё находясь в шоковом состоянии, Джи Ху встал с кровати и, заглянув в платяной шкаф, положил на постель перед Чан Ди сложенную пижаму.       – Всё необходимое есть в ванной.       Голос прозвучал нетвёрдо, но даже это было для него сейчас достижением. Хотя, похоже, они поменялись с Чан Ди ролями. Теперь она растерянно смотрела на пижаму и не шевелилась. Но её обескураженный вид неожиданно вернул Джи Ху самообладание. А в самом деле, что такого, собственно, произошло?       – Это… – указала Чан Ди на стопку одежды, как на нечто невиданное. – Это ведь…       – Пижама, – невозмутимо закончил за неё Джи Ху. – Что-то не так?       – Я… не могу.       – Что именно?       – Надеть её, – смущённо пояснила Чан Ди, разводя руками, словно удивляясь его непонятливости.       – Почему?       Она замялась.       – Если тебе будет комфортнее, я тоже могу переодеться в пижаму.       – Нет, дело не в этом.       – А в чём?       Чан Ди некоторое время молчала, перебирая пальцами хлопковую ткань молочно-голубого цвета. А потом, будто договорившись о чём-то с самой собой, согласно покивала головой, взяла одежду и ушла в ванную комнату, откуда вскоре послышался шум воды.       Вернувшись в спальню минут пятнадцать спустя, она замерла на пороге, приоткрыв рот.       – Что-то опять не так? – безмятежно поинтересовался Джи Ху, сидя по-турецки на гобеленовом покрывале.       – Это… – Чан Ди ткнула пальцем ему в грудь.       – Что?       – Ну…       Джи Ху с трудом сдерживался, чтобы не улыбнуться. Примерно на такую реакцию он и рассчитывал.       – Ты переоделся, – прозвучало, как обвинение, отчего стало ещё забавнее.       – Я же сказал, чтобы тебе было спокойнее.       – Ты тоже в пижаме, – озвучила Чан Ди очевидный факт, который её настолько же очевидно не успокаивал.       – И что? Время далеко за полночь. По-моему, всё логично.       – Но они… парные, – выдавила наконец-то Чан Ди и порозовела, теребя явно длинные рукава своей голубой рубашки. – Пижамы парные.       «Ну не кольца же».       – Это имеет какое-то значение?       – Н-нет.       «Похоже, врать совсем разучилась», – снисходительно хмыкнул про себя Джи Ху, а вслух сказал:       – Ну раз нет, значит, и проблем нет. А хотя есть одна, – он встал с кровати, подошёл к Чан Ди и, опустившись на колени, подогнул длинные рукава, а потом штанины, одну за другой. Когда его пальцы коснулись изящных влажных щиколоток, руки задрожали: так некстати вспомнилось, как однажды в аэропорту Макао он надевал ей на ноги серебряные туфельки. Будто принц своей Золушке.       Своей.       А ведь он тогда надеялся… Дурак.       Джи Ху подавил горькую усмешку. Хорошо, что сейчас Чан Ди не видит его лица и слишком поглощена собственными переживаниями по поводу одежды.       Он перевёл дыхание, возвращаясь в настоящее, и поднялся на ноги.       – Ну вот, теперь полный порядок. Тебе, кстати, идёт. И пижамы не парные, а одинаковые. Только и всего, – он протянул руку и поправил загнувшийся широкий воротник, стараясь не касаться шеи Чан Ди, где неистово билась жилка. – А знаешь, мне нравится.       – Что?       – Что ты в моей пижаме. Как будто ты…       Он не договорил, но в тишине комнаты отчётливо прозвучало: «Моя».       – Джи Ху…       Он отступил на шаг и сунул руки в карманы.       – Прости, твоя бывшая комната… м-м-м… занята, – смена темы была неуклюжей, однако ничего иного ему в голову не пришло. – У дедушки в спальне ремонт, и, пока он на Чеджу, его вещи временно в гостевой. Но мы что-нибудь придумаем.       – Я не хочу спать, – покачала головой Чан Ди. – А ты?       – И я не хочу.       – Тогда… что будем делать?       Джи Ху на миг задумался, а потом таинственно прищурился:       – Я знаю что, – и пошлёпал босыми ногами на кухню.       – Постой! Обуйся, прохладно, – подхватив тапочки, бросилась за ним Чан Ди, переключив внимание с одежды на обувь.       Они и правда поменялись ролями. Джи Ху старательно прятал улыбку, глядя на то, с каким искренним любопытством и недоумением Чан Ди наблюдает, как он раскладывает на столе посуду и приборы и вынимает из шкафа и холодильника продукты.       – Что ты делаешь? – наконец спросила она, когда он с глухим стуком, не удержав, плюхнул на стол увесистую плитку: сказывались отголоски недомогания и, что греха таить, непроходящее нервное напряжение, на борьбу с которым он тратил ошмётки душевных и физических сил вот уже целые сутки. Да если бы только сутки…       Нужно взять себя в руки, Юн Джи Ху! Нужно.       Только… не получается.       – Оладьи, – он начал подчёркнуто неторопливо замешивать тесто, стараясь успокоиться за этими монотонными однообразными движениями и не выдать своего истинного состояния.       – Ночью?       – А почему нет? Самое время для оладий. Ты возражаешь?       – Нет, но… Может, не стоит? Ты как себя чувствуешь вообще?       – Вообще? Нормально. Не волнуйся, – Джи Ху мысленно поздравил себя с тем, что в принципе не соврал. А о частностях он распространяться не собирался. – Так ты будешь оладьи или нет?       – Да.       – Вот и хорошо, – Джи Ху удовлетворённо кивнул, возвращаясь к своему занятию. – Устраивайся.       Забравшись с ногами в кресло, Чан Ди подтянула колени к подбородку и, посидев немного, задумчиво произнесла, глядя, как он отмеряет сахарный песок:       – Однажды ты сказал, что оладьи творят чудеса, когда тебе грустно.       – А разве это не так?       Он всё-таки слукавил. И, чтобы Чан Ди не прочла его мысли, отвернулся включить плитку. Он уже забыл, когда в последний раз оладьи спасали его от тоски, да и было ли такое когда-нибудь.       – Ну что, я ничего не пропустил? – с наигранным энтузиазмом подытожил он, указывая на глубокую миску с готовым жидким тестом. – Мука, вода, сахар и яйца – всё, как ты меня учила.       – А сода? – вскинула брови Чан Ди.       – Положил.       Джи Ху нахмурился: от него не укрылось, как она вздёргивает плечи и зябко обнимает себя руками. В доме и в самом деле ощутимо похолодало. Странно, неужели уже зима? И как он умудрился выпустить из жизни целых полгода?       – Подожди минуту, я сейчас.       Он принёс из гостиной шерстяной плед и укутал им Чан Ди так, что наружу высовывался только её нос и поблёскивали глаза цвета горького шоколада.       – Спасибо, – прошептала она в складки ткани.       Тихий щелчок нагревшейся плитки вывел Джи Ху из оцепенения, и он снял руки с заметно расслабившихся плеч Чан Ди.       Тесто пузырилось и едва слышно скворчало на сковороде, а воздух вокруг наполнялся ванильным ароматом, теплом и уютом, от которого Джи Ху совсем отвык. Если вообще привыкал.       Когда на блюде выросла внушительная горка оладий, он выключил плитку, убрал со стола всё лишнее и принялся заваривать чай. Розовые лепестки хризантем кружились в стеклянном чайнике, а голова Джи Ху кружилась от мыслей, таких же терпких, как и этот горячий напиток.       Ночь. Пустой дом. Чан Ди рядом.       Иллюзия сбывшейся мечты.       Что происходит? Что происходит сейчас между ними, и к чему всё это идёт? Стоит ли поддаваться этой призрачной иллюзии, о чём так настойчиво просит сердце? Не изводить себя вопросами и сомнениями. Просто жить. Чувствовать, как умеешь. Ведь отрицать дальше бессмысленно: его любовь никуда не делась. Не растворилась во времени, кошмарах и усталости.       У него ничего не вышло. Ни-че-го…       Наверное, он действительно слишком жадный. Раньше он хотел лишь одного: чтобы Чан Ди была счастлива. С ним или без него, значения не имело. А теперь посмел мечтать о том, чтобы она была счастлива именно с ним, и это было много, слишком много даже для самых смелых его надежд.       Джи Ху через силу выпрямился, крепко сжимая пакетик с травами, чтобы скрыть нервную дрожь в руках.       Чан Ди, которая всё время, пока он готовил, молча сидела, сжавшись в комочек в кресле, вздохнула.       – Почему ты так смотришь? – спросил он, разливая горячую ароматную жидкость по чашкам.       – Любуюсь.       – Чем?       – Твоими руками.       Джи Ху вздрогнул и едва не пролил чай на скатерть. А Чан Ди, будто не замечая его реакции, продолжала:       – Любуюсь… И думаю, отчего так получается, что всё, что ты делаешь, к чему прикасаешься, ты превращаешь в искусство.       Он едва не закашлялся и, чтобы скрыть смущение, потянулся за сиропом.       – Шоколадный, клубничный или сливки?       – Что? – удивлённо вскинула брови Чан Ди. – А… Клубничный.       Джи Ху обошёл стол, чтобы придвинуть её кресло поближе.       «Когда же ты мне скажешь то, что собиралась?»       – Давай… ужинать, – только и произнёс он, возвращаясь на своё место.       Дождь, кажется, завистливо умолк за окнами, а они сидели в полутёмной комнате и ели пышные свежие оладьи. Джи Ху порезал свою порцию на кусочки, полил клубничным сиропом и поставил тарелку перед Чан Ди. Она благодарно улыбнулась, выбираясь из своего шерстяного кокона.       – Снова так делаешь?       – А ты помнишь?       – Конечно, – тихо подтвердила она, а потом сделала то, чего Джи Ху никак не ожидал: нацепила на вилку самый аппетитный кусочек и протянула ему. От изумления и неожиданности губы Джи Ху раскрылись – и нежное поджаренное тесто оказалось у него во рту, отчего по всему телу вниз потекло клубничное тепло, сопровождаемое потоком мурашек.       Он жевал, стараясь ничем не выдать смятенные мысли, которых вдруг стало слишком много.       Чай они допивали уже сидя на кровати в мягком гнезде из подушек и одеял. И вопрос, где остаток ночи проведёт Чан Ди, больше не поднимался. Заварить ещё чая предложила она, а перебраться в спальню, где было теплее, – Джи Ху.       Это было так непривычно и так здорово – сидеть на постели вдвоём и пить горячий чай в уютном молчании, что Джи Ху отпустил все мысли и расслабился. То ли подействовал отдых, то ли сытость, а может, и всё вместе, но напряжение вдруг куда-то ушло и осталась лишь тихая радость.       Или просто её иллюзия.       – А почему так тихо? – невольно вторя его размышлениям, вдруг спросила Чан Ди. Отставив пустую чашку в сторону, она подошла к окну, подняла шторы и воскликнула: – Смотри, снег пошёл! Так рано. Надо же!       Первый снег.       Джи Ху подавился воздухом, ощущая, как отхлынула кровь от пальцев, обнимавших ещё тёплую чашку. Он не спускал глаз с Чан Ди и ждал. Но она просто стояла и с какой-то необъяснимой грустью любовалась крупными редкими хлопьями, лениво спускавшимися с ночного неба.       «Когда? Когда же ты мне скажешь?»       И, словно услышав его немую мольбу, Чан Ди обернулась и посмотрела на него. А потом сказала, но совсем не то, чего он с таким нетерпением и тревогой ждал с момента, как осознал её рядом с собой:       – Сыграешь мне что-нибудь? – застенчиво попросила она и шагнула назад к кровати. – Если можешь, конечно.       Внутри что-то оборвалось. Но Джи Ху лишь улыбнулся уголками губ, согласно кивая, поставил чашку на стол и потянулся к гитаре.       Он перебирал прохладные отзывчивые струны, а перед глазами калейдоскопом проносились картинки из прошлого, такого недавнего и такого далекого, когда он играл. Только для Чан Ди. И вместе с ней.       Чан Ди, сидя рядом, слушала его и молчала. А за её спиной в открытом оконном проёме тихо падал их первый снег.       Если бы – их…       В груди тягуче заныло, и Джи Ху прижал ладонь к струнам, прервав мелодию на вдохе.       – Снова попросишь плату за игру, раз мне не пришлось переворачивать ноты? – едва слышно спросила Чан Ди.       – Снова, – с трудом разлепил он пересохшие губы.       Голос прозвучал неожиданно хрипло.       – И какова же будет плата?       Джи Ху медлил, не отрывая взгляда от её лица, лунно белеющего в ночном сумраке комнаты. И только теперь сообразил, что свет они так и не включали.       – Потанцуй со мной, – он отложил гитару в сторону и, встав с кровати, протянул Чан Ди руку.       – Ты… с ума сошёл? – изумилась она. – Ты же наверняка устал. Тебе нужно лежать.       «А тебе нужно быть с Джун Пё», – мысленно парировал Джи Ху и внутренне содрогнулся от своей неожиданной резкости.       – Мне нужно не это, – с нажимом на последнее слово ответил он, сетуя, что в голос из мыслей просочились напряжённые нотки.       Его рука всё так же была протянута к Чан Ди. И она, поколебавшись, приняла её, отчего Джи Ху от затылка до кончиков пальцев ног окатила горячая волна. Он легко сжал маленькую ладонь и сквозь тонкую ткань почувствовал, как Чан Ди, придвинувшись ближе, невесомо обнимает его в ответ.       – А музыка? – спросила она, когда Джи Ху сделал первый шаг.       – Неужели ты её не слышишь? – улыбнулся он, ощущая, как рванувшее сердце отмеряет нестройные такты.       – Слышу, – Чан Ди смотрела прямо перед собой, и сомнений не оставалось: она чувствует это глухое неровное биение, которое нельзя было ни скрыть, ни унять.       Джи Ху уже даже не пытался: все барьеры внутри рушились один за другим.       Он остановился на миг, опустил взгляд и сказал:       – Вставай мне на ноги. Ты босая. Замёрзнешь.       Чан Ди послушалась, и они продолжили танец, двигаясь в сумраке умолкнувшего в изумлении дома.       Джи Ху тихо сходил с ума от счастья, ощущая дыхание Чан Ди в вырезе рубашки и её маленькие тёплые пальцы на своих ногах. Так уже было однажды. Ну почти. Только в тот раз он не был так сумасшедше счастлив. И несчастлив одновременно.       – Я словно плыву в облаках, – прошептала Чан Ди, возвращая его в их самый первый танец.       – Как тогда? – так же шёпотом уточнил Джи Ху.       – Да, – Чан Ди смущённо ткнулась лбом в его плечо и, помолчав с минуту, добавила: – У меня такое ощущение, что я, встав на твои ноги однажды, так и осталась на них стоять. Ты ведёшь меня не в танце, а по жизни, не даёшь оступиться, поддерживаешь, направляешь, спасаешь, заботишься обо мне…       – Это плохо? – севший голос слушался с трудом.       – Нет, но…       – Значит, продолжаем, – не дал он ей договорить, чтобы не услышать то, чего слышать не хотел.       – Что? – подняла голову Чан Ди.       Ему показалось, или в уголках её глаз блеснули слезинки?       – Наш с тобой танец. Который начали давным-давно.       Чан Ди коротко вздохнула и отвела взгляд.       – Джи Ху, ты не понимаешь. Тебе тяжело. А я хочу, очень хочу, чтобы ты… был счастлив.       – А почему ты решила, что это не так? – и голос всё-таки сорвался.       В груди уже привычно заныло от тянущей боли и лжи, и он замер, пытаясь справиться с дыханием. Однако внезапно появившийся в горле сухой царапающий ком перекрыл доступ воздуха в лёгкие, и Джи Ху начал задыхаться, ощущая предательски подкатывающую слабость.       – Джи Ху, что с тобой? – Чан Ди тревожно заглянула ему в лицо и ахнула: – Господи, да ты побелел весь! – и потянула его к кровати. – Ложись. Скорее! Я принесу воды.       Он сдался и лёг на подушки, устало прикрыв глаза.       Что он творит? Зачем?       Чан Ди, вернувшись, вложила ему в руку стакан с тёплой водой и, пока он медленно пил мелкими глотками, включила ночник, переливающийся перламутром, и наполнила увлажнитель, из которого тут же поднялось туманное облачко. Понаблюдав за ним некоторое время из-под полуприкрытых ресниц, Джи Ху вновь опустил тяжёлые веки.       В комнате надолго повисло молчание. И густая, давящая недосказанность, которая тяготила обоих с первой минуты встречи.       Им нужно было поговорить: дальше откладывать не было никакого смысла. Оба это понимали. Джи Ху чувствовал всем своим существом, что Чан Ди приехала не просто так. Не просто так набрала его номер ещё в аэропорту посреди ночи.       Что-то случилось. Но что?       По какой-то причине она до сих пор молчала. И ей нужно было как-то помочь. Это он чувствовал тоже. Как всегда. И решил дать Чан Ди время и возможность рассказать все самой, когда она будет к этому готова. Прямо спросить у него не получалось: не поворачивался язык. Но продлевать эту затянувшуюся пытку неизвестностью он больше не мог: все силы и терпение иссякли.       – Чан Ди, – спросил он, не открывая глаз и не поворачиваясь в её сторону, – ты спишь?       – Нет, – приглушённо прозвучало откуда-то из-под бока.       – Тогда, может, сыграем?