Восполнить гармонию

      В кабинете оказалось… неплохо. Мадам Моро по-деловому сложила ногу на ногу, укладывая руки аккуратно поверх тетради, в которой планировала вести записи, и задала свой первый официальный вопрос.       – С какой целью вы на терапии?       Вопрос Микеле сразу не понравился. Как минимум, он уже отвечал на него, и вторая версия, наполненная официозом, показалась ему мало приятной. Он поежился, утопая поглубже в кресло, и рефлекторно потер ладони, хотя пока с ними всё было в порядке, что не могло не радовать.       – Меня сюда направили, – ответил Микеле без большого желания, пока мадам Моро не отрывала от него своего профессионального взгляда.       – Кто вас направил?       – Кажется, мы уже об этом говорили.       – Не слишком конкретно, – ответила она, наклонив голову. Этот жест выглядел несколько снисходительно, словно она говорила с ребенком, что не добавляло в глазах Микеле ей баллов. Но она, наверняка, разбиралась в своем деле, раз уж посоветовали ему прийти именно сюда.       – Врачи? – он пожал плечами. – Я много у кого был, ничего не нашли, посоветовали попробовать психотерапию.       – И вы с ними согласились? – спросила она. Прозвучало так странно, что Микеле не нашелся с ответом: и почему он должен был не соглашаться со специалистами? Ему также показалось, что мадам Моро тоже не хочет с ним разговаривать, а потому тонко намекает, что ему не обязательно тут быть. Микеле у психотерапевтов раньше не был и в их методах не разбирался, но конкретно этот ему не импонировал, он нервно пожал плечами снова:       – Ну, я здесь.       Желание забраться в кресло целиком никуда не делось, даже при том, что ничего серьезного психотерапевт у него толком не спросила.       – Что вас беспокоит? – начала она, наконец, подбираться к сути. – С чем вы обращались к врачам?       – Руки немеют, – сказал Микеле, зачем-то поднимая ладони перед собой, словно она могла увидеть на них что-то. До этого никто же не увидел, а она вдруг смогла бы, конечно. – Или вообще отказываются двигаться, но это редко. Ну и по мелочи всякое: голова болит, сил ни на что нет иногда.       – Что вам сказали врачи по этому поводу?       – Я же говорил. Провели кучу тестов и ничего не нашли.       Мадам сделала запись в своей тетради. Не слишком успешно Микеле пытался разобрать, что она пишет, но затея оказалась совершенно бесполезной. Затем она поднялась с места и направилась к шкафу, достала оттуда несколько листов, вернулась и положила их на небольшой столик рядом с креслом, в котором Микеле пытался найти второе дно, чтобы зарыться поглубже.       – Это личностные опросники, – сказала она, кивая на листы, – мне нужно, чтобы вы их прошли.       Микеле с неохотой подвинул листы поближе к себе, размышляя над тем, есть ли шанс встретить в них незнакомые слова, и насколько будет странно задавать о них вопросы. Это было абсолютно бессмысленное рассуждение, но отчего-то оно вызывало у него беспокойство. На столике рядом также лежала ручка, Микеле поднял её, ощущая легкое странное покалывание, словно бы идущее от пластика вдоль его пальцев, что вызывало неприятные ассоциации и воспоминания о моментах, когда эти непонятные симптомы мешали ему жить, работать, заниматься каким бы то ни было делами. Однажды он уронил кружку из-за судороги, и вообще-то это была его любимая кружка. Хуже случались ситуации, когда пальцы немели и отказывались двигаться, из-за чего он не мог попасть в нужный лад и в нужную струну, потому что просто не чувствовал ничего.       Всё это, пожалуй, раздражало больше, чем необходимость говорить о жизни с психотерапевтом.       Когда Микеле закончил ставить галочки на весьма обыденные вопросы из разряда: было ли у вас такое состояние, меняется ли у вас настроение, склонны ли вы к обидам, нравится ли вам находиться в больших компаниях и т.д., он передал листы психотерапевту, и ещё какое-то время она ставила свои галочки, то кивая, то хмурясь, то поглядывая на Микеле, быть может, решая, как интерпретировать тот или иной вопрос.       Затем она подняла голову от листов и спросила:       – Чем вы занимаетесь?       – В основном? Музыкой.       – А конкретно сейчас? Где работаете?       Отчего-то ему не слишком хотелось откровенничать с ней. Может быть, потому что она уже знала больше, чем положено было знать малознакомому человеку, пока читала его галочки в тестах, но отвечать он пытался максимально лаконично, чтобы не скрывать слишком много и не рассказывать всего.       – Участвую в мюзикле. На следующей неделе должны репетиции начаться.       На удивление, мадам только кивнула, не расспрашивая ничего более конкретного, этим она весьма отличалась от журналистов и прочих людей из телевизора, с которыми Микеле в последнее время приходилось общаться чаще, чем раньше. Ему нравились журналисты, но не всегда нравились их вопросы.       – Когда у вас впервые появились эти симптомы?       – Чуть меньше года назад приблизительно.       – А сейчас они меньше или больше?       Он попытался вспомнить, сравнить и не смог подобрать подходящей формулировки.       – Не могу сказать. Они были другие.       – Например?       – Ну, раньше это были обычные, не знаю, голова иногда болела, у кого она не болит? А потом вот начали руки неметь. После уже несколько раз отказывались двигаться.       – Это было связано с какими-то конкретными ситуациями? Может быть, стресс, повышенная ответственность.       – Может быть?       – Когда впервые вы заметили онемение?       Этот момент, на самом деле, Микеле помнил очень хорошо. Он отложился в его голове, словно отпечаток, оттиск на камне, оставшийся от погибшего существа. В принципе, так оно и было в его ситуации – клетки его организма погибли все разом, отказываясь работать из-за того самого стресса, накрывшего его с головой.       – Думаю, это было на кастинге.       Мадам кивнула:       – Стрессовая ситуация, – и сделала пометку в своей тетради.       Ещё бы ситуация не была стрессовой: столько народа и никакой уверенности, что хоть что-то закончится хорошо. Микеле едва чувствовал струны под пальцами и совершенно не представлял, что с этим делать. Это не было так же, как в следующие разы, всего лишь словно небольшое снижение порога чувствительности, словно вместо кожи на его руках появились тонкие резиновые перчатки. Тогда он подумал, что нервная система настолько перегрузилась, что больше не хочет ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. И ничего знать тоже. Кажется, он несколько раз промахнулся мимо нужной струны и почти не заметил этого.       А потом случилось обыденное и одновременно ужасное явление, ужасность которого Микеле узнал куда как позже. Явление представилось ему само именем Флоран Мот. А затем сказало, что его внимание привлекла гитара. И неким непостижимым образом (Флоран сказал, что тоже играет, Микеле зачем-то предложил ему сыграть) увлекло гитару себе в руки, в которых она издавала прекрасные правильные звуки на правильных струнах, так что Микеле не знал, кому он завидовал больше в тот момент – Флорану или гитаре.       Словно читая его мысли, мадам спросила:       – Завидуете кому-то?       – Если только в хорошем плане.       – В таком случае как понимаете плохую зависть?       – Как… плохую? Когда начинаешь смотреть на человека с неприязнью, хочешь победить, быть на его месте или забрать себе его качества, возможно.       – Как соперника?       – Наверное?       – У вас есть соперник?       Жизнь была его соперницей на протяжении очень долгих лет. Удивительно, что сейчас она предпочла забыть об этом, подкидывая удачные события один за одним.       – Если только по сюжету, – ответил Микеле не то чтобы честно. Эта сюжетная арка принадлежала не его персонажу.       – А в жизни: этот человек или эти люди вам не соперники? В каких вы отношениях?       – В хороших.       – Вы когда-нибудь лгали? – спросила мадам совершенно внезапно, снова делая пометку. Микеле почти неосознанно запаниковал от мысли, что какие-то его микродвижения и ответы могут трактоваться ей по-своему, спросил с долей волнения:       – Что? Это вы так намекаете, что я сейчас это делаю?       Мадам в ответ на это сначала полистала бумаги с галочками, совершенно не выглядя удивленной или хоть как-то намекающей, что это не то поведение, которого она от него ждала.       – Я посмотрела опросники, которые вы прошли, смотрю на вас сейчас и вижу у вас некоторые ярко выраженные черты личности, склоняющие меня к необходимости задавать определенные вопросы. Исключительно в целях конкретизации.       – И как эти черты относятся к проблеме? – спросил он с просыпающимся раздражением.       Но мадам настаивала на своем:       – Вы лгали?       Понимая, что сопротивляться бесполезно, учитывая, что он сам сюда пришел, Микеле вздохнув, все же ответил:       – Наверное? А кто нет?       – Осознанно? Испытывали желание это делать?       – А кто нет?       – Было ли у вас такое, что вы не замечали, что преувеличиваете реальность?       Вопросы вгоняли его во все большее недоумение, пополам с желанием закончить их как можно скорее. Её вопросы превращались в вопросы почти как у журналистов. Но пока почти. И не ясно было, можно ли отказаться на них отвечать.       – Я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к проблеме…       – Вы прошли обследование, так? И у вас ничего не нашли, так что все ваши симптомы, – она приложила указательный палец к своему виску, – отсюда. Психосоматика. Стрессовые и конфликтные ситуации являются тригерами для симптомов и усугубляют их, пока вы находитесь внутри этой ситуации.       – И что же, по-вашему, в моей жизни происходит?       – Это я и пытаюсь узнать.       Первый сеанс закончился раньше, чем мадам Моро успела выяснить причину. Или узнать она успела, но делиться этим знанием с Микеле пока не планировала. Однако посоветовала присмотреться получше к окружению и приходить через неделю.       Первые репетиции как раз начинались в это время, так что, он подумал, может быть, успеет найти источник всея проблем. Хотя, конечно, догадывался, что одним источником тут дело не обойдется.       Первый репетиционный день начался с читки сценария, в котором все же случился маленький локальный апокалипсис под названием незнакомые слова. Но, на счастье, на диване рядом с ним расположилась Мелисса, которая, весьма быстро определив причину расстроенно-раздраженного взгляда Микеле, незаметно, но с пониманием принялась пояснять. Много стараться ей не пришлось, но Микеле все же был благодарен, обнял её, осторожно положив руку ей на плечи, в ответ получил легкую улыбку, и так они и остались сидеть в обнимку на маленьком диване. Бросая иногда на неё короткие взгляды, Микеле задумался о концепции “соперника”. Мелисса слишком любила высокие каблуки, что иногда с её ростом вынуждало окружающих чувствовать себя несоизмеримо маленькими, а также была красива и талантлива достаточно, чтобы можно было ей завидовать, но не так, чтобы завидовать плохой завистью. Черной. Той, о которой, собственно, написана половина песен для Сальери.       Девушки в их труппе под эту версию зависти-соперничества в принципе не подходили: у всех свои плюсы и минусы, чему завидовать, да и как сравнивать?       С остальными было… сложнее. Потому что как отличить хорошую зависть от плохой Микеле ещё не разобрался.       Где-то после того, как Маэва в очередной раз рассмеялась с нарочитого переигрывания Ямина, параллельно пытаясь извиниться, было решено уйти на перерыв. Чтобы хотя бы дочитать сценарий и попробовать сыграть его до конца дня.       Микеле, на удивление, чувствовал себя нормально. Всё то время, что они провели на записи альбома, клипов, и на шоукейзах, и на интервью после, в целом, прошло нормально; труппа не ассоциировалась у него с чем-то, что может вызывать проблемы, стрессовые ситуации и конфликты, так что в этом поиске он совсем потерялся.       Частично все разбежались кто куда, и Микеле заметил на себе взгляд Флорана, оставшегося сидеть чуть поодаль слева. Тот, осознав, что его заметили в ответ, задал самый классический, не требующий вообще никакого реалистичного ответа вопрос вежливости:       – Как дела?       А Микеле на него зачем-то ответил не "Хорошо, а твои?", чтобы поставить галочку в выполнении социальных норм, а рассказал про психотерапевта, а потом под конец добавил:       – Она посоветовала мне наладить адекватные контакты с коллегами, создать благоприятную атмосферу, избегать стрессов.       Флоран сначала кивнул, затем хмыкнул, потом несколько натянуто улыбнулся:       – Это поэтому вы с Мелиссой сейчас были как сиамские близнецы?       – Говорят, объятия успокаивают и снимают тревожность, – пожал плечами Микеле. Его, по крайней мере, успокаивали, так что проблемы в этом он никакой не видел.       Флоран в ответ кивнул с таким видом, что Локонте всерьез задумался, не обиделся ли он на то, что его никто не обнимал? Или что Мелисса предпочла не его? Или на что угодно другое. Но спрашивать Микеле об этом всё равно не стал, ведь иначе его вопрос бы начался с "это ты всех избегаешь", а это уже был не вопрос.       На втором сеансе история продолжилась.       – Определились с соперником? – спросила мадам, чем только вызвала очередной прилив раздражения, но Микеле из вежливости старался держаться. Держаться из вежливости у него обычно выходило довольно неплохо.       – Почему вы так уверены, что у меня есть соперник?       – У меня ваши опросники, – ответила она с улыбкой.       – Там не было вопросов про соперников…       – Вы просто их не заметили. Итак, кто же соперник?       Микеле почему-то вспомнилось одно из ранних выступлений, когда все ещё были не полностью уверены в том, как правильно передать эмоциональную составляющую песни, и звучали со стороны недостаточно… профессионально. Он не знал, как это случилось, но, быть может, кто-то сказал Флорану, что ему стоит быть более эмоциональным, может быть, кто-то сказал ему быть более… раскрепощенным? Но этот кто-то, очевидно, не догадывался, что его слова Флоран воспримет немного странно. Хотя Микеле, смотря на него на первом шоукейзе всего-то пару месяцев назад, задавался вопросом "Был ли Флоран Мот действительно пьян или раскрыл в себе настолько много актерского потенциала?", он не был уверен в ответе на сто процентов, но слышал, как голос у Мота звучит не так, как обычно, слишком срывающимся, не всегда попадающим в нужную интонацию, и, хотя тот вполне мог выглядеть пьяным, звучать им он точно вряд ли планировал. Но по какой-то причине звучал, так что на фоне этого Микеле ощутил превосходство. Небольшое, незначительное. Его потянуло на маленькие шалости, потому что когда ещё такое случится снова? На несколько маленьких шалостей вроде попытки спеть в один микрофон. Или не спеть. Он не слишком думал, как все выглядело со стороны. На сцене в принципе не выходило думать. Спонтанные желания и действия возникали в голове сами собой, не успевая фильтроваться через призму чего бы то ни было, напоминающего голос разума. Микеле видел, как бегали глаза Флорана вверх-вниз, то замирая на губах, то возвращаясь к глазам, и по причине отсутствия голоса разума Локонте не слишком беспокоил этот факт, да и к тому же, что в этом было такого странного, когда они стояли в нескольких сантиметрах друг от друга, а зрители были в восторге?       Но об этих шалостях Микеле пришлось пожалеть сразу, потому что Флоран по какой-то причине не разговаривал с ним несколько дней после. И не то чтобы он разговаривал с ним до, но этот конкретный эпизод игнорирования вышел слишком заметным.       – Вам следует познакомиться с вашим соперником поближе, – продолжала психотерапевт. – Может быть, если вы узнаете его получше, то он перестанет вызывает беспокойство.       – У меня нет никакого беспокойства, – ответил Микеле слишком поспешно, вызывая у мадам сдержанную улыбку.       – У вас функциональные нарушения. Ваш мозг вытесняет свои переживания в виде понятных ему симптомов. Вам нужно понять, что именно он вытесняет. Познакомьтесь поближе с соперниками.       Проблема, по мнению Микеле, состояла в том, что на полноценное звание соперника никто не подходил. Сальери – как художественный образ – да, возможно, но Флоран не был художественным образом, существовал где-то на фоне основной активности, и Микеле даже не общался с ним толком, кроме как во время репетиций, записей клипов и интервью, где из Флорана выбирался некий внутренний общительный мсье Мот, о существовании которого Микеле до этих интервью знать не знал. И который не особенно показывался за пределами камер и каверзных вопросов.       За пределами камер Флоран предпочитал существовать где-то в тишине и одиночестве в обнимку с гитарой, и никто особенно не стремился его отвлекать, вовлекать в коллектив, привлекать к активностям. Тем более Микеле. Тем более, что ему хватало и всех их выходов на всевозможные передачи, которые выжимали из Локонте все соки, потому что…       Иногда Флоран смотрел странно, и так как в финальной песне они должны были смотреть другу другу в глаза, то Микеле старательно смотрел в ответ, и огромной силы воли ему стоило не отворачиваться и не отводить взгляд первое время. Он никогда не замечал за собой таких проблем, но взгляд Флорана оказался слишком пронзительным, словно все его эмоции целиком и полностью находили свое пристанище во взгляде, и выдерживать его оказалось временам не так уж просто, особенно, когда он смотрел странно. С какой-то смесью ожидания, тоски, чего-то, что Микеле не мог определить, невысказанной улыбки, слов, которые должны были быть произнесены вместо вежливого дежурного приветствия. Спустя какое-то количество попыток Микеле привык, но иногда отчетливые мурашки проносились вдоль позвоночника, и с этим он не мог ничего поделать.       Но в тот раз, когда Флоран не спрашивал, а Микеле ему зачем-то рассказал про терапию, не вдаваясь в подробности того, что привело его туда, а так как Флоран-таки не спрашивал изначально, то не пришлось ничего объяснять, он и не думал, как далеко все зайдет, и как странно обернется.       Микеле потратил выходные на то, чтобы выучить текст, а тот продолжал вылетать у него из головы каждый раз, когда нужно было его произносить. Его самого это раздражало не менее, чем всех остальных, казалось, что ответственность, возложенная на него, намного больше, чем он способен вынести, что он не оправдывает ожиданий и… это действительно была стрессовая ситуация, которой стоило избегать, потому что не прошло и получаса, как постепенно нарастающее онемение превратилось в кошмар, и листы сценария в руках Микеле посыпались на пол. Пальцы словно в тиски зажало от непонятной боли, жгучей, колющей, словно распирающей изнутри, и при этом он не мог понять, что именно случилось, когда случилось и почему, а бумага просто посыпалась вниз из ослабевших вмиг пальцев, не способных удержать что-либо.       – Что с тобой? – испуганно спросила Клэр, замершая посреди своей реплики, не зная, что делать. Микеле на автомате принялся пытаться растереть руки друг об друга, но боль никуда не девалась, к тому же он едва ли их чувствовал. И этот контраст ощущался пугающим.       Как и взволнованные взгляды, которые наблюдали за ним со всех сторон.       – Всё в порядке, – ответил он таким голосом, что любой бы понял, что ничего не в порядке.       – Нам нужен Моцарт живой и здоровый, – сказал мсье Данн, прозвучал он больше с волнением, но привычные командные нотки в голосе нивелировали эту эмоцию.       – Делаю всё, что в моих силах, – ответил ему Микеле замученной и раздраженной интонацией одновременно. Сложно было контролировать себя, когда непонятная боль не давала сосредоточиться на чем бы то ни было, но он постарался сделать вид, что верит в свои же слова.       Не то чтобы кто-то из присутствующих ему поверил – это было видно по взглядам.       – Что у тебя с руками? – спросила Клэр, обхватывая его ладони в свои.       – Не знаю. Как будто судорога.       Забота от Клэр была такой обыденной вещью, что Микеле даже не задумывался над этим. И сама Клэр, может быть, тоже. Она принялась как-то особенно гнуть и растирать его пальцы между ладонями, и, вероятно, знала, что делать, потому что боль начала отступать.       – Я слышала, – сказала она, – что ты записался к психотерапевту. Из-за этого?       – Теперь все об этом слышали, прекрасно, – он вздохнул, но ответил, – врачи считают, что это психосоматика.       – И как прогресс?       Не понимая, имела ввиду Клэр конкретно ситуацию нынешнюю или ситуацию вообще, Микеле выбрал вариант самостоятельно и ответил:       – Не очень.       Да так, что теперь Клэр не поняла, что он имел виду, и явно не знала, что говорить дальше, какое-то время продолжая массаж, а затем спросила:       – Лучше?       Микеле кивнул, хотя тянущее ощущение оставалось, прокатывалось вдоль нервных окончаний, его можно было терпеть, к тому же он не хотел подводить остальных более, чем уже подвел.       На следующей встрече с мадам Моро Микеле решился рассказать ей чуть больше. Быть может, доверительные отношения между ними почти сложились, быть может, ему просто захотелось поделиться с кем-то этой мыслью.       – Иногда мне кажется, что я во сне. Что всё вокруг слишком хорошо складывается, а скоро я проснусь и узнаю, что это было не по-настоящему.       – От этих мыслей вам становится хуже? В физическом плане.       – Не обязательно. Но иногда, наверное, да. На репетициях случается в последнее время.       – Как часто у вас появляются симптомы? Чаще, чем раньше?       – Обычно у них нет какой-то… логики. Но, как вы сказали, чаще они связаны со стрессом. Но это не всегда как-то очевидно. Иногда они просто появляются.       Мадам сделала очередную запись в своей тетради, которые Микеле уже перестал пытаться разобрать, затем спросила:       – Что вас беспокоило за прошедшую неделю, кроме мыслей о нереальной реальности? Может быть, какие-то ваши неудачи или удачи других?       – Я всё никак не могу запомнить некоторые реплики, и это меня раздражает. Из-за этого начинает болеть голова, а потом через какое-то время присоединяется онемение.       – Симптомы проходят самостоятельно?       – Иногда да, иногда нет. Иногда они только утром проходят, иногда я, наверное, на что-то отвлекаюсь.       – Если к вашему состоянию приводит стресс, вам нужно определить вещи, которые могут быстро и эффективно помочь от него избавиться. Понаблюдайте за тем, на что вы отвлекаетесь, когда симптомы проходят, – посоветовала она и вернулась к обсуждению опросника, отношения с коллегами, друзьями и прочих обыденных вещей. Микеле, правда, уже тогда знал ответ на её совет, знал, что его успокаивает. Это было не слишком сложно к вычислению. Мелисса, например, иногда сама брала его за руку, если волновалась, так что к какому-то моменту это вошло в привычку. Клэр любила обниматься, и постепенно, учитывая, что играли они женатую пару, все острые углы и неловкости стирались.       Мерван с Ямином начинали дурачиться, а Микеле не мог оставить их одних в такое славное время, так что это тоже отвлекало его от неприятных мыслей, и постепенно становилось чуть лучше.       Даже Синтия, которая иногда становилась невероятно ревнивой, и их внезапные ссоры являлись стрессовым триггером похуже кастинга, в те дни, когда всё было хорошо, успокаивала одним своим присутствием. Хотя после того раза, когда она посмотрела их клипы, Микеле не слишком хотел рассказывать ей обо всем, чтобы не портить то, что у них оставалось, и не создавать очередной повод для ссоры. Она даже про психотерапевта до сих пор не знала, а Микеле не знал, стоит ли ей говорить, пока его и без того шаткие в последнее время отношения, не начали шататься всё больше и больше.       В перерыве между репетициями Микеле засел за пианино просто, чтобы скоротать время, а также в надежде, что музыка немного успокоит его, ведь когда-то она отлично с этой задачей справлялась. Когда-то в той “жизни до” – до момента потери чувствительности на коже пальцев, ладоней и всей руки почти до середины предплечья. Это было даже забавно, когда обычно весьма чувствительная кожа на запястьях не ощущала вообще ничего. В этом были маленькие плюсы, по крайней мере он не вздрагивал каждый раз, когда кто-то его случайно касался.       Но в этот конкретный день в попытке отвлечься, Микеле надеялся, что сможет сыграть что-нибудь, потому что уж на клавиши он может смотреть, раз ничего толком не чувствует, но и этого сделать ему не удалось. Он смог сыграть пару аккордов, а затем что-то будто бы стянуло руки изнутри, словно в попытке собрать его пальцы в клубок, скомкать, как лист бумаги. Предприняв попытку достать до соседней клавиши, Локонте совсем отчаялся, ведь пальцы просто отказывались двигаться, он не чувствовал под ними ничего, словно кожа превратилась в перчатку, и так иронично было, что он точно мог сказать, где эта перчатка заканчивается.       Микеле ощутил отчаянное желание упасть головой куда-нибудь вниз, желательно пробивая по пути преграды, но из-за беспокойства о состоянии фортепиано, он осторожно уткнулся лбом в уголок верхней крышки. Это был кошмарный сон, в котором не выходило даже заниматься вещами, что нравились и приносили удовольствие, и Микеле знать не знал, что с ним не так, что его так беспокоит, раз мозг заставляет его страдать физически.       Некоторое время он провел в тишине, пытаясь вернуть спокойствие, пока тишину не разрушил сначала звук шагов, а затем тихий неуверенный вопрос:       – С тобой все нормально?       Заданный голосом Флорана. Микеле повернул голову насколько смог, не желая отрывать её от поверхности. Угол врезался ему в висок, и казалось, что эта боль отвлекает от другой непонятной боли, которая не давала ему играть, но он уже не мог сказать, где конкретно боль находится. Она просто существовала внутри него.       – Да, – ответил Микеле, потянувшись вперед, чтобы закрыть эти чертовы клавиши, не видеть их больше и вернуться к остальным. Но Флоран отчего-то его остановил, подхватывая крышку.       – У тебя опять… как тогда с Клэр было?       Неохотно Микеле оторвался от своего угла, посмотрел на Флорана, размышляя, стоит ли говорить, и кивнул. Ему не нравился взгляд, что он поймал – слишком обеспокоенный, словно Флоран хотел чем-то помочь, но не знал, чем.       – Если хочешь, – продолжил Мот, но не смог подобрать окончание для фразы, неопределенно развел руками в воздухе, будто бы это могло помочь в понимании. Микеле поднял на него полный вопроса взгляд. Флоран в ответ кивнул на его руки, которые вообще-то продолжали лежать на крышке, но едва были способны двигаться. Микеле несколько раз непонимающе моргнул, в этом их диалоге без слов он сильно и основательно проигрывал, потому ему пришлось сдаться и использовать слова:       – Что?       Флоран же начал издалека:       – Я могу чем-то помочь?       И по этой его интонации, упоминании Клэр Микеле, наконец, понял, что тот имел ввиду. Он снова несколько раз моргнул медленно и заторможенно, прежде чем кивнуть, потому что сама по себе ситуация была неординарной.       – Я не знаю, что делала Клэр, честно говоря, – продолжал Флоран уже чуть смелее, – но обычно при судороге советуют вытянуть мышцу, которую свело.       – Это не совсем судорога. Вроде как, – ответил Микеле, он попытался заставить пальцы двигаться, но они, хоть и двигались, покалывали болью и отдавали странным сжимающим, пресующим изнутри ощущением. Оно напоминало ощущение стянутой сухой кожи, только располагающееся внутри, в самом центре костей. Микеле попытался помассировать одну руку другой, но пальцы слушались из ряда вон плохо, так что очень быстро он вздохнул и сдался, отдавая свое благополучие на откуп Флорану. Потому что по какой-то причине тот оказался здесь, а не где-то там со своей гитарой.       Это навело на странные мысли, которые Микеле сразу же озвучил:       – Ты просто хочешь отобрать у меня пианино, да?       Флоран улыбнулся, обошел его по кругу и умостился в кресло, которое непонятно для чего было придвинуто к пианино едва ли не вплотную. Затем он молча вытянул руки вперед, также молча неуверенно Микеле развернулся и протянул ему свои. Кроме боли и движения мышц он ничего не чувствовал, так что мог только наблюдать, как Флоран пытается разогнуть его несчастные пальцы.       – Может, я хочу чтобы ты что-нибудь сыграл, – ответил ему Флоран, наконец, через какое-то время тишины.       – И что ты хочешь услышать?       – Что угодно.       Это заставило улыбку робко устроиться на губах Микеле, хотя он совершенно не чувствовал хоть что-то хорошее. Но постепенно через какое-то время пальцы вокруг его ладоней показались ему теплыми, он начал ощущать легкие надавливания, и это был положительный момент – чувствительность потихоньку возвращалась. Но сама по себе непонятная боль меньше не становилась. С сожалением Микеле подумал, что волшебные движения у Клэр действительно были волшебными, и справлялись с его проблемой намного лучше, а затем тяжело вздохнул.       – Что? – удивился Флоран. – Все-таки не работает?       – Не то что бы. Может быть, это со мной навсегда.       – Сам же сказал, что тебе нужно избегать стрессов и наладить отношения в коллективе.       – А ты это так решил отношения со мной налаживать?       – А у нас плохие отношения?       – Не знаю?       Неприятно тянущая боль становилась не такой невыносимой по мере того, как возвращалась чувствительность, а Микеле переключался с неё на прикосновения, нажатия, массирующие движения и чуть шершавые кончики пальцев.       – Мне казалось, у нас вполне нормальные отношения, – ответил Флоран весьма уверенно.       – За исключением того, что мы не общаемся за пределами работы, да, вполне.       Претензия прозвучала так, будто бы Микеле был расстроен этим фактом, будто бы у него друзей не было, что самого его смешило даже больше, чем Флорана. Тот как раз улыбнулся и замер, однако продолжая держать руки Локонте в своих.       – Думаешь, стоит начать?       – Общаться за пределами работы? А ты хочешь?       В ответ Флоран пожал плечами и сменил тему:       – Как там твое состояние?       – Спасибо, уже лучше, – ответил Микеле совершенно дежурным тоном. Подстать тому, каким Флоран задал свой вопрос.       Получив положительной ответ, Флоран с чистой совестью отпустил его руки, и откинулся на кресло, окидывая Микеле ожидающим взглядом. Одним из тех странных, пожалуй.       – Что? – спросил Микеле, ещё не достигнув просвещения в общении без слов с мсье Мотом, чего тот, явно хотел достичь. Без тепла, которое он, наконец, начал чувствовать, стало как-то одиноко, грустно и печально, на автомате Микеле продолжил растирать пальцы, сложив руки в какое-то подобие замка наоборот.       – Ты обещал сыграть.       – Я не обещал.       – Ты согласился.       – Не помню такого.       – Ты спросил, что играть.       – Это не значит, что я соглашался.       Флоран прищурился. Микеле понял, что это не к добру.       – Что? – спросил тот с вызовом. – Не справишься?       Это был совершенно запрещенный прием, заставивший Микеле возмущенно втянуть воздух, он развернулся к клавишам и выдохнул, полностью ощущая, что ничего не выйдет. Не важно, что он попытается сыграть, всё сломается на половине пути. С этой мыслью он начал, осторожно помещая пальцы на нужные клавиши, и из-за этой же мысли судорога вернулась обратно, разрывая мелодию в середине. Отчаянно Микеле снова тюкнулся лбом о край пианино, сжимая руки с такой силой, что они начинали белеть в местах нажима.       – Это бесполезно, – сообщил он то ли себе, то ли пианино, то ли все-таки Флорану.       Вместо ответа тот поднялся и осторожно похлопал Микеле по плечу. И с той долей дружеской поддержки, которая у них была, сказал:       – Все нормально будет, не переживай.       Чтобы после испариться в неизвестность.       Это напомнило Микеле тот день, когда их заставляли записывать какую-то белиберду, чтобы потом сказать, что это всё такая смешная шутка. Флоран тогда от Флорана сейчас мало чем отличался – задавал вежливые вопросы, на которые не ждал ответа, делал странные предложения, чтобы потом просто уйти. Не здоровался.       В тот раз он также с необходимой долей вежливости сказал ему, что всё будет нормально, пока они подпирали стенку у входа в комнату записи, и также похлопал аккуратно, правда по коленке, потому что в студии не было возможности сидеть где-то, кроме пола.       Время шло, а ничего не менялось, и это Локонте раздражало.       Так что на очередном сеансе Микеле сообщил психотерапевту:       – Кажется, я нашел одну из проблем, которые не дают мне жить.       – Хорошо, – кивнула мадам. – Что это за проблема?       – Хочу дружить с человеком, который дружить со мной не хочет.       – Почему вы решили, что не хочет? Что натолкнуло вас на такие мысли?       – Мы перебрасываемся вежливыми приветствиями, на этом наше общение все, а как-то дальше не движется.       – Почему для вас важно это общение?       – Я не знаю? Просто понял это недавно. Вы же посоветовали мне наладить отношения с коллективом. Вот, видимо, не налаженные отношения.       – Вы хотите подружиться только из-за моего совета?       Микеле задумался, насколько он действительно хотел. Раньше он не задумывался, но вот сейчас… просто не знал до этого, не обращал внимания, что его это беспокоит.       – Не из-за этого. Мы были на разных мероприятиях по работе, и казалось, что у нас вполне неплохие отношения, но как только дело выходило за пределы этих мероприятий, то всё куда-то исчезало.       – Может быть, ваш коллега не из тех, кто заводит много друзей?       – Я иногда думаю, что он вообще их не заводит.       – Вы пытались на это повлиять?       – Вроде бы… не слишком активно.       – Вас задевает, что на ваши попытки не обращают внимание?       – Я не знаю, что меня задевает. Я не думал раньше об этом. Теперь думаю. И мне это не нравится.       – Часто вы расстраиваетесь, когда не можете получить желаемое?       – А есть те, кто не расстраивается?       – Ваш коллега, например. Судя по вашим отзывам о нем, не расстраивается от того, что вы не стали друзьями.       – Думаю, у него есть и другие желания, из-за которых он может расстраиваться. А это просто не то желание, из-за которого он беспокоится.       – Ну хорошо. Что привлекает конкретно вас? Почему вы хотите подружиться?       – Потому что гармоничные отношения с коллегами.       – Это мой совет. Вы сами только что сказали, что причина не в этом. Могу предположить, что вас беспокоит сам факт того, что с вами не хотят дружить. Это может быть основной причиной вашего желания, и, если это так, то, когда вы добьетесь цели, она может перестать быть вашей целью.       – Это вы к чему?       – Вы хотите, чтобы на вас обратили внимание. Я уже говорила, что у вас есть некоторые заостренные черты личности. Это одна из них.       Микеле был согласен и не был. Ему не хотелось думать, что его желание подружиться растёт только из того факта, что его игнорируют.       – И почему, по-вашему, мне важно, чтобы на меня обратили внимание в данном случае?       – Вы мне ответьте на этот вопрос. Вас интересует в человеке, который не хочет с вами дружить, что-то конкретное или только тот факт, что он не хочет с вами дружить?       По крайней мере, Микеле мог порадоваться тому, что изначально понял вопрос верно, но не знал, как ответить. Ему определенно понравилось как Флоран играл на его же гитаре на кастинге, возможно, Микеле ему немного завидовал, но то была хорошая зависть, при этом он уже видел общительного и непривычно-эмоционального Флорана на интервью и на том самом злосчастном шоукейзе, так что в обычной жизни ему, наверное, не хватало такого же.       – Я просто хочу общаться не только, пока мы на работе.       – Вы говорили этому человеку об этом?       Молча Микеле покачал головой.       – Попробуйте поговорить. Возможно, то, что вы воспринимаете за нежелание, на самом деле такой же страх, и ваш коллега думает о вас точно также.       – Что это я не хочу с ним общаться?       – У вас много друзей?       – Вполне.       – Для вашего коллеги друзья могут быть более близкими, чем для вас, и он не станет называть другом каждого, с кем общается. В таком случае, ваше представление о дружбе может не совпадать. То, что вы считаете дружбой, для него может казаться чем-то более формальным. И по этой же причине он может думать, что вы воспринимаете ваши отношения также формально.       – И что же вы мне посоветуете?       – Для начала разобраться, нужна ли вам сама дружба, а не факт её существования. И если нужна, то поговорите об этом с этим человеком.       Насчет дружбы Микеле сказать ничего толком не мог. Но чем дальше шли репетиции, тем больше времени и возможностей для разговоров тратилось не на разговоры, а на репетиции.       На одной из такой режиссер сказал Флорану показать более интригующего, завораживающего, противоречивого, привлекательного персонажа, и он воспринял эту гору характеристик каким-то не тем образом, которого от него ждал Микеле. Потому что, когда на очередной репетиции “Le bien”, Флоран впервые произнес слова Сальери с вкрадчивым придыханием, Локонте честно забыл, что там было дальше в его реплике, завис глобально и окончательно, возвращаясь в реальность только, когда заметил, что ожидание затянулось, и рука Флорана уже на полпути вверх, чтобы помахать ему перед лицом.       – Эй, – протянул Мот, – ты с нами?       – Что?.. – реальность совсем не давалась, но Микеле цеплялся за неё всеми силами. – Простите, отвлекся.       Они прогнали сцену второй раз, первая встреча, партитура, которую Микеле (Моцарт) должен отдать, но что-то выбивало его из роли, из диалога, из реальности, как только он слышал этот чертов голос в такой интонации. Напоминало ситуацию с взглядами, привыкнуть к которым ему тоже далось не сразу, но тут, благо, сцен не так уж много. Не так уж много же, да?       Во второй раз Микеле листы всё же протянул, но свою реплику произнес с запозданием и совершенно не той интонацией, которой должен быть. Не самоуверенно и эмоционально, а тихо и заторможено, выбитый из реальности.       – Так не пойдет, – донеслось со стороны режиссёра. – Что случилось?       – Я не знаю, – ответил Локонте.       – Ладно. Десять минут перерыва, чтобы разобрались.       – Опять какие-то симптомы? – спросил Флоран полушепотом, и в этом шепоте частично отдавались те ноты, которые, кажется, были Микеле противопоказаны. Он тяжело вздохнул:       – Тебе обязательно говорить таким голосом?       – А что не так с моим голосом?       Микеле очень хотел знать ответ на этот вопрос, но выкручивался как мог, пока не знал его:       – Он меня сбивает.       – Каким образом?       – Да не знаю я!       – Оливье и остальным нравится.       – Я не говорю, что мне не нравится, я говорю, что он меня сбивает.       – Может, – Флоран снова понизил голос до этих вкрадчивых интонаций, отчего Микеле невольно вздрогнул, – стоит говорить так почаще?       – Боже, – простонал Локонте отчаянно, разворачиваясь куда-то в сторону выхода. – Просто прекрати.       Очень нуждаясь в перерыве, свежем воздухе и, может быть, немного одиночестве, Микеле вылетел за пределы репетиционного зала. Понимания совсем не приходило, хотя ещё во все прошлые разы, когда он искал пути игнорировать пронзительный взгляд, или хотя бы реагировать на него в соответствии с ситуацией, Микеле не нашел причины, которая его беспокоила. Он подумал, может быть, это оно – очередная проблема, которую мозг вытесняет в физиологию, но никакие симптомы не донимали его конкретно сейчас, и даже как стрессовую ситуацию это было сложно интерпретировать.       Выбравшись хотя бы к окну, он попытался успокоиться, впитывая удачно не слишком жаркий летний воздух. Лето Микеле нравилось больше, к лету он привык, и оно навевало ощущение безопасности, чего-то домашнего и обыденного, успокаивало. Хотя все его проблемы начались прошлым летом, лето как явление пока не омрачилось этим прискорбным фактом. До встречи с психотерапевтом в пятницу оставалось три дня, но Микеле еще не придумал, что скажет. За те два рабочих дня (в первом из которых Флорана не было вовсе) он не успел определиться со своей идеей дружбы. Что, вероятно, сделать стоило, иначе походы к психотерапевту станут слишком затратными.       В этот конкретный момент Микеле почти пожалел, что бросил курить, потому что сигареты неплохо успокаивали. Но это была мимолетная и малозначительная мысль.       Остаток репетиции он пережил на автомате, однако, казалось, что Флоран на его отношение обиделся, и вне их сценического взаимодействия совершенно с ним не разговаривал.       Микеле понял, что стоило брать всё в свои руки. Прямо сейчас, иначе будет поздно. Он поймал Флорана на полпути к выходу, но ему в голову не пришло ничего подходящего, кроме самого банального в мире предложения:       – Может, сходим выпить кофе?       На которое Флоран отреагировал не вежливым "Прости, не могу", и такой ответ Локонте бы расценил как подтверждение своего предположения. Флоран сказал:       – Почему бы и нет?       И они действительно пошли. За кофе. В шесть вечера. В единственное работающее кафе неподалеку. Ночь обещала Микеле отомстить за подобное решение бессонницей, но в тот момент это было не приоритетной мыслью.       Для начала он и сам предпочел себе мстить, потому что, когда вежливые нейтральные вопросы у них обоих закончились, Микеле начал задавать не самые подходящие, но волнующие. В духе:       – Чем тебе так понравилась моя гитара на кастинге?       Флоран поперхнулся кофе от такой резкой смены курса. Откашлялся, улыбнулся криво, смущенно и натянуто одновременно, что могло бы значить буквально что угодно.       – Сейчас я думаю, что это был очень тупой способ знакомства, – всё же ответил он, заставляя Микеле возвращаться в неуютную ситуацию.       В ней выходило: Флоран хотел с ним познакомиться, он это сделал, но по какой причине ему расхотелось это знакомство продолжать? Чем Микеле его так разочаровал? Он хотел знать настолько сильно, так что даже не придумал обтекаемой формулировки:       – И когда ты разочаровался?       Почему-то никак не выходило задавать Флорану адекватные вопросы, что тот снова ничего не понял.       – В чем?       – Не знаю? В знакомстве.       – Я вроде не разочаровывался.       – По шкале от одного до десяти: на кастинге и сейчас, что бы ты поставил? Знакомству.       Микеле не надеялся, что его корявые формулировки будут поняты. Однако Флоран вздохнул в кружку и ответил даже близко не на вопрос:       – Не думал, что тебя это так волнует. У тебя же полно друзей.       – Как видишь, волнует, – насупился Микеле. Ситуация начинала выходить из берегов разумности, отдавая нотками абсурда – два взрослых мужчины обсуждали, сидя в кафе, почему они не друзья в полноценном смысле этого слова. Как в детском саду, ей-богу.       – Меня волнует, – продолжал Микеле, пока Флоран предпочитал молча его рассматривать в задумчивости, – что на интервью мы такие классные друзья, а в реальности даже близко не так.       – Знаешь, честно говоря, мне активности на этих самых интервью хватает на несколько месяцев вперед. Это не значит, что я не хочу с тобой общаться и всё такое, у меня, не знаю, недостаточно внутренних ресурсов, чтобы их хватило еще на что-то за пределами работы.       – У меня много. Хочешь, поделюсь? – улыбнулся Микеле неуверенно, и Флоран вторил ему той же улыбкой. Весьма неловкой, как и сама ситуация.       – Да и потом, сомневаюсь, что тебе будет интересно.       – Это уже мне решать, знаешь ли.       Какое-то время тишина только добивала неловкость, но затем Флоран, отставив кружку, посмотрел своим пронзительным взглядом и спросил:       – И что ты решил?       – Что мне интересно.       – Ну, – Флоран протянул ему руку для рукопожатия, – Официально друзья.       И это было самое странное рукопожатие, разговор и ситуация в целом в жизни Микеле, из-за которой он чувствовал себя максимально не в своей тарелке, но он надеялся, что в жизни Флорана такие события тоже не случались. В этом он мог дать себе воображаемый кубок первенства – ввел Флорана Мота в культ абсурда, названный официальной дружбой.       К концу июня ситуация начала клониться в лучшую сторону. Онемение перестало докучать так часто, а спонтанные спазмы не напоминали о себе вовсе, правда, психотерапия зашла в тупик и продолжала крутиться вокруг проблем, которые не были найдены. За месяц они успели и пройтись по детским травмам (которые, по мнению Микеле, были у всех и вряд ли бы решили напомнить о себе спустя столько лет), и по проблемам в учебе, и даже по кусочкам и кубикам разобрать все его отношения, что он вообще от них хотел, как они закончились, почему они закончились. И в том числе дойти до нынешних, с которыми всё было не так хорошо, как хотело казаться, но с Синтией вариант "просто поговорите" от мадам Моро совсем не сработал, потому что она ни о каких проблемах говорить не хотела. Да и вообще говорить в последнюю неделю.       – Что привело вас в эту ситуацию? – спросила психотерапевт. Микеле только пожал плечами.       – Наверное, я должен был догадаться, что ей не понравилось, но у меня не вышло.       – И часто такие ситуации у вас случаются?       – Не то чтобы, но в последнее время их стало заметно больше.       – Не думаете о совместной терапии?       Микеле задумался и пожал плечами.       – Считаете, что спасать тонущий корабль ещё не поздно?       – А он тонет?       – По ощущениям уже на полпути ко дну.       – И вас это не расстраивает?       – Расстраивает. Но я не успеваю об этом подумать. Знаете, как черные и белые полосы. Пока всё хорошо, всё хорошо, потом становится плохо, но ты уже слишком устал от того, в который раз это происходит, что просто ждешь окончания.       – Не думали, что ваши ссоры связаны с тем, что вы так долго вместе, что хотите отдохнуть друг от друга?       – Иногда да. Мне нравятся белые полосы. Они мне нужны, но черные становятся заметнее. В последний раз мы разговаривали… на той неделе.       Что было просто ужасно утомительно, потому что с Синтией они жили вместе, и каждый раз, когда случалась черная полоса кто-то уходил к друзьям, знакомым, оставался на работе. Микеле чаще осознавал себя тем, кто не живет в своем же доме.       – Вы не скучаете?       – Скучаю.       Мадам кивнула и больше не стала задавать вопросов, возможно, по интонации пациента поняла, что корабль действительно тонул безвозвратно. Микеле думал об этом с грустью и тоской, но подобные эмоции были актуальны поначалу, когда ссоры имели острый градус накала, обиды вгрызались в глотку, а вина тянула мертвым грузом, но потом, с каждым разом, эмоции становились всё менее и менее яркими, очевидными, важными и обоснованными. Краска на картине под названием их отношения с Синтией начала выцветать, и с каждым днем делала это лишь быстрее и быстрее.       Вспомнились дни записи клипов, и потом, когда клипы вышли, Синтия посмотрела их с равнодушным лицом, периодически кривящимся, когда в кадре появлялись девушки в весьма провокационных сценах. Микеле сказал ей, что это просто клип, она ответила, что ей всё равно. А потом спустя несколько дней у неё случилась громкая претензия по этому поводу. Самая серьезная трещина в основании их корабля прошла, вероятно, именно здесь, когда воды в трюме набралось уже столько, что большая пробоина не повлияла бы вообще ни на что.       Они оба слишком устали друг от друга, и первое время это казалось невозможно, тяготило, а потом ссоры превратились в нечто привычное без криков, без обвинений, они расходились в разные стороны и молчали, пока кому-то не ударит в голову "а может быть, не все так плохо?", но…       – Иногда даже слишком, – ответил Микеле на всё тот же вопрос. – Иногда жду, что плохое закончится, и думаю, что следующей черной полосы больше не будет.       Мадам Моро сделала пометки и перешла к другой теме, посчитав нынешнюю исчерпанной.       – Как обстоят ваши дела в коллективе?       – Получше. Хотя с ними и раньше было нормально.       – Нет больше кого-то, кто с вами не дружит?       Прозвучало по-детски, что заставило Микеле улыбнуться.       – Нет.       Мадам снова сделала пометку в своей тетради, затем напомнила о старой истории с соперником, с которой Микеле так и не разобрался, так что и ответить ему было нечего. Он уже не пытался реагировать отказами на вопросы и раздражаться из-за их неуместности, но на некоторые всё равно не мог дать ответа.       – Ни с кем не воюем, – сказал он в итоге.       – Это хорошо. Тем более, что ваше состояние улучшилось, но бдительность не теряйте.       На репетициях прошел этап постоянного забывания реплик, что не могло не радовать Микеле. Но наступил другой этап, который был, с одной стороны, не так плох, а с другой… Официальная дружба в понимании Флорана оказалась для Микеле не такой, какой он её ожидал. Однако Флоран уже не пытался довести Микеле до белого каления, появляясь из ниоткуда со своим вкрадчивым шепотом где-то возле уха. Или почти не пытался, потому что Микеле научился, во-первых, на это не реагировать, во-вторых, – в эту игру можно играть и вдвоем – начал мстить. Первыми пострадали мотовские укромные уголки, которые Микеле нашел по всему театру, чтобы докучать ему везде и всегда. Он надеялся, что, отвоевав у Флорана тихое мирное одиночество, тем самым сможет минимизировать желание того что-то делать в ответ, памятуя ту историю про нехватку внутренних ресурсов.       Что не сработало так, как Микеле хотелось. Он действительно избавился от внезапных появлений, самостоятельно став внезапным появлением, но в конце концов тихие одинокие посиделки Флорана где-то в уголочке превратились в их тихие посиделки где-то в уголочке и, да, Микеле быстро разочаровался от того, что Флоран не чувствовал себя от покушения на его территорию неуютно.       В этой ситуации Флоран вышел победителем.       Второй павший бастион – кофе. И к нему Микеле подошел с большим энтузиазмом, потому что прошлая затея не увенчалась успехом, а он продолжал испытывать желание мести.       Первые два раза воровства кофе прошли незаметно, на третий Флоран поймал Локонте с поличным, но, в общем-то, ему оно и было нужно.       – Так вот ты какой вор кофейный, – сказал Флоран совсем не расстроенным и обиженным тоном, которого Микеле от него ждал. Что расстроило и обидело самого Локонте, потому что…       Флоран продолжал:       – Почему бы тебе не делать себе свой собственный кофе?       – Кофе по вечерам пить вредно.       – А, это ты так заботишься о моем здоровье? – улыбнулся он, "заботишься" странным эхом отдалось у Микеле в голове, не в отрицательном, плохом смысле. Просто странном.       – Может быть, – он пожал плечами.       – Лучше не воруй.       – А ты прекрати внезапно появляться, я тебе не Розенберг.       Улыбка растянулась на губах Флорана. Совсем не та натянутая или смущенная, которую обычно он показывал на камеру, а хищная и подозрительно пугающая. Микеле вместе с чашкой невольно попятился назад. Затем поставил её полупустую на столик гримерки, потому что побоялся уронить, если, например, придется быстро убегать. Флоран перевел взгляд на кружку и, воспользовавшись моментом, Микеле улизнул за дверь. Не то чтобы он боялся, или не то чтобы он думал, будто бы что-то может случиться.       После этого Флоран почти перестал доводить его до белого каления своими внезапными появлениями, а Микеле почти перестал воровать у него кофе.       К тому времени на репетициях начали появляться другие участники – танцоры, закончившие работу с хореографом, костюмеры с замерами, декораторы, наблюдающие за процессом, и сценарий начал покрываться дополнительными тонкими шутками, намеками и прочими деталями. В первой сцене в толпе девушек появился стражник, которого Микеле на первой массовой репетиции поцеловал в щеку, и не то чтобы он хотел, чтобы это вошло в сценарий, в итоге оно туда вошло, потому что всем это понравилось, и даже разрослось во что-то более веселое. Однако, когда Флоран язвительно сказал ему, мол, не надо всех подряд целовать, Микеле сначала обиделся, затем в отместку поцеловал и его тоже. Всего лишь в щеку в отличие от сцены, но Флоран сделал такое лицо, словно была оскорблена его невинность. Правда надолго его не хватило, смеялись они уже вместе, пока проходящий мимо Ямин голосом Розенберга не произнес:       – Сгубили тебя, мой дорогой Сальери. Сгубили.       Затем он выразительно поиграл бровями и скрылся под очередной взрыв хохота. Микеле понятия не имел, что во всем этом было смешного, но остановиться не мог.       – Тебя совсем не смущает, что они заставили тебя целовать мужчину в губы? – спросил Флоран внезапно, отсмеявшись.       Пожав плечами, Микеле не придумал, что ответить, потому что не знал, почему это может его смущать.       – Нет, а должно?       Пришла очередь Флорана пожимать плечами.       – Сам же говорил – избегать стрессовых ситуаций.       От маленькой мысли, что тот самый вопрос про "заботу" уже не казался таким странным, Микеле замер и немного подвис, прежде чем спросить, повторяя слова Флорана:       – Это ты так о моем здоровье заботишься?       – Ну, кто-то же должен, – улыбнулся ему Мот. И вот на этом уровне, по мнению Локонте, уже можно было считать дружбу официальной.       Ближе к выходным кто-то где-то (Микеле не успел заметить кто и где) выразил желание выбраться на природу, и это желание стихийно распространилось на всю труппу ещё до окончания рабочего дня, постепенно приобретая более конкретные черты в виде даты и места.       В конце концов в воскресенье почти всем составом они оказались в парке, не слишком далеком от центра города. Ехать куда-то далеко никто просто не хотел, а для маленького пикника на пару-тройку часов было как раз вполне достаточно.       Разбились на группки по небольшой поляне, подальше от пешеходных дорожек и скоплений народа, поближе к деревьям и отдаленно похожему на свежий воздуху. Флоран, кто бы сомневался, нашел себе тихое место в тени дерева, обнимаясь с бесценной гитарой, но на этот раз ему не повезло, потому что помимо него эта гениальная мысль (взять гитару) пришла в голову по крайней мере Микеле и Маэве. Но устраивать совместный концерт они не решились, потому что успели разбрестись по группам до того, как эта идея пришла в голову хоть кому-то. Маэва тоже выбрала путь тихого уединения в небольшой компании мирно загорающих дам, напевавших дружно какие-то малознакомые Микеле песни. Вокруг мангала собралось достаточно человек так что, с одной стороны, Микеле мог не обращать на них внимания и не оказывать никому посильную помощь, а, с другой, поглядывая на Флорана, Локонте ощущал себя не слишком достойным, талантливым или каким угодно ещё, чтобы мешать или присоединяться. И он продолжал считать это хорошей завистью, хотя мысль уже начинала давать крен.       От подобных непрошенных идей пальцы, естественно и ожидаемо, начинали неметь, что Микеле активно игнорировал, пытаясь поймать мысль и чувства в музыке, которую слышал со стороны Мота, и добавить к ней свой собственный вариант. Но эмоционально он уже был не в том состоянии, чтобы сделать что-то хорошее, отчего не слишком удачно выходящий аккомпанемент нервировал его только больше, и пальцы становились деревянными, словно возвращаясь в те времена, когда он только учился играть.       В конце концов Микеле перестал слышать звон струн, не сразу осознавая, что, во-первых, сам едва ли их касался, а, во-вторых, Флоран заметил его попытки и оглянулся. Это вовсе не было похоже на музыкальный диалог. Микеле в нём сказать было совершенно нечего, его противоречивым желанием было понять и продолжить. Но и оно вышло так себе.       Однако Флоран заметил, и его музыка стихла. Дурная мысль забралась Микеле в голову: "Он сделал это из-за того, что не хочет тебя слушать, ты мешаешь ". Мысль эту он старательно гнал подальше, но свое дело она сделала даже так – настроение портилось само собой без адекватной причины.       Микеле, правда, не успел особенно пропитаться уничижительной идеей, когда мясо всё же случилось, и компания собралась за тем, зачем вообще изначально планировала собираться – за вкусной едой и весёлыми диалогами. Так что в процессе Микеле отпустило, а когда усталость после еды начала брать свое, и компания снова начала делиться на подгруппы, Микеле заново накрыло непреодолимым и непривычным желанием одиночества. Но не надолго, потому что чуткая Мелисса появилась рядом с ним и под "Ты, да и сидишь тут один, пошли развлекаться" утащила поближе к компании, в которой Маэва уже достаточно влилась в коллектив, чтобы поделиться с кем-то своими музыкальными талантами. С Маэвой игралось совершенно не так, как с полчаса назад Микеле ковырял струны в попытке понять, что играл Флоран. С Маэвой было спокойно и никакие дурные мысли в голову не лезли, так что Микеле неприятно осознал – дело было в Моте. Но в чем именно ему только предстояло понять.       Минут через десять после того, как их дуэт состоялся, Ямин завербовал Флорана в карточный клуб. Микеле не успел заметить, сильно ли он сопротивлялся, и стоило бы обидеться, что его самого никто не звал, но раз он уже примкнул к одному клубу... Ещё через какое-то время, в карточный клуб завербовались и девушки, но колоду им пришлось добывать свою, как удачно, что Эстель, кто бы мог подумать, достала целую для покера.       Микеле не разбирался в покере и уж точно не подходил для этой слишком невыносимо сдержанной игры, но он честно старался, тем более, что проиграть в этот день он мог только горстку оторванных с ближайшего дерева листьев, потому что никто не хотел ставить деньги, но ставить что-то было нужно.       Листья, правда, закончились слишком быстро.       – Кому-то пора собирать новое состояние, – рассмеялась Мелисса, оказавшись или наиболее везучей, или слишком прошаренной, но и листья Микеле, и камушки Маэвы, и даже цветы, которые Эстель собирала в книге для гербария, оказались на части пледа подле Мелиссы. Хорошо, что они не играли на реальные деньги.       – Воспользуюсь шансом объявить себя банкротом, пока не поздно, – ответил Микеле, выкладывая последнюю совершенно даже приблизительно не выигрышную комбинацию, и вернулся к гитаре. Он знал: музыка могла сгладить тоску от утраты листьев.       Ещё через какое-то время случилось страшное – солнце пригрело Микеле к пледу и его начало клонить в сон, скорость реакции стала совсем не скорой, пальцы на струнах, помимо того, что до сих пор не полностью отошли, двигались медленнее и медленнее.       В этот момент Микеле не слишком хорошо реагировал на внешние изменения и появление рядом кого-то заметил не сразу. Тень легла поверх гитары, частично закрывая солнце, Микеле поднял голову, чтобы посмотреть, но ему пришлось потратить несколько долгих секунд, чтобы сфокусировать взгляд и на фоне яркого света понять, кто стоял перед ним. До того, как он успел отсортировать информацию, фигура опустилась рядом на колени, и вне яркого источника в ней намного четче определился Флоран. Выглядел он… не очень. Как-то напутано, даже слишком, его глаза бегали из стороны в сторону, так что Микеле захотелось спросить, что стряслось, но для этого он успел только открыть рот. Широкополая шляпа Мелиссы, лежавшая рядом, бухнулась ему на голову, и не целиком осознанно Микеле услышал:       – Это не моя идея.       И затем Флоран его поцеловал. Вообще-то невинно чмокнул в губы, придерживая полы шляпы с той стороны, с которой как раз сидела играющая компания. Микеле в ступоре забыл, что хотел спросить, и несколько раз моргнул, в попытке утрамбовать представшую перед ним картину внутри головы. Это не было чем-то необычным. В целом. Для Микеле. Это было необычно для Флорана. Сдержанного, отстраненного и не слишком эмоционального.       Касание едва заметное сухих обветренных губ продлилось не больше секунды, и Флоран испарился также быстро, оставляя оторопевшего Локонте в раздумьях. Затем он услышал, словно доносившиеся откуда-то издалека, на фоне, будто бы постфактум, свист, аплодисменты, одобрительные крики со стороны компании побольше, к которой Флоран стремительно направлялся (как оказалось позже с целью отвоевать у Мервана свою гитару и вернуться под дерево), а также смешки поближе, раздающиеся женскими голосами.       Микеле коснулся шляпы, испытывая желание спрятаться под ней, когда вся абсурдность ситуации начала доходить до него в полной мере.       Его не смущала ситуация, потому что ничего слишком из ряда вон выходящего не произошло, ей-богу. Его смущало, что кому-то это пришло в голову. По какой-то причине. Максимально невероятной.       Девушки вокруг как раз закончили смеяться, когда Микеле ощутил желание разобраться, что за настроения витают в их коллективе. Он отдал Мелиссе шляпу, а также оставил гитару на хранение, и направился к тому коллективу, который изначально не позвал его с собой. С весьма грозным видом, вероятно, если судить по тому, как от удивления вытянулись их лица.       – Только не бей, – взмолился первым Ямин, выглядя при этом недостаточно сожалеющим. Микеле определил его как зачинщика. Мерван сожалеющим тоже не был, однако смешинки в его глазах и провальная попытка сдержать улыбку, выдавали в нем зачинщика тоже. А ещё среди преступников были замечены Масс и Нуно, которые совершенно откровенно не скрывались.       Флоран из этой компании уже успел ретироваться подальше, так что задавать вопросы можно было без оглядки на то, что он подумает. Микеле не был разозлен, чтобы кого-то бить. По правде говоря, обидно ему было за Флорана куда больше, потому что… это было не в его характере, не в его зоне комфорта и…       – Что ж вы за друзья-то такие? – спросил он, оглядывая не понимающую его компанию.       – Карточный долг дороже денег, – протянул Нуно, окрещенный Микеле самым главным картежником.       – А что, – приподнял брови Мерван, – ты хотел был первым?       Теперь он, пожалуй, был разозлен достаточно, чтобы кого-то бить. Мерван удачно увернулся, но не слишком серьезная потасовка не затянулась надолго, на второй попытке Микеле его достать, Масс столкнул их обоих на траву, и они покатались все втроем несколько оборотов по небольшому склону, не сильно толкаясь, больно тыкая пальцами в прицелом в ребра, прерываясь на смех. Растеряв желание физической расправы и отсмеявшись, Микеле спросил, заглатывая воздух большими глубокими вздохами:       – Не могли ничего придумать поадекватнее?       – А на сцене-то не противился, – протянул Масс ехидно, Микеле ткнул его в бок всеми пальцами, вынуждая извиваться в попытке уйти от щекотки.       – Да причем тут я?       – А-а, – протянул Масс ещё ехиднее, – так ты не за себя беспокоишься. Мы что, опоздали с помощью, и уже скоро ждать свадьбы?       Свадьбу он проигнорировал, недовольно уточняя:       – С какой еще помощью?       – Я же говорил, – продолжил Масс уже в сторону Мервана, – всё очень плохо.       На это Мерван хихикнул и попытался подняться. Микеле дернул его обратно за футболку, потому что нечего хихикать и переговариваться, от неожиданного действия Мерван неосторожно упал обратно и охнул от боли.       – Слишком стар я стал для ваших развлечений, – пробубнил он, отмахиваясь.       – А на сцене-то не противился, – повторил Микеле зачем-то, ощущая странное единение, хотя только недавно хотел ударить Мервана побольнее, даже при том, что ничего не понимал в их мотивации.       Чуть позже он заметил, что онемение испарилось в какой-то неизвестный момент, и больше не напоминало о себе до конца дня.       Утром понедельника Микеле был не в духе, потому что, во-первых, только недавно устаканившаяся белая полоса закончилась претензией Синтии, что он должен был провести эти выходные с ней, а не с труппой, и что они договаривались, только Микеле понятия не имел, когда они успели договориться, но, решив, что, даже если этого не было, извиниться за то, что забыл, вполне можно, чтобы не создавать очередную проблему. Что никоим образом не помогло предотвратить черную полосу, так что Синтия опять с ним не разговаривала. И при этом они умудрялись жить в одном доме.       Во-вторых, Флоран тоже был не в духе, так что каким-то образом Микеле перенял от него это настроение, что только усугубило его собственное.       Флоран раздраженно поглядывал на Мервана, видимо, Микеле не угадал с иерархией зачинщиков вчера. А также слишком резко реагировал на Ямина в их сценах. Да и сам Ямин чувствовал себя виноватым, так что звучал совершенно не так весело, как должен был.       Что делало репетицию жалкой копией. И плохой настрой потихоньку начал наплывать на всех остальных, превращая ситуацию в более невыносимую. Все кричали друг на друга, никому ничего не нравилось, хотя никто, в самом деле, не имел ввиду того, что говорит, и даже если всё это не относилось конкретно к Микеле, стресс его доконал. У него закружилась голова от шума и криков настолько резко и сильно, что он едва успел добраться до стула, который расплылся перед глазами в сплошной черноте под аккомпанемент высокого звона в ушах, и пришлось искать стул практически на ощупь, завалился на него, пока ноги не стали ватными настолько, чтобы отказаться его держать. Микеле не слышал, что происходило вокруг и тем более не видел, картинка была словно покрыла несколькими слоями очень плохого фильтра – выглядела серой, блеклой, постепенно проступала из густой черноты светящимися яркими пятнами, пульсирующими в такт звону в ушах.       Кто-то спросил, что с ним, но Микеле не мог сказать, кто это был, он слышал звуки словно из-под воды. Ответил что-то про головокружение, и через какое-то время ему в руки впихнули чашку. Держа её в руках, Микеле осознал, что руки его ничего не чувствуют и ужасно дрожат. Осторожно он отхлебнул жидкость, что оказалась ужасно крепкой (где только такой чай нашли) и с неадекватным количеством сахара. Но от него стало чуть получше, свечение начинало уходить, а краски становиться более четкими.       – Опять стресс? – спросил голос, принадлежащий Мелиссе. Микеле также ощутил, вероятно, её руку у себя на плече, что немного успокаивало. Он покачал головой, потому что не знал, что именно только что произошло, но из-за беспокойства вокруг него столпилась вся труппа, и, несколько обрамленный ватой, донесся голос Дова:       – Возьми выходной.       С необходимость выходного Микеле был в корне не согласен, потому что ничего не случилось, чтобы отправлять его отдыхать. Что он попытался доказать ровно здесь и сейчас, но подняться на ноги ему не удалось, потому что по какой-то причине они продолжали ощущаться ватными и не способными к движению, как когда-то пальцы. Это привело Микеле в такой ужас, что он не смог ответить на предложение отрицательно.       – Я пока тут посижу, – ответил он, слыша свой же голос внутри головы так отчетливо, словно она была пустая и железная.       Был объявлен перерыв, Мелисса спросила, не станет ли ему хуже, если она отойдет, что заставило Микеле усмехнуться, ощутив себя маленьким ребенком. Затем с другой стороны раздался голос Флорана:       – Лучше иди домой.       – Я не хочу.       – Почему?       – Там Синтия. Мы поссорились вчера.       Голос Флорана казался чуть четче, чем Мелиссы, но, скорее всего, это было связано с тем, что Микеле становилось получше. Он отхлебнул ещё чая.       – Что ж, – протянул Флоран, очевидно, поднимаясь, чтобы уйти, – кажется, сегодня будет день дублеров.       – Что?       – Пойду узнаю, готовы ли они пожертвовать и Сальери, а потом, – он сделал паузу, потеряв уверенность тона, – если ты не против, приглашаю в гости. Или куда угодно.       Сначала Микеле ощутил удивление, затем оно превратилось в непонимание, потом сменилось непонятным волнением и, с вернувшейся дрожью в руках (и в голосе), он сделал маленький глоток чая, сказал:       – Куда угодно я не дойду.       Флоран, как и всё вокруг, светился и очень плохо различался в деталях глазами Микеле, но голос его звучал с улыбкой и неуверенностью, когда он спросил:       – Это да?       Микеле кивнул, снова делая глоток чая. Просто из-за внезапно нахлынувшего желания спрятаться за кружкой. Смотреть так или иначе было бесполезно, пока он ничего толком не видел, но хотелось верить, что Флоран всё понял правильно.       Жил мсье Мот слишком далеко и, учитывая, что он почти никогда не опаздывал, Микеле задумался о том, каких трудов ему стоило бы вставать настолько рано, чтобы по всем пробкам добираться до работы. Пришлось брать такси, потому что к тому времени, когда Флоран вернулся с официальным разрешением на выходной, Микеле уже допил свой чай, но лучше ему до конца не стало. По крайней мере, он точно не пережил бы метро, хотя Флоран даже не спрашивал, протянул руку, чтобы помочь подняться, к тому моменту Локонте обрел уверенность в своей возможности передвигаться самостоятельно, и мир перестал сверкать вокруг него, так что до машины он дошел своими силами. Разве что невероятная усталость никуда не делась, но, учитывая, что он едва ли спал ночью, было ожидаемо.       К тому же даже на такси дорога занимала слишком долго, Микеле очень хотелось закрыть глаза и уснуть, но в тоже время хотелось задавать вопросы, так что он спросил:       – Как ты убедил Дова тебя отпустить?       – Никак. Он сказал мне, мол, я всегда ставил Микеле тебе в пример усердия и ответственности, а теперь думаю, что не хочу, чтобы мои актёры так перерабатывали. И рукой махнул.       Внезапная откровенность ввела Локонте в ступор:       – Он ставил меня в пример?..       – Ага. Говорит, что я недостаточно вовлечен в процесс.       Это был первый раз, когда они обсуждали серьезную тему. За пределами работы. К тому же Микеле ощущал себя странно от мысли, что кто-то ставил его в пример. Особенно Флорану. Которого Микеле уже сам себе скоро в пример ставить начнет.       – Он же постоянно на меня орет, что я вечно опаздываю.       – Он на всех орет, а потом хвалит перед другими.       – И он тебя так просто отпустил? Такого безответственного.       – О, неужели это шутки? Ты пришел в себя достаточно, чтобы шутить шутки?       – Я всегда могу шутить шутки. Независимо от состояния.       – Я сказал ему, что ты поссорился с девушкой и не можешь пойти домой. Я не знаю, что он подумал, но сказал мне идти и, конечно же, чтобы завтра оба были на месте вовремя.       – О нет, мне придется вставать рано, – с наигранной трагедией протянул Микеле.       – Я разбужу тебя… если останешься, – сказал ему Флоран несколько неуверенно, напряженно ожидая ответа.       Микеле пожал плечами, ощущая некоторую нервозность от необходимости теснить Флорана у него дома. Хотя он сам предложил.       – Если я тебе не помешаю, – ответил он, понимая, что возвращаться домой – последнее, что ему хотелось.       В конце концов Микеле едва не уснул в машине под мерное покачивание и свою усталость, стоило ему прикрыть глаза, как в темноте начинали проступать пятна от недавнего свечения, навеваемые из-за постоянного покачивания машины. Если не смотреть в окна, то было вообще прекрасно. И если не закрывать глаза, но глаза закрывались сами собой и ничего с этим Микеле поделать не мог. Даже при том, что пятна под веками его раздражали.       – Так что случилось? – спросил Флоран, разрушая хрупкое полусонное состояние.       – Не знаю.       – Ты ночью-то хоть спал?       Вместо ответа Микеле покачал головой, что, наверное, было не очень понятно, учитывая, что от спинки сиденья он поднимать её не собирался.       – Ел?       Микеле снова покачал головой.       – Хочешь к премьере стать настолько аутентичным, чтобы в конце вместе с персонажем уйти?       – Это было бы странно, – улыбнулся он, не открывая глаз. Следующее, что сказал Флоран было адресовано уже водителю – он показывал, куда заехать, что означало, наконец, прибытие.       Микеле медленно открыл глаза, рассматривая через окно классический внутренний двор, и заставил себя подняться, хотя сил, казалось, стало только меньше. С горем пополам они выбрались из машины, где Микеле почти умудрился споткнуться об порожек и только дверь остановила его от неминуемого падения. Ну и ещё Флоран собирался ловить, но не пришлось.       Внутри дома пожилая консьержка осмотрела их подозрительным взглядом, но чуть смягчилась, когда Флоран с ней поздоровался, и перевела всё свое подозрение в сторону его компаньона. Микеле с ней тоже поздоровался, но гнев на милость в его отношении она совершенно не поменяла, так что ему даже стало неуютно.       – А если я один приду, она меня с потрохами съест? – спросил Микеле чисто теоретически. Он верил, что следующий раз наступит, по крайней мере, однажды.       Флоран, улыбаясь, пожал плечами. В пятиэтажном здании он жил на четвертом, что было вдвойне обидно Микеле, потому что он хотел поглядеть на мансарду. Слышал, что жить там, в общем-то, было так себе, особенно, если дом старый, а крыша течет, но романтизировать образ это никак не мешало.       Внутри квартира оказалась весьма обычной, какой Микеле её себе представлял за то время, что они поднимались наверх и ехали в машине. Зачем ему было представлять её раньше?       Но она не слишком отличалась от его собственной – у Флорана тоже в зале стоял синтезатор, на диване лежали оставленные, вероятно, с вечера гитара и листы вокруг, а дверь в спальню он аккуратно прикрыл, будто бы Микеле мог волновать бардак, который там, естественно, был. Но в остальном выглядело достаточно аккуратно и убрано для человека, который не планировал никого звать в гости.       – Кулинар из меня так себе, – донесся голос Флорана с кухни, пока Микеле глазел на полки и ящички, – так что, может быть, стоило зайти куда-нибудь по пути.       Двинувшись на голос, Микеле обнаружил Флорана с серьезным лицом рассматривающего открытый холодильник, подойдя поближе, он заглянул ему через плечо и присвистнул, увидев почти себе заполненные полки.       – Для холостяцкой жизни у тебя всё даже неплохо.       – Ага, хватит разве что на какой-нибудь омлет.       – Ну, – протянул Микеле, – мы не привередливые.       На омлет действительно хватило, в него помимо прочего попали сосиски и немного лапши (Флоран заверил, что она ещё живая или ещё не живая в полноценном смысле), специи, которые Микеле нашел после получения разрешения поглядеть на шкафчики. Ему просто было интересно, как живут настоящие французы в настоящей Франции, учитывая их гастрономическую любовь, в его доме осталось слишком много от другого дома.       После еды ещё больше потянуло в сон, Микеле нашел себе прекрасное кресло в зале, вокруг которого лежали листы: на тумбочке, на полу, на подлокотнике – они располагались так красиво, что эту композицию захотелось нарисовать, но бумаги под рукой, кроме листов на полу, не было, а вряд ли бы Флоран оценил, что кто-то трогает его вещи без спроса в сугубо личных целях. Зато, пока Флоран отлучился, пообещав привести спальню в божеский вид, потому что: "Тебе точно стоит выспаться и я не положу тебя на диван, он неудобный", Микеле имел возможность изучить все эти разбросанные листы, не нарушая композиции, пока Флоран не решился убрать и их тоже.       Некоторые представляли из себя распечатки с текстом и приписанными поверх него карандашом аккордами, какие-то просто были заполнены не менее карандашными записями с текстом, который Микеле не показался знакомым. Местами записи были агрессивно перечеркнуты, грубыми жесткими линиями, от которых бумага местами порвалась, эту часть Микеле очень хорошо мог прочувствовать, но листы не были смяты и выброшены, а просто раскиданы по сторонам, словно бы Флоран не до конца в них отчаялся.       Почерк Микеле к возвращению Флорана разобрать до конца не успел, но по осколкам выходила грустная песня и про любовь, и про принятие, и про что-то еще, что осталось в неразборчивой части.       Как и ожидал Микеле, вернувшийся Флоран, прибрал все плохо лежащие листы к рукам с той быстротой и проворностью человека, который не хотел их показывать, но забыл, что стоило убрать их сразу.       Но Локонте не покидало ощущение, будто бы Флоран специально их оставил, чтобы Микеле увидел. Или он просто слишком много думал о несуществующих вещах. В последнее время приходилось заниматься этим куда чаще, чем раньше, если он хотел уже, наконец, выздороветь.       С той же внезапностью, с которой Флоран упаковал листы, Микеле осознал, что онемение когда-то успело пройти, а он опять этого не заметил, что его расстроило.       – Постельное я только вчера менял, – смущенно сказал ему Флоран.       – Я сейчас, наверное, могу уснуть хоть на полу, мне вообще всё равно, – ответил Микеле, что, отчасти, было правдой.       К обеду, когда он проснулся, не ощущая себя выспавшимся, но решив, что уж слишком злоупотреблять гостеприимством не стоит, хотя Флоран уже обозначил, что рассматривает вариант разбудить Микеле утром… он снова подумал, насколько далеко отсюда добираться и уже не был уверен, что мысль здравая. Но дома продолжала оставаться Синтия, с которой пока разговаривать хотелось… совершенно не хотелось.       Из изменений, которые успели произойти за время его "отсутствия", Микеле заприметил пару пакетов с логотипом кафе, стоящих на кухонном столе, а также Флорана в гостиной, беззвучно перебирающего струны. Хотя, заметил он это в другом порядке, просто Флоран не обратил на него внимания, так что Микеле успел обследовать и кухню одним глазком, прежде чем попасться на глаза.       – Доброго… дня? – поднял бровь Флоран, отвлекаясь от гитары.       – Видимо. И тебе того же, – кивнул Микеле, поглядывая в сторону кухни, – Вижу, ты обеспокоился.       – Надо же чем-то гостей кормить.       – Чем, кстати, планируешь гостей развлекать?       – Надеялся, что гости сами предложат.       Улыбнувшись, Микеле обвел взглядом гостиную, фотографии и книжки на полках которой он заприметил ещё при первом осмотре, в некоторых местах стояли плюшевые игрушки, выглядящие как "тот самый подарок, который надо принять, чтобы она не обиделась", на стене висел телевизор, но ничего более, что представляло возможности для активности Микеле не обнаружил.       Кроме разве что синтезатора, который привлек его внимание в первый раз, и теперь привлек во второй. Флоран, заметив его взгляд, сказал:       – Если хочешь.       Будто бы отвечая на не заданный вопрос. Микеле хотел, но не был уверен, что не выйдет, как в прошлый раз, он так и сказал:       – И получится, как тогда в театре.       – Ну, полдня впереди.       Ему совсем не хотелось выглядеть неумелым и промахиваться по нужным клавишам. Особенно, когда рядом кто-то был. Особенно, если этот кто-то – Флоран, слишком… Ладно, Микеле был готов признать, что вот это уже была плохая зависть.       – Я всё ещё хочу послушать, – добавил Флоран в повисшую тишину неуверенности, так что Микеле решился. Не получится, подумал он, можно начать сначала.       В итоге они поменялись местами в той истории в парке. На этот раз Микеле играл мелодию, а Флоран добавлял ей дополнительной глубины гитарой. И это также не было похоже на музыкальный диалог, потому что Микеле снова повторял уже существующее, но на этот раз он всё же смог доиграть до конца, ощущая, как клавиши под пальцами сливаются в одну. Когда мелодия стихла, он снова потер ладони между собой, сложил пальцы в замок, сжимая их в надежде вернуть им чувствительность.       – Все так плохо? – спросил Флоран с волнением в голосе. Покачав головой, Микеле прикоснулся к краю клавиши, и под его пальцами она ощущалась очень смутно, словно между его пальцами и поверхностью синтезатора располагался какой-то лишний слой. Одинокая до первой октавы прозвенела в тишине, энтузиазм Микеле разом растерялся. Следом он нажал на ми малой без особого смысла, просто потому что Флоран задел струну, когда откладывал гитару, и нота была той же.       – Знаешь, – сказал Микеле, не понимая, зачем собирается об этом говорить, – психотерапевт сказала мне, чтобы я нашел вещи, которые меня беспокоят, и вещи, которые меня успокаивают. Я думал, что знаю, что меня успокаивает, но в последнее время всё идет наперекосяк, и оказывается, что я ничего не знаю. Раньше с музыкой было отлично, а теперь я не могу ничего сделать. Она сказала мне избегать стрессовых ситуаций, а как я могу их избегать, – его голос сорвался, переходя на шепот, – если, по какой-то причине, музыка превратилась в стрессовую ситуацию?       Какое-то время Флоран молчал, а Микеле гипнотизировал синтезатор, не желая оборачиваться, затем он услышал очень тихий полушепот не менее нестабильный, чем его собственный:       – Я бы хотел помочь, но не знаю, чем.       – Я тоже не знаю, чем мне помочь.       – Ты сказал, что искал вещи, которые успокаивают. И нашёл? Может быть, не знаю, могу чем-то посодействовать?       Вещи, которые его успокаивали, существовали в реальности, где не было никаких проблем, и в той реальности, где не было Флорана, слишком хорошего во всем, чтобы быть реальным. Микеле ему завидовал. Определенно. Плохой завистью или хорошей уже не имело значения. Он завидовал настолько, что затолкать обратно психосоматику не мог, пока Флоран и музыка существовали в зоне его видимости, слышимости и, почти что, представлений.       – Она сказала, что у меня есть соперник, с которым нужно наладить хорошие отношения.       – И, – протянул Флоран без понимания, – ты нашел его, наладил отношения?       – Не знаю. Не уверен, что это работает.       – А кто это?       – Предположительно ты.       Тишина стала лучшим ответом, хотя Микеле предпочитал не смотреть, он представил, как от удивления изменилось лицо Флорана, что его позабавило и заставило едва заметно улыбнуться.       – Почему мы соперники?       – Потому что ты весь из себя такой хороший, и я тебе завидую.       – Ты мне завидуешь?       На этот раз даже не надо было представлять Флорана удивленным, достаточно было его слышать.       – А не видно? Уже третий раз у меня ничего не выходит только потому что я знаю, что ты слушаешь.       Также не желая смотреть, Микеле прислушивался к стуку сердца в ушах, потому что был одновременно и разозлен, и смущен очередной бессмысленной ситуацией.       – Почему ты решил, что причина именно в этом?       – Это не я решил.       – Ладно, пускай так. У тебя же нормально всё было на репетициях и раньше.       – Откуда тебе знать?! – все же повернулся к нему Микеле резко, заставая именно то, что себе навоображал – тотальное непонимание. Но смешанное с попытками разобраться и, наверное, ещё не ушедшим желанием помочь. Беспомощность, с которой Флоран пытался подобрать слова, немного остудила агрессию, Микеле вздохнул и сказал:       – Прости. Не хотел кричать. Я не знаю, что происходит, что с этим делать, и почему всё так плохо. Но, да, я пытался понять, что меня успокаивает, но я не всегда это замечаю, иногда просто само собой отпускает.       – Ты как-то сказал, что тебя успокаивают объятья, – тихо ответил Флоран так, что пришла очередь Микеле беспомощно искать слова. Например из-за того, что, по какой-то причине, Флоран это запомнил.       – Да, наверное, – начал Микеле сипло и сделал паузу, чтобы заставить голос слушаться, – ты предлагаешь…       В голове в качестве продолжения было "...себя", что прозвучало бы просто катастрофически, но Микеле разом забыл все другие слова. Флоран неуверенно, но понимающе улыбнулся:       – Почему нет? Если это не усугубит твою другую проблему.       – Другую?       – Ну, соперническую.       – Вряд ли её что-то может усугубить, к тому же мне вроде как надо было узнавать соперников, так что…       Микеле развел руками в воздухе, поскольку градус неловкости ситуации только рос, и слова уже не приходили в голову вовсе. Он сполз со стула, подбираясь ближе к дивану, вспомнилась ситуация в парке, и то, что Микеле собирался спросить о ней, и то, что он думал, будто бы Флоран будет избегать его после, но, может быть, он и планировал, только внезапная нервотрепка смешала все карты. Утомленной жижей Микеле втек на диван, протянул Флорану руки, ощущая себя, словно в детском саду, когда родители заставляли обнимать девочек, а ты ещё ничего не понимал во всей этой концепции, и под звуки умиления просто ждал, когда всё закончится. В этот раз Микеле тоже ждал, когда всё закончится. Но речь была исключительно о его неадекватном состоянии. Флоран обернул свои руки вокруг Микеле с такой осторожностью, что тот почувствовал себя стеклянным. Эта обстановка срочно требовала превратить себя во что-то адекватное, пока от неловкости всё не развалилось.       Микеле похлопал Флорана по спине:       – Такое ощущение, что ты только этого и ждал.       Руки на его лопатках сжались чуть крепче, но ответил Флоран тем самым вкрадчивым полушепотом, который уже сводил Микеле с ума ранее:       – Может быть.       На этот раз шепот звучал настолько близко, вынуждая Локонте вздрогнуть, что не могло не укрыться от Флорана, но, слава богу, он не стал это комментировать, иначе всё бы вышло из-под контроля окончательно.       Чтобы хоть как-то выбить из Флорана эту спесь, Микеле вспомнил о парке:       – Так кому ты вчера в карты проиграл-таки?       – Всем?       – И кому пришла в голову эта прекрасная идея?       Уточнять, благо не понадобилось. Флоран ответил слегка неуверенно:       – Мервану.       – А я ещё думал, что мы с ним друзья, – пожаловался Микеле макушке Флорана. Было что-то прекрасное в том, что ему не нужно было смотреть, чтобы чувствовать реакцию Флорана на его слова. И что-то очень забавляющее в том, что обсуждали они ещё более интимную ситуацию, но она совершенно не казалась такой.       – Я сказал ему, что это плохая идея.       – А он?       – Что-то про карточный долг.       – И ты согласился?       – Я с ними после этого играть больше ни во что не буду, – ответил Флоран, потому что "конечно же, он согласился, спроси что-то умное" и так было понятно. – Но я видел, что ты потом ходил к ним разбираться. Что они сказали?       – Что больше так не будут.       – Охотно верю.       Прислушиваясь к себе и зачем-то осторожно выцарапывая кончиком пальца нитку, торчащую из шва на футболке Флорана, Микеле заметил, как онемение проходит, что не могло не радовать, но в тоже время противоречивость ситуации вызывала смех.       Мадам Моро была рада тому факту, что соперник обнаружился, и что способ приводить состояние в норму обнаружился, она сказала:       – Если вам помогло, следуйте этому методу.       Но тому, что симптомы стали появляться чаще, мадам Моро рада не была. А также внезапному приступу головокружения, объясняя это очередной реакцией мозга на стресс.       – То есть, это ухудшение? – переспросил Микеле без особого желания слышать ответ. Он и так понимал, что всё бредет куда-то не туда.       – Не обязательно, если не будет повторяться. И если вы будете заботиться о своем здоровье. Как физическом, так и психологическом. Как часто вы не спите по ночам?       – Не часто. Просто так вышло.       – Из-за девушки?       – Вроде того.       – Вы помирились с ней?       – Не то чтобы мы ссорились, наверное. Хотя для неё опять стало поводом для обиды то, что меня не было дома, но, знаете, из-за того, что это случается постоянно, я уже давно пытаюсь дать ей время остыть, проводя ночь где-нибудь у друзей, так что это не такая уж серьезная обида. В общем, в среду уже устаканилось.       – Вы не думаете о детях?       – Нет, – звучало слишком категорично. – Сомневаюсь, что из меня получится хороший родитель.       – Почему вы так думаете?       – Не знаю, просто думаю. Мне недавно сказали, что меня ставили в пример ответственности, хотя мне не кажется, что я и ответственность – близкие понятия.       – Мы все в той или иной степени несем за что-то ответственность, – мягко возразила мадам Моро.       – Да, но ответственность за детей точно не для меня. Слишком серьезная.       Сделав несколько записей, мадам Моро снова кивнула, и разговор свернул в другое русло.       Кое-что Микеле ей всё же не рассказал, например, при шутливый поцелуй в парке, потому что они уже разобрались в его шутливости и никто не беспокоился, он сам не беспокоился, так что не посчитал это нужным. И, по какой-то причине, и то, что категория "соперник" и "способ успокоения" сошлись в одном человеке случайно тоже. Хотя не было ничего принципиально важного в том, кого обнимать, просто Локонте продолжал считать, что для лучших друзей они слишком мало контактируют и, может быть, это могло как-то помочь. К тому же, он, наконец, нашел ответ на вопрос, который психотерапевт задавала ему когда-то давно – человек был ему интереснее, чем сам факт дружбы.       К концу июля репетиции добрались до того уровня, когда всё происходило слаженно и без запинок, заминок и ненужных движений. Каждый знал, куда, когда и как идти, что, с какой интонацией и смотря куда говорить, а также куда будут двигаться танцоры, чтобы не сбить кого-нибудь ненароком.       Домой Флоран больше не приглашал, это Микеле отчего-то задевало настолько, что он принялся по памяти пытаться нарисовать вид из его окна, не до конца понимая, что делает. С памятью у него было не настолько хорошо, к тому же он не так долго смотрел, и не мог сказать, на какую сторону выходили окна, однако отчего-то хотелось рисовать в них закат. В целом, Микеле был уверен, что не угадал ни с чем вообще. Из-за этого он менял версии пейзажа, складывая листы с более его не удовлетворяющими вариантами в аккуратную стопку, вспоминая разбросанную бумагу на полу у Флорана. Отчасти он пытался что-то понять всеми этими действиями, но пока не разобрался, что именно.       В их официальной дружбе далеко они не ушли, словно бы для Флорана она действительно была официальной настолько, что требовала соблюдать социальные ритуалы, которые ему не нравились. Иными словами, периодически Флоран здоровался с Локонте, и за весь день не происходило больше ничего – в укромных уголках Микеле его больше не ловил, потому что уже осознал, что Флоран с гитарой были ему скорее противопоказаны, чем полезны. А вне укромных уголков все диалоги укладывались в рамки сценария, а также нескольких шуток, не имеющих большого отличия от того, что шутили остальные.       Потом Микеле протягивал Флорану руку перед финалом, и тот обхватывал её со всех сторон, будто бы в попытке удержать его. Эта часть была для Микеле и любимой, и не очень, начиная с той старой истории про взгляды, заканчивая тем, что ему было щекотно, и первое время он сбивался из-за этого. Сальери смотрел на него, хихикающего не к месту и потом пытающегося извиняться, и это был даже близко не Сальери, находящийся на грани от того, чтобы стать хихикающим вместе с ним Флораном. Режиссер стабильно орал на них первое время, но с этим что-то было Микеле поделать очень трудно. С Мерваном он договорился, пока тот катал его по репетиционному залу, держа крепко за предплечье, но ему Микеле сказал, что у него суставы больные, и ему больно, когда за руки неосторожно дергают. Мерван, конечно, не захотел доводить ситуацию до смерти в первом акте, но с Флораном это оправдание бы точно не работало (и даже не потому что во втором акте смерть уже была по плану), так что ему пришлось бы говорить прямым текстом, который Микеле не придумал.       В начале августа, когда впервые они вошли в Дворец Спорта, а Дов вещал им воодушевляющую речь, Микеле периодически бросал взгляд на Флорана, который, казалось, не хотел контактировать вообще ни с кем, отчего забрался на максимально дальний ряд, но не настолько далеко, чтобы показаться невежливым. Он же первым начал хлопать, когда Дов закончил, с таким лицом, словно хотел как можно быстрее выбраться отсюда.       Микеле это не понравилось. Микеле не смог не задать вопросы. Но пока он выбирался из одного ряда, чтобы успеть выловить Мота до того, как тот испарится в недрах театра, он не успел придумать ничего более обтекаемого, чем спросить сразу в лоб:       – Ты чего такой нелюдимый?       Флоран, кажется, не был удивлен такой постановкой вопроса и вовсе, только пожал плечами.       – Настроение такое.       – Молчаливое? Необщительное?       – Прямо в противоположность твоему, я посмотрю, – и хотя в его голосе звучал намек на пожелание остаться в тишине и покое, Микеле честно его проигнорировал. Пока они шли к сцене, с похожим вопросом из другого ряда выкатился Мерван, от него Флоран отмахнулся, нахмурившись. Затем тоже самое, словно все сговорились, спросила Маэва. И к этому моменту, смотря на бесконечно замученное лицо Мота, Микеле уже начинал смеяться. Слишком заметно, чтобы Флоран смог это проигнорировать.       Но о том, что эта маленькая сцена ему аукнется, Микеле узнал намного позже. Первый прогон прошел обычно и спокойно, но затем на сцене появились декорации, которые занимали место. Клэр ударилась мизинцем об ножку фортепьяно и вместо своих реплик начала возмущаться, кто вообще сделал эти ножки, но окружающие слышали только нецензурные выражения. Микеле споткнулся об несчастную лестницу, которая зачем-то оказалась на его пути, хотя он прекрасно о ней знал. Постепенно декораций появлялось только больше, а становились они только опаснее. С невероятного нагромождения лестниц ту же Клэр чуть не уронили, что она начала называть себя самой невезучей в этом театре. Или самой везучей на опасные декорации. Остальным фортуна улыбалась более или менее: Мерван стабильно бился головой, пока выползал из своего подполья, потому что в подполье ещё надо было попасть по узким и низким ходам, туда ведущим.       Все стало куда более трагичным, когда их, наконец-то, одели в сценические костюмы. Мелисса цеплялась подолом огромного платья за всё, что было можно и нельзя зацепить. Первое время она двигалась, словно кукла, чтобы не пошевелиться лишний раз, обходила препятствия по огромной траектории, боясь порвать платье.       Но вот конкретно здесь та самая сцена аукнулась на "Le bien". Танцоры в коже и с плетками, если и удивили кого-то, то никто не подал особого вида. Леса у Микеле под ногами шатались, словно вообще не были закреплены, и он думал о том, должно было так быть или кто-то просто не закрутил болты, когда ставил их здесь, но наблюдать с высоты ему понравилось больше, чем из зала или стоя рядом с кулисами, к тому же вид открывался весьма своеобразный – освещения пока не было, и музыка играла не слишком громко, чтобы можно было услышать замечания со стороны, но танцоры уже привыкли толкать Флорана туда-сюда по сцене, что сверху выглядело ещё забавнее, чем со стороны.       Вся эта атмосфера с латексом, плетками и весьма чувственными касаниями выглядела, по мнению Микеле, немного странно. Особенно, когда кто-то – кажется, это был Корентин – вцепился в голову Флорана с явной целью его облизать. Сверху Микеле не видел выражений лиц, но по тому, как Флоран запнулся, стало понятно, что в сценарии у них такого точно раньше не было.       В попытке рассмотреть выражения лиц, Микеле чуть не навернулся со своего шатающегося насеста, насест громко звякнул металлическими фрагментами, чем привлек внимание и сбил уже всех. Музыка остановилась вместе с ними.       – Простите, – тихо сказал Микеле, словно нельзя было говорить громко, так что почти никто его и не услышал. Но добился сомневающихся взглядов со стороны декораторов, от них же донеслось пожелание проверить конструкцию, так что Микеле спешно, но осторожно с неё эвакуировался.       Во внезапно возникшем перерыве он зачем-то сказал Флорану:       – Неплохая у вас тут, – он сделал выразительную паузу на поигрывание бровями, – атмосфера.       Хотя это был далеко не первый прогон, без всего этого кожаного набора юного мазохиста это выглядело даже близко не так… сексуально.       Флоран поначалу посмотрел на него с непониманием, затем улыбнулся слегка смущенно, обернулся к разговаривающим за ним девушкам, что-то шепнул одной из них – Микеле не расслышал, но по тому, как она рассмеялась, он сделал два противоположных вывода. Первый быстро промелькнул в его голове – Флоран просто не хотел с ним разговаривать – и разбился о второй, когда девушка, смущенно улыбаясь и хихикая, протянула Моту рукоять плетки.       Второй вывод – Флоран сошел с ума.       Потому что, когда он эту плетку забрал, даже вежливо поблагодарив, обернулся, нахальный блеск в его глазах заставил Микеле с дрожью в голосе спросить:       – Ты чего это удумал?       И сделать несколько шагов назад.       Улыбка на губах Флорана, такая обыденная и легкая, неправильно смотрелась с тем взглядом, который он переводил с плетки на Микеле и обратно. Настолько выразительным, что Локонте шагнул назад снова и, когда Флоран сделал шаг вперед тоже, принял самое адекватное ситуации решение – бежать.       Стоило отдать Флорану должное в умении придумывать невероятные варианты развития событий, но в чем ему не повезло – бегал Микеле быстро и эффективно. Особенно в ситуации, в которой он никогда не был, и в которой не хотел оказываться.       Что бы из себя эта ситуация не представляла. Но Флоран быстро выдохся и сдался, хотя не так быстро, как Микеле от него ждал, но несколько рядов кресел между ними создавали достаточную буферную зону, чтобы начать переговоры:       – Какое плохое зло я тебе сделал? – спросил он, глотая слова в попытке отдышаться.       Флоран погрозил ему кончиком плети, словно кулаком, или учитель указкой в школе – иными словами его движение мало отношения имело к тому, что он держал в руках.       – Ты действуешь мне на нервы, – сказал Флоран грозно, но чуть мягче добавил. – Иногда.       – Например, сейчас? – усмехнулся Микеле, обходя кресла подальше, потому что Флоран начал двигаться в его сторону снова. Он решил подпустить его поближе в качестве приманки.       – Сейчас не особо, – пожал плечами Флоран, но надвигаться не перестал, оказался как раз достаточно близко, расстояния хватило бы, чтобы достать, но Микеле только этого и ждал, отбегая подальше. Ему не слишком хотелось вообще-то, чтобы кто-то бил его плетками. Ну, может быть, не в театре. И желательно не Флоран.       – Тогда за что ты так со мной? – спросил Микеле с наигранной болью в голосе.       – Да я до тебя даже не достал ни разу, – насупился Флоран. Выглядел обиженным. Наверное, подумал Микеле, и правда обиделся, что не попал, но играть в поддавки не планировал. Тем более, что на кону стояло его благополучие.       – Потому что нечего меня бить. У тебя вон целая компания таких же, – он кивнул в сторону сцены, откуда все мирно наблюдали за потасовкой. – К ним и приставай.       – Они ко мне не пристают. Зачем мне приставать тогда к ним?       – А я, значит, пристаю? – попятился Микеле в сторону сцены.       – Именно так.       – И ты решил мне отомстить?       – Почему сразу отомстить? Провести профилактическую беседу.       Сцена медленно приближалась, но когда кресла закончились, Микеле больше не мог пятиться назад, чтобы наблюдать за действиями Флорана, потому что держаться было не за что. Вокруг уже половина наблюдающих посмеивались, и с трудом им двоим удавалось держаться и дальше. Микеле протянул руку в сторону сцены:       – Дамы и господа, очень нуждаюсь в оружии.       По сцене прокатился смех, и кто-то вложил Микеле в руку не менее опасную кожаную "шпагу". Микеле отродясь не держал в руках эти сексуализированные орудия пыток, но вот в этот конкретный момент он ощутил, как обвитая кожей рукоять неплохо ложится в ладонь.       – Ты знаешь, что нападать на безоружных нечестно, – сказал он Флорану, наблюдая, как тает ощущение преимущества в его глазах.       – В таком случае нам нужен секундант, – очень серьезным голосом ответил Флоран, оглядываясь в поисках подходящего кандидата.       – Какие правила у этой дуэли? – спросил со сцены Ямин, посмеиваясь.       Микеле как раз хотел их озвучить, сочиняя половину в процессе, но так неудачно вернувшийся Оливье объявил, что перерыв окончен, декорация починена и можно продолжать.       Но в этот раз Микеле не мог перестать смеяться после каждой своей реплики, когда слышал тот самый некогда нервирующий его вкрадчивый голос Флорана, потому что, пожалуй, он даже слишком подходил к этому образу с плеткой. А после Флоран и вовсе постоянно начал кидать взгляды в сторону железного вороньего гнезда Микеле на протяжении половины песни. Те самые, которые странные.       На фоне всего этого и та история с щекоткой стала как никогда актуальной, когда с горем пополам они добрались до финальной песни. Флоран протягивал к нему руки, будто бы специально, в отместку, проводя большими пальцами вдоль всего его предплечья, начиная едва ли не с середины ладони, точно по небольшому вырезу на рукаве, что особенно плачевно было из-за того, что под сценической рубашкой у него была только голая кожа. Микеле вздрагивал от малейшего касания, находящемуся на смертном одре Моцарту это было, может быть, даже кстати, и, хотя они прошли этап сбивающихся от малейшего движения реплик, Микеле не нравилось совсем.       – Ты все это специально, да? – спросил он во время очередного перерыва, с песней все было нормально, но сцена перед ней режиссеру не понравилась, так что Микеле нашел себе прекрасное место на реквизитной кровати, находясь в режиме ожидания. Он не планировал засыпать, что мог бы сделать, стоило закрыть глаза, так что их он держал открытыми, и настойчиво претендующего на, в общем-то, его кровать, Флорана заметил сразу.       Тот помахал ему рукой, вынуждая подвинуться, но Микеле двигаться не хотел.       – Я поделился с тобой своей кроватью, – вспомнил Флоран в качестве аргумента. – Твоя очередь.       – Это не моя кровать.       – Тем более. Двигайся, я не хочу сидеть на полу.       – Там целый зал кресел, – протянул Микеле в качестве финального аргумента, который только мог придумать из желания отстаивать свое место для отдыха. Флоран на него не купился, посмотрел скептически, нахмурился. Микеле вздохнул и все-таки подвинулся, освобождая немного места. Вставать не хотелось, и этого он не сделал. Флоран всё равно уместился неплохо в нижней части, вполне успешно соседствуя с ногами Локонте, так что вставать не было необходимостью.       Устроившись, Флоран, наконец, решился ответить на тот вопрос, что Микеле ему задал ещё до того, как он принялся отнимать место отдыха. Вернее переспросить:       – Что именно я там специально?       – Ты в этот раз мне как-будто рукав пытался закатать. Знаешь, как подросткам-наркоманам.       – Надеюсь, что ты не подросток-наркоман.       – Да, я тоже. Но так зачем ты так старался?       – Не знаю, – пожал плечами Флоран, но голос его звучал несколько неровно. Из чего Микеле сделал вывод, что он соврал.       – Ни капельки не верю, – сказал он в ответ.       – Обязательно должна быть причина?       – А кто что-то делает без причины?       – Не знаю. Ты?       – Я? Когда?       – Постоянно. Какая у тебя была причина ко мне утром приставать?       – Ну как это? Ты там сидел один весь такой грустный, кто-то же должен был тебя растормошить.       – Это твоя причина?       – Конечно. А тебе какая нужна?       – Ну вот и зачем мне тогда правильная причина?       В вопросах Флорана Микеле окончательно потерялся, хотя начиналось всё вроде бы как простой дружеский диалог, постепенно обросло неким налетом недопонимания, идущего из того факта, что Флоран улыбаться перестал. И последнюю фразу и вовсе произнес холодно и с небольшим раздражением.       – А что, есть неправильная? – спросил Микеле уже не так громко и уверенно.       – Понятия не имею.       Флоран помрачнел окончательно, создавая у Микеле неприятное чувство вины за то, что он приложил руку к его стремительно ухудшившемуся настроению своими неподходящими вопросами, и попытался исправить ситуацию, но, на деле, только её испортил. Он сказал:       – Ладно, не важно. Просто не трогай меня.       И тогда Микеле совсем не подумал, будучи расстроенным тем, что расстроил друга, но стоило уточнить когда. Потому что Флоран услышал по-своему и перестал подходить вообще.       Спустя невероятное количество дней, тысячу часов репетиций, сотню повторенных песен, несколько десятков каверзных вопросов об одном и том же, день премьеры закончил свое приближение и наступал буквально завтра. И как бы Микеле не пытался избавиться от волнения, упаковать подальше неприятное тянущее ощущение неизвестности и непредсказуемости, ничего не выходило. Он не мог перестать перечитывать текст просто потому что ему казалось, если он будет делать что-то кроме, то всё наработанное бесконечными репетициями просто улетучится в одно мгновение.       – Зря ты так волнуешься, – сказала ему Синтия, с подозрением поглядывая на нечто, превращающееся в навязчивость, – всё будет у вас хорошо.       – Не будет, – насупился Микеле, пытаясь свернуться в клубочек на диване, – ты же не придешь.       – Я не могу, – вздохнула она, подходя ближе, – никто меня не отпустит с работы. Прости.       Синтия подобралась совсем близко, обнимая, уткнулась носом в его шею, Микеле положил голову ей на макушку, ощущая, как её мягкие волосы щекочут нос, запах шампуня ассоциировался с чем-то привычным и домашним, отчего нервозность слегка ушла, но продолжала оставаться где-то внутри, готовая вернуться в любой момент.       – Это же вечером, – пробубнил Микеле без особого желания противостояния. Тяжелый вздох Синтии пришелся щекоткой вдоль шеи, которую Микеле стоически пережил, улыбаясь.       – Ну а я, думаешь, не сказала начальнику тоже самое? Но нет: никого больше нет, а кто, если не ты, ведь, кроме тебя, не на кого надеяться.       – Просто бросай эту работу.       – Отличный план. А жить на что потом?       Тот разговор про "я готов тебя содержать" они даже не заводили, потому что, зная Синтию, Микеле сразу понимал, куда он их заведет. Но ему не слишком нравилось, что ей приходилось заниматься нелюбимыми делами просто для того, чтобы хоть как-то жить. Но в то же время, он был ей за это благодарен, потому что ему самому заниматься любимыми делами удавалось чаще, чем "хоть как-то жить", и без строгого надзора со стороны Синтии иногда "жить" как явление (в плане выполнения важных для существования вещей, вроде приема пищи) отходило на второй план. Микеле не стал с ней спорить по ряду причин, вместо этого он сказал:       – Завтра съемочная группа приедет. Для новостей.       Синтия подняла голову, что, правда, удалось ей не сразу, потому что Микеле, предвосхищая реакцию, не планировал её отпускать, и посмотрела ему в глаза злобно-обиженным взглядом:       – И ты говоришь мне об этом только сейчас?       – Мне они тоже не сразу сказали.       – Но явно не только сейчас, – вздохнула она. – И что? Мне нужно будет красиво помахать в кадре?       – Наверное. Если хочешь.       – Я подумаю над этим, – ответила она уже не так обиженно, что означало – кризис миновал.       Утром дня премьеры съемочная группа приехала отчего-то вместе с Мелиссой, но Синтия не подала виду, будто бы это как-то её задело, хотя по взгляду можно было определить, что она раздражена только, если знать, куда смотреть. В целом, она оставалась приветливой, пока камеры смотрели на неё, потому Микеле едва ли был готов выпустить её из объятий, когда уже все вокруг намекали, что пора бы закругляться.       Мелисса тактично ждала около машины, чуть улыбнулась смущенно и сказала:       – Они просто приехали ко мне первыми.       Словно бы ей нужно было оправдываться.       Как оказалось позже её компания была для Микеле чуть ли не необходимостью, потому что как только в машине стали обсуждаться рабочие вопросы, его снова начало потряхивать. Он бросил короткий взгляд на Мелиссу и отметил, что она тоже находилась в максимально нестабильном состоянии, так что потянулись друг к другу они практически одновременно, сцепляя руки в замок, ощущая, как волнение никуда не девается, но становится чуть более сглаженным. Они неловко смеялись и пытались шутить, но выходило очень напряженно и нервно.       Микеле смотрел на Дворец спорта каждый день в течение практически двух месяцев, и он все равно показался ему несоизмеримо огромным в сравнении с маленьким им, когда они вышли из машины, и возможности держать Мелиссу за руку больше не было.       Ему казалось, что на ступеньках он просто споткнется и останется там навечно, неспособный больше подняться, из-за внутренней дрожи, которая поднималась из глубины и распространялась на всего его целиком. Микеле даже не мог сказать, что конкретно его беспокоит: что он забудет текст, что премьера не возымеет успеха, что он сделает что-то не то и подведёт остальных, что кто-то другой сделает что-то не то, а Микеле не сможет это исправить – он не имел ни малейшего представления. А потому не знал, как от этого избавиться.       До спектакля оставалось несколько часов, изначально планировалась небольшая финальная репетиция, но всё как и обычно пошло не по плану. В таких вещах никогда ничего не идет по плану. Стоило им с Мелиссой добраться до служебных помещений, как отовсюду начали раздаваться крики, появились бегающие туда-сюда гримеры, костюмеры, танцоры, декораторы, осветители, музыканты в поисках чего угодно, они мгновенно выбили из Микеле остатки спокойствия, благодаря которым он всё же одолел лестницу. От этого он слегка пошатнулся, но Мелисса его придержала, остановила от падения из-за внезапно подогнувшихся коленей.       – С тобой всё хорошо?       – Хочется верить, – усмехнулся он в ответ на обеспокоенный взгляд. Мелисса улыбнулась не менее неуверенно.       Он был рад, по крайней мере, тому, что ему не нужно чувствовать что-то под несчастными пальцами, чтобы играть роль, хотя с ними, удивительно, ещё всё было в порядке.       Первые двадцать минут, пока вокруг продолжался шум, паника и бесконечный поиск очередной потерянной вещи, Микеле продолжал обнимать всех подряд, кто попадался на пути, потому что нужно это было не одному ему, нуждались в успокоении все. Флоран попался около гримерки, ещё не собранный, потому что, вероятно, не был в приоритете, кивнул в качестве приветствия, Микеле не придумал ничего лучше, чем в качестве приветствия его обнять тоже. Потому что он уже сделал это раз пятнадцать за сегодня, и Флоран обещал "посодействовать проблеме", а потом внезапно испарился из зоны комфорта.       И, несмотря на беспокойство от грядущей премьеры, Микеле сказал ему именно об этом:       – Ты вообще-то обещал мне объятья. И не выполняешь обещание.       – Ты и без меня всех уже переобнимал, – пробубнил Флоран с той наигранной долей неудовольствия, которая никогда у него не получалась.       – Это не важно. Ты обещал.       – Ничего я не обещал.       – Ты сам это предложил, а теперь отнекиваешься.       – Допустим, – сдался Флоран, вздыхая, отчего Микеле ощутил, как теплое дыхание шевелит волосы на затылке.       – Вот и не отнекивайся.       – Как скажешь, – согласился довольно быстро Флоран, с долей недовольства пытаясь отковырять от себя совершенно не намеренного его отпускать Микеле, что само по себе противоречило его же словам, но больше походило на дружескую потасовку, чем на что-то неприятное.       Хотелось верить, что ситуация, наконец, пришла к норме.       Чуть позже Микеле пытался шутить с гримерами, но у сидящего рядом Мервана выходило куда лучше и не мудрено, учитывая, что, во-первых, у него уже был опыт, а, во-вторых, у его персонажа практически не было реплик. Микеле не завидовал персонажу, но завидовал спокойствию Мервана. Тот похлопал Локонте по плечу, не поворачивая головы от зеркала, и сказал:       – Не дрейфь. Как выйдешь туда, сразу волнение как рукой снимет.       – Хочется верить, – сказал Микеле, ощущая, что повторяется.       – Главное в зал не смотри до начала, – добавил Мерван.       Микеле не то чтобы беспокоили зрители, ему нравилась сцена, и история, и персонажи, и костюмы, и песни, и вообще всё. Конкретную причину нервозности он не мог для себя осознать, она просто существовала и никуда не хотела уходить. А время летело стремительно быстро.       И ещё быстрее оно полетело, когда представление началось. Оказавшись на сцене Микеле понял тот совет Мервана – из-за яркого света софитов он практически не различал всего зрительного зала, словно за границами нескольких рядов, куда падал свет, не существовало ничего. От этого казалось, что, кроме сцены, и пары десятков человек рядом с ней, ничего не существует.       Первая половина прошла хорошо, но ближе к антракту Микеле настолько выбился из сил, что говорил, пел и выражал эмоции, словно бы вынимая их из потайного мешка со вторым дном с авансом на несколько дней вперед.       И если на репетициях "Роз" он аккуратно падал по сценарию, то на сцене сверкающие перед глазами блики в совокупности со стремительно чернеющим миром вокруг просто не оставили ему выбора.       Когда аплодисменты затихли, по правде, Микеле слышал только звук своего дыхания и стук сердца на фоне пронзительного звона, а также ощущал неровные половицы сцены под щекой, которые поскрипывали от чьих-то шагов. Он не был уверен, что помнил всё достаточно хорошо, и что падал хоть с какой-то долей осознанности. Горизонтальная поверхность намного улучшила его состояние, хотя тонкий писк в ушах и чувство, будто бы голову сжали в тисках, никуда не делись. Открывать глаза Микеле не хотел и не планировал ближайшие минут пять. По крайней мере, он подумал, что антракт вполне позволяет ему потратить пять минут на то, чтобы просто полежать на сцене, пока всё вокруг не перестанет кружиться.       Половицы продолжали скрипеть, затем поблизости раздался голос Флорана – он помогал подняться Тамаре, что вызвало у Микеле небольшое удивление: когда только успели сдружиться?. Но открывать глаза и смотреть, проверять ему не хотелось.       Что удивление вызвало куда большее: когда скрип раздался снова сначала отдаленный, а потом вместе с шагами чуть ближе, Микеле почувствовал легкое прикосновение к щеке, а затем попытку отлепить несчастную мокрую прядку от лица и заправить за ухо. Такая внезапность не могла оставить его с закрытыми глазами и дальше, но стоило их открыть, как мир больно резанул бликами и свечением всего что могло и не могло светиться – в особенности по глазам ударили яркие софиты сверху, – и Микеле выбрал, закрыв глаза, вернуться в темноту. К тому же источник беспокойства он определить успел.       – Вставай, – сказал ему Флоран, – иначе декорации через тебя повезут.       Затем Флоран потыкал его в щеку кончиком пальца, вызывая улыбку, сдержать которую не представлялось возможным, несмотря на то, что сопутствующая головокружению тошнота продолжала сжимать внутренности.       – Не могу.       – Почему?       – Голова кружится.       На какое-то время повисло молчание. Микеле долго боролся между желанием посмотреть и необходимостью полежать в темноте, но любопытство взяло вверх – он открыл глаза. Флоран на корточках за ним наблюдал, на этот раз уже собранный и загримированный, смотрел одним из тех странных взглядов, точное назначение которых Микеле так и не определил.       – Что? – спросил он, внезапно смущенный этим внимательным наблюдающим взглядом.       – Не умирай раньше времени. С кем мне второй акт играть? – улыбнулся Флоран.       – Если ты так ставишь вопрос, – протянул Микеле, предпринимая попытку для начала хотя бы сесть. Он уже принял тот факт, что совершать резких движений лучше не стоит.       Флоран, заметив, поднялся на ноги, протянул руку, которую Микеле принял, и его потянули наверх. Что было кстати и некстати одновременно. Потому что устойчивость окончательно к нему не вернулась, и в этот раз Флорану все же пришлось подхватить его за плечи, чтобы не дать завалиться в бок. Но, может, он был и устоял. По крайней мере, Микеле не был против того, что его поймали. Еще он был не против очередных объятий, но, зная Флорана, всё опять пришлось делать самому. Он сцепил руки в замок за спиной Мота и положил подбородок ему на плечо, и, если бы тот решил сопротивляться, у Микеле была отличная причина – голова после резкого подъема опять немного кружилась.       Флоран сопротивляться не стал – его руки осторожно отпустили плечи, за которые он Микеле ловил, и легли на лопатки.       Этот вид успокоительного был прекрасен. Возвращал в реальность, где всё было хорошо и не нужно было переживать чью-то смерть, а после умирать самостоятельно.       – Давай сделаем из этого традицию, – сказал Микеле вдруг.       – Из чего?       – Из этого, – в попытке развести руками, чтобы обозначить это, Микеле не подумал, что Флоран не сможет увидеть. – Спасательный круг реальности.       Не факт, что Флоран собирался противиться, но декораторы, которыми он пытался Микеле запугать вначале, действительно появились с недовольными лицами, так что вместо ответа Локонте получил очередное дружеское похлопывание по спине, предвещающее лишения тепла.       После спектакля Флоран нашел его сам, приобнял коротко за плечи перед поклонами, интересуясь, как дела, и некоторое время всматривался в него на сцене, безмолвно беспокоясь. Микеле чувствовал себя окончательно выдохшимся, но реакция зрителей вливала в него некоторое количество сил, которых должно было хватить на финальную песню. И после того, как занавес закрылся, ему не хотелось даже разговаривать. Всей труппой они начали обниматься прямо на сцене, и было сложно определить, кто и где находился в этой общей куче воодушевления от успеха, усталости и предвкушения того, как сложится жизни дальше.       Сложилась дальше она невообразимо прекрасно.       За исключением разве того факта, что находиться каждый вечер на сцене в течение шести дней в неделю, оказалось проблематичной задачей. После каждого спектакля хотелось только отсыпаться и желательно в течение суток, которых не было. Флоран, как оказалось, на ритуал согласился, и принялся обнимать слишком тихого и уставшего Локонте после поклонов. Микеле замирал в тепле и ощущал, как с каждой секундой был всё ближе к тому, чтобы развалиться на части и расплыться от усталости прямо здесь, не доходя до дома. В один из таких дней он почти уснул в гримерке, пока шум вокруг на мгновение стих. Ямин, гремя вешалками, невольно разбудил его, и Микеле не сразу смог осознать, что случилось, где он находится и когда он успел уснуть. Ямин у вешалок криво ему улыбнулся, видимо, заметив замешательство, но ничего не сказал. Микеле решил, что на шутки у него не осталось сил тоже. Удивительно, как вся труппа удачно взаимодействовала без слов, когда ни у кого не было сил, чтобы их произносить.       На выходе из театра Микеле наткнулся на не до конца разошедшихся коллег, а также оператора с камерой. Удивительно, он даже не заметил, что сегодня их опять снимали. Флоран о чем-то вещал камере, но чтобы слушать, нужно было прилагать усилия, так что его неизвестное интервью превратилось для Микеле в белый шум.       Рядом с ним стояла Тамара, хотя и не участвовала в беседе, и не отвечала камере, но от того, как удачно, близко они стояли, какие воодушевленные взгляды она бросала на Мота, как хорошо они смотрелись рядом, Микеле ощутил легкий укол неприятного чувства и желание нарушить идиллию. Но из-за камеры он не мог украсть из идиллии Флорана, так что выбор пал на Тамару, Микеле ничего против нее не имел, внезапные желания часто становились для него большой проблемой, хоть он и старался их контролировать. Он обнял Тамару в качестве прощания, потому что не придумал никакой другой причины, почему вообще позвал её, просто, чтобы не бередить свое и без того неадекватное воображение.       Беседа Флорана с камерой как раз закончилась, и он обернулся на некоторое время, посмотрел на обнимающихся коллег и, казалось, потерял к ним интерес. По крайней мере Микеле решил так по отсутствию на лице Мота хоть какой-то реакции. По какой-то причине его это разозлило, хотя какую реакцию он был хотел увидеть? Когда Тамара его отпустила, её волосы слегка запутались вокруг мелких подвесок у Микеле на шее, она засмеялась, принимаясь их распутывать, Микеле, извиняясь, вызвался ей помогать. В процессе он поймал ещё один взгляд Флорана, что выглядел уже более эмоционально, и напоминал тот странный. И тот, которым он смотрел в парке, когда цеплял Микеле на голову шляпу Мелиссы, перед тем как поцеловать. От этой мысли и этого взгляда Микеле стало не по себе и к тому времени, как Тамара открутила свои локоны от подвесок, он осознал, что кончики пальцев опять начинают неметь.       В связи с занятостью посещать психотерапевта выходило никак. Она не работала в воскресенье, потому что никто не работал в воскресенье, а у Микеле первое время не было никаких других выходных, но однажды выходной случился, и он решил потратить его на этот поход, потому что поговорить о проблемах было не с кем.       Мадам Моро, ожидаемо, зацепилась за эту мысль:       – Почему вы считаете, что не можете поделиться с другими?       – Потому что они все равно ничего полезного мне не скажут.       – Поддержка тоже полезна. Особенно в вашей ситуации.       – Может быть, но не факт. В моей ситуации вообще не ясно, что полезно.       – Что-то беспокоило вас в последнее время?       – Да вообще нет. В основном. Даже на премьере всё было нормально. А потом через пару-тройку недель опять началось. Хотя нет, еще было несколько раз до премьеры.       – Может быть, какая-то новая ситуация возникла в вашей жизни, из-за которой вы переживаете?       – Вроде всё по-старому, – неуверенно ответил Микеле, пытаясь поймать воспоминания, в которых было что-то не то, но не знал, какие из событий подходят к концепции “не то” больше всего.       – Ни с кем не ссорились? Как ваши дела с девушкой?       – Все хорошо. За последний месяц мы ни разу не ссорились.       – А с другими? Друзья, знакомые, коллеги.       – Да тоже все нормально.       Мадам Моро кивнула.       – Когда возвращались симптомы, что конкретно происходило в тот момент? Какие-то значимые события, может быть.       Микеле задумался: те пару раз, что случались за несколько недель до премьеры, походили на старые версии симптомов – возникали как-то сами собой, пока он был дома, и сами же собой проходили, хотя, он мог признать, что больше половины из них были связаны с музыкой.       – Я пытался что-нибудь сыграть.       – У вас получалось?       – Пока не появилось онемение, вполне себе. Потом уже не очень.       – О чем вы думали в тот момент?       – О том, что всё опять будет плохо?       – Вас всегда посещают такие мысли? Когда вы играете.       – С некоторых пор, наверное, чаще.       – С какого времени?       – С тех пор как, вашими словами, я нашел соперника.       – Вас беспокоит, что он лучше вас?       Микеле вздохнул. Он не мог сказать, что конкретно не нравилось ему в этой концепции, потому что по большей части, пока они с Флораном нормально общались, всё было хорошо, но после того, как он обиделся на одной из последних репетиций… не самые приятные времена.       – Не то чтобы меня это беспокоит. Я не знаю. С одной стороны, когда мы общаемся, мне в голову постоянно лезут эти мысли, а если не общаемся, то лезут другие.       – Какие мысли? В обоих случаях.       – Что он куда лучше и талантливей меня. Это раздражает. Я до сих пор не могу нормально играть, если знаю, что он слушает. А когда мы не общаемся, я начинаю думать, что мы изначально и не общались, и это всё я сам себе насочинял. А последний раз случился вообще, потому что он никак не отреагировал, пока я обнимал девушку, которая, наверное, ему нравится.       Мадам Моро в ответ на тираду только сдержанно кивнула, Микеле вздохнул снова, ощущая, что именно за этим он здесь и находился – говорить о вещах, за которые никто не будет его осуждать. Признать проблему – уже часть решения, так ведь?       – Вы хотели, чтобы он отреагировал как-то конкретно?       – Да как угодно.       – Это тот самый ваш друг, который не хотел с вами общаться?       Микеле кивнул осторожно. Мадам Моро кивнула ему тоже, чуть улыбнувшись.       – Он общается с кем-то, кроме вас?       – Думаю, да, – неуверенно ответил Микеле, не до конца понимая. – В смысле в театре? Мы там все неплохо сдружились.       – Вы не думали о том, что ревнуете своего друга к другим?       – Что? Зачем мне это?       – Вы изначально хотели с ним подружиться, считали себя первым и, может быть, единственным, – Микеле хотел возмутиться и отрицать, но мадам Моро добавила. – Не обязательно осознанно. А теперь у вашего друга есть другие друзья, и из-за этого вы потеряли, своего рода, особенность. Вероятно, вы и сами это понимаете, и потому хотите получить от него какую-то реакцию в ответ, потому что сами реагируете именно так.       Несколько раз непонимающе моргнув, пока мадам мягко улыбалась, Микеле попытался собрать мысли воедино:       – Я хочу, чтобы он, не знаю, обиделся на меня, потому что я обижен на него? Это как-то… странно.       – Не настолько радикально. Показал каким-то образом, что вы тоже ему важны. Хотя, я думаю, что он вполне это делает, но вы или не всегда замечаете, или вам нужно это на постоянной основе.       – Что? Постоянное внимание? – усмехнулся Микеле. – Мои проблемы начались ещё до нашего знакомства.       – Но после него они усилились. Вы и раньше, вероятно, хотели внимания, но в другом плане, а, когда его получили, ваш мозг удовлетворился полученным и переключился на новый недосягаемый источник. Потому я и говорила вам понять нужна вам сама дружба или факт дружбы. Судя по всему, это уже более глубокое желание, если оно не перестало быть актуальным после достижения цели.       Ладно, подумал Микеле, с этим можно жить. С фактом того, что его неадекватному мозгу хочется страдать, общаясь с кем-то, из-за кого он топит сам себя в самобичевании. Ладно, можно жить. У него были успокаивающие объятья шесть раз в неделю после переживания чего-то близкого к смерти, достаточно внимания, по его мнению.       – И что вы мне предлагаете?       – Ничего нового, – с сожалением в голосе ответила мадам. – Если вы нашли то, что успокаивает симптомы, воспользуйтесь этим. Наблюдайте, в каких случаях они возвращаются и постарайтесь по возможности разрешить эти конфликты. Я понимаю, что сейчас у вас не так много времени, но желательно не пропускать слишком много сеансов, хорошо?       Микеле оставалось только кивнуть, потому что он чувствовал себя не прозревшим, а окончательно запутавшимся. Он ревновал. Флорана. К Тамаре. В совершенно дружеском плане, но к Тамаре. С которой они не то чтобы общались слишком много. Не к Ямину, который запрыгивал к Флорану на руки, потому что это было смешно. И не к Массу с Корентином, которые едва ли не действительно начали Флорана облизывать в своем клубе любителей БДСМ. А к Тамаре, которая стояла рядом и молчала.       В свете этого, Микеле был почти готов признать: он сходил с ума. Во всех смыслах.