Восполнить гармонию

      Стоя напротив дома Флорана, Микеле задавался несколькими вопросами. Первым из них был основной – почему вообще он оказался именно здесь, когда мог пойти куда угодно и к кому угодно? Второй вопрос был более насущным и касался того факта, что для того, чтобы та самая консьержка его пропустила, нужно было позвонить Флорану, чтобы тот его встретил, но тут возникала другая проблема – Микеле не хотел никому звонить. Он вообще не хотел разговаривать. И он выключил телефон, чтобы ничего не нарушало этого стремления. Он знал, что кто-нибудь уже пытается ему дозвониться, потому что Синтия… Микеле чертыхнулся и потряс головой в надежде выбросить лишние мысли. Он не хотел думать о ней. Ни сейчас. Ни вообще.       На улице было относительно тепло, чтобы стоять перед домом наперевес с сумкой и размышлять о жизни, но ночами начинало холодать, как-никак конец ноября, а даже в Париже случалась поздняя осень, и продолжать находиться на улице было так себе затеей.       Не найдя никакого логичного и подходящего решения, Микеле медленными шагами двинулся в сторону дома. Старушка, ожидаемо, бросила на него подозрительный взгляд, стоило ему открыть двери, и недовольно пробубнила:       – Вы к кому?       – На четвертый этаж. Мы с вами уже встречались, помните? – сказал Микеле в надежде, что удача хоть раз окажется на его стороне. По крайней мере, из удачливых моментов сегодняшнего дня он мог отметить только один – дождя не было.       Старушка всмотрелась в него пристальнее, обвела взглядом небольшую дорожную сумку, в которую Микеле закинул вещи первой необходимости, чтобы не оставаться там дольше, чем мог бы выдержать. Эти мысли не давали ему покоя, но он не давал им возможности захватить его целиком в ответ.       – Один раз пришел и уже жить вместе, а? – недовольно сказала старушка, вызывая желание наорать на неё, которое Микеле и без того слишком долго сдерживал. Ему нужно было выговориться, но при этом он не хотел говорить. И так как Флоран уже являлся оплотом противоречий, то кроме него никто не пришел в голову. К тому же, тут уж точно не станут искать.       – Звони своему ненаглядному, а то не пущу, – продолжила она, отчего-то улыбаясь, что Микеле никак не помогло, ведь он не хотел никому звонить. Он даже не знал, дома ли Мот. Ему такие категории вопросов в голову попросту не приходили.       Нехотя Микеле включил телефон, надеясь одновременно увидеть оповещения о пропущенных звонках и не увидеть ничего. Он думал, что может быть спокоен, если их не увидит, но при этом хотел, чтобы они были. Вспомнились слова мадам Моро про его потребность во внимании, и вот конкретно сейчас она зашкаливала невероятно.       Пропущенных не было, Микеле вздохнул, ощущая разочарование, и набрал номер Флорана, а тот ответил всего через несколько гудков. В этот момент у Микеле совсем не было сил придумывать невероятные варианты того, как ему объяснять, что случилось, он сказал чистые факты:       – Ваша прекрасная мадам не хочет меня пускать, так что я очень надеюсь, что ты дома.       В трубке на какое-то время повисла тишина, затем Флоран хрипло спросил:       – Ты у меня в подъезде?       И до того, как Микеле успел ответить, добавил:       – Что ты делаешь у меня в подъезде?       Микеле хватило только на честность.       – Отчаянно нуждаюсь в компании.       Тишина повисла снова, на её фоне Микеле успел ощутить всю бессмысленность и неловкость ситуации, а также вину за то, что не позвонил раньше. Но не полноценную вину – он был уверен, что Флоран скажет ему "нет" на вопрос, можно ли к нему прийти. Микеле стоял тут внизу только потому что надеялся, что того, кто уже пришел, выгонять не станут.       – Ладно, – ответил Флоран, и на фоне его слов Локонте расслышал хлопок двери, после чего вызов сбросился. Микеле улыбнулся старушке слишком натянуто, она саркастично и победно улыбнулась ему в ответ, но ничего не сказала, так что они провели в тишине те пять минут, что Флоран спускался. Микеле успел начать задавать себе вопросы вроде: а что ему говорить, а что, если Флоран не настолько хороший, что просто не станет слушать?       От этих мыслей он не мог избавиться, пока появившийся в фойе Флоран не окинул Локонте вместе с сумкой удивленным взглядом, но не сказал ничего по поводу столь позднего визита, что успокоило тревожные мысли всего чуть-чуть, затем тот поздоровался с консьержкой, они совершили прекрасный социальный ритуал, пока Микеле ощущал всё больше раздражения не известно от чего и продолжал молчать в ожидании, когда его, наконец-то, пустят внутрь.       Пока поднимались наверх, Флоран озвучил два вопроса за раз:       – Стоит ли мне спрашивать, что случилось, и видел ли ты время на часах?       Время Микеле видел давно – тогда было часов десять вечера, – после чего часы неосторожно упали с полки, и время с тех пор его не занимало. На вопрос Флорана он не ответил.       – Ладно, – кивнул тот, – значит, случилось.       Во второе посещение Микеле квартиры, она показалась ему чуть более неубранной, и более похожее на ту, которую он ожидал увидеть в первый раз. Флоран даже пытался что-то сказать, смущенно потер шею, но Микеле было совершенно не до того. Он вообще не представлял, что для него было важно. Стоило им зайти в коридор, стоило двери захлопнуться за их спинами, как он потянулся к Флорану, уткнулся лбом ему в плечо и решил более не двигаться. Сумка тихо выскользнула из рук и опустилась на пол.       – Так, – неуверенно начал Флоран, поднял руки, чтобы аккуратно положить Микеле на плечи, – случилось что-то серьезное?       – Не спрашивай, – практически прошептал Микеле, не желая делать вообще ничего. Разве что чуть поднял руки, чтобы обернуть их вокруг Флорана, прижаться ближе, пока ещё не начало трясти.       – Хорошо, – медленно и неуверенно растягивая гласные продолжил Флоран, – скажешь почему?       Микеле не ответил. Кроме потребности в тепле его не волновало ничего. И особенно сейчас он не хотел ни о чем из бесконечного числа проблем думать.       – Ладно, – у Флорана закончились вводные конструкции, и он начал повторяться, – но, может, стоит перебраться куда-нибудь, где будет удобнее?       – Может, – ответил Микеле и не сдвинулся с места. Флоран попытался его отпустить, но руки вокруг его талии не планировали никуда деваться. Тогда Флоран осторожно, но крепко схватил их, чтобы убрать самостоятельно. Микеле запротестовал, пытаясь отвоевать свое тепло обратно. Ему было все равно, что там Флоран подумает, и что скажет, и что сделает. Он планировал стоять до конца.       – Мы с тобой так споткнемся и упадем. Будет больно и неприятно, – сказал Флоран, но Микеле это не убедило, хотя тот факт, что Мот до сих пор не выгнал его за пределы квартиры, добавлял Микеле приятного спокойствия.       – Ну, правда, давай я доведу тебя до дивана, и там можешь продолжать, сколько хочешь.       С одной стороны, это было долгосрочное вложение в будущее, с другой стороны, оно существовало в будущем, а для этого Микеле было нужно расстаться с теплом настоящим, что он нехотя всё же сделал, отмечая – Флоран продолжал держать его за предплечья, с тех пор, как пытался разорвать хватку. Молча Микеле чуть отодвинулся, ощущая, как все его идиотские симптомы онемения проходят пятнами. Флоран отпустил одну его руку, а за вторую потянул в сторону гостиной. Рука была теплой, не заменяла всего Флорана целиком, но могла сойти за временный источник тепла.       Микеле ощущал себя странно в этом желании находиться здесь и обнимать Флорана. Ему не пришло в голову пойти куда-то ещё, он не стал звонить друзьям, и не пошел, как все нормальные люди, провести всю ночь в баре, заливая горе литрами алкоголя.       Он пришел сюда.       Где Флоран усадил его на диван и, так не отпуская руки, перебрался вдоль предплечья ниже, обхватывая ладонь, и сел напротив.       Микеле, наконец, нашел в себе силы посмотреть реальности (и собеседнику) в глаза, он сказал:       – Мы расстались.       От удивления у Флорана поднялись брови, и он сильнее сжал руку, показывая и поддержку, и волнение разом.       – Вы же часто ссорились, может…       – Нет, – перебил его Микеле. – Теперь совсем всё. Полностью.       – На эмоциях наговорили друг другу всякого, потом помиритесь, как раньше.       Микеле не хотел с ним спорить, доказывать, что на этот раз точно совсем всё. Конец. Он не хотел верить в этот конец, но его неотвратимость маячила перед глазами вместе с заплаканным лицом Синтии, которая сказала: "Давай прекратим это. Я так уже не могу".       Микеле думал об этом их каждую чертову ссору, но не думал всерьез. Он не представлял, что этот день настанет, а тот просто взял и настал.       Чтобы ничего не объяснять, он отпустил руку и перебрался к Флорану поближе, устроился рядом, упираясь боком. Флоран развернулся, облокачиваясь на спинку дивана, и, когда он закончил двигаться, Микеле уложил на его плечо голову и спросил:       – Ты думаешь, я странный?       – Нет, с чего ты взял?       – Она бы сказала, что странный. Заставил меня впустить и не даю спать своими проблемами.       – Я всё равно теперь не скоро усну, – ответил Флоран, принимаясь осторожно поглаживать Микеле по голове. Вторая его рука лежала на животе, так что Микеле смотрел на неё и очень долго размышлял: с Мелиссой они часто держались за руки, чтобы снять стресс, в качестве поддержки, и вот тут сейчас ситуация была практически идентичная, только вместо Мелиссы – Флоран. Но что-то было иначе. Может быть, из-за разбитого состояния Микеле, может быть, из-за всех его тупых открытий, сделанных за последние несколько месяцев, может быть, из-за того, что от Мелиссы у него не было зависимости. А от Флорана, кажется, была, потому что с идиотским онемением с каких-то пор мог справиться только он.       Микеле закрыл глаза и повернул голову, практически утыкаясь носом Флорану в шею, ощутил, как тот невольно вздрогнул, и от этого факта Локонте впервые за вечер едва заметно улыбнулся. Не радостно, но хотя бы спокойно.       Пока его голову не начали бомбардировать мысли о том, что делать дальше.       – Мы так долго были вместе, что я не представляю, что делать, когда это не так.       Флоран в ответ неуверенно хмыкнул, погладил по волосам снова.       – Со временем станет лучше.       – И когда это время настанет?       – Зависит от тебя, я думаю.       – Главное – не заводить отношений только, чтобы забыть бывшую, да? – усмехнулся Микеле. Не то чтобы он планировал, просто в голову пришло. Рука Флорана в его волосах замерла на мгновение, а затем он сказал:       – Может, ещё устроится.       – Не думаю.       Микеле ощущал себя разбитым настолько, что просто не было сил ни на что. Он вспомнил, что не хотел разговаривать недавно, но при этом говорил, хотя желание не то чтобы было. От постоянного нахождения в этом состоянии, включающем в себя не только саму ситуацию, а также не покидающее его симптомы неадекватно реагирующего на проблемы мозга, у Микеле начинала болеть голова, пульсировать в висках, казалось, что раскаленный металлический прут проткнул его голову насквозь, а вокруг него собираются кричащие болью остатки мозга, и даже легкие поглаживания по голове от Флорана ему не помогали.       И он разрешил себе думать о ситуации, когда впервые озвучил её вслух, из-за чего мысли начали стремительно заполнять его и без того забитую ненужным мусором голову. Они крутились друг за другом, начиная от непонимания, что делать дальше, заканчивая моментами, которые были прекрасны, и Микеле помнил их так хорошо, что сейчас они вдребезги разбивали ему не только сердце, но и надежды, планы на будущее, мечты, и что угодно. Он думал, что всё наладится, хотя говорил, что корабль тонет безвозвратно, он надеялся, что это не так.       Но он утонул. Безвозвратно.       На глазах невольно навернулись слезы, которые Микеле спешно попытался вытереть, но несколько неудачных всхлипов, которые вырвались против его воли, не смогли остаться незамеченными. Рука Флорана с его головы опустилась на плечо, прижимая Микеле ближе. Он совершенно не хотел чувствовать себя разбитым настолько, и настолько зависимым от всего этого. Не хотел, чтобы кто-то его утешал, потому выключил телефон, чтобы не слушать эти бесполезные фразы, на повторе звучащие идентичными от каждого. Флоран тоже их говорил – вот эти "всё наладится" и прочие бесполезные попытки убеждения. Микеле думал, что ему это не нужно, пока собирал вещи, когда выключал телефон, а потом он просто пошел и, черт возьми, он даже никогда не был в этом районе, но из-за того странного желания рисовать вид из окна, из-за того, что он после узнавал, какие вообще дома тут находятся, Микеле выучил их все настолько, что нашел дом Флорана по памяти. И только после этого он осознал, что испытывает острое желание внимания. Конкретного внимания. От конкретного человека.       – Всё будет нормально, – повторялся Флоран, казалось, эта фраза вообще была его любимой, только поначалу она звучала совершенно формально, чем в этот раз Микеле она вывела из себя. Он резко поднялся, вырываясь из рук, которые не особо его и удерживали, посмотрел зло в непонимающе-напуганные глаза Флорана и раздраженно выплюнул:       – Прекрати это повторять.       Флоран поднял руки в примирительном жесте.       – Ладно, молчу.       Микеле не хотел на него кричать, и обижаться, и вообще как-то плохо реагировать, но нестабильность состояния брала свое, и он просто не мог себя контролировать, подтянул к груди коленку и обнял её, положил сверху голову, не представляя, что делать дальше.       – Нам бы лучше лечь спать, – сказал Флоран.       Микеле вспомнил, что не узнал, сколько сейчас времени. А завтра был рабочий день, в который ему нужно будет делать вид, что всё хорошо, и что он не умирает на самом деле, а только играет роль. От мысли Микеле стало ужасно плохо, и трясти его всё же начало.       Флоран протянул к нему руку, на которую Микеле только бросил непонимающий взгляд, пока она не коснулась его запястья, и не обернулась вокруг, что оказалось немного щекотно, но то была приемлемая и немного успокаивающая щекотка.       – Пойдем, – сказал Флоран, не сильно сжимая Микеле за руку, потянул его вверх. Микеле же, понятия не имея, что делать, что он сам хочет, что Флоран от него хочет, просто последовал за движением. Затем, немного придя в себя, он спросил:       – Снова поделишься со мной кроватью?       – Если тебя не слишком беспокоит, половиной кровати, – улыбнулся Флоран. Микеле было совсем всё равно. Тем более он чувствовал необходимость в компании и тепле, так что факт того, что кто-то просто будет находиться рядом, его успокаивал. Как удачно они поссорились настолько поздно, что умываться перед сном уже было не нужно, подумал Микеле, горько усмехаясь. Ситуация в голове уже перешла на тот этап, когда он начинал воспринимать её в ключе сарказма.       – Мне не важно, – ответил Микеле, потому что, как оказалось, Флоран ответа от него ждал, судя по постепенно нарастающему беспокойству на его лице.       Удовлетворенный ответом, но не слишком сильно, судя по несколько нахмуренному лицу, Флоран обернулся и сказал:       – Надо найти тебе что-нибудь из одежды, да?       У Микеле была его маленькая оставшаяся в коридоре сумка, но он совершенно не хотел туда идти, и просто кивнул, ощущая холод от того, что Флоран его руку отпустил, отвлекаясь на шкаф. В то же время Микеле сделал это важное открытие, что воспринимал тепло как данность и даже не придал значения тому, что Флоран серьёзно повел его в спальню за руку, как маленького ребенка. Или не ребенка. Микеле, честно, слишком устал, чтобы делать смешные выводы и реагировать на них сверх меры. Выудив что-то из шкафа, что в полутьме вообще разобрать было практически невозможно, Флоран протянул Микеле кулек одежды, тот его принял с тихим "спасибо" и, отложив кулек на кровать, принялся стягивать с себя миллион ремней, тихо проклиная себя за то, что другие искать было попросту слишком долго. Флоран какое-то время постояв у шкафа, тактично испарился, хотя Микеле, в общем-то, было всё равно. Уж одна общая гримерка стерла границы окончательно.       Оказавшись в тепле (Флоран отдал ему теплое одеяло и забрал из гостиной плед) и компании, Микеле какое-то время смотрел в потолок, медленно и бесповоротно осознавая, что же ему не хватало. Он повернулся в сторону Мота, в темноте не было ясно, смотрит ли он в ответ или его глаза закрыты, так что Микеле очень легко кончиком пальца (который уже почти всё чувствовал) толкнул его в плечо.       – Что ещё? – спросил Флоран несколько недовольно.       Мысль в голове была одновременно и странной, и просто необходимой. Микеле не слишком подвергал её суду разума прежде чем произнести:       – Обними меня.       Что совершенно точно вызвало сбой в голове Флорана, потому что ему понадобилось некоторое время, чтобы избавиться сначала от ступора (это Микеле понял, когда тот повернулся только спустя некоторое время), а затем он очень тихим и совершенно не уверенным голосом попытался пошутить:       – Главное – не заводить отношений только, чтобы забыть бывшую?       Микеле бы улыбнулся, но у него не было на это сил, он потянулся вперед, выполняя свою просьбу самостоятельно, но не переходя границ – положил руку Флорану на плечо, ощущая как чуть погодя его теплая ладонь прошлась вдоль нижнего края футболки, вызывая щекотку.       – Как будто это возможно, – ответил ему Микеле, прежде чем закрыть глаза. И от усталости и темноты, он уснул быстрее, чем успел узнать, что Флоран думает по этому поводу.       Утром Микеле разбудил будильник Флорана. Которому нужно было выходить из дома намного раньше, чтобы прийти вовремя, о чем Локонте так нежелательно вспомнил только сейчас. Никаких неловких пробуждений не случилось, потому что посреди ночи они разошлись как в море корабли по разные стороны кровати, Микеле не просыпался, так что решил, что это Флорану не захотелось мешать ему. Хотя было сложно сказать, кто кому мешал.       Свой будильник Флоран выключил сам, затем обернулся и сказал:       – Доброе утро.       Микеле с утра пораньше (а в особенности в настолько пораньше) не слишком любил разговаривать, но он всё же кивнул и ответил:       – Доброе. Спасибо, что не выгнал.       – Как бы я мог… ты думал, что я могу?       – Не знаю. Может быть. Я был у тебя только раз, не знаю, насколько ты любитель компаний.       – Уже два, – улыбнулся Флоран, вынуждая этим Микеле улыбнуться тоже. В целом, несмотря на необходимость вставать, он чувствовал себя не так плохо, как ожидал.       – Я не хочу возвращаться, – сказал Микеле просто так, потому что не хотел скрывать, – Там всё… напоминает.       Флоран потрепал его по голове, что, кажется, вошло у него после вчерашнего в привычку.       – Оставайся, – предложил он. – Пока не найдёшь, куда съехать.       И поспешность, с которой он добавил продолжение вызвала у Микеле резонный вопрос: это он так не хотел, чтобы кто-то долго находился в его зоне комфорта? Но даже если Флоран действительно не хотел, предложение он сделал.       – Спасибо, – кивнул ему Микеле с улыбкой, что вышла совсем уж неуверенной.       – Но кому-то из нас придется готовить, – Флоран смущенно потер шею, – и лучше не мне.       – Все настолько плохо?       – Когда живешь один без разницы, что выходит. Съедобно и ладно.       – Думаю, мы что-нибудь придумаем.       Через пару дней Микеле нашел в себе силы, чтобы забрать свои вещи, хотя бы самые необходимые, потому что было слишком странно находиться в чьем-то доме и при этом не иметь ничего своего, особенно, если остаешься там не на одну ночь. Он совершенно не хотел сталкиваться с Синтией, но никак не мог знать, где она находилась, чтобы избежать этой возможности. Так что, вопреки желанию, или, может быть, даже исходя из подсознательного желания сделать наоборот, стоило ему открыть дверь их квартиры, Микеле осознал, что она не пуста.       Синтия, заметив его, замерла на месте, но ничего не сказала, только долго смотрела, будто бы пытаясь понять что-то. И так ничего и не смогла вынести из того наблюдения, отвернулась, коротко и холодно бросила приветствие, вернулась к тому, чем занималась.       Эта невероятная тишина была почти на грани того, чтобы добить Микеле окончательно, он ничего не ждал, правда, думал, что, если встретит её тут, то магии не случится, они не начнут внезапно клясться друг другу в вечной любви и верности, но все же маленькая надежда, что что-то можно исправить, жила в нем. И конкретно сейчас, поймав этот взгляд, он предельно ясно осознал, что нет. Ответ на все вопросы – нет. Любви оказалось недостаточно.       Стоя в коридоре, Микеле ощутил, как резко закололо в левой половине грудной клетки, где находилось сердце. Это была не слишком сильная боль, когда-то давно он уже сталкивался с подобной, но постепенно она сжимала сердце лишь сильнее, распространяясь вдоль лопатки вверх, уходила в плечо. Микеле попытался сделать медленный вздох, но вместо этого ощутил, будто бы воздух застрял где-то на полпути в лёгкие, быть может, в бронхах, и никак не мог пробраться дальше. Он попытался сделать ещё несколько вдохов, и они не привели к успеху, легкие словно не получали свою порцию кислорода, отчего начали гореть, присоединяясь к сжимающей боли в сердце. Страх задохнуться внезапно захватил все его мысли, а голова закружилась от нехватки кислорода. Микеле сделал несколько резких шагов в сторону балкона, чуть ли не выбегая на него, чтобы выбраться на свежий воздух, потому что не придумал больше ничего, что могло бы ему помочь. На улице было холодно, и этот холодный воздух, наконец-то, проник в легкие достаточно, чтобы они смогли кислородом воспользоваться. Крупными вздохами Микеле глотал этот воздух, вцепившись в перила, ощущая, что из-за головокружения вполне мог перевалиться за них.       Пока он пытался пережить очередной неизвестный кошмар, Синтия, оказалось, заметила его внезапный порыв, её голос раздался у дверей балкона:       – С тобой всё хорошо?       Микеле кивнул ей насколько мог двигать головой, боясь, что малейшее движение вернет это состояние обратно. Затем она подошла ближе, заглядывая ему в лицо внимательным взглядом, совсем как раньше.       – Ты совсем бледный, – сказала она тоже совсем как раньше. Отчего Микеле ощутил желание высказать ей всё, что он думает по поводу этого "как раньше", но сказал только раздраженное:       – Давай без этого. Ты сказала: закончим – значит, закончим.       Хотя волнение из её взгляда никуда не делось, она поджала губы и ответила жестко, резко и холодно:       – Аренда закончится в этом месяце.       Микеле знал, он стоял тут, потому что планировал забрать вещи. Изначально он планировал сделать это без выбегания на балконы из-за нехватки кислорода и невозможности дышать.       – Я не думаю, что смогу тут остаться, – продолжила Синтия уже более тихим и несколько разбитым голосом, смотря тревожным взглядом.       – Я тоже, – кивнул Микеле, ощущая, как тяжело ему в принципе давались слова. Больше она ничего не сказала, оставила его одного на балконе, точка была поставлена окончательно, их не существовало, их квартира перестанет быть их через пару недель, потом, может быть, когда-нибудь в будущем они пересекутся где-то на улице и пройдут мимо, сделав вид, что не знакомы.       Потому что как ещё могло это закончится?       Микеле решил не ждать слишком долго, если всё уже испорчено. Позвонил паре друзей – узнать, нет ли у них свободного места, чтобы оставить пару-тройку вещей, какие-то можно было не забирать вовсе, какие-то, наверное, продать, чтобы не оставляли после себя неприятных воспоминаний. Флорану точно не хватило бы места для жизни в квартире, если бы Микеле решил просто забрать всё. Так что, в конце концов, этот внеплановый переезд растянулся на несколько дней, учитывая, что у Микеле также был занят каждый вечер, кроме одного дня в неделю.       И переезд сам по себе не стал большой проблемой. Флоран очень долго рассматривал коллекцию гитар, которые Микеле оставить кому-то на сохранение не мог, потому что они были ему дороги и нужны, но в свете некоторых новых открытий и необходимости находиться с Флораном в одном помещении, который влиял на способности Микеле что-то играть весьма плачевно, он не подумал об этом достаточно хорошо. У Флорана гитары было всего две – электрическая и акустика. Хотя, по его же заверениям, первую использовать было нельзя, потому что соседи давно бы написали на него коллективную жалобу, если бы он это сделал. Потому коллекция Микеле вызвала у него немалый интерес.       – Мне когда-то ещё барабаны хотелось, – сказал Локонте зачем-то. Просто из желания поделиться.       – Тогда бы переезжать тебе пришлось намного раньше, – ответил Флоран, но быстро осознал, что говорить об этом не стоило, так что вернулся к изучению коллекции. Синтезатор из коробки они решили не доставать, так же как и в принципе не распаковывать некоторые коробки мало полезных, но памятных вещей. Зато проблема случилась с некоторыми другими коробками, которые Микеле сразу сложил поближе к спальне. Флоран осмотрел картонные ряды и скептично сказал:       – Сомневаюсь, что у меня есть столько места в шкафу. Даже если оттуда убрать все мои вещи.       – Я могу не распаковывать половину, – ответил Микеле слегка обиженно.       Флоран обернулся к нему, выразительно поднял бровь, отчего ещё до того, как он что-то сказал, Микеле уже почувствовал себя не в своей тарелке.       – Ты-то? – добавил Флоран, и даже его улыбка не спасла ситуацию.       – Это всё равно не надолго, – насупился Микеле.       – Быстро хорошие квартиры не ищутся. Хотя тут как повезет. Но, – Флоран обернулся, взгляд, который Микеле поймал, заставил его ощутить себя несколько неуютно, от того, как непонятно расстроенно тот выглядел, – не выбирай первую попавшуюся, ладно?       – Я не хочу тебе мешать слишком долго.       – Вот не выбирай из-за этой причины. Ты мне не мешаешь.       Микеле в ответ обвел глазами комнату, заставленную коробками, что должно было весьма показательно отобразить его мнение по поводу того, мешает он или нет.       – Переезды всегда такие, – сказал Флоран, открывая шкаф, задумчиво его смотрел и добавил. – Надо просто сложить всё получше.       В театре было не менее спокойно и слаженно. Разве что по утрам Микеле совершенно не хотелось вставать, чтобы провести час в метро, потому что весь остальной город выше стоял намертво. И ему совершенно не нравился будильник Флорана, доносившийся из-за стены. Тот самый неудобный диван Микеле всё же пришлось опробовать на себе, потому что других в доме Флорана не водилось, а спать на одной кровати было, в целом, приемлемо, но не слишком вежливо, к тому же мешать Флорану совсем не хотелось. Так что на диван Микеле съехал самолично, хоть и пожалел об этом в первую же ночь.       Окончательно перевез вещи он только к концу недели, причем Флоран-таки вызвался ему помочь, а Микеле не слишком активно его отговаривал. И, конечно, Синтия тоже не могла заняться переездом в другие дни из-за работы, хотя большую часть она увезла, и в воскресенье Микеле снова встретил её на пороге.       Новоприобретенные симптомы вроде покалывания в области сердца опять о себе напомнили, он просто не мог смотреть на неё, не испытывая ощущения, словно жизнь разливается на кусочки, хотя сама Синтия выглядела не лучше, но Микеле это мало чем помогало. Он сделал несколько неглубоких вдохов, успокаивая свое несчастное сердце, на автомате прижавшись к стене, прикрыл глаза. Эта психосоматика начинала ему надоедать, бесить и портить жизнь больше и больше.       Синтия на фоне также одноразово поздоровалась с Флораном, пока они оба не заметили состояние Микеле, и едва ли не одновременно спросили:       – Всё нормально?       Но голос Синтии утонул в неуверенности, так что его Микеле практически не слышал. В ответ на вопрос он кивнул, открыл глаза, рассматривая обеспокоенные лица, и вся эта ситуация была такой, что с неё нельзя было не смеяться. Бывшая девушка смотрела на него с тем волнением, с которым смотрела раньше, но она же сама и сказала, что им следует всё закончить, хотя ещё после прошлого раза Микеле был рад, что она не пыталась вернуть всё назад. Потому что он думал, что не смог бы сказать ей нет. Даже если знал, что этого делать нет никакого смысла.       Жизни разошлись настолько, что спасать их было бессмысленно.       Микеле ждал, когда боль отпустит, когда в груди перестанет колоть при любом чуть более глубоком вдохе, но с каждой его попыткой вдохнуть голова начинала кружиться только сильнее, и это так напомнило тот раз в театре, когда мир вокруг почти схлопнулся в черноту. Чего Микеле не ждал, так это того, что Флоран совсем не поверит его неуверенному кивку и спросит снова:       – Точно нормально?       На что Микеле, конечно же, кивнул снова, потому что в этих новых вариациях и гранях симптомов он совсем не разбирался. Он заметил, как неуверенно переглянулись они с Синтией, совершенно точно не доверяя попыткам Микеле их в чем-то убедить. Он знал, что это бессмысленно, но маленькая часть его ещё хотела и пыталась сохранить остатки гордости и не разваливаться на кусочки прямо на ходу. Смотря на обеспокоенные лица, Микеле осознал, что так и не рассказал Синтии, что за ворох проблем с ним случился. И это, быть может, тоже было причиной, почему они расстались – недоверие. Он не мог вспомнить, когда в последний раз они рассказывали друг другу что-то, кроме бытовых вещей и проблем.       – Часто с ним так? – спросил Флоран у Синтии. Она пожала плечами. Микеле молча и тихо в голове усмехнулся: как будто она могла знать. Его позабавило, что Флоран в этой ситуации знал о его неадекватном состоянии куда больше, чем девушка, с которой ещё неделю назад они были вместе. От мысли накатила апатия, ощущение неизвестности будущего, безысходности – разом, сплошным комом. И желание сползти вниз на пол, остаться там на какое-то время. Микеле старательно отмахивался от этого желания, но от него же сердце снова неприятно закололо, сжалось на очередном вдохе, и рефлекторно он схватился за грудь, прикрыл глаза, потому что мир вокруг опять начал сверкать.       – Так, – раздался скептично-взволнованный голос Синтии, – это совсем не выглядит нормально.       В чем она была права. С закрытыми глазами Микеле ощутил прикосновение к руке, тёплые пальцы сжали его за предплечье и повели куда-то. Затем он ощутил касание с другой стороны, когда оторвался от стены, кто-то подхватил его под вторую руку, повеяло знакомыми духами Синтии. Через несколько шагов он наткнулся ногами на некий предмет, и глаза пришлось открыть, хотя мир в них только больше начинал сверкать, к чему добавился звон в ушах. Преграда оказалась стулом, так что на нем Микеле оказался раньше, чем мир вокруг совсем перестал существовать. Его это раздражало: теперь и Синтия знала, что с ним всё очень плохо, видела его слабость, и, хотя в этом уже не было никакого смысла, Микеле не хотел, чтобы она думала о нем как о каком-то нездоровом неудачнике. Её взволнованный, вправду взволнованный, – когда ещё в последний раз она была так эмоциональна заинтересована благополучием Микеле? – голос звучал совсем рядом: с Флораном они обсуждали, что это такое, и что с этим делать, в их словах мелькали панические нотки и вопросы о необходимости врача.       – Все со мной нормально, – недовольно прервал их Микеле.       – Мы видим, – ответила ему Синтия хмуро.       – Правда, уже нормально.       – И как часто с тобой такое случается? – на этот раз Флоран спросил уже у Микеле лично.       – Надеюсь, что не часто.       – Надеюсь?       – Это второй раз.       Раздраженный возглас Синтии "Какого черта ты ничего не говорил?!" раздался где-то на фоне. Микеле не очень хотел открывать глаза, пока всё не перестанет сверкать и звенеть, но, судя по голосу, она куда-то отошла, чтобы что-то сделать.       – Когда был первый? – спросил Флоран уже тише. Видимо, сделал вывод Микеле, не хотел, чтобы Синтия слышала.       – Буквально тут же в прошлый раз. Когда вещи забирал.       – Плохие ассоциации? – хмыкнул Флоран.       – Видимо.       Вместо ответа Флоран снова воспользовался своей новоприобретенной возможностью портить Микеле причёску, хотя в этот конкретный момент Микеле не мог возражать, ведь по какой-то причине это успокаивало и он начал ощущать, как сжимающая боль отпускает, а звон в ушах заканчивается. Пальцы Флорана перебирали его волосы какое-то время, пока не раздался голос Синтии, когда она вернулась с водой и чем-то, что впихнула Микеле в руку, пока он едва успел открыть глаза.       – Что это?       – Просто молча пей. Я не хочу, чтобы это плохо закончилось, – сказала Синтия таким командным тоном, что Микеле больше не стал спрашивать, чем именно она планировала его конкретно сейчас вылечить. Он доверял ей достаточно, чтобы надеяться, что Синтия не собирается убить его своей заботой. Но сейчас от этих мыслей становилось только хуже, ведь в них не было никакого смысла.       Утром следующего рабочего дня отвратительный будильник Флорана не прозвенел вовсе. Микеле не знал об этом и, когда внутри сна, а потом уже и через сон до него начал доноситься голос, он не сразу понял, кто и что говорит. А затем его потрясли за плечо, и сон рассыпался.       Микеле нехотя медленно открыл глаза и посмотрел на стоящего рядом Флорана.       – Доброе утро, – улыбнулся тот.       – Утро не может быть добрым раньше обеда.       – Надеюсь, ты умеешь собираться быстро, потому что мне не хотелось тебя будить.       От этого заявления Микеле проснулся окончательного, поднимаясь.       – И сколько сейчас времени?       – Минут сорок у тебя есть.       Сорок минут. На все сборы. Микеле злобно посмотрел на то, как беспечно Флоран пожимает плечами, и утопал в ванную, раздосадованный этим невероятным проявлением заботы. Не хотел будить, какой молодец.       Из плюсов, Флоран честно приготовил завтрак, хотя они не до конца определились с тем, на ком лежала эта важная обязанность, Микеле на правах нахлебника (хотя он предложил Флорану заплатить за половину аренды, и тот вроде бы согласился неопределенным "посмотрим") полагал, что она должна была лечь на него. Но конкретно в это утро об этом факте он совершенно не вспомнил. В десять была запись на радио, и Флоран так вежливо решил Микеле не будить, когда знал, что ему понадобится слишком много времени, чтобы собраться. Потому Микеле предпочел больше с ним не разговаривать, по крайней мере до того, как они добрались до студии, где уже не разговаривать не получалось. А Флоран ещё и всеми силами ему улыбался в своем общительном режиме, так что у Микеле не было шансов продолжать его игнорировать. В какой-то момент ведущая попросила его сказать что-нибудь на итальянском, Микеле подумал несколько секунд и решил, что, раз ему всё равно не удалось отомстить Флорану за утро, можно его хотя бы заставить страдать. Так что фраза, которую он выбрал, была сексуальной достаточно, что даже общительный вариант Флорана посмотрел на него большими широко раскрытыми глазами и предпринял попытку уйти куда-то под стол.       – Через твое тело проходит другой мир, твоя душа кричит, когда ты занимаешься любовью, – сказал Микеле, внутренне ликуя. В таких маленьких моментах он мог отвоевать свое преимущество, если в музыке никак не выходило, переиграть Флорана хотя бы в эмоциональном плане – уже было неплохо.       Но ликовать пришлось ровно до того момента, когда Флоран, коварно улыбаясь, приблизился к микрофону, чтобы смотря точно Микеле в глаза, произнести “не зря ты итальянец” той самой вкрадчивой интонацией, которая была не хуже оружия массового поражения. И было даже не важно, что он вообще имел в виду.       Микеле вздрогнул и снисходительно подумал: хорошо, мсье Мот, один-один.       Отчего его желание отыграться на этом совершенно не закончилось, так что на спектакле вечером, после того, как они вернулись с поклонов, Микеле по обыкновению обнял Флорана, немного подвисая от усталости и тепла, но собрался с силами, потому что у него был план. Воспользовавшись моментом, пока Флоран был занят с остальными, пробрался незамеченным в гримерку (хотя она все равно была общей на половину труппы).       Но очередную пакость Микеле завершить не успел, потому что дверь позади него заскрипела, открываясь, а затем голос Флорана поразительно спокойный, но с нотками усталости произнес:       – Я надеялся, что чай мой ты воровать не будешь, как кофе.       – Зря надеялся.       – Ты же не любишь чай.       – Откуда тебе знать? – ответил Микеле, демонстративно отпивая из чашки. Чай был холодный и слишком сладкий, после которого обязательно будет преследовать ощущение кислоты на языке и желание прополоскать рот. Но это было не важно. Важно было то, насколько непробиваемо спокойным оставался Флоран. Даже при том, что он спросил:       – Тебе так нравится меня нервировать?       – Ты не выглядишь нервным.       – И как, по-твоему, выглядят нервные люди?       – Не знаю. Громкими?       – Я не кричу на людей.       – Так не бывает, – продолжал Микеле, отпивая из кружки. Желание выбить Флорана из равновесия внезапно охватило его целиком.       – Верни мне мой чай.       – Он почти закончился.       – Не важно. Верни.       – Непрямой поцелуй, – внезапно сказал Микеле в надежде, что это сработает. Флоран удивился, но не слишком.       – Что?       – Я отдам тебе кружку, и это будет непрямой поцелуй.       – Я просто перелью в другую.       – Тогда я не отдам.       На этот раз Флоран вздохнул, в его взгляде промелькнуло тщательно сдерживаемое раздражение. Микеле, смотря на него, осознал, что завидует и этому непробиваемому спокойствию тоже, потому что сам он бы давно вышел из себя. Но потом Флоран улыбнулся совершенно не доброжелательно и напомнил:       – Мы живем вместе.       Этот факт Микеле не слишком учитывал в своих планах.       – И что бы это значило?       – Если ты поставил себе цель довести меня, то помни – мы живем вместе.       – Я не ставил себе никаких целей.       – Тогда что?       – Почему ты не разбудил меня утром?       – Из-за этого? Серьёзно? Поставь себе отдельный будильник.       – А ты зачем свой выключил?       Затея Микеле уже не казалась забавной, и уже совсем ему не нравилась. Да и Флоран, хотя не подавал виду, явно был не в настроении играть с ним в эти игры.       – Потому что проснулся раньше, – затем он сделал паузу и его голос стал чуть более мягким. – И не хотел тебя будить.       – Почему?       – Было очень рано и… почему я должен оправдываться?       Он действительно не кричал, как и говорил до этого, но определённо прозвучало как претензия, которую обычно произносили на повышенных тонах. Микеле не знал, что ответить, потому что абсурдность ситуации пришла к нему, наконец, сама. Он поставил несчастную чашку, которую продолжал держать в руках всё это время, на столик. Чай в ней остался, но Флоран продолжал смотреть в ожидании какого-то ответа, и под этим взглядом Микеле стушевался окончательно.       – Прости, – сказал он, – не знаю, что на меня нашло.       Флоран больше ничего говорить не стал, всё же забрал чашку и, зачем-то неотрывно смотря на Микеле, допил свой несчастный чай. И никакие истории про непрямой поцелуй его не беспокоили, хоть он сделал это демонстративно. Флоран не говорил с ним всю дорогу домой, так что Микеле потерял возможность узнать, что это вообще такое было.       Возможно, эта мысль не давала ему покоя, а также чувство вины не давало Микеле покоя, пока он пытался сочинить что-нибудь на ужин, а Флоран также по большей части молча, иногда отвечая на его вопросы (в духе: где у тебя тут лежит то, это и вот это) и задавая максимально отвлеченные свои, ассистировал, что было, с одной стороны, почти похоже на те вечера, что Микеле некогда проводил с Синтией. Хотя обычно он был на роли ассистирующего Флорана, это воспоминание неприятно резануло, отдалось ныне такой внезапно привычной болью в сердце, Микеле замер на месте, пытаясь сделать несколько маленьких вдохов, потому что боль возвращалась, стоило ему попытаться сделать вдох глубже, но эти маленькие попытки наполнить легкие кислородом не давали никакого успеха. Микеле предпринял ещё одну старую-добрую попытку бороться с подобными симптомами из прошлого – потянулся в надежде, что мышцы или застрявший нерв отпустит. И через какое-то время смог, наконец-то, нормально вдохнуть.       Проблема оказалась в том, что ситуация очень напоминала стрессовую, которую стоило избегать, потому что из-за всего этого дня, Микеле о себе напомнили ещё и его любимые онемевшие пальцы.       Но он не подал вида, что что-то пошло не так. В напряженной тишине они закончили ужин, разбрелись по разным углам – Флоран в свой угол утащил гитару, причем Микеле не был уверен, что не ту самую его собственную с кастинга, которая, может, стала камнем преткновения. Ему подумалось, если Флоран все же зачем-то взял чужую гитару, может, он уже отошел и можно пытаться начинать с ним мириться. Но Микеле не придумал, что ему говорить, потому что для этого сначала стоило понять, что он сам вообще от него хотел, а это уже было за гранью возможного. Мадам Моро обычно отлично угадывала или читала по своим мелким знакам и галочкам тестов, что Микеле было нужно, а, учитывая все отрицательные открытия новых симптомов, он очень пожалел, что не было возможности встретиться с ней на этой неделе. В целом, мадам оставалась права почти во всех ситуациях, но сейчас Микеле было сложно сформулировать вопросы, чтобы когда-нибудь ей задать, потому что, во-первых, он не понимал, что вообще хотел, а, во-вторых, ещё один день в гнетущей тишине он просто не был способен вынести, отчего решать нужно было здесь и сейчас.       Флоран играл что-то знакомое, Микеле слушал, но никак не мог вспомнить, что это было. Пока он слушал, озарение к нему не пришло, и мысли не выстроились в ровный ряд, чтобы дать ему возможность понять, так что он решил, что ничего этим не добьется, и поднялся на ноги, направился в спальню, откуда доносилась музыка. Флоран, заметив его, играть не перестал, очевидно, предпочитая переждать, пока Микеле сделает, что он там хочет, и испарится. Хотя, может, он так не думал и просто ждал, что Локонте скажет первым. У которого, как обычно, не было в голове никаких идей, кроме голой правды.       – Мне не нравится, что мы не общаемся.       Подняв голову и оторвавшись от гитары, Флоран продолжил перебирать струны. Молча. Микеле всмотрелся и осознал, что гитара всё-таки была его, но этот символизм мало чем помогал.       – И ты взял мою гитару, – зачем-то сказал он, ощущая, что вот-вот всё разрушится. Флоран будто бы в легком трансе посмотрел на неё вниз, а затем спросил:       – Хочешь забрать?       – Нет, – покачал головой Микеле и сделал первые несколько шагов вглубь комнаты. Хотя тут частично лежали его вещи, потому что лежать им было попросту негде, спальня Флорана оставалась его крепостью. В которой Микеле, правда, несколько раз был, но в совместном проживании личные границы были важны, и это он хорошо понимал. Он оказался достаточно близко, чтобы забраться на кровать, наблюдая за тем, как Флоран реагирует на эту оккупацию – против он ничего не высказал, так что Микеле чувствовал себя спокойно. Затем Флоран потянулся к тумбочке, где лежали листы, и что-то на них начеркал, не тратя слишком много времени.       – Что пишешь? – спросил Микеле, прозвучало как очередной вопрос вежливости, но он не знал, с чего начинать разговор, и чувствовал себя максимально неловко, ощущая, что слова в голову не идут совсем.       – Ничего серьезного, – ответил Флоран, совершенно уничтожая планы Микеле на конструктивный диалог.       – Я не хотел ссориться.       – Я понял.       – И всё равно со мной не разговариваешь.       – То, что я понял, не значит, что я хочу с тобой разговаривать.       Что-то неприятно сжалось в солнечном сплетении и ударило в голову плохими мыслями, а пальцы продолжали неметь.       – Почему ты не хочешь со мной разговаривать? – настойчиво продолжал Микеле тихим разбитым и чуть дрожащим голосом. Флоран вздохнул.       – Я не знаю, что тебе сказать.       – Что угодно. Хоть про что пишешь.       – Это... – Флоран бросил короткий взгляд на полку, – личное.       – Друзья и нужны, чтобы обсуждать личное.       Флоран снова вздохнул, опустил осторожно гитару с кровати, располагая её возле прикроватной тумбочки.       – Это не то личное, которое обсуждают с друзьями.       Микеле был на грани того, чтобы сдаться. У него закончились идеи. Совсем. Флоран даже при том, что они больше недели жили вместе, представлял из себя нечто настолько непонятное, что Микеле иногда не понимал, как с ним говорить, как себя вести, о чем спрашивать и что думать. Они были знакомы больше года, а Микеле не знал о нем ничего.       – Расскажи что-то не настолько личное.       – Что, например?       – Первый поцелуй, – предложил Микеле. – Сколько тебе было?       – Совсем не личное, конечно, – кривовато улыбнулся Флоран, но ответил. – Лет пятнадцать, наверное. Тебе?       – Если считать совсем-совсем первый, то, может, в районе десяти.       Впервые за вечер Флоран улыбнулся нормально, и Микеле посчитал это большим своим достижением, ему нравилась улыбка Флорана.       – Ожидаемо, – кивнул тот. – Сколько ты таких несчастных променял?       – Не надо принимать меня за какого-то казанову. Я ответственно подхожу к серьезным отношениям .       – Ну ладно. Сколько было у тебя серьезных отношений?       Тот факт, что Флоран сам задавал вопросы, заставлял Микеле надеяться, что они на полпути к тому, чтобы помириться.       – Думаю, три. Или четыре. Хотя, смотря что считать за серьезные…       Хотя Микеле не планировал, он всё равно вспомнил о Синтии. Это испортило его воодушевленное настроение и снова вернуло в пучину тоски и желания свернуться калачиком, как в тот первый вечер, зачем-то Микеле начал перебирать в руках край одеяла, совершенно его не чувствуя. Флоран заметил.       – Наверное, – сказал тот тихо и понимающе, – не лучшая тема.       Микеле не знал никакой другой лучшей или не лучшей темы, но Флоран честно подхватил его затею, начал спрашивать про музыку, которую Микеле слушал в детстве, сам рассказал про то, как пытался играть в группе, и как после таких концертов болело горло, про Торонто и то, что его постоянно просили спеть что-нибудь на французском. Микеле рассказал ему про все свои удачи и неудачи: про школьный театр, бесконечные попытки получения образования, про Бельгию и про совершенно неприветливо встретившую его Францию, про то, как записывал песни по транскрипциям, потому что французы слишком испортили латынь, и про постоянно закрывающиеся проекты, и про жизнь, которая только и делала, что поворачивалась к нему спиной.       В процессе разговора Микеле подобрался поближе к спинке кровати, так что сидели они рядом, плечом к плечу.       – В следующий раз надо купить вино, – сказал Микеле в итоге. – Для более личных разговоров.       – Я всё равно тебе не расскажу, – ответил Флоран, поглядывая на листы, оставленные на тумбочке.       – Ну почему? – обиделся он, но не слишком по-настоящему. – Ты мне настолько не доверяешь?       – Дело не в этом. Если я расскажу, то буду подсознательно считать, что дело уже сделано, и не смогу закончить.       Микеле подумалось, что не только у него одного мозг был неадекватный. Но хотелось знать всё равно, даже если Флоран не желал говорить.       – О чем хоть пишешь? – продолжил Микеле настойчиво.       В ответ на вопрос Флоран сначала посмотрел на листы, потом повернулся к Локонте и, глядя своим пронзительным взглядом точно в глаза, сказал:       – Закончу, послушаешь.       Что это прозвучало совсем не как обыденное "я покажу тебе, как допишу". Микеле понятия не имел, как это прозвучало, но от совокупности взгляда и тихого голоса той самой интонации, с которой Флоран это сказал, у него по телу побежали мурашки.       – Если ты будешь продолжать так говорить, я до этого времени не доживу, – зачем-то честно признался Микеле, отворачиваясь в сторону. Из-за этого он не знал, как Флоран отреагировал на его слова, но, судя по затянувшейся паузе, эмоционально. А затем ответил, чтобы сделать ситуацию плачевной окончательно:       – Если ты будешь так реагировать, я тоже.       – Что? – опешил Микеле.       – Что?       У Флорана в темноте блестели глаза, и, смотря в них, Микеле подумал, что не хочет ничего знать. Он поднялся с кровати слишком резко, чем следовало бы, и, пожелав спокойной ночи, покинул спальню. Уходя, он чувствовал тот самый взгляд, выжигающий практически дыру между его лопаток, и крупная дрожь, охватившая так внезапно его целиком, всё никак не могла отпустить.       В субботу наступил день, который должен был быть прекрасным, но в конце концов оказался каким-то совсем не очень. На счастье, это был выходной. Не на счастье за ним следовал рабочий день.       Микеле проснулся от шума, доносящегося с кухни. И, если в обычные дни его не слишком это беспокоило, но в этот раз ему просто хотелось поспать подольше. Он добрался до телефона, посмотрел на уже несколько пропущенных, и вздохнул, включая звук. Он официально пережил Моцарта на год. И до сих пор не сделал ничего даже близко такого масштабного.       Обычно Микеле отмечал дни рождения с какими-то легким намеком на размах, хотя бы выходя из дома с друзьями, но конкретно сегодня, в свете недавних событий, не было большого желания что-либо делать. К тому же вечером они и без того должны были совершить выход в свет, так что планировать что-то не имело никакого смысла.       В первую очередь он перезвонил родителям, слушая охапку пожеланий и приглашение на Рождество. С этим Микеле тоже пока не до конца разобрался. По крайней мере, перед тем, как куда-то ехать, стоило устроить адекватную жизнь там, откуда ты идешь. Квартиру новую найти хотя бы, вещи в неё перевезти. Хотя он и не говорил родителям обо всем случившемся, поводов отказать было предостаточно – например, он не знал, когда у них будут выступления на праздниках. Пока Микеле разговаривал, Флоран, отвлеченный на звук, выглянул из кухни. Он выглядел нахмурено, словно пытался выловить знакомые слова и собрать их в логичную, понятную структуру. Микеле улыбнулся ему, примерно догадываясь, что из сказанного доберется до Флорана более или менее осознанно, хотя его диалог (больше монолог) звучал не полностью.       Когда он закончил, Флоран спросил только лаконичное:       – Родители?       Микеле кивнул.       – Что хотели?       Тут настала самая интересная часть, из которой Микеле хотел узнать: будет ли Флоран обеспокоен тем фактом, что проигнорировал его в прошлом году.       – Поздравить.       Удивление-таки отразилось на лице Флорана, он вернулся на кухню (где у него с какой-то целью висел календарь), а затем зашёл в зал обратно и спросил с тем же непониманием, но частично смешивающимся с чем-то таким тревожным, что Микеле не мог конкретно определить:       – Поздравить с чем?       – С днем рождения.       – Так ты не шутил, – внезапно вздохнул Флоран.       – Про что?       – Про Моцарта. Ну, про то, что родился в день его смерти.       – Почему ты думал, что я мог про это шутить?       В ответ Флоран сконфуженно пожал плечами, пока Микеле пытался переварить этот странный факт.       – Да кто тебя знает, – ответил Флоран, возвращаясь на кухню, вероятно, решив, что диалог себя исчерпал.       – Все, кроме тебя, видимо, – пробубнил Микеле ему вслед очень тихо, так что тот совершенно точно не услышал. Совершив странный ритуал, Микеле продолжил честно перезванивать списку своих пропущенных, хотя и не до конца вернувшись в реальность. Анжела оказалась в числе ранних пташек, а также она спросила, посмеиваясь:       – Отмечать будем?       Микеле вспомнилась прошлогодняя годовщина, отмеченная сразу дважды – один раз с друзьями и второй, уже более приличный, с семьей. Ему на руку шло тогда очень много свободного времени. Но свободное время, впрочем, не шло на руку его материальному положению.       – Не думаю.       – Старость совсем тебя доконала, да? Уже и дни рождения не отмечаем?       – Тебя она заберет первой.       – Это мы ещё посмотрим, – засмеялась сестра. – Но хотя бы маленькую домашнюю посиделку?       Микеле как раз вспомнил, что не рассказывал ей про Синтию, и про квартиру, и про переезд. Прошло уже достаточно времени, чтобы он мог найти в себе силы на эту историю, чтобы не испортить себе настроение в процессе рассказа.       – Мы с Синтией расстались, – сказал он, слушая повисшее молчание в трубке.       – Как... – ответила Анжела спустя некоторое время, её голос вмиг потерял те веселые нотки, что в нем были раньше. – Всё же было хорошо. Почему?       – Не очень хорошо, как видишь.       – Как ты?       – Уже лучше. Почти две недели прошло.       – И ты мне говоришь только сейчас? Ты ещё скажи, что я первая, кто об этом узнал, – недовольный голос Анжелы в трубке почему-то заставил Микеле улыбнуться. Он принялся считать, кто был в курсе, не считая его самого и Синтии, в список входил Флоран, и несколько друзей, у которых Микеле оставил некоторые слишком громоздкие вещи, с которыми было жалко расставаться. Расстраивать Анжелу фактом того, что она не первая, не очень хотелось.       – Ну, как тебе сказать… – начал он осторожно, но сестра его тут же перебила.       – О нет, я последняя! Ты решил вообще мне ничего не рассказывать, да?.. Ладно. Ладно! Я сделаю исключение только из-за твоего дня рождения. Только из-за него, понял?       Микеле невольно засмеялся, также невольно привлекая внимание вернувшегося из кухни Флорана. С Анжелой Микеле отчего-то не говорил на итальянском, так что в этот раз у Флорана были все шансы понять, о чем разговор. Услышав его смех, Анжела, быть может, смягчилась и следующим, что она спросила, была вещь более насущная:       – Вы разъехались?       – Ну да. Как ещё ты себе это представляешь?       – И где ты сейчас живешь?       Флоран к тому моменту как раз проходил мимо, Микеле невольно задержал на нем взгляд, когда говорил:       – У друга.       – Мне нужна конкретика. Ну, знаешь, мало ли что случится.       – Это не надолго.       – Мало ли. Что.       Иногда Микеле думал, что тревожность Анжелы одна из причин, почему у него теперь тоже проблемы. Наследственность не лучшая, и вот это вот всё.       – Я у Флорана.       – И когда вы успели стать друзьями? Или про это ты тоже забыл упомянуть?       – А об этом надо было упоминать?       – Хотелось бы.       – Ну, извини. В следующий раз сообщу тебе самой первой.       – Ты мне для начала адрес назови, а потом будем на будущее планы строить. И телефон дай.       В своей тревожности Анжела была отчасти забавна, и разговоры с ней успокаивали, но тогда Микеле просто ещё не знал, что этого спокойствия ему не хватит.       Вечерний моцион, который планировался неизвестно кем и неизвестно когда (Микеле просто не вдавался в подробности, иногда ему говорили, что он должен быть вот там в такое-то время, и он, зачастую опаздывая, был), случился в парке аттракционов.       – И для чего мы всё-таки тут? – спросил Микеле у Флорана, пока они ожидали остальных у входа, потому что Флоран не опаздывал. И в этом была большая, главная проблема – они пришли слишком рано.       – Не знаю. Снимать что-то будут.       – Я не против очередных съемок, – сказал Микеле, переступая с ноги на ногу. – Но тут холодно.       – Потому что надо было нормально одеваться.       – Нормально я одевался, – обиделся Микеле. Кто был виноват, что температура на улице едва колебалась чуть выше нуля. – Не надо было приходить так рано.       – Если бы мы следовали твоей тенденции опозданий, нам бы потом уши оторвали.       – Они все равно замерзли настолько, что я ничего не почувствую.       Флоран обернулся с выразительным взглядом, а затем протянул руку вперед. Микеле рефлекторно от него отшатнулся, хотя не то чтобы это планировал. Флоран на этом не сдался, хотя его рука чуть затормозила в процессе, он коснулся уха Микеле сначала на пробу, просто проверить реакцию, а затем поднял вторую руку, приложил ладони к обоим ушам, оборачивая вокруг и согревая пальцами. Микеле только и мог, что смотреть, замерев, потому что в голове была пустота. Он смотрел на Флорана, стоящего так близко, чуть улыбающегося ему, и при этом горячие пальцы отогревали его холодные и красные уши. Правда, теперь было не ясно, от холода ли они стали красными.       – Потому что надо шапку носить, – сказал Флоран, разрушая хрупкую атмосферу. Микеле дернул головой, выворачиваясь из теплого, но весьма неловкого захвата, бросил недовольный взгляд на Флорана, но найти никаких слов не смог. Пустота в голове никуда не делась. А уши горели, словно не было никакого холода.       Спустя некоторое время остальная часть труппы потихоньку собралась, за ними подтянулся оператор, кто-то из маленькой команды новостей начал раздавать рекомендации по поводу того, что они хотят снять: открытие нового аттракциона и, может быть, какие-то небольшие кадры в других локациях. Микеле старательно отвлекался на все эти объяснения, потому что очень нуждался в отвлечении, чтобы перестать прокручивать в голове эту непонятную сцену у входа.       Возможно, в качестве попытки сгладить неловкость, Флоран предложил купить сахарной ваты. Хотя Микеле вполне мог сделать это самостоятельно, он зачем-то согласился. Этой ватой Флоран предпринял попытку подраться, и вспомнилась несостоявшаяся дуэль на плетках, но Микеле отчего-то было всё так же не по себе, и на эту попытку он никак не отреагировал. Он словно догадывался, что случится дальше, предвидел момент, когда их поведут на тот самый новый аттракцион, ради которого их зачем-то сюда позвали. Микеле, как знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он посмотрел на высокую башню, перед которой маячила съемочная группа, и тяжело сглотнул ком ужаса в горле.       Внутри оказалось ещё хуже – вся эта атмосфера какого-то постапокалиптического города, страшные звуки, и бесконечно падающая вниз кабина, в которую их посадили. Микеле предпочел сжаться в комочек выживания и ни на что не смотреть, он вцепился в поручень рядом с собой и пытался просто дышать, чтобы всё не закончилось очередным приступом нехватки воздуха. Хотя воздуха из внезапно открывшихся на вершине со всех сторон окон, было предостаточно. Через какое-то время его попытку смешаться с сиденьем, втиснуться в него как можно глубже заметили остальные, сидящий рядом Флоран приободряюще обнял его за плечи, за что ему можно было сказать спасибо, но пользы от этого было мало. Затем Флоран осторожно коснулся его руки и коротко сжал ладошку, это на небольшой промежуток времени отвлекло Микеле, но он не успел слишком долго подумать об этом.       Потому что потом кабинка рухнула окончательно, Флоран его отпустил, а Микеле почувствовал, как у него остановилось сердце.       Ему показалось, что оно действительно не билось, пока падение не закончилось, и крики трупы вокруг не превратились в аплодисменты. Микеле осторожно и медленно открыл глаза, ощущая, как абсолютно ватные ноги едва способны удержать его. Но он поднялся, потому что находиться здесь дольше было выше его сил. Флоран спросил, всё ли с ним нормально, Микеле кивнул, потому что с ним ничего нормально не было и он не был уверен, что способен говорить, но это он пережил, а теперь оставалось дождаться, когда отпустит дрожь, и пытаться жить дальше.       Ямин похлопал его по плечам, затем немного их помассировал, что ситуацию не исправило вообще ни капли. Мерван уже на выходе схватил Микеле в охапку за шею и принялся рассказывать, что люди вообще-то специально ищут острых ощущений.       – Я никаких острых ощущений не ищу, спасибо, – отмахнулся от него Микеле.       – Да ладно тебе. Это же не так страшно.       С мыслями в духе "мы могли бы просто умереть, если бы не сработал какой-нибудь защитных механизм" Микеле только больше напомнил себе Анжелу, и на явные подначивания Мервана отвечать не стал, вывернулся из-под его руки, и, раз уж со всеми необходимыми съёмками они закончили, планировал просто пойти домой. Флоран неподалеку обсуждал что-то с Ямином, когда Микеле нагнал их. Он сразу очень грозно предупреждающе посмотрел на Диба, отчего тот ни разу не испугался.       – Я ещё ничего не сказал даже, – пожаловался Ямин Флорану интонациями Розенберга, – а он вон как злобно на меня смотрит.       Флоран посмотрел с прищуром, оценивающе, но недостаточно правдоподобно. Ямин повторил за ним движение. Синхронно они зачем-то приложили пальцы к подбородку.       – Мне кажется, – сказал Флоран, – он всегда такой.       – Да нет, – продолжал Ямин, – ты посмотри на этот взгляд, эти зрачки, этот изгиб бровей…       Он так бы и продолжал, если бы Флоран не перебил его одним лаконичным:       – Смотрю.       При этом разом теряя из взгляда тот насмешливый прищур, с которого они начали, становясь совершенно серьезным, словно пытался вложить в эту фразу максимально отличную от идеи Ямина концепцию. Микеле в который раз за день потерялся в непонимании флорановского поведения, а тем более своей реакции на него.       – Да ну вас, – отмахнулся он от обоих и пошел вперед быстрым шагом в сторону станции метро. Микеле не слишком ожидал, что его одиночество продолжился, учитывая, что они жили с Флораном вместе, а у Локонте не было ключей. Формально, Флоран ключ ему дал, но Микеле постоянно оставлял его на полке в коридоре, забывая положить с собой. Так что спустя некоторое время он сбавил скорость и обернулся в поисках Флорана. Тот продолжал о чем-то говорить с Ямином, пока не заметил, что Микеле за ними наблюдает, после чего Флоран с Дибом попрощался и направился в сторону Локонте. Микеле смотрел на него всё это время и чувствовал себя очень глупо.       – Дай угадаю: ключи ты опять не взял? – спросил Флоран, подойдя ближе, почти с той же беспечной улыбкой, что была у него на лице ранее. И на аттракционе, и до него.       – А ты хотел бросить меня одного?       – Ты сам первый ушел.       – Потому что вы все надо мной смеетесь.       – Я не смеялся.       – Конечно, – кивнул Микеле с долей сарказма, отражающей его отношение к ситуации.       – Правда, – кивнул Флоран. – Что я такого сказал, например?       Попытавшись вспомнить, Микеле не смог. Флоран ждал от него ответа и, не дождавшись, сделал движение головой, говорящее: "вот именно". Микеле не осталось ничего, кроме как сдаться.       Его ещё немного потряхивало после пережитого стресса и ужаса, так что он потянулся вперед с целью получить маленькую порцию объятий. Флоран сжал его ребра даже слишком сильно, отчего Микеле слегка задохнулся, а потом и вовсе закашлялся.       – Ты чего такое делаешь? – спросил он у Флорана, едва ли не прокряхтев вопрос, но тот не ответил, не отпуская, зарылся лицом в воротник пальто Микеле, словно бы всё это время ждал возможности его обнять.       – С днем рождения, – сказал Флоран в воротник, улыбаясь, судя по голосу. – Я всё думал над подарком, но не знаю, что тебе нужно, так что ничего не решил.       – Спасибо. Мне подарки не обязательны.       – Нельзя без подарков, – продолжил Флоран, отодвигаясь, посмотрел Микеле в глаза, отчего тот в который раз ощутил себя неуютно и неловко. А затем Флоран и вовсе усугубил ситуацию – обхватил Микеле обеими руками за голову и наклонил вперед, зачем-то поцеловав в лоб, улыбнулся, отстранившись. Микеле только молча смотрел на него, заторможено моргая, без понимания, что только что произошло.       – На удачу, – сказал Флоран и немного неровным, дрогнувшим голосом добавил, – вместо подарка.       Оставшись в недоумении и окончательно вывалившись из реальности, Микеле смог только выдавить из себя жалкое "спасибо", очень тихое и очень неуверенное. Он чувствовал, что уши снова начинают гореть, хотя в этот раз он не успел замерзнуть и никто их не трогал.       Уже дома Флоран внезапно спросил:       – Так чего ты боишься?       – Зачем тебе это знать?       – Просто так, – пожал плечами он. Что-то такое не давало Микеле рассказывать о всех своих проблемах. Флоран и без того знал слишком много того, чего знать ему не стоило. При том, что оба они не знали друг о друге элементарных вещей.       – Не знаю, – ответил Микеле. – Высоты или вроде того.       – Где это проявляется?       – В смысле где?       – Ну, аттракционы это явно не частая практика. Просто, знаешь, с твоей необходимостью избегать стрессов…       – И тем, что ты хочешь мне с эти помочь? – улыбнулся Микеле. Флоран смущенно покачал головой.       – Для начала разобраться бы, что входит в стрессы.       Не то чтобы Микеле хотел об этом говорить, но то самое желание "узнать элементарные вещи", восполнить время, когда они могли быть друзьями, но ими не были, может быть что-то подобное сподвигло ответить:       – Самолеты предпочитаю избегать.       Удивленно посмотрев на него, Флоран задумался и кивнул. И больше про самолеты и страхи не спрашивал. Но даже при том, что стрессовая ситуация была, что в ней Микеле совсем не понравилось, никакие симптомы о себе не напомнили, что точно можно было считать одной маленькой победой.       Выкроив время, Микеле в очередной раз смотрел на задумчивое лицо мадам Моро, пока она ставила галочки в очередном тесте. На этот раз вопросы все были как на подбор: про спокойствие, напряжение, внутреннее расстройство, отношение к удачам другим. В этих галочках Микеле совсем запутался, потому что они повторяли друг друга и, кажется, он несколько раз ответил на схожие вопросы по-разному. Но по лицу мадам Моро можно было сделать вывод, что ответил он на них всё равно не так, как следовало бы, хотя она и говорила, что не бывает неправильных ответов. И только от одного этого её взгляда он подумывал, что надо было ставить на вопросы о "настоящем состоянии" побольше галочек в "обеспокоенность" и "не по себе".       – Что вас тревожит? – спросила мадам Моро.       – Пока, кажется, результат этого теста. Что там?       Она чуть улыбнулась в ответ на реплику.       – Это опросник уровня тревожности. Что-то вас тревожит. Что же это?       – Жизнь сама по себе? – предположил Микеле, начиная задумываться, зачем вообще ставил эти галочки в обеспокоенности. Мадам Моро явно имела ввиду что-то более конкретное, но с более конкретным он и сам не определился.       – Может быть, что-то связанное с недавними переживаниями? Вы сказали, что новые симптомы появились после вашего расставания.       – Они с тех пор не появлялись.       – Это хорошо. Расскажите о них.       – О симптомах? Ну, это было что-то странное, потому что не получалось вздохнуть из-за боли в сердце или вроде того. Как будто, знаете, что-то мешало воздуху попадать в легкие. Думал, что задохнусь.       – У вас было такое раньше?       – Не так сильно, бывало раньше, что-то похожее, но без нехватки воздуха.       – Обследовались?       – Ну да. Невралгию ставили.       Мадам Моро кивнула.       – Я бы посоветовала вам на всякий случай ещё раз это сделать. Но подобные симптомы тоже могут быть вызваны психосоматическим воздействием. Что-то ещё замечали необычного в последнее время?       Микеле пожал плечами. Затем мадам спросила о его любимой теме – взаимоотношениях с коллегами, друзьями, знакомыми. В этом отношении выделить что-то необычное ему тоже не удалось, и он вновь пожал плечами.       – Что же всё-таки вас беспокоит, если вы отметили столько ответов про напряжение скорее положительным?       Микеле всерьез задумался о том, ставил ли он эти галочки осознанно. Ему казалось, что что-то действительно его беспокоило, он вспомнил эту неудачную субботу с её ужасными пытками-аттракционами, но она не вызывала беспокойства настолько, чтобы ставить в ней галочки. Но вот всё, что было до и после…       – Я не знаю, просто какое-то такое ощущение непонятное, – ответил он в конце концов.       – Если оно у вас не пройдет, то стоит рассмотреть возможность фармакотерапии.       Настолько отчаянным Микеле себя ещё не чувствовал.       – Таблетки пить пока не хочется.       На что мадам ему снисходительно улыбнулась, и ничего дельного из этой встречи оба они не вынесли.       Дни шли, жизнь не менялась. В свободное время Микеле активно пытался найти квартиру, но, памятуя то предостережение или пожелание Флорана не выбирать первую попавшуюся, он пытался найти самый подходящий по всем возможным параметрам вариант. Микеле даже составил список, в который, помимо хорошего расположения, входил вид из окна на что-нибудь прекрасное, потому что внутренний двор, на который выходили окна предыдущего жилья, давно надоел. У Флорана за окном располагалась не слишком оживленная улица (окна выходили совсем не на запад, так что не было никакого заката, зато по утрам в них пробивалось солнце), каменные тротуары, чугунные фонари, аутентичные вывески магазинов – иными словами Микеле всё же не удержался от попытки нарисовать их уже нормальными, а не как в тот раз. Но параллельно с этим он также задался целью найти вид не менее прекрасный, без протекающей крыши и мышеловок в каждом углу.       – Это просто невозможно, – пожаловался Микеле после очередного не слишком удачного захода, вылавливая Флорана на полпути в коридоре. Вероятно, тот куда-то собирался, но остановился и вежливо спросил, улыбаясь:       – Всё не то и всё не так?       – Совсем не то. Я уже думаю, что пора снижать планку идеала.       – До четырех стен и потолка?       – Это какие-то совсем базовые потребности, – нахмурился Микеле. Флоран некоторое время молча смотрел, а потом сказал с легким шлейфом неуверенности в голосе:       – Если ничего не найдёшь, оставайся.       От удивления Микеле не придумал, что ответить, только долго и упорно высматривал что-то во взгляде Флорана, что должно было ему объяснить.       – Ладно, – вздохнул Флоран, не выдержав молчания, – не бери в голову.       После чего скрылся за дверьми, потому что куда-то там планировал идти, оставляя оторопевшего, застрявшего в непонимании Микеле уже в который раз в поиске логичной причины, зачем Флорану ("у меня даже нет второй спальни" Флорану) предлагать остаться.       Вздохнув и выныривая из забвения, Микеле решил: пришло время основательно заняться размышлениями над мотивами поступков. И пока у него было время до вечера, он достал листок бумаги (Флоран великодушно показал, где у него что лежит ещё в первые дни), забрался с ногами на кресло, подложил под лист альбом, что обычно занимал место на тумбочке рядом, и принялся составлять список. Озаглавлен список был: "Странности, которые в последние время были замечены за мсье Мотом". Этот заголовок отчасти снимал с Микеле некоторую вовлеченность, делал размышления более нейтральными, отвлеченными от того Флорана, который только что покинул квартиру. Первым пунктом он записал самое последние событие: "предложил остаться жить с ним?". В виде текста Микеле показалось это только более непонятным, и он приписал: "Как он это себе представляет?", но ответа на риторический вопрос у него не было.       Над пунктом номер два размышлять было сложнее, потому что не сразу что-то подходящее пришло в голову. Микеле пытался вспомнить, что ещё занимательного случилось в последнее время, и, вздохнув, написал: "иногда говорит странные вещи", уточнить странность на бумаге рука не поднялась, потому что даже в голове эти вещи звучали неловко. Вспомнилась ситуация около парка, которая в ранг непонятностей входила также неплохо. Третьим пунктом Микеле добавил: "и делает странные вещи тоже".       Смотря на готовые пункты, он подумал, что в этом не должно быть чего-то в самом деле странного. Во-первых, друзья вполне могут жить вместе, вместе снимать квартиру, в конце концов. В этом не было чего-то необычного, но на Флорана накладывались два вторых пункта, которые в связи со своим существованием омрачали первый пункт неким шлейфом чего-то такого, что, вероятно, заставило Микеле ставить галочки про "не по себе". Ему было не по себе от этого списка.       Во-вторых, в третьем пункте тоже не было чего-то неординарного настолько, чтобы разводить панику. Микеле сам по себе сделал больше странного за время официальной дружбы, чем, в самом деле, успел сделать Флоран. В список его заслуг по уровню неловкости входили разве что сцена перед парком (и немного сцена после парка), а также та старая история из другого парка, про которую Микеле никогда не думал, и которую никогда не вспоминал. До нынешнего момента и нынешнего списка. Отчего-то дрожащей рукой, ощущая, как от необъяснимого волнения скручивает внутренности, и испытывая желание выкинуть этот листок к чертям, к третьему пункту Микеле в скобках вписал: "парки". И, может быть, стоило добавить очень старые истории про взгляды и вкрадчивые интонации, которые, впрочем, по мнению Микеле, не заслуживали такого большого внимания, чтобы записывать их в этот список.       Затем он написал отдельный пункт на другой стороне листа: "странные вещи, которые делаю я", и в список вошло с тем же волнением вписанное: "март 9-го", под которым предполагался тот шоукейз, где он Флорана зачем-то дразнил, потому что написать более конкретно Микеле не давало то самое напряжение, которому он некогда ставил галочки в тесте. Затем он дописал в этот список и свое предложение дружить, полагая, что более странного и неловкого поступка в его жизни не было.       Перевернув лист обратно, он добавил к третьему пункту историю с несостоявшейся дуэлью, хотя оставил её под вопросом, потому что она была вполне обыденной. Быть может, была обыденной в тот момент, когда происходила. Рассматривая её сейчас, Микеле подумывал, что не представляет нынешнего Флорана в подобной ситуации, а он ведь уже прекрасно со всеми сдружился. И он не мог даже вообразить, чтобы Флоран весь из себя такой спокойный погонится за кем-то с плеткой. Затем Микеле осознал другую важную вещь, перевернул лист и вписал в список своих грехов: "провоцирую его на эмоции?". Он думал, что грешил этим в последнее время, но постепенно приходило осознание, что начал ещё на встрече в финале кастинга, и не заканчивал до сих пор. Так что с камнем на сердце Микеле также приписал: "а зачем мне это?", и начал всерьез размышлять над поставленным вопросом. Иногда он приставал и к другим членам труппы, но в ответ они приставали к нему, и это прекрасно друг друга уравновешивало – все провоцировали друг друга и всем было нормально. Но Флоран никого не провоцировал, он был патологически спокоен большую часть времени, почти не поддавался на попытки его задеть, и даже стоически пережил ту самую карточную сцену в парке. Микеле поставил вопрос рядом со словом "парки", вспомнив, что эта затея совсем не принадлежала Флорану.       И, в-третьих, второй пункт оставался самым проблематичным. Совместное проживание и всякие непонятные вещи можно было списать и на дружбу, и на ситуацию Микеле с его бесконечными стрессами, от которых ничего толком не помогало. Конечно, в связи с этим не было ничего удивительного в том, что границы личного пространства сдвинулись настолько. Вздохнув, Микеле снова перевернул лист и с трудом выписывая каждую букву добавил отдельный список: "почему меня это так волнует?", на который он долго смотрел в ожидании озарения, но озарение не пришло. Микеле вернулся к пункту номер два, который нельзя было объяснить ничем – Флоран иногда говорил странные вещи. И ничего не смог в него вписать, потому что последнее его "если ты будешь так реагировать, я тоже не доживу" было настолько плохо, что Микеле не был в силах найти даже нейтральную формулировку. От одного воспоминания бросало в дрожь и холодный пот собирался на шее, распространяясь вниз по спине. Долго смотря на список и не находя никакого ответа, Микеле снова вернулся к своему отдельному пустому списку и списку его проблем, но и они не давали ему ответы. Микеле понял: что-то действительно его беспокоит, что-то не дает ему нормально воспринимать все эти действия со стороны Флорана, казалось бы, вполне обыденные, и все его совсем не обыденные слова списать на что-то простое и понятное. Но не мог понять, что именно. Микеле смотрел на списки, периодически переворачивая листок туда сюда.       Из всего погружения в мир рассуждений выходило: с официальной дружбой что-то было не так. Но что именно только предстояло выяснить.       В один из невероятно холодных даже по Парижским меркам дней Микеле начал скучать по теплу. Космические цены на отопление не слишком мотивировали им пользоваться, тем более, когда у тебя едва ли стабильная работа со стабильной зарплатой, а старый дом Флорана и без этих космических трат требовал денег на свой бесконечный ремонт. Потому с теплом в нем было совсем плохо, и, даже завернувшись в несколько слоев теплой одежды, Микеле подумывал о доме. Зимой эти мысли особенно часто его посещали, но никогда не оставались надолго, потому что тепло от них становилось только в метафорическом плане, а иногда и вовсе лишь холоднее. Зато у Флорана был прекрасный теплый плед, который Микеле зарезервировал под свои нужды. Сам по себе Флоран, казалось, к нехватке тепла был привыкший и адаптированный, холод его словно не беспокоил, на плед он не покушался, мирно перебирал струны гитары на диване и даже не кутался в несколько слоев одежды. В этой атмосфере ленивого выходного ничего не хотелось делать, а по мере отогревания накатывал сон, с которым Микеле всеми силами боролся. В этот день они почти не разговаривали, хотя, в отличие от самых ленивых выходных, Флоран не забрался в дальний угол спальни, зарываясь в музыку с головой. Но, может быть, его необычное поведение было связано с тем фактом, что на этот раз он ничего не писал. Микеле с альбомом на коленках и карандашом в руке смотрел на пустой белый лист и думал о том, что за песня всё же существовала в листах Флорана, о чем она была, и услышит ли он её когда-нибудь. А ещё у него не было в голове ни одной идеи, потому что рисовать виды из окон стало скучно и утомительно – теперь Микеле видел его каждый день, постепенно вид терял свои особенности, превратился в обыденность, ну и надо двигаться дальше. Так что, смотря в альбом, Микеле думал совершенно не о том, он думал о песне, которую ему обещали когда-нибудь сыграть и о листе-списке сомнительных вещей, который Микеле аккуратно спрятал в глубину альбома. Потому что, ему казалось, что его вещи Флоран трогать не станет. А выкинуть лист к чертям что-то не давало. Раскладывая эти размышления по полочкам, Микеле принялся выводить первые легкие штрихи.       К моменту, когда что-то начало вырисовываться и складываться, Флоран обратил внимание на его увлеченность и спросил:       – Что ты там так усердно рисуешь?       Едва ли не впервые заговорив за день, не считая каких-то базовых обменов приветствиями с утра. День приближался к своей середине, но утренняя тишина была уютной и не вызвала никаких проблем. Микеле поднял взгляд от альбома, глянул на Флорана, затем вернулся к альбому и скептически осмотрел рисунок в поисках сходства. Выходило, быть может, пока что, довольно схематично, но в линиях угадывались изгибы гитары, полосы струн, а также немного самого Флорана.       – Как закончу, тогда и узнаешь, – передразнил его Микеле, вспоминая историю о песне.       В ответ на это Флоран решил поступить умнее – он поднялся, чтобы посмотреть сам. Микеле на секунду подумал, может, стоит показать, но быстро закрыл альбом, недовольно убирая его подальше.       – Да ну дай посмотреть, – непривычным выпрашивающим голосом протянул Флоран. Раньше от него Микеле подобного не слышал, уже ждал, что вскоре придется защищать альбом силой, потому что помимо рисунка в нем содержались и некоторые более опасные вещи, вроде списка, с назначением которого Микеле ещё не определился.       – Ты мне песню не показал, и я не покажу, – ответил он в итоге.       – Так это месть?       – Это справедливость.       – Тебе всё равно не понравится.       – Опять за меня решаешь?       – Да нет, – слегка расстроенно улыбнулся Флоран, – просто знаю, что не понравится.       Микеле не представлял, в какой вселенной ему могло не понравится что-то, сделанное Флораном. И почему оно должно ему не понравится.       – Ты не можешь этого знать, – сказал он, на что в ответ Флоран неуверенно пожал плечами.       – Ладно, я думаю, что не понравится.       – И почему ты так думаешь?       – Потому что, – начал было он, но быстро стушевался, вздыхая. – Сложно объяснить.       – Ну вот и не решай за меня, – сказал Микеле, ощущая, как атмосфера набирает нервозности, неуютности и непонятности. Флоран на альбом больше покушаться не стал, но и к гитаре не вернулся, что означало, что Микеле не мог дорисовать картинку правильно. А рисовать по памяти он уже утомился, да и выходило как-то так себе. Флоран в это время стремительно скрылся на кухне, послышался шум воды, что продолжался какое-то время, затем Флоран вернулся и задумчивым взглядом очень долго смотрел на Микеле. В ответ тот тоже смотрел долго и задумчиво, не понимая, чего от него хотят, пока Флоран не сказал:       – Поделись пледом.       От удивления Микеле почти открыл рот, чтобы сказать: "да тебе же он не нужен был, сам сказал", но решил, что эту часть можно опустить. Но отдавать плед Микеле не планировал, потому что это уже был его плед. Практически его (на самом деле, где-то в нераспакованных коробках существовал действительно его плед, но Флорану об этом знать не обязательно).       – Если только кусочком, – сказал Микеле в конце концов.       Флоран отмер из своего задумчивого вида, улыбнулся, устроился на диване и начал смотреть выжидающе. Надеялся, что Микеле вместе с пледом на диван переберется сам, что ему, в конце концов, пришлось сделать, потому что другого варианта поделиться кусочком не существовало. Путь до дивана вышел короткий, но холодный. Микеле не понравился, учитывая, что в последнее время с холодом у него всё стало ещё хуже, чем раньше, особенно плохо было в том году, вероятно, из-за всех этих его психосоматических проблем. Но конкретно сейчас холод снова пробирался через него, замораживая всё, что попадалось на пути. Микеле в конце концов устроился на диване, оставив альбом на кресле, и иногда бросал в его сторону обеспокоенные взгляды. Флоран натянул на себя половину пледа, какое-то время молча отогревался, но затем, вероятно, заметил эти подозрительные взгляды, потому что спросил:       – Что же ты там такого рисовал?       – Ничего необычного, – ответил Микеле слишком поспешно. Флоран, усмехнувшись, сделал вид, что собирается дотянуться до альбома. Но для этого ему бы пришлось перебраться через весь диван, на котором с этой стороны Микеле собирался не дать ему этого сделать. Он понимал, что Флорану всё равно ничего сделать не удастся, но поймал его за руку, что тянулась в сторону кресла. В ответ Флоран улыбнулся ещё коварнее, достал вторую руку из-под пледа и принялся разжимать ей пальцы вокруг своего предплечья. Микеле не слишком сопротивлялся, хотя, вероятно, должен бы был. Ему было тепло и сонно, чтобы действовать и реагировать как-то активно. За это он и поплатился, потому что, когда Флоран высвободил руку, а Микеле спрятал свою обратно в тепло, случилось неожиданное и невозможное. Флоран сначала дернул плед на себя, отбирая часть тепла, которую Микеле только-только отвоевал.       – Ты чего творишь? – успел возмутиться он, но оказалось, что план Флорана (если у него вообще был план) состоял далеко не в этом. Микеле не успел как-то отреагировать, когда оказался замотанным в плед с головой, вдобавок упав на диван от резкого движения, и от него же Флоран неудачно свалился следом, тихо посмеиваясь. Отфыркиваясь от шерсти, Микеле попытался вынуть из кокона голову, что оказалось очень сложно, учитывая, что руки Флорана вместе с пледом обернулись вокруг него, и чтобы вынуть из этого кокона хотя бы одну руку, Микеле пришлось сильно постараться. Больше всего ошарашен он был тем, что это вообще случилось. И не знал, что думать по этому поводу. Флоран в конце концов одну руку (ту, что находилась со стороны спинки дивана) из-под него вытащил и уложил на плед сверху, потому что удобного в этом было мало, отчего Микеле получил возможность, наконец, убрать плед с лица и вынуть голову на свежий воздух.       – И что это такое было? – спросил он недовольно.       Продолжающий удобно лежать на нем сверху Флоран ничего не ответил.       – Ты тяжелый вообще-то, – попытал Микеле удачу второй раз, но и на это Флоран предпочел ничего не говорить. Микеле мог видеть только макушку, так что ничего совсем-совсем не понимал. Он прислушивался к дыханию, смотрел на неподвижного Флорана, и эта ситуация неожиданно казалась вполне обыденной. Микеле бы добавил этот момент в тот самый список странных вещей, но в самой ситуации ему было относительно комфортно (не считая того, что дышать было трудно). Он немного поерзал, чтобы найти более удобное положение, вытащил вторую руку из-под пледа, первую положил чуть выше использующего его в качестве подушки Флорана, по коже прошелся холодок, но он был терпимым. Находясь под воздействием этой необъяснимой ситуации, словно под гипнозом, Микеле дотянулся до макушки Флорана, которая мирно лежала у него на груди, и осторожно коснулся в ожидании реакции. Флоран, наконец, пошевелился, поднял голову, не отрывая ее от пледа, посмотрел наверх. Микеле молча ему улыбнулся, всё же запуская руку Флорану в волосы. Они были мягкие и в них можно было погреться, а Микеле старался не думать, что он вообще такое делает, плыть по течению, куда был оно не привело. Затем Флоран, убедившись, что ничего серьезного не случилось, что воевать с ним не планируют, уложил голову обратно, чуть пошевелился, переложил руку у спинки повыше, совсем рядом с рукой Микеле, отчего они соприкоснулись. Микеле смотрел на их лежащие рядом руки, и некоторые мысли начали посещать его голову. Он вспомнил, как уже думал над этим, но в прошлый раз эта мысль не добралась до логичного завершения: иногда Микеле держал за руки девушек из труппы, вроде Мелиссы или Клэр, если кто-то волновался или был в плохом настроении, а иногда они также друг с другом обнимались, но вот с Флораном они только обнимались. Микеле решил, что надо исправить эту несправедливость, осторожно, как и в первый раз, словно боялся, что Флоран (уже после того-то, как сам замотал Локонте в плед) внезапно может негативно отреагировать на подобные действия, взял его за руку. Флоран отреагировал, не негативно, но отреагировал, поднял голову, смотря с прищуром, несколько дезориентировано, возможно, просто успел уснуть. Микеле неуверенно, но попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривоватой, но хуже не сделала – Флоран отчасти успокаивающе улыбнулся в ответ, сжал его руку покрепче и положил голову обратно. Затем он скатился чуть на край, наконец, давая Микеле возможность нормально вздохнуть, но не отпустил его руку. И Локонте в ответ не сделал ничего.       В этом необъяснимом тепле и спокойствии сон победил Микеле в неравной схватке. Он не мог сказать, сколько времени прошло, но разбудило его движение – Флоран всё же покинул его, поднимаясь, тепло ушло вместе с ним и, не слишком осознавая, Микеле крепче сжал его руку, не желая отпускать. Затем, также с закрытыми глазами, он ощутил мягкое, теплое и влажное прикосновение к тыльной стороне ладони, а следом Флоран сказал:       – Спи дальше, – и, когда его дыхание пришлось теплом по коже Микеле осознал, что Флоран его в руку поцеловал. Но во сне это было не слишком будоражащее открытие, которое стерлось, стоило сну победить второй раз.       Незадолго до Рождества, когда с выходными уже было более или менее понятно, Анжела уговорила Микеле поехать домой, потому что "мы не были дома в том году, и в предыдущем году тоже, нас скоро в лицо знать не будут" (при этом её мало волновало, что дома они были, но не на Рождество). С этим оказалось трудно спорить, учитывая, что выходных у него вышло достаточно, чтобы провести время с семьей. Квартира продолжала оставаться ненайденной, что несколько в усугубляло воодушевление от поездки, а ещё была другая проблема, существовавшая прямо здесь и сейчас. Микеле смотрел на белые и черные полосы синтезатора, по обыкновению уже почти не различал по ощупь, где заканчивается одна клавиша и начинается следующая, в голове было неповторимо пусто, и он не мог вспомнить, когда в последний раз ему было так плохо. Уже в который раз тихо вздохнув, он обернулся в сторону Флорана.       – Ты не мог бы уйти? – спросил Микеле, ему самому стало не по себе от того, как жалобно прозвучал его голос. Флоран оторвался от ноутбука, чем бы он там не был занят, и удивленно спросил:       – Что?       Микеле не слишком хотелось объяснять, что в голове не возникает ни одной идеи, хотя он обещал, что закончит сегодня.       – Мне не комфортно, когда кто-то стоит над душой, – признался он.       – Опять не хочешь, чтобы я слушал? – спросил Флоран, как обычно, угадывая самое основное.       – Не знаю, может быть, – ответил Микеле только чтобы не говорить: "да, ты абсолютно прав".       – Мне нравится, как ты играешь.       – А мне нет.       – Почему?       – Потому что получается не то, что я хочу. А сейчас в голове вообще пусто, – таки пожаловался Микеле, хотя не планировал. Его бесконечно раздражало, что так выходило, что эта история с соперниками и завистью никак не могла его отпустить, что за всё время он не нашел у Флорана ни одного изъяна (кроме того, что тот не всегда реагировал достаточно эмоционально, но и это уже сгладилось тем, что на сцене он был хорош, а в жизни спокойным настолько, что до сих пор действительно ни на кого не накричал), чтобы заставить свой внутренний голос перестать считать его чертовым идеалом.       Микеле услышал, как закрылась крышка ноутбука, и ощутил, как Флоран подошел ближе, совсем близко, оказался за спиной, так что Микеле внезапно и резко замер, одеревенел в ожидании чего-то. Флоран положил руки ему на плечи, и от неожиданности Микеле едва заметно вздрогнул.       – Ты отличный музыкант, – заговорил Флоран, медленно растирая его шею, – и отлично справляешься со своей работой.       Легкая приятная боль в мышцах заставила Микеле прикрыть глаза от удовольствия, но противоречивое желание не соглашаться никуда не делось.       – Нет, – сказал он.       – Да, – ответил ему Флоран, подкрепляя свои слова более резкими, жесткими нажатиями, отчего Микеле ощутил, как поднимаются приятные мурашки, и дрожь бежит вдоль позвоночника.       – Не достаточно, – продолжал настаивать он, хотя уже не слишком в это верил. Микеле считал, что у него всё хорошо, что он со всем справляется, но потом в поле зрения появлялся Флоран, у которого всё лучше, и который справляется лучше, и ничего с этим поделать он не мог.       – Достаточно, – сказал Флоран, внезапно обхватив Микеле за голову, его пальцы уперлись в подбородок, вынуждая запрокинуть голову и посмотреть наверх, и, когда Локонте, дезориентированный этой внезапностью, поймал взгляд, Флоран повторил. – Ты отличный музыкант. И всё у тебя получается хорошо.       Смотря на Флорана, Микеле вспомнил парк, и тот напуганный взгляд, которого он никогда у Флорана не видел ни раньше, ни после. Не видел и сейчас, не было в его взгляде ничего такого, что могло бы напомнить о том разе, выглядеть схоже, но Микеле ощутил что-то, что заставило его судорожно сглотнуть ком в горле. На секунду ему показалось, что Флоран наклонится ниже, как тогда, в парке. Он почти в это поверил. Взгляд Флорана говорил, что именно так он и сделает, если это продолжится ещё секунду. Микеле представил ситуацию так ярко и четко, что его воображение напугало его самого, он резко вывернулся из рук как можно быстрее до того, как мысль успела овладеть им, отравить его сознание, ощутил, как непрошенный жар развивается по шее, постепенно поднимаясь вверх, захватывая лицо, доходя до кончиков ушей, ощутил, как вспотели руки, шея и спина. Краем сознания на фоне колотящегося в ушах сердца Микеле услышал вздох Флорана, раздавшийся за спиной, после чего тот выполнил просьбу и исчез в спальне. Но это ничем не помогло. Теперь уже ничего не могло помочь ему вернуть сосредоточенность и хоть какие-то здравые мысли. Микеле осознал, что их официальная дружба только что разрушилась окончательно.       Поездка домой ничем не помогла. Микеле хотел отвлечься, он надеялся отвлечься, но продолжал думать, крутить в голове одну простую и ужасную мысль, которую всю дорогу до дома старался игнорировать, вытеснить из воспоминаний, сделать вид, что никаких проблем нет и ничего не случилось. Но, на деле, ничего и не случилось. Флоран вел себя, как раньше. Микеле старался вести себя как раньше, и, если бы всё действительно было как раньше, у него бы отлично это получалось. В автобусе он достал тот злополучный листок со списками и пробежался по нему взглядом, ощущая, как всё внутри горит от одной этой мысли – он решил, что должен дописать пункт, иначе не сможет нормально воспринимать ситуацию, нормально реагировать на Флорана. Черт возьми, как он уже реагировал раньше? И Флоран это заметил? Он уже всё это знал, давно понял и при этом делал все эти нелепые вещи?       Микеле взял в руки карандаш, ощущая, как он становится скользким в его пальцах, он мог чувствовать свой собственный учащенный пульс прямо под пальцами вокруг карандаша, и это было просто невыносимо. Он сказал себе, что должен написать, чтобы смириться, чтобы признать, чтобы пройти все стадии принятия безболезненно и быстро, но стоило только начать думать об этом, попытаться представить, как он пишет эту фразу, Микеле не мог даже начать, он чувствовал, будто все смотрят на него, хотя никого не было в радиусе нескольких мест вокруг. На весь автобус можно было насчитать троих человек, что сидели в другом конце. Микеле был тут практически один, никто не стоял у него на душой, и он думал, что должен сделать это сейчас, потому что дома точно кто-то будет всегда рядом.       Собравшись с силами, в список своих проблем он написал: "кажется, я…", но не смог закончить, в отчаяньи и смущении уткнувшись лбом в переднее сиденье. Это было просто запредельно сложно. Микеле не планировал, что всё так будет, что всё зайдёт в такие дебри. Он вообще не планировал, что всё превратится вот в это.       Взглянув на листок снова, Микеле, вздохнув, подумал, что нужно сделать это. Признать факт, как факт. Смириться с ним и жить дальше. Он снова взял карандаш в руку и, не отрывая головы от спинки переднего сиденья, почти не смотря вниз криво нацарапал: "кажется, я хочу его поцеловать".       И это было огромное достижение. Микеле выдохнул, ощущая, словно львиная доля напряжения отпускает его. Теперь он точно думал, что этот злополучный лист стоит сжечь.       И, хотя он надеялся, что это признание поможет ему успокоиться, оно не помогло.       Домашние дела и старые друзья отвлекли его совсем немного. Микеле не вспоминал о проблеме, пока был занят, пока был в компании, но стоило ему остаться одному ночью, как она возвращалась, мысли бомбардировали его голову. Все вокруг сочувственно кивали ему по поводу расставания с Синтей, но внезапно Микеле очень хотел вернуть ту тоску и грусть, которые заполняли его при мысли о расставании раньше. Потому что теперь ничего не могло его избавить от мыслей других, которые думать он совершенно не хотел.       Ночью Микеле закрывал глаза с этими мыслями, а во сне ему начали сниться сны, которые он не хотел видеть. В первый раз ему приснилась сцена в парке, но вместо того, чтобы просто дать Флорану уйти, как и было в реальности, Микеле притянул его обратно, улыбаясь, и Флоран тоже улыбался, а потом снова поцеловал, и всё у них во сне было здорово. В отличие от реальности, в которой Микеле не знал, что делать с этими снами. Во второй раз подсознание также расширило ему самую последнюю сцену с синтезатором, и Микеле в ужасе пытался выкинуть её из головы, как только проснулся.       Как-то невзначай Пьеро сказал, что один его знакомый сдает квартиру, Микеле ухватился за эту идею как за спасительный круг. Он прожил с Флораном ровно два дня, переживая свое внезапное открытие, и был уверен, что тот точно заметил, что было не так. Что всё было не так, и не могло дальше продолжаться. Микеле настолько был уверен, что не могло, что успел найти знакомого, договориться с ним, посмотреть квартиру (которая была не слишком соответствующая критериям, но в свете новых событий критерии уже не имели никакого значения), и перевезти вещи ещё до того, как Флоран успел вернуться.       И самая большая проблема была в том, что он ничего не сказал Флорану по этому поводу. Просто не нашел в себе силы даже написать ему, не то чтобы позвонить. Микеле очень нуждался в тишине и одиночестве, ему нужно было время, чтобы избавиться от этого дурацкого желания и вернуться к нормальной жизни, и он точно не мог этого сделать, пока Флоран существовал рядом двадцать четыре на семь.       В театре после, ожидаемо, Флоран его игнорировал. Микеле бы тоже игнорировал того, кто оставил ему записку с ключом у консьержки, потому что не нашел сил отдать его лично. И даже так два вечера на сцене прошли почти неплохо. Маэва спросила, не поссорились ли они, Микеле ответил, что не знает. Мерван спросил, не поссорились ли они, и Микеле снова ответил, что не знает. Он отвечал это всем, потому что все спрашивали из-за того, насколько это было заметно. Иногда Локонте ловил на себе взгляды Флорана, а также был уверен, что тот ловил на себе его взгляды, и тоже прекрасно знал, что Микеле знает. Эти взгляды были совершенно не те, что раньше, не те, которые Микеле не нравились, потому что были странными. Теперь он понимал, что странность была не во взглядах, это он сам был странным. И, быть может, видел то, чего не было, ещё до того, как осознал, что всё очень плохо. Микеле думал, что, может быть, дружить он хотел уже тогда, потому что был сломан и искорежен ещё с момента первой встречи. Флоран сейчас смотрел на него холодно, словно не было никаких хороших отношений, Микеле, когда замечал этот взгляд, вспоминал, как когда-то думал, будто бы их дружба ему только померещилась и на самом деле её не существует. И вот сейчас это было как-никогда близко к действительности. И, конечно же, не было больше никаких объятий после спектакля. Микеле умирал почти по-настоящему, и никто не бросал ему спасательный круг, чтобы вернуть в реальность. Он чувствовал себя неправильно, даже при том, что вся труппа продолжала обнимать друг друга после поклонов, Микеле чего-то не хватало, но, скрепя сердце, он прекрасно понимал, чего именно. Вернее, кого. И почему. И это приводило его в отчаянье. На третий день это отчаянье поглотило его настолько, он погрузился в него полностью, вложил свою тоску и тревогу в персонажа, что в конце концов запутался в своих же чувствах, назвал Флорана по имени прямо на сцене, потерявшись окончательно. Все реплики вылетели из его головы, как только он увидел, что тот ужасный холодный взгляд, которым Флоран награждал его эти несколько дней, наконец потерпел, и как сам он сделал маленький шаг вперед и протянул ему руки. Микеле вцепился в него, словно действительно собирался умирать, словно не будет другого раза, и без того разбитое состояние разваливало его на куда большее число фрагментов, что Микеле начал плакать, а Флоран его к себе прижал, будто бы не было никаких ссор и проблем, и всё у них хорошо с самого начала, как в том сне. Это тепло и иллюзия нормальности привела Микеле в чувство, он вспомнил, что оставался на сцене, что должен был доиграть роль, потрепал Флорана по голове. И постарался взять себя в руки. Моцарту на смертном одре в который раз эмоции Микеле подходили как влитые, и непрекращающиеся слезы, и даже то, что он не мог нормально произносить текст, не прерываясь на дурацкие всхлипы. Моцарт умирал, ему можно было всё, и конкретно сегодня Микеле очень хотел умереть вместе с ним.       После спектакля, Флоран заговорил первым:       – Не хочешь всё-таки объяснить?       И имел в виду он совсем не ситуацию на сцене – Микеле понял это по его взгляду.       – Прости, – сказал он, радуясь, что голос больше не дрожит.       – Если ты нашел квартиру, не обязательно было делать из этого такое представление.       – Прости, – повторил он, не зная, что ещё сказать. Рассказывать правду Микеле точно бы не стал, не смог, да и Флорану слушать тоже не захотелось бы.       – Но, может, всё же объяснишь, что за спешка и конспирация?       – Не могу.       – Почему?       – Просто, – Микеле вздохнул, пытаясь подобрать правильные слова, поразмышлял о том, что стоит говорить, и принялся врать, – это знакомый брата её нашел, и надо было решить быстро, так что я не стал тебе говорить, потому что не хотел тебя отвлекать.       – Это ладно, – кивнул Флоран, – но что тебе мешало ключ-то отдать?       Микеле вздохнул, не зная, что ответить, и молча начал бросать на Флорана жалобные взгляды говорящие: "Не спрашивай меня об этом, ладно?". Флоран его взгляды понимать совершенно не научился, но ответа долго не ждал, вздохнул, закрыл глаза, потирая переносицу, словно переживал приступ раздражения. Микеле очень не хотел быть тем, кто портит его настроение. И очень хотел ему помочь, но не знал, в каких они теперь отношениях, и считается ли объятие на сцене за примирение.       – Я уже говорил, что ты иногда не можешь не раздражать?       – Ага, – неуверенно кивнул Микеле. – Несколько раз.       – Почему тебе обязательно нужно быть таким?       – Раздражающим?       – Непонятным. Я только начал думать, что всё хорошо, а потом узнаю, что ты съехал. От консьержки. Это ведь ты сказал, что хочешь быть друзьями, а теперь что?       Нотки в голосе Флорана были те самые, с претензией, которые обычно люди кричат, но не Флоран. Они больно и неприятно резанули Микеле по сердцу и он ощутимо съежился, не зная, как объяснить. Его нервная система была настолько расшатана, что держалась на соплях.       – Это не так, – сказал он тихо и разбито, – я хочу дружить и не хочу, чтобы мы и дальше друг друга игнорировали.       Потому что это было невыносимо, ужасно, тягостно, выкачивало из Микеле все силы. Но он не мог объяснить, и, казалось, что Флоран ничего не поймёт, если он не скажет ему прямым текстом, что банально сбежал, потому что не знал, как находиться с ним в одном помещении с этими новыми открытиями. И желаниями.       – Ладно, – вздохнул Флоран уже менее раздраженно, – просто… не хочу думать, что сделал что-то не то.       – Это не из-за тебя, – поспешно едва ли не перебил его Микеле. – В смысле ты ничего не сделал такого. Это я не подумал, что… ты решишь, что сделал что-то не то.       Проблема была только в том, что теперь Микеле начал переосмыслять и, может быть, Флоран действительно сделал много своеобразных вещей, из-за которых всё и случилось. Они оба сделали, с самого первого дня знакомства. С некоторой паникой Микеле осознал, что его, вероятно, переклинило уже тогда, когда он отдал Флорану гитару на кастинге, потому что почему ещё он мог бы отдать гитару кому-то, кого только что встретил.       – Просто давай разговаривать. Там, о проблемах. Тебе же об этом психотерапевт говорит, да? – сдался Флоран окончательно.       Микеле кивнул, очень четко понимая, что никогда не расскажет ему об этой проблеме.       Вопреки желанию, вопреки представлению, что принятие неудобного факта поможет вернуться к старым-добрым деньками, Микеле с тоской осознавал, что ничего не вышло. В своем желании и представлении о том, как это желание исполнить он очень сильно промахнулся.       Оказалось, что жить одному, по крайней мере, очень одиноко. И по той же причине Микеле стабильно оказывался там, где было не одиноко: слишком рано перед началом спектакля, в баре с друзьями, в гостях у сестры – буквально где угодно, лишь бы не оставаться в одиночестве, потому что как только он оставался, мысли начинали грызть его со всех сторон. Злополучный листок Микеле всё же уничтожил, ему хотелось его сжечь, но из соображений безопасности он только порвал его на мелкие кусочки, чтобы слова больше не могли собраться в предложения, и выбросил, потому что листок ничем не помог.       Одним вечером на сцене Масс под увлеченно-заискивающими взглядами трактирщика Мервана притянул Микеле в середине песни к себе, создавая весьма противоречивую ситуацию, которую Микеле толком не успел оценить в полной мере, после чего танцор смачно чмокнул его в губы, вызывая у Микеле сначала нервный смех, но затем он толкнул Масса назад, и постарался сделать вид, что понял и оценил шутку. Когда-то Микеле задавался вопросом, что должно было его смущать в ироничных, шутливых поцелуях на сцене. Теперь до него дошло, что именно. И Масс сам по себе не оказался внезапно привлекательным в том самом романтическом или сексуальном, или каком угодно ещё плане, ничего не случилось, внезапно мир не перевернулся с ног на голову. И даже выход в первой сцене всё ещё был для Микеле дурашливой обыденностью. Потому что он знал, что не случится ничего экстраординарного, чего-то вне сценария. Но на секунду он подумал о том, о чем не должен был думать, и эта заминка, ему казалось, была заметна вообще всем вокруг. Он даже, ей-богу, ручки ему на груди сложил, словно невинная девица, что было самым отвратительным и раздражающим. Он был настолько глубоко погружен в это размышление, что не мог перестать ненавидеть себя за это. За то, как странно себя ведет, хотя ничего не случилось, за то, что ненужные мысли не покидают голову. И ситуация на сцене была здесь даже не причем.       Уже в конце вечера Масс с насмешливой интонацией спросил, завалившись Микеле на спину чуть ли не целиком:       – Понятно, чего Фло от меня отмахивается, но ты-то, ты-то почему?       От упоминания Флорана в этом идиотском контекте Микеле слегка подвис, ощутил волнение и смущение, хотя никто не должен был догадаться, как низко он пал.       – Отстань, – ответил ему Микеле, потому что не знал, что мог бы ответить на такую претензию. Но Масс совершенно отставать не планировал, обхватил Микеле за шею покрепче, будто бы с целью задушить, хотя, конечно же, не настолько всё было плохо. Микеле, отчаянно пытаясь не смеяться (хотя смех выходил в большей степени нервным), старался из этого захвата выбраться. И при этом он до сих пор не получил свою обязательную порцию объятий, с которыми всё было хорошо, пока ненужные мысли не лезли в голову.       – Да отстань, – повторил Микеле снова, совершенно не звуча при этом достаточно раздраженно, чтобы Масс поверил в искренность его намерений. Но всё же отпустил, напоследок кинув грозный предупреждающий взгляд. Как оказалось, совершенно не ему.       Потому что позади раздалось:       – А я говорил: не надо всех подряд целовать.       Микеле вздрогнул от неожиданности и внезапности, а также ощущения, что в прошлый раз, когда Флоран говорил подобное, это прозвучало как шутка. Однако теперь он уже задавался вопросом, а была ли в шутке доля шутки?       Медленно Микеле обернулся, отчего-то ожидая увидеть у Флорана на лице нечто отрицательное, задержал дыхание, но, хотя Флоран чуть улыбался, Микеле совсем не чувствовал эту шутку такой, какой она показалась ему в первый раз. Его мысли были слишком далеки от адекватности. Он просто смотрел и видел слишком много всего, чего не замечал ранее. Флоран уже успел переодеться в повседневную одежду, его залитые лаком волосы слегка растрепались, Микеле никогда раньше не думал о том, насколько он красивый, насколько шел ему образ и… и не разрешил себе думать сейчас, но слова в голове складывались сами собой вообще не в то, что он хотел ответить.       – И что же мне тогда делать? Мне грустно и одиноко, – зачем-то сказал он, отчего округлившиеся от удивления глаза Флорана и его взлетевшие вверх брови Микеле позабавили.       – Помнится, ты говорил, что серьёзно относишься к отношениям, – очевидно, продолжал шутить Флоран, но Микеле уже был деформирован настолько, что не слышал даже намека на шутку. Он слышал, как сердце стучит в ушах слишком громко, чтобы делать очевидные выводы. Вспомнил, в каких обстоятельствах случился этот самый диалог про отношения, и чем он закончился, от напряжения он всерьез начал ощущать ком в горле, состоящий из застрявших там слов. И, если бы он просто пустил все на самотек, и принялся бы возвращать свои обещанные объятья, Флоран бы точно заметил это. Так что Микеле сделал очень маленький шаг назад. Во многих смыслах.       И попросту сбежал.       Проблема действительно представляла из себя пропасть, из которой невозможно выбраться. Дни спектаклей постепенно заканчивались, а решения не приходило. Дома Микеле продолжал смотреть на ровные линии клавиш синтезатора и не мог избавиться от воспоминания, которое испортило ему всю жизнь, отравило и превратило её в тотальную неразбериху. Чем больше об этом он думал, тем чаще возвращались симптомы, потому что стресс никуда не делся. Так что на очередном сеансе после невыносимо длительной паузы, мадам Моро спросила снова:       – Что-то вас беспокоит, но вы не хотите об этом говорить?       В правильном ответе Микеле не был уверен. У него сложилась некоторая теория, но она имела мало общего с тем, о чем говорить действительно было нужно.       – Возможно ли, – спросил он, чтобы сказать хоть что-то, – чтобы разные симптомы были связаны с разными ситуациями?       – Например?       – Те разы с нехваткой воздуха появлялись из-за… бывшей. А онемение превратилось в лучшего друга всех моих попыток заниматься музыкой. Иногда мне кажется, что это проклятье какое-то.       – Могу предположить, что разные проблемы ваш мозг вытесняет в разные симптомы. Приступы имеют более острую эмоциональную подоплеку. Что-то, что для вас представляет большую ценность в данный конкретный момент. Но, честно говоря, обычно это всё же страхи. У вас проявлялось подобное в связи со страхами?       Микеле покачал головой, и мадам Моро продолжила:       – Подумайте ещё вот над чем: когда, в какой ситуации и в связи с тем, появился каждый ваш симптом в первый раз; в какой ситуации он появлялся чаще всего; и в какой ситуации вам становилось лучше. Хотя мы уже говорили об этом, стоит окончательно структурировать.       Микеле задумался на какое-то время, решил, что так ничего не выйдет и принялся рассуждать вслух.       – Я знаю, что онемение изначально было связано с музыкой, но потом к ней присоединилась история с соперником, которую вы мне подкинули. И я не то чтобы отрицаю, наверное, так и и было, и, наверное, большую часть симптомов можно списать на нее, но не всю.       – Вы ещё испытываете эти симптомы в истории с соперником?       – Я, – Микеле запнулся, потому что начиналась та сфера, о которой говорить было нужно, но о которой говорить он не хотел, – мы не то чтобы общаемся в последнее время. Вроде как.       – Как это повлияло на ваше состояние?       – Очень плохо, – ответил Микеле, совсем окончательно стушевавшись. Он начал ощущать себя как на первой встрече с ней, когда пытался вжаться в кресло из-за вопросов, на которые не хотел отвечать.       – Почему, по вашему мнению, вы перестали общаться и почему ваше состояние ухудшилось?       Ответом на второй вопрос, вероятно, был первый, но, глобально, чтобы его понять, следовало копнуть куда глубже, чем Микеле был способен себе позволить. Он не ответил, и мадам начала копать сама:       – Хорошо. Я сделаю несколько предположений, а вы ответьте на них "да" или "нет", – сказала она и, дождавшись неуверенного кивка, продолжила. – Начнем с первой части. Вы говорили, что наладили отношения в коллективе, включая того человека, который не хотел с вами дружить, а потом вы посчитали, что это именно был соперником, так?       – Вроде того.       – Ваши взаимоотношения с тех пор улучшились?       От того, насколько они улучшилось Микеле бросило в дрожь. Он не слишком много размышлял над мотивами поступков Флорана, но чем больше о них думал, тем больше ему казалось, что не сам он заварил эту кашу. И в ответ на вопрос только медленно коротко кивнул.       – Вы потеряли интерес к этому общению?       – Нет.       – Ваш друг потерял?       – Вряд ли, это я всё, как обычно, испортил.       – Чем именно?       – Не могу сказать, – очень тихо ответил Микеле, ощущая желание отвернуться в сторону. Это было просто смешно. Но было.       – Вы не можете сказать, потому что это что-то эмоционально значимое для вас?       Он вздрогнул и прокашлялся, прежде чем ответить:       – Возможно.       Но голос всё равно прозвучал сипло.       – Вы сделали что-то, что не понравилось вашему другу?       Микеле вздохнул. Он ощущал себя на уровне желания ставить как можно больше галочек в опросниках тревожности, сердце громко и часто билось, руки потели, и было очень странно обсуждать это всё, когда он до конца не успел разобраться, чем это всё является.       – Да, но после мы вроде как помирились, а уже потом я… не знаю. Всё испортил.       – Как давно это случилось?       – На той неделе.       – И с тех пор вы не общаетесь?       – Не то чтобы совсем. Просто не так, как раньше. Я… не могу общаться, как раньше.       – Может быть, вы сделали что-то социально неприемлемое или неприемлемое для вашего друга? Чем-то его обидели?       – Я… на самом деле, никто ничего не сделал, – сказал Микеле и не смог остановить себя от желания закрыть лицо руками, надавливая пальцами на глазные яблоки, будто это могло чем-то ему помочь, – я просто с ним не разговариваю. Как раньше.       – Вы можете назвать причину?       – Думаю, да.       – Какова причина?       – Ну, не прямо таки назвать, – стушевался он.       – Хорошо, – кивнула мадам, – вы знаете причину, но не можете ее исправить?       – Совсем не могу.       – Эта причина связана с чем-то, – мадам сделала паузу, вероятно, подбирая слова, – конкретным? Материальным, например. Или какой-то эмоцией.       – Скорее, второе.       – Ваше общение усугубляет симптомы? – предположила она. Микеле хотелось бы, чтобы так было, но в реальности выходило сложнее.       – Я бы сказал, наоборот. Но иногда да, оно – причина симптомов тоже. Но чаще нет.       – Знаете, – вдруг вздохнула мадам Моро, – вы завели меня в тупик. Вы говорите, что ваше состояние ухудшилось, потому что, зная причину, отказались от того, что состояние улучшает?       Разбито и неловко Микеле попытался улыбнуться:       – Так и есть.       Однако абсурда ситуации это не исправило.       – Насколько ценна для вас эта причина? Вы можете пожертвовать ей ради здоровья?       – Она… не то чтобы зависит от меня. Скорее, вопрос даже не в моем здоровье, а в благополучии всех.       – Часто вы испытываете желание жертвовать чем-то ради всеобщего блага?       – Не замечал особенно.       – Или, может быть, вы только думаете, что жертвуете ради этого блага? Может быть, на самом деле, это только то, что лично вам кажется приемлемым, правильным и подходящим?       – Вы же даже не знаете, о чем речь.       – Главное, что вы знаете, – пожала плечами мадам, – я ведь не для того здесь, чтобы судить и осуждать. Я здесь, чтобы помочь вам понять, какие конфликты вызывают функциональные нарушения. И разрешить их. Мы с вами справлялись довольно успешно, но, я вижу, что к нашим старым конфликтам добавился новый. Давайте вернемся к началу, – она заглянула в свою тетрадь, – если эта тема пока для вас болезненна. Вы говорили, что симптомы связаны с конкретными ситуациями, но пока мы обсудили только один. Вы связываете свои приступы с бывшей девушкой, так?       Микеле кивнул.       – Они возникали при личной встрече или при воспоминании?       – В основном при встрече. Правда, один раз был, когда я просто про нее вспомнил, но тогда сама по себе ситуация была не очень.       – Расскажите о ситуации.       – Ну, – неуверенно протянул он. – Это было через неделю примерно после того, как все случилось. И… мы тогда поссорились. С другом.       – Не думаете, что пора начать называть его по имени? – улыбнулась мадам Моро, отчего у Микеле по спине пробежались мурашки.       – Не думаю.       – Хорошо. Вы поссорились и находились в стрессе?       – Можно так сказать.       – И при воспоминании у вас снова случился приступ удушья?       – Не полностью. Просто сердце закололо. У меня так было раньше. Говорил же – невралгия.       – А я совсем забыла спросить в прошлый раз об этом: как давно это у вас было?       – Не могу сказать. Пару лет так точно.       – То есть, вы могли бы отнести это состояние к первым симптомам?       – Вероятно. Если оно к ним относится.       – Вы не помните конкретные моменты, когда подобное возникало?       – Нет. Может, тоже в стрессовых ситуациях. Это давно было в последний раз.       – Насколько давно?       – Может быть, года два назад, – пожал плечами Микеле. Эта тема была проще, он воспринимал её спокойнее, но чувствовал, что вела она к чему-то большему.       – И через какое-то время у вас появилось онемение?       Он кивнул. Мадам сделала запись.       – И появилось удушье после расставания с девушкой?       – При встрече с ней после расставания.       – Когда вы начали с ней встречаться, невралгия уже была?       Микеле попытался вспомнить, но всё было как в тумане. И ему не хотелось думать о Синтии слишком много, чтобы не провоцировать свои чувства, мысли и симптомы.       – Не уверен. Думаете, эти приступы чисто специфичная реакция на нее?       – Удушье с большой долей вероятности. Вы впервые с ним столкнулись в конкретной ситуации, а затем оно повторилось в точно такой же. Как сейчас вы себя чувствуете?       Микеле попытался прислушаться, но, несмотря на стрессовый фактор этого разговора, он мог ощущать только легкую головную боль. Но и она могла быть связана буквально с чем угодно.       – Ничего такого.       – В тот раз, когда возник похожий, будем называть его малым приступом, вы испытывали стресс из-за ссоры с другом?       Микеле вздохнул – вот к чему оно шло.       – Мы тогда непродолжительное время жили вместе, так что в ссоре было мало приятного.       – С девушкой вы тоже жили вместе и ощущали себя неуютно, когда ссорились, так? Не даете возможность, что этот малый приступ был скорее связан с этой старой эмоцией необходимости находиться в одном помещении, оставаясь в напряжении из-за ссоры?       – Честно говоря, я об этом не думал. Но, возможно, что да. Все-таки это совсем специфическая реакция?       – Это наша с вами рабочая гипотеза. Но, если не появится в другой ситуации, то можно считать эту гипотезу почти теорией. Но вернемся к парестезиям, то есть, к вашему онемению, оно всегда было связано с музыкой и историей о сопернике?       – Думаю, да.       – Связь между этими событиями в том, что вы оба заняты музыкой, и у вашего друга, по вашему мнению, выходит лучше?       Микеле кивнул, но напряжение вернулось. Они ступали в те дебри, в которые ему ступать не слишком хотелось. А также потихоньку подходили к главному вопросу, на который он пока не ответил.       – При этом ваше общение улучшает состояние?       – По большей части, да.       – Допускаете, что появление симптомов связано с необходимостью признания?       На "признании" Микеле споткнулся, сердце-таки ворвалось набатом в уши, и он почти шепотом переспросил:       – Какого признания?       – Признания вас. Как музыканта. Как друга. Как личность. Особенно кем-то, кого вы считаете лучше.       "Признание" билось у Микеле в голове набатом, потихоньку теряя первоначальный возникший в его голове романтический подтекст, но обрастая подтекстом новым.       – Это, как вы говорили, моя потребность во внимании?       Мадам Моро улыбнулась снисходительно.       – Если вы хотите это так называть. Но я бы назвала всё же потребностью в признании. У нас у всех она есть, мы хотим знать, что делаем что-то полезное, что-то, что приносит нам радость, но и помогает другим получить что-то свое, хотим, чтобы нас любили в ответ.       Она как будто специально сказала это. Микеле видел лукавые нотки в ее взгляде и думал, что она всё поняла. Что она всё знает. Даже знает больше, чем он.       – Потому, – продолжала мадам, – я предполагаю, что та самая ваша причина, из-за которой вы стали общаться с другом не как раньше, связана с необходимостью признания вас. Скажите мне, вы думаете, будто бы это может не произойти?       – Почему я должен так думать? – спросил он настолько севшим голосом, что кто угодно мог догадаться о его плачевном эмоциональном состоянии. Не было ни единой возможности считать, что мадам Моро делала предположения. Микеле уже сдал себя со всеми потрохами, какие предположения?       – Потому что вы говорили, что всё испортили, и что это нечто эмоциональное. Из этого я полагаю, что вы можете считать, что какие-то ваши действия, или мнения, или слова были поняты или будут поняты вашим другом неправильно. Из-за этого вы выбираете вариант не совершать их вовсе, к тому же, мы ведь с вами уже в начале говорили о важности диалога, потому что проблемы были схожие. Ваша конкретная причина не важна, важен механизм – избеганием проблемы вы её не решите.       Это Микеле и сам прекрасно понимал, и даже то, что не хотел, чтобы Флоран догадывался, что всё сломалось и покатилось по наклонной вниз, потому он спросил:       – Даже если это что-то плохое? И если из-за этого всё может разрушиться?       – А разве всё не разрушается уже сейчас?       – В этом есть смысл, – согласился Микеле, вздыхая.       – Вы думаете, что ваш друг перестанет с вами общаться, если узнает об этой причине?       – Скорее всего.       – И он не перестанет, если не узнает?       – Не могу сказать. Но он уже обиделся из-за прошлого раза, когда я не сказал, что съезжаю.       – На таких мелочах и держатся взаимоотношения. На доверии. Попробуйте доверять своему другу. Может быть, он не так категоричен, как вам кажется.       Микеле попробовал. Вышло хуже, чем он планировал. Ведь он попросту не мог реагировать адекватно. Флоран спрашивал, всё ли с ним нормально, когда после того раза с Массом и нелепыми подтекстами, Микеле всерьез принялся его избегать. И на этот вопрос он не мог ответить честно, потому что, очевидно, нормально с ним ничего не было.       Потому что, вопреки своему желанию делать вид, что всё как раньше, Микеле не мог перестать смотреть. Он не замечал в себе такого отчаянного стремления до и почти не осознавал его сейчас. Ровно до тех пор, пока Эстель в своем красивом красном платье не замаячила перед глазами, едва ли не начиная махать ему перед лицом рукой.       – Земля вызывает Моцарта, – рассмеялась она, Микеле внезапно резко и слишком заметно дернулся, словно выплывая из забытья.       – Уже третий раз зову, – пожаловалась она, но не особенно всерьез, – на что ты так отвлекся?       Страх от того, что она и правда заметит, поднялся из самых глубин, куда Микеле старательно его утрамбовывал вместе со всеми этими неадекватными идеями.       – Да ни на что, – ответил он, стараясь звучать невозмутимо, но не был уверен, что у него вышло. Особенно легко можно было определить провал по недоверчиво поднятой брови Эстель. Это был антракт. Он почти закончился. Микеле около сцены просто ждал своего выхода. И где-то там чуть поодаль Флоран разговаривал с Маэвой и Солалем. Просто стоял и просто разговаривал, на что Микеле просто смотрел и… не мог перестать смотреть. Потому что Флоран был… Флораном с легким шлейфом Сальери. На него невозможно было не смотреть.       Из-за этого неконтролируемого состояния, когда Эстель позвала его, с её слов, в третий раз, Микеле едва справился с необходимостью перевести взгляд на неё. И когда она уже сама проследила за взглядом, Микеле ощутил, как сердце рухнуло куда-то вниз холодным камнем.       – Знаешь, – сказала она задумчиво, – ты, наверное, не замечал, но он постоянно наблюдает из-за кулис за тобой.       – Кто? – спросил Микеле настолько хрипло, не совладав с голосом, это позволило Эстель сделать вывод, что он всё прекрасно осознал, она улыбнулась и подмигнула.       – Уверена, ты понял.       – Совсем нет.       В ответ она окинула его вопросительным взглядом, Микеле попытался сделать вид, что не понимает, но, оказалось, что в необходимости скрывать эмоции, а не показывать их, его актерские способности сильно хромали. Эстель смотрела этим взглядом, почти испытывающим, пока Микеле не улыбнулся ей – кисло, с принятием и смирением.       – И что бы это значило? – спросил он хмуро, на что Эстель пожала плечами, будто бы её целью было сообщить этот совершенно обыденный факт, и уплыть готовиться в своему выходу дальше. Будто бы Микеле должен был на этот факт кивнуть и спокойно без задних мыслей принять его. Он хотел. Но не мог.       И пока он продолжал эту свою политику наблюдения со стороны с редкими разговорами и ещё более редкими взаимодействиями, спектакли просто закончились. В один момент Микеле проснулся утром с осознанием, что сегодняшний день – последний. И не знал, что делать с этим фактом. Перед началом вся труппа обнималась почти как на премьере, и чувства испытывала схожие, разве что помноженные на ощущение окончания, которое не прибавляло положительных эмоций.       На сцену Микеле вышел слишком не собранным, к антракту у него уже почти закончились слезы, хотя это была всего одна грустная песня. А после того раза, как Эстель просто к слову сообщила, что Флоран смотрит, Микеле начал это видеть. И это знание совсем не прибавляло его расшатанному эмоционально состоянию уверенности. У него не было проблем с песнями и симптомами от того, что Флоран существует где-то рядом. Больше никаких проблем с тем, что он слушает. У него были проблемы с тем, что он смотрит. Огромные проблемы.       Микеле знал, что он смотрит. Он чувствовал взгляд, он ловил его, если оборачивался в сторону закулисья (отчего старался избегать попыток туда посмотреть, чтобы узнать, там ли действительно Флоран или нет), мурашки бегали по коже от этого взгляда. Флоран не всегда там находился, естественно, у него могла быть куча других дел, но Микеле настолько осверхценил эту идею, что думал о ней постоянно. И, конечно, Флоран был поблизости на розах, потому что ему нравились розы. Та часть, которую Микеле никогда не мог понять: почему из всех песен Флоран выбрал в любимые две (розы и хищника), которые исполнял Локонте, и которые были одна трагичнее другой? Но теперь у него появлялись некоторые своеобразные идеи.       Быть может, потому Флоран был там и сейчас – стоял у портьеры и смотрел, пока занавес не закрылся, а Микеле не перестал различать реальность, потому что ничего не мог поделать с этим чертовым головокружением каждый раз. Он думал когда-то, что дело в Тамаре, где-то в начале, когда осознал свою дурацкую ревность к ней, но ничего с ней не делал, потому что у него были объятья шесть дней в неделю, а после и вовсе Флоран в свободном доступе, пока они жили вместе. Это явно было больше, чем могла позволить себе Тамара. Но вот конкретно в эти моменты, когда на сцене она падали на пол вместе, Микеле задавался вопросом: почему Флоран всегда начинает с неё? Когда он оставался, чтобы помочь им подняться, он всегда начинал с неё. Логически Микеле понимал, что так у него самого остается больше возможностей, но вкупе со старой ревностью этот факт не давал ему покоя.       Лежа с закрытыми глазами, Микеле думал только о том, что это был последний раз. Последний раз, когда ему пришлось даже не симулировать обморок, последний раз, когда он едва не сорвал голос, и последний раз, когда половицы скрипели рядом, пока Флоран помогал Тамаре подняться, чтобы после остаться на сцене ненадолго.       Ощущая эту тоску, Микеле открыл глаза. Он хотел не увидеть никого, ему внезапно стало так грустно и больно, что вариант, в котором никто не приходил, и он остался один, потому что никому нет дела, был так привлекателен с точки зрения самобичевания.       Он культивировал эту мысль пару секунд, пока открывал глаза. Но стоило их открыть, как реальность предложила ему свои варианты – оба они (Флоран и Тамара) были ещё здесь и о чем-то говорили. Короткий разговор вежливости, в духе Флорана. Микеле понятия не имел, почему его это волнует. Почему это так раздражало и бесило, почему эти мысли так внезапно залезли в его голову. Из-за них он поднялся слишком резко, продолжая ощущать головокружение, но при этом испытывая желание уйти подальше.       Это было нестерпимо и слишком мучительно – смотреть на них.       Флоран всё же догнал его, пока Микеле не успел далеко уйти, но он бы и не успел, учитывая, что мир вокруг кружился и сверкал. И, судя по всему, в особенности по тому, как кто-то на пути пытался его поймать, Микеле не слишком хорошо выглядел, так что тот факт, что Флоран его догнал, спрашивая о самочувствии, не был так уж необычен. Микеле нехотя отмахнулся, испытывая противоречивое желание делать всё наоборот. Они и без того так себе общались в последнее время, но сейчас Микеле хотелось усугубить всё больше и, смотря на так и не уходящего Флорана, он осознал, что почему-то обижен на него из-за окончания спектакля.       – Последние объятия? – усмехнулся Микеле с толикой ненависти, по большей степени к самому себе.       Флоран обнял его, но совершенно отказывался соглашаться, сказал:       – Если ты думаешь, что так легко от меня избавишься, то зря ты так думаешь.       Отчего Микеле ощутил, что на этот раз точно развалится на части. Вцепился в него руками едва ли не отчаянно, как в самый настоящий спасательный круг реальности, уперся подбородком в плечо, хотя испытывал невероятное желание свернуться в клубочек под боком у Флорана, быть может, как в тот день уткнуться холодным хлюпающим носом ему в теплую шею и смотреть, как поднимаются мелкие волоски от щекотки.       Но носом хлюпать Микеле начал и сейчас. Флоран прижал его поближе, сжал покрепче, провел руками по спине сверху вниз несколько раз, словно котика гладил.       – Что-то ты совсем расклеился, – сказал он с легкой улыбкой. Микеле только угукнул ему возле уха, не планируя отпускать, пока его самого не отпустит. Слезы действительно закончились, но состояние разбитости осталось, а дрожь пробирала целиком. Тепло его немного успокаивало, и даже дурацкие мысли, стабильно лезущие в голову, не могли этому помешать – Микеле просто гнал их куда подальше. Он не мог позволить ничему мешать ему наслаждаться теплом. Даже Флорану, который собрался его отпустить.       – Так и будем стоять? – спросил тот, когда несколько попыток выбраться из рук не желающего выпускать его Локонте, не увенчались успехом. Но Флоран не звучал раздраженным, улыбка не исчезала из его голоса. Микеле молча сжал его ещё крепче, вжался сам, вынуждая Флорана начать неловко смеяться от нехватки кислорода.       – Если ты меня задушишь, никто не будет в восторге, – протянул он, смеясь.       – Пять минут, – сказал Микеле в итоге очень тихо. И, быть может, из-за разбитых и расстроенных интонаций в его голосе, Флоран погладил его по спине снова и ответил:       – Хоть десять.       На своем суицидальном номере с пластиковым ножом Флоран звучал так, словно это он совсем расклеился. Микеле ощутил острое желание поймать его на выходе со сцены, но не мог, потому что находился уже на ней.       А потом, когда все действительно закончилось, они долго плакали и обнимались, словно видятся в последний раз. И нельзя было сказать, кто в самом деле кого обнимал, из-за огромной грустной кучи-малы из всех принимавших участие. В конце концов, они решили, что это стоит отметить. Что стоит потратить целый день на то, чтобы отметить грандиозное и весьма печальное событие. Но даже так, конкретно сегодня вечером Микеле совершенно не хотелось оставаться в одиночестве из-за того, что он уже пропитался идеями окончания настолько, что, был уверен, не переживет, если останется один.       Но что было ещё хуже – Флоран заметил, что на него Микеле смотрит слишком часто, ловил взгляд, смотрел в ответ вопросительно, иногда едва улыбался уголками губ. И всё это только за то время, что они провели в гримерке после самого финального финала. И из-за того, что он заметил, он оказался достаточно смелым, чтобы отреагировать на это. Микеле называл это смелостью, потому что сам бы скорее был тем, кто задавал вопросы из разряда "тебе что-то нужно?" или и вовсе проигнорировал это. Но Флоран не проигнорировал и не задал банальный вопрос, он прошел мимо, пока Микеле аккуратно вытряхивал себя из жилета, и как бы невзначай сказал:       – Мы тут собрались отмечать уже сейчас. Не хочешь с нами?       Как будто Микеле был способен сказать нет. Тем более Флорану.       – Когда только успели? – риторически вопросил он в ответ и уточнил. – Мы – это кто?       Флоран огляделся по сторонам, словно кого-то высматривая, и сказал:       – Я уже не знаю, кто кого завербовал. Ну так что?       – Как я могу оставить вас в такое время и в таких начинаниях? – ответил Микеле слишком воодушевленно, ведь очень быстро ему пришлось осознать, что с самооценкой своего уровня остаточной энергии он основательно переборщил. Или, быть может, в процессе, когда речь опять зашла про "как грустно, но мы обязательно встретимся снова, будем собираться каждые выходные" он переборщил с алкоголем. Или все они с ним переборщили.       Потому что он точно открыл глаза, видя вокруг знакомые локации своей квартиры, а за окном ещё кромешную ночь, но не мог сказать, когда и как сюда попал. И сколько времени прошло с этого момента. Открыл глаза Микеле на диване, словно бы присел на него на полпути, чтобы не упасть. По ощущению качающихся внутренностей он мог сделать вывод, что прошло не так много времени, чтобы алкоголь успел выветриться достаточно. Но главный вопрос был в том, как он всё же попал домой?       Ответ на него нашелся с другой стороны дивана, приводя Микеле в праведный ужас. Хотя ничего не произошло. Наверное. С другой стороны дивана мирно сопел Флоран, и, ощущая несправедливость в этом факте, Микеле невежливо его растолкал, заставляя проснуться. Флоран осоловело похлопал глазами, медленно приходя в себя и медленно поворачивая голову, он молча вопросительно кивнул, ожидая, что там Микеле от него вообще хочет.       – Как мы тут оказались? – спросил тот.       – Отличная память, – усмехнулся Флоран, укладывая голову обратно на подлокотник, показал большой палец вверх, но ответил. – Солаль привез.       – Ладно, – кивнул Микеле, и содержимое головы неприятно булькнуло вслед за этим кивком, вынуждая его поморщиться. – Ты-то тут что делаешь?       – Ты не хотел меня отпускать, бормотал что-то про "больше не будем вместе играть, и как с этим жить", Со поржал и сказал выбирать один пункт доставки.       – Он не знает, где я живу. И ты тоже.       – Ты был весьма настойчив. Кстати, тут мило.       – Спасибо? – неуверенно-вопросительно ответил Микеле, не понимая, что делать с этим внезапным приглашением в гости, которого он не планировал. Флоран, впрочем, не был слишком придирчив. Микеле надеялся, что не был. Он попытался встать, но алкоголь сказал ему, что это преждевременное решение и с ним лучше повременить. Флоран, решив, что с разговорами они закончили, устроился на подлокотнике поудобнее и принялся возвращаться в свой сон. Что Микеле качественно не устраивало, потому что ему от дивана досталась только маленькая часть. Он пихнул Флорана снова, вынуждая его открыть глаза и спросить недовольно:       – Что ещё?       – Ты занял всё место.       – Не я виноват, что не могу спокойно поспать у себя дома.       – А, так ты меня обвиняешь в том, что ты занял мой диван? – должно было прозвучать грозно, но вышло даже приблизительно не так. Флорана совсем не напугало.       – Уверен, ты готов им поделиться. Я видел спальню, так что это малая жертва.       – До спальни нужно дойти. Чего я делать не хочу, потому что у меня есть прекрасный диван. Которым я не планировал делиться.       На этот раз Флоран, помрачнев, поднялся и от его взгляда Микеле растерял шутливость, которую, кажется, Флоран и без того не оценил. Микеле думал, что он скажет что-то вроде "а ведь я с тобой делился", и они спишут шутку на неудачную, но всё же не обидную, ненапряженную. Но Флоран смотрел мрачным несколько утомленным взглядом, при этом будто бы размышляя над чем-то. Микеле не выдержал.       – Я пошутил, – сказал он, на что в ответ Флоран слегка заторможено кивнул.       – Я понял.       – Тогда не смотри так.       – Как?       – Будто решаешь, уйти прямо сейчас или ещё меня помучать.       Ситуация, честно, выходила из под контроля. Флоран едва улыбнулся кисло и без действительно намека на радость. Микеле стало совсем тревожно, а когда ему становилось тревожно, просыпались его любимые симптомы – кончики пальцев начало покалывать, словно на холоде. С запозданием он осознал, что в квартире холодно, потому что отопление никто не включал. А Флоран продолжал смотреть, однако из его взгляда ушла мрачность и задумчивость, хоть он ничего не ответил по поводу ухода, Микеле пытался понять ответ из его выражения лица, но выходило так себе – этот взгляд было трудно считать.       – Что? – спросил Микеле, ведя плечами в попытке сбросить неуютное ощущение напряжения. Флоран смотрел в ответ с чем-то таким, что в очередной раз вызывало у Микеле непрошенные мурашки, а затем тот чуть погодя покачал головой, и что-то испарилось из выражения лица. Не слишком много анализируя, Микеле снова вернулся к мысли, что это Флоран во всем виноват – с этими его взглядами, поступками, вопросами и предложениями. Это он довел Микеле до этого… неадекватного желания.       – Ты это специально, да? – вырвалось у него до того, как он успел обдумать вопрос. К тому же алкоголь не давал слишком много пространства для разумности. Флоран удивленно похлопал глазами, но из-за не меньшей дозы алкоголя в его крови, сделал он это до смешного медленно.       – Что?       – Вот смотришь на меня так странно, а потом ещё странные вещи говоришь, чтобы меня добить окончательно, да?       – Что? – спросил Флоран снова, и по его лицу можно было легко прочитать, что он ничего не понял.       – Ну и не важно, – обиделся Микеле. По большей части, вероятно, на себя за желание задавать эти тупые вопросы.       Флоран, правда, активно пытался понять, что от него хотели.       – Как странно я смотрю? Почему странно?       – Потому что странно.       – Обычно я смотрю, что тебе не нравится-то? – насупился он, и, исходя из интонаций, Микеле сделал вывод, что пришла очередь Флорана обижаться. Но вопрос он задал самый важный, самый глобальный, который Микеле себе ещё не задавал. И ответ на него был неадекватнее всего остального: ему не нравилось не то, как он реагировал на этот взгляд. Не нравилось ему, что на самом деле, "не" из этого флорановского вопроса можно было просто вычеркнуть.       Что это было самой большой проблемой и самым большим открытием на сегодня. Микеле вздохнул поглубже, чтобы уложить эту мысль в голове – ему нравился Флоран. Целиком. Вместе со всеми взглядами, странными словами, его чертовой пробирающей до дрожи интонацией, которой он произносил реплики на сцене, гитарой, чуть ли не представляющей продолжение самого Флорана, даже его дурацкими предложениями, которые он постоянно говорил, не подумав, чтобы потом просто сделать вид, что ничего не было.       И не нравилось, что этот факт делает с ним самим.       – Не важно, – повторил Микеле снова и на этот раз, слава богу, иначе бы он точно не смог пережить это, Флоран не стал упорствовать – недовольно кивнул, но больше вопросы не задавал. Микеле тихонечко вздохнул с облегчением:       – Можешь забирать диван.       – А сколько сопротивлялся-то, – улыбнулся Флоран в ответ. Проблема была в том, что в очередной раз Микеле просто захотел находиться где угодно, только не в одной комнате с ним. Потому что это было слишком невыносимо. И пока Микеле не знал, в хорошем смысле или в плохом.       Тем лучше было то, что отмечать частичным (кого удалось собрать) составом труппы они начали днем. Микеле предпочел больше не пить во избежание новых внезапных открытий или, не дай боже, внезапных действий. Но собралось их не так много, как ожидалось, так что, в конце концов, и большая площадь им не понадобилась, это был почти обыденный старый-добрый вечер, напоминающий репетиции и немного спектакли после, с шутками, музыкой, разговорами и весельем. Параллельно он превратился в грустный вечер, когда Клэр невзначай сообщила, что не будет больше с ними играть, потому что не может одновременно быть в двух местах, и съемки в фильме ей кажутся более перспективными, и ещё много чего она успела сказать, пока все вокруг не навалились на неё гурьбой плача. А после откуда-то появился мешок, в который с заискивающим взглядом Ямин собирал с каждого по предмету, обещая самое непревзойденное веселье, самое незабываемое.       Проще говоря, Ямин принес им фанты. Микеле был, по личному мнению, слишком трезв для игр с остальными. Он положил в мешок кулончик, наблюдая, как Ямин собирает дань с остальных, старательно скрывая, что они кладут. После чего первый круг веселья прошел более или менее спокойно, разогревочно, ведущим-сочинителем вызвался быть Нуно, с его подачи Тамаре досталось задание встать на мостик, на что все разочарованно обиженно пожаловались. На второй круг Ямин потребовал другие предметы, потому что первые уже все видели, у Микеле, на счастье, кулончиков было в избытке. Сочинять гениальные задания на этот раз вызвался Мерван, от чего Флорану досталось задание сыграть на пианино ногами, что он старательно пытался сделать, пока не навернулся со стула под всеобщий гогот. После чего жалобно и обиженно посмотрел на всех с пола. Микеле ощутил острое желание пожалеть его, обнять, по голове погладить, поцеловать… но отбросил это желание как раскаленный предмет как можно дальше. Также Мерван ввёл в их прекрасную игру конструкцию "сделать что-то со следующим фантом", из-за чего Клэр оказалась в положении необходимости кого-то целовать, и пока Нуно доставал следующего фанта, заговорческим взглядом окидывая всех присутствующих, словно на ощупь пытался понять, кому принадлежит какой-то предмет, хотя Ямин во второй раз старательно собирал их в ещё большей тайне. Пока Нуно тянул предмет, все, затаив дыхание, ждали, переглядываясь. Но делал он это настолько медленно, что ожидание затянулось. Затем он вытащил из мешка браслет, хищно оглядывая присутствующих.       – Это мой, – рассмеялась Мелисса, и Клэр притянула её к себе, также смеясь, но совсем не по-дружески целуя в губы, хотя вообще-то Мерван не акцентировал на этом внимания. Раздались аплодисменты и веселые выкрики, Микеле, смотря на них, думал, что это у него всё куда-то не туда поехало, что он теперь воспринимает окружающих с какими-то дурацкими подтекстами. Потом последнему кулончику Микеле дали "парное задание" рисовать портрет за минуту, на что все опять расстроились, и свой очень корявый шедевр получила Эстель.       В процессе было решено не придумывать слишком много простых заданий, чтобы кто-то мог выйти сухим из воды. К этому времени кулончики Микеле закончились, и он был практически единственным, у кого вообще было хоть что-то, что можно было положить в мешок Ямина, так что дальше фанты превратились в бумажки с рисунками, потому что на большее их фантазии не хватило. Микеле нарисовал себе парочку звездочек, свернул листок несколько раз и кинул в мешок.       Тем ироничнее было, когда Мелисса ответила на классическое "что делать этому фанту?"       – Пусть станцует страстный, – она особенно выделила голосом последнее слово, – танец… со следующим фантом.       А Микеле из мешка вытащил свои же звездочки. И у него не было ни малейшей возможности угадать, кого он достанет себе в партнеры. По той же причине все вокруг превратились в ожидающих стервятников. Было несколько человек, которых можно вычесть, потому что они уже получили свою порцию веселья, а Микеле было интересно, насколько судьба к нему благосклонна. Он запустил руку в мешок, нащупывая первый попавшийся лист, и развернул бумажку под заинтересованные взгляды вокруг. На листе тоже была звезда, но одна. Микеле, а также стоящий за его спиной Мерван, и развернувшаяся к ним Мелисса задумчиво смотрели на рисунок, потом вокруг них столпились остальные, и раздался смущенный голос Флорана:       – А это моя.       Микеле успел бросить на него недоуменный взгляд, когда тот пожал плечами и ответил сам:       – Ничего в голову не пришло.       А когда первое удивление отошло на второй план, пришло осознание.       – И кто будет за девушку? – спросил Микеле, ощущая, что никаких адекватных мыслей в его голове попросту нет. Флоран несколько нервно пожал плечами, все вокруг разошлись, создавая некоторое подобие пространства, а также дополнительную атмосферу неловкости своими ожидающими взглядами.       – Это твое же задание, – ответил Флоран в итоге. Но это было совсем не то задание, которое Микеле был способен выполнить. Хотя он попытался взять себя в руки, что под этими пристальными взглядами вокруг выходило не очень. Мерван, стоящий позади, толкнул его вперед, хихикая, что только добавляло атмосфере чего-то… лишнего.       Осторожно и, пожалуй, слишком медленно, заметно медленно, Микеле протянул Флорану руку, и ещё медленнее шагнул ближе, протягивая вторую ниже, наблюдая, как с очень смущенной улыбкой Флоран берет его за протянутую руку, а вторую кладет на плечо. Вынуждая Микеле в конце концов подойти близко настолько, насколько подразумевает понятие танец вообще. Настойчивая мысль билась в голове "это должен быть страстный танец, страстный, а ты тут ведешь себя как размазня", почему-то звуча голосом Мервана-клоуна, который не то чтобы вообще-то разговаривал. Микеле сглотнул, оказавшись лицом к лицу с Флораном, тот снова улыбнулся и спросил:       – Ну так что на повестке дня?       Не спросил ничего серьезного, Микеле уже сломался, но попытался сделать шаг, Флоран честно последовал за ним, хотя Микеле понятия не имел, что он там собирался танцевать. Это выходила странная пародия на танго, слишком медленная, чтобы быть страстной, и слишком… пугающе неправильная и интимная, чтобы быть танцем. Чуть позже Микеле осознал, что вокруг них стояла даже слишком пронзительная тишина какое-то время. Затем кто-то начал, вероятно, выловив в неловких движениях ритм танго, напевать мелодию. Микеле вынырнул из своего внутреннего невозможно нервозного мира, и стало полегче. Уже не так медленно, но куда более спокойно они двигались из стороны в сторону под ритм, задаваемый остальными. До тех пор, пока Микеле, не переоценил свои возможности, решив рискнуть, и уронил их обоих на пол, потому что красивое финальное па у них не вышло – Флоран не ожидал, что кто-то будет заставлять его красиво и очень так себе прогибаться в спине, из-за чего потерял равновесие, а Микеле не ожидал, что он окажется тяжелее настолько, чтобы утащить Локонте вниз с собой. И где-то на полпути к полу они уже начали смеяться.       – Достаточно страстно, – похлопал им Мерван.       Микеле слышал это на фоне, потому что его падение прошло хорошо, он упал на мягкое. На, собственно, Флорана. Который даже не пытался его с себя спихнуть, хотя простонал что-то нехорошее во время удара от пол и выглядел в целом не очень счастливо. Вспомнив похожую сцену, где в этот раз они немного поменялись местами, до Микеле, наконец, дошла абсурдность всей ситуации, заставляя его покраснеть. И он очень надеялся, что никто этого не заметил, и того, как неловко, дергано и стремительно он отполз от Флорана подальше тоже.       В фанты после этого раза он предпочитал не играть.       Внезапным утром Микеле разбудил звонок, хотя он был уверен, что не ставил никаких будильников и вообще предпочитал беззвучный (что часто сказывалось на его систематических опозданиях), но звонок был. Он вырвал его из сна и, не до конца осознавая, что только что случилось, Микеле потянулся к телефону, чтобы разобрать что там написано. На экране светился номер Флорана, что вызвало только больше вопросов, когда Микеле решился ответить, начиная с того, что Флорану незачем было ему звонить. Особенно утром. Но он ответил хриплым "алло", и через небольшую паузу голос Флорана уж слишком обреченно вздохнул в трубке.       – Только не говори, что я тебя разбудил.       – А что?       – Ты знаешь, какой сегодня день вообще? – спросила трубка, Микеле глянул на нее с целью увидеть дату. Дата не сказала ему слишком много, пока он не всмотрелся в нее второй раз. Но всё равно не был уверен.       – Мы снимаем его сегодня? – спросил он слишком тихо от неуверенности.       – А ты думал когда?       В ответ он смог только обреченно простонать в трубку. Флоран на том конце усмехнулся, судя по звуку и добавил:       – Я думал разбудить тебя пораньше, чтобы не опаздывал, но потом решил, что ты будешь хмурый и унылый, а всё оказалось ещё хуже.       – Спасибо, – смущенно-виновато пробубнил Микеле мельком, судорожно пытаясь найти ответ на главные вопросы: сколько сейчас времени и за сколько он успеет собраться. Но на этот раз Флоран совсем не проявил свою "заботу" , быть может, наученный прошлым разом – звонил он не слишком заранее, но уже с куда большим запасом времени. По крайней мере, Микеле надеялся, что в более или менее быстром темпе может успеть собраться. Но, вероятно, завтраком придется пожертвовать. Флоран пожелал ему не опоздать и отключился, даже не прощаясь. Иногда Микеле раздражала эта его отстраненная привычка. Но сейчас времени на размышления у него не было.       В студию он успел почти вовремя, так что почти не заработал гневные взгляды со стороны вообще всех, кто был задействован в процессе. Мерван в своем извечном костюме клоуна сидел насупившись, в ожидании, и, заметив Микеле, по какой-то причине он первым делом пожаловался:       – Одного тебя и ждем.       Заставив Микеле ощущать это дурацкое чувство ответственности, которая была больше его возможностей, но с ним он уже привык жить, смирился, что никуда оно деваться не планирует.       – Я забыл про съёмку, – честно ответил он. Мерван хищно-коварно улыбнулся, предположительно, собираясь спросить что-то неприличное, но Микеле не успел его услышать, когда реальность сильно сжалась до маленькой точки. Завидев Мервана в клоунском костюме и памятуя прошлые записи клипов, Микеле подумал, что всё будет как обычно – платья, блестки, некоторые чрезвычайные варианты в слишком экстравагантных нарядах. Но в конце коридора замаячил Флоран в костюме, шляпе и солнцезащитных очках, и реальность вокруг Микеле дала сильный крен, предпочитая сыпаться крупными осколками. Флоран ему коротко кивнул, поднял руку, чтобы махнуть. Он находился достаточно далеко, чтобы Микеле не смог разглядеть его взгляд, но ему и не нужно было, потому что он уже пропитался достаточно и не мог отвести глаза.       Смех Мервана вырвал его из маленькой прекрасной реальности. Противный злобный чисто клоунский смех.       – Что? – раздраженно обернулся на него Микеле, снова ощущая легкую заторможенность при попытке перестать, черт возьми, смотреть.       – Дырку не прожги, – сказал Мерван сквозь смех, – он нам ещё пригодится.       – Очень смешно.       – Очень грустно, – совершенно наигранной интонацией печали ответил ему Мерван, поднялся с места и, по обыкновению, закинув свои длинные клоунские руки Микеле на плечи, добавил. – Интересно, кто просверлит дырку первым.       Иногда Микеле казалось, что вот этот вот его ночной кошмар из сценария очень хочет превратиться в ночной кошмар из жизни. Но за мерваноскими шутками скрывалась удивительная проницательность, от которой у Микеле холодели руки и сердце начинало биться чуть быстрее, мысли в голове становились вязкими, не поддающимися выбору, но он старательно это игнорировал.       Под смех Мервана, Микеле вырвался из загребущих рук, бросил на него через плечо злобно-обиженный взгляд и молча удалился в сторону и без того нервничающего из-за его отсутствия персонала. Из плюсов, которые Микеле вообще мог отметить в этот неудачно начавшийся день, костюм ему тоже шел весьма неплохо. Маэва почему-то с фотоаппаратом Солаля сделала по меньшей мере с десяток фотографий, едва Микеле завидев, так что можно было засчитать это за маленький плюс. Вторым маленьким плюсом Микеле засчитал себе в казну – он-таки довел Флорана. До чего бы он там не хотел его довести, но довел, ведь тот с полминуты неотрывно смотрел, совершенно по-идиотски улыбаясь. Отчего Микеле очень надеялся, что он сам не улыбается также в ответ, потому что это был бы совсем провал. Но говорить он ничего не стал, потому что был уверен, если начнет, контролировать то, что выбирается из его мозга и рта наружу попросту не сможет.       Они записали несколько версий красивого появления их всех у инструментов, затем Флоран без боя отвоевал себе гитару, и Микеле понял, что пропал он лично окончательно и бесповоротно, зависая намертво. Не успел даже осознать, когда остальные инструменты разделили между собой Мелисса с Маэвой. Смотрел неотрывно на чертового Флорана Мота с электрогитарой в костюме и шляпе и надеялся не закончиться как личность прямо тут, не умереть на месте от какого-нибудь тупого сердечного приступа, не слыша ничего, кроме пульса в ушах.       Затем чьи-то руки подхватили Микеле и начали настойчиво толкать в сторону барабанной установки. Он успел заметить цветные рукава костюма Мервана, а затем тот шепнул Микеле на ухо:       – Ты палишься. Держи себя в руках.       Ничего против барабанов Микеле не имел, разве что один маленький факт не дал ему нормально пережить этот кошмар – он уронил палочки, пытаясь красиво их провернуть, потому что – черт возьми зачем вообще надо было туда смотреть, – Флоран обернулся на него именно в этот момент, с тем самым взглядом, который Микеле когда-то окрестил странным. И который совершенно точно был ему противопоказан. В этот момент Микеле, наконец, понял, что такого в нем было, что он не мог определить раньше, и что так его беспокоило – очарованность. От этой мысли Микеле едва не задохнулся, сбиваясь с ещё не начатого ритма – Флорана, кажется, коротило не многим меньше.       Всё, о чем Микеле пытался думать, пока они записывали одно и тоже с разных ракурсов, это ритм, он пытался вжиться в него настолько, чтобы на автомате оставаться в нем, войти в какой-нибудь транс, ни о чем не думать, пока Флоран, Со и Мелисса были явно заняты друг другом. Что несколько его успокоило, и он смог даже пережить появление Флорана рядом, ощущая в его взгляде промелькнувшую смешинку, будто бы он всё-всё понял и теперь специально пытается Микеле провоцировать. Он провоцироваться не хотел (хотя ничего не мог поделать с тем, что все равно провоцировался невольно), и вообще-то изначально должно было быть наоборот.       В небольшом перерыве Мерван, занявший место позади Микеле, навис над ним, уперся подбородком Микеле в голову, руки положил на плечи, и спросил:       – Не хочешь поделиться?       – Нет, – ответил он слишком поспешно, но кого это волновало. Очевидно, это очень волновало Мервана.       – Уверен?       – Уверен.       – Точно?       – Чего ты от меня хочешь? – вскинул голову Микеле, вынуждая Мервана бросить свой пост над его головой. Вспомнилась похожая сцена, где на него уже смотрели так сверху вниз и… с Мерваном она не работала, отчего Микеле ощутил одновременно и невероятное облегчение, и ужасное чувство безысходности – зависимость от Флорана, кажется, у него развилась настоящая.       – Помочь другу, – сказал Мерван, отходя в сторону. В его костюме подобные предложения отдавали и долей иронии, и небольшого ужаса.       – Не надо мне помогать.       – Уверен?       – Уверен.       – Сам разберешься?       – Естественно.       – И не будешь потом мне плакаться, как всё плохо?       – Когда я вообще так делал?! – взвился Микеле, ощущая желание кинуть в Мервана палочкой, но необходимость её потом искать останавливала.       – Всё однажды случается впервые, – пожал плечами Мерван, а после подмигнул, – знаешь, там, первая любовь.       – Иди к черту, – пихнул его Микеле, по правде, совершенно не ощущая какой-то слишком уж зашкаливающей нервозности. Ему было не по себе, но этот дурацкий клоунский костюм любые слова Мервана оборачивал в обертку нереалистичности, шутки, иронии, отчего в них не ощущалось серьезности и правдивости.       – Как знаешь.       Самой большой проблемой оставалось только пережить этот день, но для этого стоило всего лишь не обращать внимание на Флорана, что с уровнем зацикленности Микеле было попросту невозможно.       Не слишком большим количеством дней после Микеле смотрел на стойку регистрации, не имея возможности унять внутреннюю дрожь и беспокойство. Потому что...       – Нам обязательно лететь на самолете? – спросил он у стоящего рядом Мервана таким голосом, что любой бы понял, что что-то не так. Мерван лишь беспечно пожал плечами:       – Если хотим успеть на открытие.       – Мы могли бы просто выехать пораньше, не знаю, на поезде. Зачем нам вообще ехать туда всем вместе одновременно?       – Ну так и сказал бы об этом до того, как билеты купили.       – А кто мне сказал, что их купили?       Мерван вздохнул, очевидно, совершенно отчаявшись вести диалог дальше. Микеле тоже не ощущал большого желания надоедать ему своими дурацкими проблемами, но ничего не мог поделать с тревогой и беспокойством. Очередь у стойки тянулась непомерно долго, что Микеле казалось – на поезде потратили бы столько же времени. Но он действительно не знал, что билеты уже куплены, тем более вряд ли бы кто-то просто так сказал ему: "окей, езжай отдельно, но если опоздаешь, мы тебя сожрем с потрохами, да и вообще пеняй на себя", скорее Микеле с его дурацкими страхами был бы просто проигнорирован.       Так что в конце концов до стойки регистрации, а потом и до самолета он дошел на деревянных негнущихся ногах, ощущая, как мысли крутятся в голове, одна хуже другой, замыкаясь на "а вдруг все закончится плохо", и остановить их Микеле не мог совершенно. По той же причине он не знал, какое место выбрать, и такой заботливый Мерван ткнул ему первое попавшееся, второе от окошка, приговаривая, что люди вокруг спасут его как буферная зона. Микеле было совсем не смешно.       Первым "буферным человеком" был, само собой, сам Мерван. Шутил шутки и обнимал Микеле за плечи, рассказывая о вещах, которые убьют его с большей вероятностью, чем полет на самолете. Но проблема Микеле была не в этом, его страх был иррациональным и не всегда поддавался какому-то логическому убеждению. Кто должен был находиться с другой стороны, у окошка, Микеле не был в курсе, он испарился от стойки как только получил возможность это сделать, в попытках найти более спокойное место, но Мерван был там после, так что он точно должен был знать. Микеле нужен был ответ, чтобы планировать свое состояние.       – Так кто ещё с нами?       – А ты как думаешь? – подмигнул Мерван.       Микеле, в общем-то, не думал никак, но одна желанная мысль промелькнула в его голове, учитывая мервановское поведение, но озвучивать он её не стал, потому что это было бы уже слишком.       – Никак не думаю. Потому и спрашиваю.       – Ой да ладно, – ответил только Мерван, и посадка началась. Микеле на самолет и смотреть не нравилось, тем более находиться внутри него, а от его совершенно очевидной паники Мерван исходился шутками, от чего становилось только хуже. Если он все полтора часа будет этим заниматься, то Микеле всерьез думал о том, открывается ли иллюминатор, чтобы избавиться от этого кошмара. Но в самолете они оказались вместе, заняли свои места, и то самое у окошка продолжало пустовать.       – Там вообще никого не будет, что ли? – спросил Микеле, скептически оглядывая иллюминатор.       – Это чтобы никто и не выбрал место у окошка? – хмыкнул Мерван, считая это за разумный ответ.       Пока Микеле продолжал нагнетать свое беспокойство, их третий сосед появился, подняв голову и боковым зрением наблюдая за ухмылкой Мервана, Микеле спросил:       – Удача решила посадить тебя рядом?       Оказавшийся третьим, естественно, Флоран ткнул пальцем в Мервана и ответил:       – Вот он решил.       Бросив короткий недовольно-непонимающий взгляд на Мервана, Микеле получил в ответ невинное:       – А что? Кто-то же должен.       И тот факт, что Мерван не договорил, кто и что должен, заставил Микеле ещё больше задуматься над сутью и целью поступков Мервана. Больно ткнуть его в плечо, бросить очередной недовольный взгляд, пока они пропускали Флорана к окошку.       – Что бы ты там не думал, прекрати, – почти прошипел ему Микеле. Мерван снова пожал плечами, заталкивая Микеле обратно на место. Где он ощутил всю иронию ситуации, не понимая, что с ней делать. Флоран посмотрел наружу, затем обернулся, неловко улыбнулся им обоим, достал наушники и принялся молчать. Что Микеле от него ожидал, но при этом не ожидал от себя, что эта отстраненность, в который раз, его заденет. Хотя он не знал, что именно хотел, чтобы Флоран появился тут с предложением обнимать его весь полет, на которое Микеле бы ответил "ты что, конечно нет", но потом всё равно бы сдался? Ему самому было тошно от того, что подобные мысли лезли в голову. Но они были лучше, чем мысли о том, где он находится, и что будет дальше. Микеле успел снова прокрутить в голове неприятные ассоциации, тревогу и ожидание беды, надеялся, что не случится как в тот раз с Синтией, хотя уже полагал, что эта версия симптомов ушла вместе с ней, но это была, как сказала мадам Моро, только гипотеза. Покалывание в кончиках пальцев о себе напомнило на фоне этих дурацких мыслей, Микеле потыкался в кнопки, не нажимая их, просто чтобы понять, что плохо их ощущает, и вздохнул, сложил руки в замок, потирая между собой, вспомнил все старые добрые разы, когда это ни разу не помогало, но надеялся, что хоть что-то сможет сделать. Мерван, заметив, покосился на него с вопросом и сомнением, сказал:       – Мы же ещё даже не взлетели.       – И без тебя знаю.       – Чем ты с этим борешься? – спросил Мерван вполне серьезно, но от него, конечно же, не укрылся тот короткий неосознанный взгляд, что Микеле метнул в сторону совершенно игнорирующего их обоих Флорана, так что он с ухмылкой протянул. – Понятно.       – Замолчи, – огрызнулся на него Микеле, ощущая только одни проблемы от всего этого дня. При том, что они действительно до сих пор не взлетели. Мерван, естественно, имел свое мнение, а также длинные руки, которыми он легко дотянулся до Флорана, совершенно игнорируя тот факт, что для этого Микеле пришлось вжаться в несчастную сиденьку и почти задержать дыхание. Флоран с недовольными лицом вытащил из уха наушник и спросил:       – Чего?       На фоне этого Микеле ощущал внезапное желание удариться головой обо что-нибудь, он бы убил этим действием сразу двух зайцев – и избавился от тягостного ощущения неадекватности и, быть может, проспал бы все полтора часа полета после. Мерван вместо ответа выразительно посмотрел на Флорана, тот посмотрел в ответ. Микеле закрыл глаза, чтобы не участвовать в этом параде непонятно чего, и самолет, наконец тронулся с места. Микеле ощутил, как его начало потряхивать, а покалывание больше походило на боль от длительного нахождения на холоде. Он никогда особо не был на сильном холоде, и не ощущал подобного раньше, но в последнее время много чего начало возникать из ниоткуда впервые.       – Все нормально? – раздался голос Флорана, достаточно обеспокоенный, чтобы поверить, что он спрашивает не из вежливости, но Микеле не хотел открывать глаза и проверять, тем более, что рядом с ним находилось окно, в которое смотреть точно не стоило, а самолет тем временем набирал скорость, не слишком осознанно Микеле вцепился в подлокотники, и не слишком осознанно ощутил, как тепло оборачивается вокруг его левой руки. Что буквально вынудило открыть глаза и большими удивленными смотреть, как неуверенно Флоран положил руку сверху. Первым невольным действием Микеле после осознания было бросить взгляд на Мервана, но тот на них не смотрел. Зато Флоран эту реакцию заметил и не менее осторожно руку убрал. Микеле опечалило окончательно, самолет поднялся в воздух, и его совсем чуть-чуть тряхнуло, но уже этого Микеле хватило, чтобы вжаться в кресло, втянуть голову, зажмуриться, без особенного контроля со стороны разума. Что уже заметил Мерван, погладил его по плечам, говоря, что всё будет нормально.       – Я в курсе, – ответил ему Микеле тихим шепотом, полагая, что никто его толком и не услышал.       – Эй, – раздалось таким же тихим шепотом со стороны Флорана, – открой глаза.       Микеле послушался, хотя не особенно хотел. Флоран протянул ему руку, просто обыденно, примерно так же, как всегда Микеле делал с Мелиссой, и с ней это было обычным действием, но весь этот дополнительный антураж, слой всего вокруг Флорана, который было трудно игнорировать, делал его предложение совершенно иным. Микеле снова кинул взгляд на Мервана, тот на этот раз его поймал и улыбнулся, отворачиваясь. Может быть, подумал Микеле, он имеет ввиду что-то вроде "да бог с вами, делайте что хотите", и принял предложение. Протянул Флорану руку, вспомнил тот раз с пледом, но, решив, что пути назад уже давно нет, медленно и неуверенно вложил пальцы между флорановых. Тот улыбнулся этой своей смущенной улыбкой и сжал руку. Микеле, честно, вообще никак не помогло, потому что когда самолет тряхнуло на первой воздушной яме, он, кажется, оставил Флорану на руке отпечатки своих ногтей, но тот не подал вид, что его это обеспокоило, только руку сжал покрепче, а затем спросил:       – Хочешь наушник?       Микеле вынырнул из своей панической реальности, хлопая глазами, и кивнул, второй рукой Флоран наушник ему протянул, и из-за невозможности вставить его в левое ухо правой рукой, Микеле пришлось двигаться ближе, чтобы провод достал до уха противоположного. Что было ещё более невероятным уровнем близости, но совершенно его не беспокоило. К тому же музыка немного успокаивала, и, чуть-чуть придя к норме, Микеле осмелел достаточно, чтобы положить Флорану голову на плечо. Потому что мог, потому что Флоран не сказал ничего против, и вообще так было даже удобнее слушать музыку из одних наушников.       В Ниццу они приземлились чуть позже полудня, а ещё пришлось ждать автобус, в котором у Микеле уже не было необходимости держать Флорана за руку, хотя при посадке самолета это было буквально единственным, что держало его на плаву, не утонувшим в паническое море безысходности. И здесь было… получше. В отличии от зимы, которая в Париже шла в самом разгаре, лазурный берег мог похвастаться чем-то близким к понятию тепло. По крайней мере, здесь было солнечно, и температура не колебалась около нуля по ночам. И в той одежде, в которой они летели в самолете, было жарковато.       В отеле в Каннах они успели едва только выгрузить вещи, чтобы сорваться сразу на церемонию открытия, а после на интервью, записи, немного выступлений в течение нескольких дней, и все такое привычное, что напоминало Микеле о тех временах перед премьерой, когда подобные активности были единственным, чем они занимались, помимо репетиций. К тому же, это были Канны. В них нельзя было не урвать времени, чтобы просто погулять. Даже при том, что январь не слишком уж теплый месяц. Так что, стоило прибыть сюда, как время полетело с невероятной скоростью, и даже, находясь в зале, перед церемонией, Микеле не успевал осознавать, что именно происходит вокруг. Их посадили точно по номерам, Мелисса слева улыбалась и постоянно что-то рассказывала, и к тому моменту, когда начиналось объявление очередных победителей, замирала в ожидании. Микеле не ждал слишком много, честно говоря, тот факт, что они уже просто были здесь, можно было назвать невероятным, но, когда дело дошло до номинаций с их участием, он уже не смог не сжать по привычке руку Мелиссы в тревожном ожидании.       Которое невероятным образом превратилось в реальность, и Микеле совсем не мог в нее поверить. Их позвали на сцену. Им дали приз. Микеле должен был что-то сказать, но из-за того, что он совершенно не планировал что-то говорить, в голове было пусто настолько, что слова не собирались ни в одно адекватное предложение. Стоящий позади Мерван в очередной раз пытался его поддержать, положил руки на плечи, приобнял. Но слов в голове Микеле от этого больше не стало, хотя он всеми силами пытался запихнуть хоть что-то дельное между непрекращающимся потоком повторяющегося "спасибо" и пачки слов-паразитов. Под конец Мерван так легко и непринужденно начал добавлять в список благодарностей свои пункты, самого Моцарта в конце концов, что Микеле ощутил какой-то дурацкий приступ неловкости от того, что не начал с него в принципе.       Спускаясь со сцены, он думал, что это было очень плохо, хотя мысли перебивались постепенно отпускающим шоком от того, что им действительно дали награду, они были достаточно хороши, чтобы получить её, старания прошли не впустую, не просто так. Это успокаивало какое-то время пытающийся съесть его изнутри смеющийся голос. Микеле даже, неловко смеясь, спросил у Мервана:       – Совсем плохо прозвучало?       – Да нормально, – кивнул он, хлопая его по спине, – я бы лучше не придумал.       Уже чуть более осознанно Микеле отвечал журналистам в холле, хотя бы имея представление, что говорить, да и остальные попеременно забирали у него эту необходимость говорить. Ему было даже смешно от того, что за столько лет он не научился нормально подбирать слова на сцене. Уже второй раз за вечер они спели песенку из двадцать пятой симфонии, собираясь кружком вокруг награды, отчего-то Микеле ощущал очень забавно себя из-за маленькой возможности слегка коснуться Мота в общей куче рук, будто бы делал это украдкой, но на виду у всех, представляя себя непойманным. Потом Флорану дали ещё одну статуэтку, а затем вроде как вторую не совсем целиком ему (как минимум, он не писал песню), но их обе он ходил забирать лично, без дополнительной поддержки вокруг, которая могла бы подобрать слова за него. И от того, насколько дезориентированным, шокированным и выпавшим из реальности он выглядел, Микеле в очередной раз не смог остаться в стороне, выловил его в коридоре, смачно чмокнул в щеку. В качестве поддержки, но от того, какой Флоран на него бросил взгляд, Микеле понял – сломал его только больше. Но оценить не успел, когда вокруг собиралось столько людей, которых стоило поздравить, шутились шутки, отвлекали его внимание, он просто надеялся, что Флоран достаточно взрослый мальчик, чтобы справиться со стрессом самостоятельно. Даже несмотря на то, каким бесконечно потерянным он выглядел на протяжении всего мероприятия. Когда камеры переключились с него на других, он вернулся к относительной зоне комфорта – к труппе, – Микеле снова поймал его взгляд и сам спросил любимое флорановкое дежурное:       – Все нормально?       Тот кивнул в ответ, но несколько заторможено, что можно было засчитать за непрошедший шок. Микеле шок чуть-чуть отпустил, но не окончательно, он ещё чувствовал воодушевление и легкость. Они мирно обсуждали зашкаливающие эмоции, пока Мерван не утащил статуэтку, чтобы зачем-то ускакать с ней вдаль по коридору, под неловкий и не понимающий смех остальных, причем ту, которая была вроде как мотовская, а вроде не совсем – за песню. Вероятно, он надеялся, что Флоран решится его догонять, но он не решился, только пожал плечами.       – Конечно, – ухмыльнулась Мелисса, – зачем мсье открытие года какие-то там статуэтки?       На этом моменте Микеле в первый раз кольнуло странное ощущение, которое он не успел определить, отвлекшись на расстроенного отсутствием реакции Мервана, который стоял в конце коридора и ждал остальных. Мероприятие как раз закончилось, так что, кроме желания налаживать социальные контакты, ничего другого не оставалось. Но то были Канны, потому, конечно же, они не смогли просто вернуться в отель.       Пропитавшийся весельем, прогулками по несколько похолодавшему городу и немного алкоголем достаточно, Микеле на пару с Мерваном завалились в номер, смеясь с какой-то несмешной шутки, что не давала им сосредоточиться, чтобы нормально разобраться с дверью, а потом нормально её закрыть.       – Не хочу обратно, – признался Микеле, добравшись до постели. С соседней Мерван только угукнул в подушку, не поднимая головы, что Микеле вообще не остановило, потому что теперь его ничего не могло остановить. – Тут всё так хорошо, а там опять будет, как раньше. Я так привык быть постоянно чем-то занят, что не знаю, чем заниматься теперь.       – Будет тебе чем заняться, – ответил Мерван, приглушенный подушкой, вызывая у Микеле легкое удивление, потому что он вообще не думал, что Мерван его слушает.       – А если нет?       – Тебе же дали статуэтку.       – Не мне, а нам.       – Ну какая разница?       – Причём тут вообще она?       – Ну, всё, – пошевелил руками Мерван, пытаясь что-то показать, но вышло так себе, – награда есть, слава есть, теперь только жди.       – Так не работает.       – Откуда ты знаешь?       – Знаю, – ответил Микеле, ощутив снова тот неприятный укол в сердце, который случился ранее, на этот раз он осознал его чуть лучше. – Я же не открытие года.       Мерван оторвал голову от подушки, бросил короткий взгляд, который должен был быть напряженным и, наверное, испытующим, но из-за опьянения выглядел только плывущим и мутным.       – Это что, завидуешь?       – А если так? – насупился Микеле.       – Ну, дали ему награду и дали, – вздохнул Мерван, возвращаясь к своей подушке.       – Дали, потому что он её заслуживает. А я даже близко не так хорош.       Алкоголя Микеле в голове вообще не ощущал, или, быть может, его было настолько много, что он окончательно испортил ему настроение. Или недостаточно много, чтобы выкинуть из головы ненужные мысли. Которые плавно перетекали вообще не в то русло, в котором начались.       – И теперь мы вообще не будем общаться, – продолжал Микеле.       – Думаешь, из-за награды?       – Из-за всего. Что у нас общего, кроме мюзикла?       – А говорил, что не будешь плакаться, как всё плохо.       – Я не плачусь, – обиделся Микеле, переворачиваясь на постели, не желая больше разговаривать, если Мерван всё равно ничего не понимает. Но Мерван продолжил вообще не о том:       – Вряд ли не будете. Ты же ему нравишься.       От неожиданной смены курса Микеле резко развернулся обратно. Мерван с закрытыми глазами уже почти спал и его безмятежное лицо ни разу не соответствовало обсуждаемой теме.       – Тебе-то откуда знать?! – возмутился Микеле.       – Он сам и сказал, – ответил Мерван так просто, словно никакой проблемы не видел.       Микеле не знал, что и думать, по обыкновению пытаясь не развалиться на кусочки от волнения и не понимания. Он чувствовал, как быстро билось сердце, и слышал, как хрипло звучит его голос, даже несмотря на алкоголь, спрашивая:       – Когда?..       – Летом в парке. Мы играли в карты на желание, смешанное с правдой или действием, и как-то само случилось.       – А он так легко вам всё и выложил, ага? – саркастично отметил Микеле, совершенно не представляя ситуацию, в которой Флоран был бы на такие откровения способен.       – Мы очень хороши в картах, – ухмыльнулся Мерван, будто бы этого ответа было достаточно. Микеле впал в легкое отчаянье, немного душераздирающее, пытаясь уложить этот дурацкий факт в голове. Но, пока в голове булькал алкоголь, факт смотрелся в ней вполне неплохо. Он нравился Флорану. Прекрасно. Это многое объясняло. Отчаянье вызвало не это. Отчаянье вызвало, что он не был в курсе, а Мерван был.       – И почему ты ничего не сказал мне? – возмутился Микеле этому факту.       – Так это не моя тайна. Сам бы спросил.       – У кого? У тебя?.. Или у него? Это я как должен был догадаться?       В ответ Мерван пожал плечами, не находя ответа. Микеле тоже не находил. Он представил, как подходит к разным людям с этим вопросом, и это его рассмешило. Но абсурдность ситуации дошла до него спустя какое-то время, и он вздохнул, думая, что это просто невероятный кошмар. Мерван, однако, не успокоился, продолжая вещать:       – Ты ему нравишься, он – тебе, совет да любовь вам.       Ощутив, как в очередной раз сердце предательски его выдает, Микеле порадовался, что Мерван об этом не знает, и в глаза ему не смотрит, потому что глаза, он был уверен, предали его ещё раньше.       – Это не так, – зачем-то продолжил настаивать Микеле, хотя сам уже понимал, что настаивать не на чем.       – Да ладно? – усмехнулся Мерван. – Я удивлён, что до сих пор никто не застал вас за чем-то непристойным где-нибудь в театре.       – Между нами ничего нет.       – Кроме искрящегося напряжения, да.       Крыть было нечем, да и не особенно хотелось. Микеле снова вдохнул, окончательно смиряясь с фактами.       – И что же ты предлагаешь? – спросил он недовольно.       – Вино, цветы, ужин, хотя, можно без цветов. Не знаю, как там это происходит у вас. Я женат вообще-то.       – У кого у нас? – разозлился Микеле.       – Никаких претензий, – помахал руками Мерван, впрочем, так и не открывая глаз, и голос его начал звучать уже совсем вязко и медленно, – просто не разбираюсь в этой сфере. Кто там из вас должен быть первым, это вы сами...       Под конец он замедлился настолько, что последние слова Микеле скорее додумал, чем услышал. Ему самому сон уже был совершенно не нужен, учитывая, сколько адреналина прокачивало через себя его не собирающееся угомониться сердце. Но у него не было никакого плана, который можно было привести в жизнь, потому что, как и Мерван, он понятия не имел, что делать с кем-то, кроме девушек.       На обратном пути Микеле-таки отказался от самолета. Проснувшись утром, он понял, что, во-первых, не переживет его после вчерашней пьянки, а, во-вторых, торопиться ему всё равно было некуда, потому что планы на ближайшие дни представляли из себя тотальное ничего.       Так что лишние часа четыре поезда его вполне устраивали. И давали немного возможности поразмышлять обо всех последних событиях. Вчерашние откровения не прекращали будоражить. В особенности тот факт, что Мерван, а также участвующие с ним в заговоре Ямин, Масс и Нуно, прекрасно всё знали, и продолжали в это время шутить шутки, совершенно ничего Микеле не рассказав. Он понимал, что тайна была не их, но раз они выудили её под предлогом желания в карточной игре из Флорана, который в принципе не особо о тайнах распространялся, то могли бы сообщить и тому, на кого эта тайна была направлена. Хотя бы намекнуть. Микеле бы вел себя куда как иначе, если бы знал обо всем ещё летом. Но в то же время он попытался представить, как именно иначе. Тогда, летом, он ещё не был так захвачен этим фактом, погружен в него, тогда он не думал о подобном, встречался с девушкой, с которой было хорошо большую часть времени. Тогда он только начал пытаться подружиться с Флораном, и не был уверен, что это знание чем-то бы помогло. С другой стороны, может быть, Микеле заметил бы свою реакцию намного раньше, ведь она явно вылезла не просто так из ниоткуда, она была в нем изначально, просто он о ней не знал, не придавал ей большого значения, и не имел возможности проверить, если бы Флоран не вел себя странно. И не говорил странные вещи.       Тогда, когда они какое-то время жили вместе, Флоран, осознанно или нет, провоцировал его на ответную реакцию. Делал мелкие намеки, которые Микеле замечал, но игнорировал, пытаясь списать на что угодно или вообще стереть из памяти, однако теперь они становились на место, потому что Флоран тоже был увлечен изначально. Быть может, с самого кастинга. Подобные мысли уже совсем не приводили Микеле в тот ужас, с которым он боролся вначале, они теплом оседали в сердце, давая возможность для других размышлений. Хотя это было сложно, Микеле смирился и со своей слишком очевидной влюбленность, с тем фактом, что Флоран его провоцировал, и что Микеле сам провоцировал его тоже, даже не осознавая причины. Эти мысли можно было оставить, потому что за ними пришли другие, на которые ответа пока не было. Приняв эти факты как данность, Микеле не знал, что с ними делать, потому что входил в те темные воды, о существовании которых имел только смутное представление.       Несколько дней он размышлял над словами Мервана про вино, ужин и цветы. Впадая в легкую панику от этих мыслей, перебирал варианты, но не мог представить себе, как это должно выглядеть. Цветы из списка выпали сразу, на стадии слов Мервана, потому что это было немного… трудно вообразимо. К тому же, умирающие охапки цветов после поклонов, добавляли неприятных ассоциаций о том, что всё закончилось. Но в остальном ужин и вино мало чем отличались от дружеского похода куда либо. Не найдя никакого разумного варианта, Микеле решил попробовать просто спросить у Флорана, не хочет ли он куда-нибудь сходить, буквально куда угодно вообще, именно так Микеле и планировал задать свой вопрос, слушая гудки и чувствуя, как громко бьется сердце в грудной клетке, отдавая пульсом в шею, и как мгновенно пересыхает во рту при мысли, что он серьёзно собрался это спрашивать.       Однако Флоран на звонок ответил хриплым, болезненным голосом и захлюпал носом ещё в середине "Привет, что хотел?", так что план диалога в голове Микеле развалился на части.       – Ты болеешь? – спросил он вместо того, что собирался.       – Ага, – ответил Флоран также хрипло, так что Микеле не слишком долго и не слишком в принципе думал, когда спросил:       – Хочешь, я приеду?       В трубке повисла мгновенная тишина, и за те пару секунд, что Микеле её слушал, он успел накрутить себя настолько, что физически ощущал застрявшее где-то в горле бьющееся сердце. Он подумал, что Флоран спросит у него "зачем?", или сразу скажет, что в этом нет необходимости, что он вежливо откажется, но затем на том конце раздался смех, правда, переходящий в кашель, и Флоран спросил:       – Хочешь заразиться?       Но Микеле и не придумал, что он хочет.       – Нет, просто. Не знаю, подумал, может чем-то помочь. Ты же мне постоянно помогал, не хочу оставаться в долгу.       Вопреки тому, что, придумав наиболее разумную причину, Микеле ждал, как Флоран ответит ему такой же наиболее разумной возможностью, тот все разрушил, спросив:       – Это единственная причина?       Микеле замер вместе с трубкой, задержал дыхание, внутренности все разом сжались и похолодели, когда он едва слышно выдохнул:       – Нет.       – Тогда, – в голосе Флорана слышалась улыбка, – приезжай. Может, тебя даже пропустят.       – Что-то нужно принести? – спросил Микеле, едва способный говорить, на самом деле.       – На твое усмотрение.       Консьержка действительно его пропустила, одарив уже не тем холодным подозрительным взглядом, как в первый раз, а куда более теплым, хотя он провел тут всего лишь чуть больше месяца, и почти столько же не был. Флоран, укутанный в тот самый плед, встретил его на пороге совсем вялой улыбкой, пропустил внутрь.       – Когда ты успел заболеть? – спросил Микеле с самого порога, на что Флоран пожал плечами. Выглядел он, как и звучал в телефоне, отвратительно помятым, больным и утомленным, шмыгал носом и не расставался с бумажными платочками, что Микеле по уже совсем известной ему причине, счел милым достаточно, чтобы немного зависнуть несколько раз. К тому же Флоран не расставался с пледом, что делало ситуацию ещё более плачевной. Для Микеле и его сознания. Но он держался как мог.       У Флорана были лекарства, и даже рецепты от врача, но совершенно пустовал холодильник. Микеле подумал, что он так и лежал тут никакущий с тех пор, как они вернулись в Париж. Об этом он и спросил:       – Ты в магазине хоть был?       Флоран с грустным видом покачал головой.       – И как ты выживаешь?       – Не очень эффективно. У меня были некоторые запасы, просто они кончились.       – И что бы ты без меня делал, да? – улыбнулся Микеле, Флоран в ответ кивнул и улыбнулся тоже. В конце концов, не найдя ничего адекватного, и раз уж Микеле взял на себя ответственность заботы о больном, в магазин он-таки пошел, потому что то флорановое "на твое усмотрение" было совершенно неинформативным. И раз уж он взял на себя эту ответственность, то и планировал нести её до конца, даже если за этот одинокий месяц его кулинарные способности не ушли дальше тех, которыми не хотел хвастаться Флоран. По крайней мере, на какой-нибудь банальный куриный суп Микеле должно было хватить этих самых способностей. Так что, вернувшись, с продуктами, он принялся спасать голодающих. Флоран наблюдал за ним со стороны, иногда что-то подавал, но по большему счету шутил, что суп с соплями будет не вкусный. В этом отношении Микеле был с ним согласен, но не очень хорошо подумал, что приходить к больному человеку, чтобы проявлять какую-то заботу, в черной рубашке было идеей, мягко говоря, паршивой. Но тем не менее старался изо всех сил не испортить ни еду, ни одежду, потому что по весьма обыденной причине фартуков у Флорана не завалялось вовсе. Какое-то время Микеле задумчиво смотрел в кастрюлю, изредка её помешивая, пока его не отвлекло движение, но его он успел заметить не раньше, чем ощущение того, как теплые руки оборачиваются вокруг его талии. Он неосознанно замер, тихо спрашивая:       – Что ты делаешь?       Флоран уткнулся лбом ему в плечо, прижимаясь ближе. Микеле чувствовал его дыхание и тепло, распространяющееся вдоль спины, свою возвращающуюся нервозность, а также же смутно ощущал, как быстро стучит сердце Флорана, или это было его собственное, стучащее громче, чем всё остальное вокруг, в полной уверенности, что Флоран мог бы узнать об этом, если бы поднял руки, сомкнутые на его животе, чуть выше.       – Так хочется сказать, будто бы я думаю, что ты ненастоящий, но я знаю, что настоящий, – произнес Флоран шепотом, не отрывая головы от плеча, отчего-то голос его звучал почти здоровым.       – Это не ответ, – сказал Микеле, не зная, что сказать.       – Не ответ, – согласился Флоран, затем поднял голову, положил на плечо подбородок и, шмыгнув носом Микеле прямо возле уха, спросил с неуверенностью и легкой дрожью в голосе. – Ты против?       Отчего-то Микеле это развеселило и немного успокоило, он улыбнулся и ответил даже слишком уверенно для того взволнованного состояния, которое у него было в связи с этой ситуацией:       – Нет, но ты немного мне мешаешь.       Потому что ему было вполне комфортно вот так вот стоять, пока Флоран его обнимал. Даже при том, что он продолжал хлюпать ему в ухо, а его щетина колола шею, потому что голову он положил максимально близко, отчего Микеле вынужденно повел плечом от щекотки.       – Ладно, – согласился Флоран уже без тех нервных интонаций и отпустил, чего Микеле не особенно хотелось, потому ушедшее тепло оставило ему неприятный осадок в сердце. Он обернулся, чтобы посмотреть, как Флоран устраивается обратно в своем коконе из пледа, и поймать его робкую улыбку. О чем Микеле, конечно же, не смог перестать думать всё время, чувствовал взгляд между лопатками и всеми силами боролся с желанием оборачиваться каждые пять минут. Он знал, что Флоран смотрит, догадывался, что он, быть может, тоже знает, что Микеле не может нормально на него реагировать, и пользуется его состоянием, его чувствами. Но, быть может, в хорошем плане. В том, который Микеле был готов ему позволить. Но он понимал, что, хотя Мерван сказал ему, что Флоран тоже был в него влюблен, никто не сказал об этом Флорану. Ни о том, что Микеле был в курсе, ни о том, что сам Микеле давно уже утонул во флорановых провокациях окончательно. Эта ответственность за принятие финального решения целиком и полностью лежала на нем, и он не чувствовал себя достаточно смелым, чтобы это решение принять. Сказать Флорану, что он в курсе. Сказать, что хочет поцеловать его уже давно, что, быть может, хотел бы сделать это прямо сейчас и послушать шутки про заразность, проигнорировав их все.       Но вместо всего этого Микеле выключил плиту, вздохнул тихонько и, сделав максимально нейтральное лицо, которое не должно было показывать, как сильно он взвинчен своими же мыслями, развернулся. Флоран действительно смотрел: пристально, но не слишком, задумчиво, с интересом и легкой удовлетворенной улыбкой – невероятно контрастировал с тем, каким он был, когда Микеле только зашел в дверь. И это ни капли не помогло найти в себе силы хоть что-то сказать.       Затем они, почти не разговаривая на какие-то серьёзные темы, поели, Микеле добрался до дивана, отчего-то ощущая, как ноги от бесконечных тревожных размышлений стали ватными и не способными его держать. Флоран устроился рядом, какое-то время долго и выжидающе смотрел, а потом пододвинулся ближе, обхватил Микеле за голову руками осторожно и поцеловал в щеку, как сам Микеле недавно в Каннах.       – Спасибо, – добавил Флоран с улыбкой и отодвинулся подальше. Микеле несколько раз непонимающе моргнул, ощутил, как его сворачивает изнутри невероятным приливом нежности, и, совершенно не способный его пережить, рухнул на диван, так удобно попадая головой точно Флорану на колени. Но, быть может, отчасти, это входило в план.       – Ты чего? – спросил Флоран, впрочем, звуча не слишком удивленно, почти сразу же запустил руку Микеле в волосы, массируя и поглаживая. Самому Микеле хотелось плакать или урчать котиком, он не мог решить, какие именно чувства разрывают его больше, так что ничего не ответил.       – У тебя тоже всё очень плохо, да? – добавил Флоран совершенно внезапно без какой-либо конкретики, он мог бы иметь ввиду что угодно, Микеле мог придумать на этот вопрос хоть сколько вариантов контекста, но единственная идея, пришедшая ему в голову, что показалась наиболее реалистичной и разумной – Флоран был в курсе, всё знал и понимал, так что Микеле вместо того, чтобы отвечать на вопрос, начал задавать свои в полной уверенности, что говорят они об одном и том же.       – Когда ты понял? – спросил он тихо, не двигаясь. – Когда тебе прямо по голове ударило этим фактом?       Флоран продолжил перебирать его волосы, всего на секунду замерев, закашлялся, что не обязательно было связано с его удивлением от вопроса – он всё-таки болел. Но Микеле ждал ответа, как не ждал ничего другого в жизни – либо сейчас Флоран поймет его без подтекста, либо спросит, что он имел ввиду, и тогда никакой возможности признаться уже не будет.       – В марте на шоукейзе, – ответил Флоран довольно уверенно, но его голос звучал хрипло, и нельзя было сказать точно от болезни или от волнения. – До этого я, может, смутно догадывался, но тогда меня прямо прошибло.       Микеле тихо облегченно вздохнул и улыбнулся.       – Это потому ты со мной потом не разговаривал?       – Наверное? У меня было много лишних мыслей в голове.       – И ты ничего не сделал?       – А что я должен был сделать? У тебя девушка была.       – А потом? – не унимался Микеле, ощущая всё больше спокойствия от того, что выжигающее его внутренности беспокойство от неизвестности, потихоньку начинало отпускать.       – А что потом? – удивился Флоран. – Потом я, мне кажется, сделал достаточно намеков. Когда ты осознал?       – Незадолго до Рождества.       – Это потому ты сбежал?       – Ну да, – вздохнул Микеле, ощущая, как замирает все внутри него от осознания, что он собирается сказать. – Как я должен был оставаться с тобой в одном помещении с мыслью, что хочу тебя поцеловать?       Из-за того, что Микеле невероятно пугала необходимость называть вещи своими именами, чтобы точно знать, что говорят они об одном и том же, и приводила в ужас мысль, что Флоран на самом деле отвечал ему на совершенно другой воображаемый вопрос, он едва мог дышать, пока Флоран не ответил:       – У меня есть в этом некоторый опыт, – и продолжил гладить по голове, вынуждая чувство тревоги, сжимающее Микеле изнутри, наконец, отпустить.