After we die

Deftones — Hearts/Wires Deftones — Rosemary

      Помещение наполнилось сладковатым запахом болезни, и спёртый воздух вынуждал Аоя время от времени вдыхать полными лёгкими, чтобы затем предельно медленно выпустить его через ноздри. На каждом вдохе нечто щекочущее внутри сотлевало, предвкушая, и так же скоро распадалось в ничто. Как и использованный шприц, лежащий у Юу под рукой, теоретически они ни на что не годны больше. Пройдя собственную Вторую мировую. Теперь бы собираться в душном баре с засаленными столешницами, выпивать и вспоминать былые «приключения».       Истории, на которые всем остальным глубоко плевать.       Разве нужно прятаться и оправдывать себя, если бы некому было задавать вопросы? Если не спросят — не говори. Именно такого принципа придерживался Аой и продолжал придерживаться до сих пор. Какую чушь бы ты ни наплёл, чтобы придать своему лицу хоть маломальские очертания, а действию — подходящий мотив, всё это впустую, всё мимо ушей. Путь его заляпан злобой и виной, потому прятаться по углам — единственное, что может спасти от участи флагеллянта.       Несуразная путаница из волос лежала на песочном мохере покрывала. Чёрное с чёрным. Широяма вперялся в потолок, который за проведенное им здесь время приобрёл цвет переспелого апельсина. Пылающая звезда как будто вымылась в дожде и стала насыщенней в десятки раз. Повернув голову чуть вправо, Аой поглядел на закрытые веки Таканори. Они, как пушистые улыбки судьбы, утихомиривали его. Здесь и сейчас не было места для ненависти и любви, смерти и жизни, а также других бессмысленных абстракций. Только мягкий звук дыхания, игра светотени… только эти глухие стены, обласканные закатом.       Будто ощутив чужой взгляд на себе, Матсумото медленно приоткрыл опухшие веки. Может ли статься так, что человек претерпевает перемену не только на протяжении дня, месяца, года, но даже — на протяжении суток? Так или иначе, обо всех тональностях его голоса Широяма не сможет узнать, но тем легче его узнавание. Распознавание этого лица как лица, для которого сделаны тысячи исключений.       Что они будут делать, оказавшись выброшенными в жизнь? В той её ипостаси, которая доступна всем и каждому. Ситкомы. Распродажи. Ди-ай-уай. Всё это нелепо.       «Только не вздумай снова бежать», — отчётливая просьба в глазах Таканори, которые до сих пор мутятся от сна. Если бы только мир, в который они так долго целились, разом рухнул, и осталась бы кричащая пустота, не существовало бы больше виновных и обвиняемых.       Конечно, Юу думал об этом. Думал об этом не раз. Часа два назад, когда Матсумото скрежетал зубами от боли и пытался ухватится за его руку, не обращая никакого внимания на шприц в ней. Когда выл от боли и выплёвывал неразборчивые ругательства.       — Как ты?       Между их лицами — от силы сантиметров шесть. Всё, что можно увидеть, — пара глаз, и они, будучи отрезанными от остального лица, устрашающе и притягательно опустошены. Лишённая словесной оболочки и трагическая тайна.       Только тихие отрывистые звуки и сощуренные веки дают Юу понять, что Матсумото смеётся. Широяма хмурится озадаченно.       — Думаешь, ты вправе задавать мне такие вопросы?       Глаза всё ещё опустошены, и тон совершенно не соответствует им. Будто не этот голос принадлежит им. Они молчаливы, въедаются в его мозг.       На своей скуле Аой ощущает пальцы — тёплые и влажные.       — Эта смерть не была случайностью, мы оба это знаем.       Намереваясь подняться и сложить общую картину происходящего, Широяма опирается было локтем на мягкий матрац, его локоть утопает в мягкости синтетического одеяла. Но затылок его в эту же секунду падает обратно на покрывало. Это пальцы Таканори стискивают его плечо, до боли жестоко, и это его глаза — встревоженные. Когда он нависает сверху, свет больше не оставляет своих отпечатков на его лице.       — Я знаю об этом, и всё-таки… я с тобой… и…       Пытаясь надломить собственный скудный моральный кодекс, Таканори качает головой с сожалением. Его брови дёргаются к переносице, и лицо приобретает странный болезненный оттенок.       — Эта смерть? — с иронией задаёт вопрос Широяма. — За последние несколько суток их было слишком много.       — Не валяй дурака.       — А мне казалось, ещё несколько часов назад эта смерть тебя не волновала.       Поджатые бледные губы Таканори норовят разомкнуться и разразиться возражениями. Но это так.       — Или я не прав? Люди не должны волновать тебя больше после своей смерти только из-за того, что они мертвы. Так было необходимо.       — Тебе? — подавившись этим словом, Матсумото нахмурился. И с мягкой, почти такой же мягкой, как слой одеяла, улыбкой губ напротив Таканори в очередной раз обозлился на самого себя. Ведь он думал так много раз, разглядывая толпы школьных девчонок, что, пожалуй, полюбил бы ту, что с кожей побледнее, помилей лицом и с зубами поровнее. Обессиленным взглядом он обводит тонкие лучи морщин и смеющиеся чёрным бархатом глаза. Никогда не мог он вообразить, что подобные вещи способны будут обескураживать его, заставлять его хватать губами воздух. Этого не показывают в рекламе и никогда не станут.       — Ты мог бы остановить Рейту, но не сделал этого. Благодаря Леа я здесь.       — Благодаря ей ты оказался там.       — Но она не хотела причинять мне вреда.       — Да? Уясни, Таканори, — грубо стряхнув руку младшего, всё ещё стискивающую его плечо, Аой опрокинул Матсумото на спину. Пальцы мужчины держали тощее запястье исхудавшего от болезни Таканори у его головы. Это несло за собой тяжесть и частичную обездвиженность, но ни на секунду — боль. — Так вот, уясни, — продолжил Юу, остро глядя в лицо Матсумото, на котором тот изо всех сил сохранял решимость. — Прежде чем ввинять мне смерть, внимательно посмотри в мои глаза и скажи, на что это похоже. Спроси себя, могут ли глаза убийцы искать любого вида оправдания.       — Я не вижу глаз убийцы.       — Таканори…       — Я вижу твои глаза.       — Остаются только те, кто нужен Акире. Как бы Леа ни относилась к тебе, как бы я не относился к Леа, она пошла на поводу и не проявила достаточно воли, чтобы пойти против. Сторона для неё не имеет значения. Как и для меня. И на её месте мог бы оказаться любой, кто давно наплевал на здравую мораль и принципы. Если бы Акира не был Акирой, там мог оказаться бы я. И если бы ты остался там дольше, стал спорить… нет никаких преград, чтобы прикончить тебя. Вот и всё. Всё просто.       — Но ты влияешь на него.       Голос Таканори неосознанно скатился на полушёпота.       — Не в такой степени больше. После всего, что произошло, удивительно, как только я ещё дышу, — снова улыбка, снова напряжённая. — Завтра он отбывает отсюда, но его люди останутся здесь ещё долго. Долго после того, как мы перестанем существовать. Поэтому уясни: я несу ответственность за то, что ты говоришь и делаешь. За то, с кем говоришь и как. Помимо этого я играю в твоего личного доктора только потому, что тебе так хочется. Нужно, чтобы уколы тебе делал Майк. В конце концов делай их сам.       — Никто не просил тебя нести за меня ответственность, — проговорил Матсумото пренебрежительно и впервые попробовал выдернуть обездвиженную руку. Глаза у Аоя так часто бывают прохладными и обещающими угрозу. Эти непредсказуемые глаза.       — Ты просишь. Не словами. И даже сейчас — ты просишь.       Дрожь, что со внутренней стороны плеча по предплечью сыплется к ладони мелкими крупицами, не лежит корнями ни в какой угрозе. Таканори это известно, и тем не менее ему не терпится закрыть глаза. Если бы только ноги его держали, если бы восприятие было не таким мутным. Хрупкий тон подтекстов ломается, врезается в ладони и виски.       — Когда я… — У него в горле пересохло, и голос вдруг принимается хрипеть. — Когда я с тобой, то не думаю об этом как о чём-то, что запрещено.       — Что запрещено? — Ухмылка единично трогает правый угол губ Широямы, оставляя после себя лишь тонкую дугу. Как изогнутая хирургическая игла. Улыбка, однако, остаётся ещё в его глазах, поблёскивая влагой.       — Всё, что между нами.       Между ними — тонкая полоса закатного света, коричневато-оранжевого. Но это не мешает Таканори произнести:       — Поцелуй меня.       Эти несколько секунд наполнены только статичным в предзакатном зареве лицом Юу, который не сразу способен уловить суть сказанного.       — Сейчас — я прошу.       Напряжённые глаза Таканори, приобретшие тревожный оттенок заката, кажутся практически воинственными. Словно он умоляет убить его из милосердия, изувеченного, и произнести над его могилой скорбные слова. Бросить поверх полуувядшие лилово-розовые пионы. Губы его подрагивают, готовые взять свои слова обратно. Но не теперь, когда, хаотичные в своей глубине, его зрачки отражают Аоя.       — Когда я с тобой, — как запоздалое эхо, повторяет голос мужчины, — я забываю причины для злобы. Всё прошлое обрывается.       Этот закат — апельсин и корица. Когда сухие губы Широямы касаются его горячего в лихорадке лба, когда пальцы проскальзывают в асимметрично срезанные и влажные от пота у корней волосы. На руке Юу проступают округлые шрамы от сигарет, бледнея. Следующее прикосновение на скуле вынуждает Таканори пошевелить губами в едва слышной фразе, содержание которой неясно даже ему самому.       Ему хочется сказать, что это чересчур. Ему никогда не хотелось этого с тех самых пор, как их взгляды встретились. Это всего лишь зловещее знамение, которое ему не удалось вовремя заметить.       — Юу, — произносит он обескураженно и чётко, но дыхание ему перебивает очередной поцелуй, угодивший чуть правее нижней губы.       — Успокойся, — шёпотом врезается в слух Матсумото. — Закрывай глаза. — Смех, вплетённый в эту фразу, царапается у него внутри. — Пусть наступает ночь.       Скрипнула половица. Так внезапно, что Таканори дёрнулся, выронив сигарету.       — Кто это?       — Сильвия. Ей снова не спится.       — Майк объяснил ей?       — Не знаю.       — Может быть, стоит позвать его?       Бесшумно отодвинув штору, Матсумото видел, как она сидит к нему спиной, видел её длинные смоляные волосы кудрями, что почти касались пола, когда она сидела на верхней ступени винтовой лестницы и что-то напевала. Почти неслышно мычала какую-то мелодию в темноте просторной гостиной. Одно из её худых и смуглых плеч было прижато к светлой отштукатуренной стене, даже в темноте контрастируя с ней.       — Не мешай ей, Таканори.       Спустя некоторое время второй окурок отправился вниз, в заросли заброшенного сада. Таканори замолчал, задвинув штору, и облокотился о балюстраду. Помолчав с минуту, сосредоточенно вглядываясь в перелесок, он метнул диагональ взгляда к Широяме и встретил ответный.       — Что ты помнишь из той ночи, когда это случилось?       Руки Аоя сжались на перилах слишком крепко, чтобы Таканори счёл это за случайность.       — Ничего, — ответил Широяма просто. Проще, чем собеседник того ожидал. Матсумото отвёл глаза, хмурясь.       — Таканори, — позвал Аой. Его замёрзшие из-за ночного воздуха коснулись парня чуть выше локтя. — Подойди ближе.       Матсумото преодолел короткое расстояние в шаг, и ладонь Аоя легла на его скулу.       — Не говори. Я всё понимаю, — выжал из себя Таканори, его взгляд непроизвольно дёрнулся в сторону.       — Это случается во сне. На некоторое время возвращается память. Но когда сон прерывается — я больше ничего не помню.       — Вот как, — и это всё, на что его хватает. Даже при том, что воздух едва протискивается в его лёгкие, когда руки Широямы касаются его лица. Когда он глядит так пристально. И он говорит:       — Завтра мы уезжаем.       Никто из них двоих не имеет права ни на жалость, ни на прощение. Когда губы Аоя перекроют его дыхание окончательно. Ещё и ещё раз, он будет готов задохнуться в этой иллюзии. Где бы он ни был. На каком языке бы ни говорил.       — Куда мы поедем?       Таканори поднимает глаза, полные слепой и твёрдой, как стекло, надежды.       — Куда угодно. Туда, где тебе будет легче. А затем — куда угодно.       — Мы не сможем убежать от этого.       — Конечно, — улыбка лениво тает на губах Широямы и впивается в губы Таканори, доказывая обратное. Опровергая слова. — Какой бы ни была твоя иллюзия… — Шёпот оседает на его влажных губах, пока веки закрыты. — Какой бы она ни была, Таканори, я знаю теперь, что никто не сможет помешать ей. Если ты сам этого хочешь. Поэтому сейчас — убегай прямо сейчас, пока ещё не поздно.